Вошёл я в ритм чтения русской классики, это сочинение тоже пошло на ура. Хотя, тут ещё и дело некоторого случая, потому что такова специфика текста: доброго, тёплого, максимально противоположного тому же Достоевскому в этом плане.
Живость языка и мысли Розанова вместе дают очень мощный эффект. Как будто сидишь с автором рядом с камином, на столе стоит хороший чай, и Василий Васильевич читает тебе своё сочинение, а то и просто думает вслух. Атмосфера настолько приятна, что не хотелось даже критиковать его, когда я был не согласен, слишком уж автор был хорош и искренен в своих словах. И именно за искренность можно ему простить очень и очень многое (хотя и не требуется — голова на плечах есть).
Формат книги как раз и состоит в максимально искреннем полудиалоге с читателем — полумонологе перед ним. Не могу точно сказать, что же из этого я увидел. Вроде и внутренняя речь, но очень уж она вовлекает в себя читателя, и это вовлечение просто сопереживанием назвать нельзя. У Ницше, который писал также афористично, так не получалось, стоит отметить, причём ни в одном из вышеуказанных планов: ни такого расположения к себе, ни вовлечения. Краткость мыслей Розанова не требует объяснений в виде цитаты про писание кровью, оно самодостаточно по природе и вызывает максимальную приязнь.
Отдельное воздействие производит искренность… хотел сказать «поэта», но нет, Розанова. Оговорка весьма существенна: его искренность и прочие факторы полупоэтичны, не совсем материальны и очень легки — чисто по ощущениям. Розанов не таит ничего из существенного, и это не производит ощущения пошлости, наглости или чего-то подобного: он максимально доверяет своему читателю, любит его, и этим самым подстёгивает любовь самого читателя, причём не к себе, а просто любовь как чувство. Даже я вспомнил, что это, лол. Так что чтение это воистину «душеспасительное», ибо подзаряжает добром и любовью.
Один мой друг, когда мы обсуждали философов того времени сказал максимально правильную фразу, которой стоит эту рецензию и закончить, ибо сказать словами особо нечего — тут только чувства. Там было что-то типа «такой-то философ прав, этот — не особо, а Розанов — отдельная тема, он пишет иногда непонятно что, но он няшка». И вот правда. Лучшего эпитета нет. Весь секрет качества мыслей Розанова в одной фразе: он — няшка. Всё идёт из внутренней доброты, которая светится со страниц этой книги. Строить по ней систему — глуповато. Наслаждаться и нести свет дальше — самое правильное.
Давай ронять слова, Как сад - янтарь и цедру, Рассеянно и щедро, Едва, едва, едва.
Не надо толковать, Зачем так церемонно Мареной и лимоном Обрызнута листва.
Пастернак
Блез Паскаль в своих "Мыслях" писал о человеке, как о мыслящем тростнике, который колеблет ветер и ночь, полная звёзд и бесконечности, так ужасавшей Паскаля. Розанова тоже пугала пустота бесконечности, словно ночь, сошедшая на землю, и ставшая меж людьми, да просто ставшая человеком, и Розанов, так любивший "человека" в юности, стал бояться его, бояться самого "состава" человека, сквозь колеблемую листву мыслей которого, процеживались звёзды, да и самый мир, превращаясь в нечто прозрачное, ранимое, мучительно-вечное. Это похоже на мысль Камю из его записных книжек :
"великий вопрос жизни - как жить среди людей"
Листья старого дерева опадают, и просветы неба и звёзд меж листвы, становятся чаще, чище : осень души, вечер души. Настало время собирать листву мыслей в лучший из "кипарисовых ларцов" - в книгу, с той же щемящей тональностью осени души, что и у Анненского.
