Читать книгу: «Посредник Драконов», страница 2

3

Инстинктивно он ждал перегрузки и сейчас был растерян – не внешне, даже не внутренне, а на уровне подсознания.

Может, и не летим мы вовсе никуда?

– Вам, доблестный рыцарь, сей вид, полагаю, не в диковинку, – паладин Ортенборг едва заметно шевельнул бровью. И стюард, выросший невесть откуда, разнес бокалы с амброзией.

Внизу проплывала Земля – фраза банальная и отчасти неправильная, но по сути верная. Вернулась эра Монгольфье. Диалектика. Развитие по спирали. Воздухоплавание, затем аппараты тяжелее воздуха, ракеты химические, ионные, гатрамонные, и вот – космоплавание. Магия. Или, если угодно, гравитоника.

Иллюминатор роскошный, большой, даже страшно – не лопнет ли? Или шальной метеорит, брошенный сорванцами из пояса Койпера, расколотит красотищу?

Он успокоил себя надеждой, что иллюминатор, верно, ложный, как и окна в посольстве.

– За космический флот! – паладин, как искушенный дипломат, выбрал тост, приятный всем – навьгородцам, поскольку именно их каравелла несла Миссию, Фомину, бортмеханику межзвёздника «Королёв», и уж конечно Небесам, флот для которых воистину был всем.

Фомин медленными глотками выпил до дна – как и полагается пить амброзию по навьгородскому этикету. Это-то он знает. Перенял.

Фомин оглянулся. Кают-компания навьгородского межпланетника мало чем отличалась от малого салона леди Ди. Кругом все свои – паладин Ортенборг, хранитель Туглон, магистр Хаммель и доктор Гэрард. Такая вот Миссия отправилась к Луне. Ещё стюард Гар-Ра, и слуга-на-все-руки Сойер, что трудится в каютах – раскладывает вещи, стелет постели и что там ещё положено делать по корабельному уставу.

Экипаж, командир и штурман там, куда пассажирам соваться нечего – в КУПе. Кабине Управления Полетом. Всех перебрал, никого не забыл. А толку-то? Судовую роль пусть капитан ведет, или вот паладин Ортенборг, как глава навьгородской миссии. Он, Фомин, генеральный посредник и гарант переговоров, должен посредничать и гарантировать, когда время придет. А сейчас…

Он в свою очередь мигнул стюарду Гар-Ра, и тот вынес на подносе рюмки с аквавитом. Рыцарские рюмки, на три унции.

– За тех, кто нас провожал! – сказал тост и он. Коротенький тост, в Навь-Городе чем короче, тем лучше. Вышло, пожалуй, сносно, лишь немногим длиннее тоста паладина. И со смыслом удовлетворительно – провожал их Канцлер, но и Крепость Кор тоже – мысленно конечно.

Аквавит – это вам не амброзия. Сорок восемь объемных процентов спирта. Он крякнул, и навьгородцы вторили, занюхав косточкой, Уважают обычай Крепости Кор.

Минута, другая, и действие сорока восьми процентов присоединилось к действию амброзии. Скованность, натянутость, чопорность не исчезли совсем, но поблекли, отступили. Нет, языки не развязались, это всё-таки не салон, где к месту была бы лёгкая непринужденная беседа, беседа вроде бы и ни о чём, но исполненная глубинным смыслом, настолько глубинным, что запросто не донырнуть. Время бесед ещё не пришло, всё-таки старт есть старт, и они даже не в стратосфере. Но навьгородцы с виду спокойны, словно полёт для них – дело обыкновенное. А вдруг и обыкновенное? Кто их, навьгородцев, знает. Взлетели-то они тихонько, без ослепительного пламени и оглушающего рева двигателей. Рюмка аквавита не расплескалась. И вот так же тихонько уже вторую склянку скользят над землёю на высоте… Скажем, на высоте Арарата. Точнее и не скажешь – все приборы в пилотской кабине. А он, Фомин, не пилот. И даже не бортмеханик. Сейчас он пассажир. Ешь ананасы, пей аквавит, летчик в кабинке за нас порулит. А если есть не хочется, можно уйти в собственную посольскую каюту, где и предаться размышлениям или поупражняться в политических кознях.

Макиавелли-то он читал, только Макиавелли пишет больше о жизни идеальной. Теории, сфероид в вакууме.

Сейчас, после произнесенных тостов, всяк был волен пить и закусывать кому как заблагорассудится – правда, соответственно чину, с оглядкой на начальство, не позволяя себе слишком уж отрываться от патрона.

Но Фомин что кот, который гуляет сам по себе, и никто ему указом не был.

Отчего-то вспомнился спутник Панночки. А потом и сама Панночка. Э, нет, хватит воспоминаний.