Однажды Розанов назвал Чехова "вечерним фонарём", по-детски грустно мигающим от пепла дождя и ветра, и безмолвно взирающим на те мимолётные трагедии и радости жизни, быта, бытия, которые проносятся-вспыхивают под ним. Читая эти мимолётные листья дней и души, в которых чувствуется самый вес опадающих мыслей, мне подумалось, что и сердце Розанова в опавших листьях, похоже на... нет, уже не на фонарь за окном, а на тусклую, словно бы всхлипывающую светом настольную лампу, возле ворочающейся в ночи души, чей дом занесён метелью звёзд ли, листвы ли.. И вот, душа ворочается в некой бессоннице памяти и мысли, переговаривается с лампой и "домовым", ворчит на какие-то "паутинки быта". Но вместе с тем, среди сумерек души, воспоминаний сердца, мотыльковым бликом от лампы проносится нечто фетовское, бесконечно нежное, словно бы тишина и вечер комнаты накренились, облокотились точно уставший ребёнок о стену, и тихо смотрят на что-то, понимая больше философов и поэтов, но лампа мигает так редко, прозрачно, словно тлеет, и вот-вот погаснет, и душа так и не узнает самого главного, что она скажет сейчас, и хочется ей крикнуть шёпотом, сквозь слёзы, приподнявшись с кровати на локоть крыла : свети, милая, только свети ! И вот уже все мудрствования литературы и религий, кажутся чем-то надуманным взрослыми, что только отвлекает от жизни. Подожди, ещё чуть-чуть, и душа прислонится к чему-то, и тоже сладко потеряет свой взгляд в какой-нибудь мимолётности, и тогда всё поймёт, поймёт и жизнь и бога и красоту искусства, ставших чем-то одним. Вспоминается одно место из письма Розанова ( удивительно схожее с мироощущением Платонова, очень любившего Розанова), в котором он пишет о "листьях травы" Уитмена и о том, как он шёл однажды по улице, и думал о пантеизме так :
мир(бог) "строгая, целомудренная жена", или " так, девчонка, ко всем обращающаяся ?" И меня так обняла красота одного и другого..
Во втором случае, есть нечто от взгляда на душу со стороны, уже обнявшую мир, и грустно смотрящую на тебя из каждого мигающего листочка, звезды, улыбки любимого человека ( тоже мигающей, подмигивающей - да, есть такие улыбки). В первом случае, есть нечто от вековечной тоски сиротливой души не по Богу-Отцу, но по некой божественной Матери, душе природы ( удивительное чувство женщины у Розанова, чем-то схожее с чувством света у импрессионистов) которая поцелует и накроет "ознобшую душу" от холода вечной ночи одеялком тела : плечики, по-детски кротко и тепло придвинулись к лицу... и душе приснится голубой шелест листвы, словно рябь какого-то райского моря жизни, возле которого - которым? шумит древо жизни, и наконец-то разгадана так волновавшая Розанова "тайна слёз" и великой женской души.
Какого бы влияния я хотел писательством ? Унежить душу.
( В.В. Розанов)
В.В., унежили мою униженную и оскорблённую душу. Напомнили, что душа - всегда унижена пред миром. Словно мама в детстве, "колдуя" над очередной моей ранкой, вы писали о каких-то вечных, милых пустяках, но что-то тёплое сияло между строк, словно меж ресниц мамы в моём детстве. Спасибо В.В. за это забытое чувство.
«Что еще писать о Розанове? Он сам о себе написал. И так писал, как никто до него не сможет, потому что… Очень много «потому что». Но вот главное: потому что он был до такой степени не в ряду других людей, до такой степени стоял не между ними, а около них, что его скорее можно назвать «явлением», нежели «человеком». Зинаида Гиппиус. Короба Василия Васильевича Розанова можно читать и перечитывать без конца, я это и продолжу, и вытаскивать у него можно много интересных и злободневных тем. А их у него превеликое множество. Сегодня моя первая тема . Розанов против Гоголя.
«Перестаешь верить действительности, читая Гоголя». Розанов.
Виктор Ерофеев в книге эссе "В лабиринте проклятых вопросов:" «Ну, лаял Розанов на Гоголя – и ладно. Гоголю от этого ни жарко, ни холодно. Или так: потому и был одиозной фигурой (Розанов), что лаял на Гоголя. Однако странно: такое упорство! Более двадцати лет ругать Гоголя отборными словами, публично, в книге обозвать его идиотом. Что это: случайный выбор, расчет, недоразумение»? Розанов из коробов: «Дьявол помешал палочкой: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришел Гоголь. За Гоголем все. Тоска. Недоумение. Злоба, много злобы. «Лишние люди». Тоскующие люди. Дурные люди». Чаадаев писал о «Ревизоре»: «Никогда еще нация не подвергалась такому бичеванию, никогда еще страну не обдавали такой грязью». Издатель Надеждин: «Больно читать эту книгу (Мертвые души), больно за Россию и русских». Но все же Розанов считал Гоголя одним из самых загадочных русских писателей, может быть самым загадочным из русских. Розанов из коробов: «Ни один политик и ни один политический писатель В МИРЕ не произвел в « политике» так много, как Гоголь». Розанов – художник мысли, он сознательно непоследователен и намеренно противоречит себе. Розанов пытался защитить Россию от «клеветы» Гоголя, не осознавая того, что эта «клевета» достовернее любой «правды». Розанов во втором коробе: «Интересна половая загадка Гоголя. Он бесспорно «не знал женщины». Что же было? Поразительная яркость кисти везде, где он говорил о покойниках. Ведь покойник у него живет удвоенной жизнью, покойник нигде не «мертв», тогда как живые люди удивительно мертвы. И еще. Розанову не нравится СМЕХ Гоголя.
Розанов полагает, что СМЕЯТЬСЯ – вообще недостойная вещь, смех – низшая категория человеческой души и что «сатира» - от ада и преисподней, и пока мы не пошли в него и живем на земле … сатира вообще недостойна нашего существования и нашего ума». И потому Розанов не мог не увидеть Гоголя как фигуру «преисподней».
К сожалению, в коробах я не нашла, что Розанов, в конце-концов, признал свое поражение в «споре» с Гоголем. И что революция отрыла ему глаза на правду Гоголя. Хотя, как известно, с Гоголем не мог справиться и сам Гоголь. К Коробам Розанова снова буду возвращаться с темой о тайне слез? У него это необыкновенно интересно.
сходные чувства вызывала книга с письмами ницше - и противно, и жалко до слёз, и поражаешься силе мысли. сложно оценить его как философа, не прочитав больше ничего из его работ, но мне кажется, он на голову выше большинства т. н. русских философов благодаря своей способности к авторефлексии, к беспощадной объективности самооценки (и себя как личности, и своей философии). редкое качество.
Лучшее в моей литературной деятельности – что 10 человек кормились около неё. Это определённое и твёрдое. А мысли?.. Что же такое мысли… Мысли разные бывают.
Удивительно противоречивая натура. Знакомясь с Розановым, невольно приходит мысль о том, где проистекает та граница между переменчивостью и изменой. Хотя Розанов не признавал «предательства» убеждений, ведь он всегда «чувствовал по-разному».
Год прошёл, - и как многие страницы «Уед.» мне стали чужды: а отчётливо помню, что «неверного» (против состояния души) не издал ни одного звука.
У Розанова не было убеждений, у него была вера в пол, семью и любовь. Он сам указывает, что мысли и взгляды это чушь. Сам он каждый месяц исповедовал разные воззрения и примыкал к различным кругам. Правда, в том возрасте, в котором я его застал на страницах книги, он больше тяготел к консервативному и традиционалистскому крылу. В силу его противоречивости у меня сложились и два противоположных впечатления об этом человеке.
Образ брюзжащего старика. Да Розанов и был стариком, возможно в ранних работах он и выглядел иначе, но в «опавших листьях» он таков. Он и сам со страниц «листьев» вещает надтреснутым голосом, что, мол, ему 57 лет и пишет он для стариков, а молодёжь ему в читателях и не нужна.
О Розанове, что и явилось поводом для моего с ним знакомства, восторженно отзывался Бердяев. Но как же разительны эти две персоны. Бердяев и в своих поздних работах был молод, горяч, свеж и силён. Активен и смел. Розанов же старик и будто всегда им и был. Толстой у него дурак, социализм - чушь, литература - дрянь (но в тоже время он пред ней преклоняется), попы - милы, христианство - пусто. Да его отличительная черта самопротиворечие. Он вечный скептик и бездельник. Его удел – созерцание и критика, но не действие. Он не тот, кто выйдет за пределы своего маленького, мещанского уюта ради Идеи. Да и идеи особенной у него нет, в отличие от других его современников.