Он поманил стюарда.

– Прикажите аквавита? – спросил Гар-Ра

Они в Навь-Городе, верно, думают, что в Крепости Кор одним аквавитом и живут. В посольстве он аквавит и вправду изводит бочонками, но на кого – на гостей! А сам ни-ни, простою аквой перебивается. Престодижитация, и никакой магии.

– Воды. Минеральной, белого источника, любезный Гар-Ра.

По вкусу она напоминала Ессентуки, четвертый номер. Воду эту он помнил – или воображал, что помнит – потому, что три месяца перед отлётом «Королёва» к Маленькому Муку они провели в Кисловодске, в Кавказском Центре подготовки космонавтов. Помимо всего, бегали кроссы по парку и пили минеральную воду. Нарзан ему отчего-то не глянулся, и с позволения медикуса он заменил его ессентукской водичкой, солёной, почти домашней, марсианской.

Вода Белого источника напоминала и предотлётный Мир, и родной Марс – что ещё можно ждать от воды? Не аквавит.

Он залюбовался бокалом. Достоин лучших музеев Межпотопья: Эрмитажа, Лувра, Оружейной палаты, Воронежского краеведческого. Слева – ваза работы Бенвенуто Челлини, справа набор пасхальных яиц Фаберже, а в центре – бокал с космической каравеллы работы неизвестного навьгородского ювелира. А теперь, товарищи экскурсанты, перейдем в зал фламандской живописи…

С чего это живопись, да ещё фламандская, на ум пришла? Вот она, волшебная сила союза амброзии и аквавита – ассоциации возникают самые немыслимые. Тут уж скорее нужно думать о Византии – стены оббиты золотою и серебряной парчой, кресла красного дерева – то есть не дерева, астика, но не отличишь. И массивный золотой бокал. Чем хороша каравелла навьгородцев – нет ограничений по массе. Гравитоника. Сила воздействия гравитационных полей пропорциональна массе, и потому безразлично, унцию весит бокал или двадцать, ни на скорости, ни на маневренности это не сказывается.

Правда, по сравнению с византийскими дворцами хоромы тесноваты – но только по сравнению с дворцами. А по сравнению с катером… Круглый шарик, объёмом… Как там, четыре третьих пи эр в кубе… Эр пусть будет восемь метров.

Каравелла побольше даже, чем гондола самого крупного воздушного судна Межпотопья, дирижабля «Максим Горький». Знаменитый перелёт через Ледовитый океан в Америку, на две недели раньше встречного перелета Линдберга. Ну, он не так стар, чтобы помнить эти перелёты. Дирижабль он видел в Музее Авиации и Космонавтики, когда их класс поехал на экскурсию в Калугу. В две тысячи двенадцатом году. И тогда громада «Максима Горького» его поразила, и он решил стать летчиком.

А стал послом.

Летели они всё медленнее и медленнее, словно что-то выискивали. Он посмотрел вниз. Судя по двум озерам, аккуратнейшим овалам по две версты, находились они над Голубым урочищем.

Крепость Кор отстояла от урочища на пять сотен лиг, но всё равно, стоило подуть ветру с запада, приходилось принимать антирад, впрочем, более из перестраховки.

За две склянки долетели. Скорость приличная. А вот если идти пешком… А если на Бышке… Сколько потребуется туров, чтобы обогнать каравеллу навьгородцев на середине пути к Луне?

Похоже, он явно недопил. Минимум рюмки три, если бессмысленные расчеты лезут и лезут в голову.

А почему бессмысленные? Всё-таки нужно знать, на чём и куда плывешь. Король Испанский на горшке решил поплавать по реке. Будь поустойчивей горшок, длиннее выдался б стишок. Итак, шар объемом две тысячи кубических метров с гаком. Не так уж и много – но ведь никаких баков с горючим, силовых установок и прочих непременных агрегатов времен Межпотопья. Сто кубических метров на брата. В кубических футах куда больше. Но ощущение простора ещё и заслуга конструктора.

– Мы подлетаем к фонтану, – возвестил тем временем паладин Ортенборг. Навьгородцы, отставив кто воду, кто амброзию, (и даже не «кто»: паладин Амброзию, а хранитель Туглон, доктор Гэрард и магистр Хаммель воду, подметил Фомин с зоркостью захмелевшего человека, которому всё кажется значимым, исполненным особого смысла) уставились в иллюминатор.

Фомин почувствовал, как чуть-чуть, а всё же прижало к креслу. Ускорение пустяковое, но зато дармовое. Каравелла, описывая узкую спираль, начала восхождение.

Хорошая штука гравитоника, особенно если знаешь, что это такое. В Межпотопье монопольный гравимагнит был штукой чисто умозрительной, вроде корня квадратного из минус единицы. А навьгородцы возьми, да извлеки этот корень в реальный мир.