Половина трактата занимают его стоны и вздохи. Он самовлюблён и величественен, но величие презирает.
Максимушка, спаси меня от последнего отчаяния. Квартира не топлена и дров нету; дочки смотрят на последний кусочек сахару около холодного самовара; жена лежит полупарализованная и смотрит тускло на меня. Испуганные детские глаза, 10, и я глупый… Максимушка, родной как быть? Это уже многие письма я пишу тебе, но сейчас пошлю, кажется, а то всё рвал. У меня же 20 книг, но «не идут», какая-то забастовка книготорговцев. Максимушка, что же делать, чтобы «шли». Вот, отчего ты меня не принял в «знание»? Максимушка, я хватаюсь за твои руки. ТЫ знаешь, что значит хвататься за руки? Я не понимаю, ни как жить, ни как быть. Гибну, гибну, гибну…
Прочитав предсмертное письмо Розанова, терпящего сильную нужду, Горькому я был поражён. Философ это всегда аристократ по натуре, насколько нужно быть униженным и терпящим, чтобы пасть до раболепного попрошайничества. Это заняло мои мысли – процесс низвержения аристократа. Без презрения, а с сочувствием. На «листьях» выступает человек, который не падал, а всегда был таким. Трусливым и слабым. Он кажется простым в суждениях, а иногда и примитивным традиционалистом.
Все женские учебные заведения готовят в удачном случае монахинь, в неудачном – проституток.
Его исповедь пропагандирует вполне обывательский образ жизни мещанина. Нет прогрессу, да застою. Особенно мне резанула глаз рассказанная им история о том, как кадет был влюблен в девушку, а мать ему предложила её младшую сестру, мол, не все ли равно, в итоге кадет согласился и все были счастливы... Это же просто край мещанства в начале XX века.
Особенный интерес вызывают его высказывания о том, как его любили некоторые литераторы – Блок, Мережковский. Он, не стесняясь в выражениях, их поносил в прессе, а они ему всегда при встрече кланялись, что вызывало в Розанове искреннее удивление.
И все-таки, какая искренняя, честная душа излилась на страницы «Опавших листьев». Он затрагивает такие жалкие и слабые свои черты, что это вызывает уважение. Он смел в высказываниях. Розанов не боится быть смешным, глупым и описывает всё, даже гаденькое. Будь то ежедневная похоть или плачь о болезни супруги, или истеричный страх смерти. Он не прост или, по крайней мере, не так прост, как кажется. И его «обывательщина» не так проста.
Порок живописен, а добродетель так тускла.
Если первый короб «Опавших листьев» в основном вызывал у меня отторжение, то второй же я принял с нежностью и участием. Розанов – талантливейший писатель. Его отдельная заметка редко превышает одну страницу, а чаще всего занимает одно предложение, но оно закончено и красиво. Этот ворох мыслей и чувств цепляет и резонирует.
На страницах «листьев» раскрывается личность не только Розанова, но и его кроткой и болезненной супруги-«друга», его знакомцев, гимназистов. Они живые, настоящие, непутёвые и интересные.
Розанов - превосходный критик. В этом и заключена причина его идеологических метаний. При желании раскритиковать можно, что угодно, а с такой силой, как у автора, и без веры и убеждённости в своей правоте, невозможно устоять на одной точке. Он твердит, что нужно идти прочь из умствования в реальную жизнь - в семью, быт. И тут он в своём праве. Он прошёл путь от гимназиста-революционера в стиле F… the police до старика в стиле «Боже царя храни», так что нельзя его внести в разряд костных и толстолобых сторонников теории официальной народности. Он живой, движущийся, ищущий истину.
Розанов с силой воздвигает перед читателем вопрос пола, семьи, сексуальности в браке, а для начала XX века и для России это было очень даже революционно. Розанов мне неприятен, не нравится, но в тоже время и нравится, и приятен. «Опавшие листья» же, несомненно, прекрасное, стильное и поэтичное литературное, не философское, произведение.
Почти все интересно, почти все хочется отправить в заметки. Но, к сожалению, глупостей тоже хватает. Розанова заносит. Например, он пишет о том, что следовало бы отдать профессоров в солдаты. Есть еще десяток подобных идей-грез. Все они включены в полемику с революционерами и ханжами. Но это ничего. Гораздо хуже оправдание еврейских погромов: "Погром — это конвульсия в ответ на муку". Сам Розанов в конце жизни раскаивался за антисемитские выпады. Хочется вычистить из книги парочку подлостей и сиюминутные споры. В остальном все прекрасно. Чего стоит переписка с другом и пронзительное письмо отчаявшегося рабочего на грани самоубийства, не указывающего имя, чтобы его не приняли за попрошайку.
Несколько цитат: "Говорят, дорого назначаю цену книгам, но ведь сочинения мои замешаны не на воде и даже не на крови человеческой, а на семени человеческом". "Как ни велика загадка рождения, и вся сладость его, восторг: но когда я увидел бы человека в реке, а с другой стороны — "счастливую мать", кормящую ребенка, со всеми ее надеждами,— я кинулся бы к больному. Нет, иначе: старец в раке, а хуже —старуха в реке, а по другую сторону— рождающая девица. И вдруг бы выбор: ей — не родить, а той — выздороветь, или этой — родить, зато уж той — умереть; и всемирное человеческое чувство воскликнет: лучше погодить родить, лишь бы выздоровела она. Вот победа христианства. Это победа именно над позитивизмом. Весь античный мир, при всей прелести, был все-таки позитивен. Но болезнь прорвала позитивизм, испорошила его: "Хочу чуда, Боже, дай чуда!" Этот прорыв и есть Христос. Он плакал. И только слезам Он открыт. Кто никогда не плачет — никогда не увидит Христа. А кто плачет — увидит Его непременно". "Я имел безумную влюбленность в стариков и детей. Это — метафизический возраст. Он полон интереса и значительности. Тут чувствуется "Аид" и "Небо"". "Вот отчего нужно уважать старость: что она бывает "после страдания"".
Применительно к розановским «коробам» «Опавшие листьев» (а также «Мимолетного» и т.п.) много говорили о «новаторстве формы». Мы выдели ли бы скорее «новизну содержания» в случайной композиции этих заметок. Но ведь до Василия Розанова был «Козьма Прутков» . И несмотря на некоторый «архаизм» по остроте мысли продукт А.К.Толстого и Ко не уступает какой-нибудь «Сахарне». Однако «всем известно» (современным россстудентам – неизвестно – проверял), что «Козьма» иронизирует и пародирует. Над кем? Кого? Розанова? Предугадав за более чем полвека КАК тот напишет?.. В общем, жаль, что у русский в СВОЁ время не появился свой Ларошфуко.
Нормальные филологи прочитали Розанова еще в университете, а я только сейчас добралась. Хотя филологи в университетах тоже разные – я в 18-19 лет не знаю, как воспринимала бы. Возможно, пропустила бы мимо, не почувствовав ничего. «Опавшие листья» - заметки, наблюдения, разрозненные кусочки, но лейтмотив общий есть. Общефилософские мысли, судьба России и русского народа, национальный вообще вопрос, отношение к церкви, мысли об отношениях между мужчиной и женщиной, отношение к смерти и совсем маленькая доля записок о личном. Жалость, грусть, иногда живой интерес, когда философский вопрос затронут и ты и думаешь в унисон, но в целом впечатление от книги – что-то такое легкое, тихое, словно шепот, жалостливое, будто плачет кто-то вдалеке, одинокий и ненужный, осеннее настроение. И при всем хорошем отношении к книге, при всем уважении к уму - отвращение к автору.
Беременная душа тела, или как обменять убеждения на калоши С чего бы и начать-то? Да и вполне целостного рассказа не получится, как и в творении самом целостного не разглядеть. Обрывки, письма, воспоминания, публицистика, документальность, делопроизводственный характер написания, бессюжетность, биографические очерки, претендующие на философичность – вот что такое «Опавшие листья». Василия Васильевича Розанова вполне можно было бы назвать главным героем своих «Листьев». Так и условимся, единственно потому, что мне таким образом проще будет излагать мысль. А автора в «Опавших листьях» нет – ценностные позиции Розанова-автора и Розанова-героя совпадают бесспорно, однако же герой не в полноте своей Розанов, мы не можем обсуждать, рассуждать о нем на основе этих обрывков, в которых крайне мало вненаходимых Розанову-автору моментов (да и те в письмах и диалогах разве что). А вот герой незавершен – он жив, просто живущее и деятельное сознание, отдельное от автора. И вот перед нами литературный герой! И героя этого определенно жаль. Представить себе только: постоянные мысли о конечности всего сущего, о смерти, о вине перед друзьями, матерью, женой, постоянная неуверенность в существовании Бога, мания величия (что выражается в нападках на прочих писателей), зависть этим самым писателям, боязнь холода и жара. А уж мысли эти о полах! Да неужели всерьез В.В.Розанов мог о подобном помыслить – не верю. А вот его герой – запросто, он же нам, читателям, как утеха, развлечение и не более того. Так вот. Царствие Божие сравнить с Чертогом Брачным?!? Можно ли только подумать об этом? Любовь приравнять к жажде и пожиранию, а мир весь беременным видеть да осуждать не имеющих детей девушек, плюс к тому расстраиваться, что, видите ли, замуж они с 13-14 лет не идут! Да-да, и в совокуплении греховного ничего не находит. И разврат для него - понятие положительное в наивысшей степени. Сумасшествие чистой воды – ни больше ни меньше. Зато развлек как, просто вообразите себе это: «Всякий оплодотворяющий девушку сотворяет то, что нужно.» И какая тесная связь с вещным миром – прямо-таки неразрывная! Литература, значит, у него – штаны, убеждения у него – калоши, идея – живот, семя человеческое – семя яблока. А отношение к прочим литераторам: Достоевский – нервная баба, Тургенев - жалок, Фонвизин - не очень образован, Чернышевский и Щедрин – конюхи. Словесная пачкотня одним словом - и драть их всех за волосы. Не лишним будет отметить и то, что дает пищу для размышлений – что уже более соответствует какому никакому, но здравому состоянию мыслей автора. Очень уж любопытны размышления о язычестве и христианстве, о политике и церкви (когда в эту самую церковь наглым образом не вторгаются вопросы на тему полов), о литературе, о любви, об образовании (в частности об университетах и университетских болтунах). Отдельно стоит отметить письма его далекого друга – Кости Кудрявцева. Письма эти живые, преисполненные чувствами, способные растормошить даже самую черствую душонку. Самые настоящие, самые сочные и живописные моменты – письма эти, пусть и всего в 30 страниц. Но трогают ли вполне себе читателя до глубины всего существа эти самые заметки и всевозможные наброски. Эта документальная манера написания об отвлеченных понятиях, мало касающаяся чего-то сокровенного, чего-то самого важного. Автор скрывается ото всех нас за набором своих мыслишек о полах, о религии, о сути природы, но никак не хочет показаться лично. Все и правильно, да не о том!
«Словом — надо быть в полноте Розановым” (с) З.Гиппиус
Это не совсем художественное произведение. Да и произведением в целом назвать эту книгу довольно сложно. Это сборник коротких мыслей, которые приходили в голову Розанову и которые он посчитал достойными записать. Мысли разные, какие-то касаются родных и близких (матери, жены, детей). Какие-то мысли о друзьях. Довольна важная линия мыслей о вере и Боге. И конечно мысли о совеременой (Розанову) литературе.
Книжка не очень большая но читал довольно долго. Некоторые мысли заставляют отложить книгу и подумать. Что-то прочитывается не спеша, потому что вспоминаешь и сопоставляешь с тем что читал ранее. Иногда интересно посмотреть как Василий Васильевич относится к писателя, Гоголь, Герцен и другим. Ну и конечно исторические купюры о жизни того времени.
Хотя и читал с некоторым трудом (втянулся только в последние сто страниц), но книга понравилась. Рекомендую для любителей неспешного философско-литературного чтения, ценителей эпистолярного жанра (кстати есть несколько писем). Также интересно смотреть на изменение взглядов Розанова, с изменением обстоятельств (повторная женитьба, смерть матери) и со временем.
Отзывы на книгу «Опавшие листья», 11 отзывов