Сквозь облака прошли быстро, вертикальная скорость, почитай, уже четверть звука.

Небо потихоньку темнело. Будто вечереет. А он и встал рано, да ещё на медузку адреналину извел. Подремать, что ли? В конце концов, он опытный летчик, для него одним взлетом больше, одним меньше… Верх профессионализма – спать во время полёта, ежели тебе делать нечего. Или пойти погулять по галереям, их две, галереи для прогулок, одна – экватор, другая – меридиан. Ходи и смотри под ноги.

Но неудобно. Подумают – пренебрегаю. Лучше подремать наяву, погрезить, благо этому искусству его обучил друг Крепости Кор магистр Хаммель.

Он подавал реплики в ответ на простые, вежливые слова навьгородцев и дремал. Потом встал. Прошёл в КУПе, благо недалеко, тут всё недалеко. Переход выполнен в традиционном навьгородском стиле – блестящий, но нескользкий пол, ровные стены и сводчатый верх. КУПе. Никакой двери, зачем навьгородцам двери в КУПе? Опять же жизнеспособность каравеллы возрастает. Постучать? Нет нужды. Фомин вызвал в памяти потаенную мелодию перехода в зет-измерение. Верстовые ходы он прокладывать не может, но вершок-другой переборки одолеет.

Командир поприветствовал посла неформально, кивнул в сторону свободного кресла, и только. Всё-таки активная, атмосферная часть полёта.

Здесь вся наружная стена была прозрачной. Вид потрясающий. Появились звезды – и не удивительно, солнце было вне поля зрения, а высота километров сорок восемь. Аквавитная высота.

Он осмотрел КУПе. Три кресла. Для командира, для штурмана а третье – для гостя? Или в иные полеты экипаж каравеллы составляет три человека. Или… Ну. Это он уж разошелся.

Из любезности его не предупредили, не трогай, мол, рычагов управления. Их, рычагов, было по два у каждого кресла. Разумно. Если у человека две руки, то и рычагов должно быть ровно два. Приборная панелька тоже совсем простенькая, только не понять пока, что означают светящиеся секторы.

– Все выше, и выше, и выше… – замурлыкал командир древнюю песню межпланетчиков.

– Стремим мы полёт наших птиц, – подхватил Фомин. Здесь и сейчас командир каравеллы, и штурман, и чрезвычайный и полномочный посол крепости Кор, доблестный рыцарь Кор-Фо-Мин были членами Братства Межпланетчиков, братства не менее крепкого, нежели рыцарский орден или даже Лига Магов.

– Командир-пилот Юр-Ти, шестой заатмосферный полёт, первый лунный.

– Штурман-пилот Фор, шестой заатмосферный полёт, первый лунный – представились навьгородцы.

– Бортинженер Фомин, на гравимагнитном корабле лечу впервые, – честно сказал Фомин.

Следующие две склянки штурман рассказывал о способах поисков гравитационных потоков, Фомин – о полёте к Маленькому Муку, принципах реактивного движения и основах эксплуатации гатрамонных двигателей, а командир-пилот настоял на том, чтобы Фомин собственными руками контролировал восхождение в спирали. Последнее было проще простого – правую рукоять вправо и вперёд, главное – соблюсти меру и не выскочить из потока.

Время шло замечательно. Но…

Но пришло время возвращаться в пассажирское сословие.

Фомин вздохнул и грезить перестал. Он остался в кресле, но не пилотском, а своём законном, пассажирском. Обмен незначащими фразами шёл вяло. Говорили об удобстве и приятности путешествия на каравелле, о пользе путешествий вообще и межпланетных в частности, о возможности – не сейчас, но когда-нибудь – использовать магические силы для мгновенного преодоления пространства.

Подоспело время трапезы. Отдали должное и трапезе. Избегали лишь одного – разговоров о предстоящей миссии. Суеверие, боязнь сглаза? Скорее, боязнь уха Небесов. Сейчас они в космосе. Кто их знает, Небесов, на что они способны.

Перемежая беседу приёмом аквавита (за трапезой его подавали в крохотных посольских, в полглотка рюмочках, и потому ясность головы держалась долго), посматриванием в иллюминатор и вкушением очередного блюда, он чувствовали, как облегчение охватывает их. Самое настоящее облегчение. Это вам не баллистический полёт, где либо перегрузки, либо невесомость. Ошибка Жюля Верна здесь ошибкой не была. А, может, Верн, описывая в знаменитом романе полёт к Луне, опирался на собственный опыт? Вдруг он летал на каравелле? Писал же он в другом романе о путешествии к центру Земли. Прямо к навьгородцам.

Притяжение Земли уменьшается по мере удаления от неё. Уже сейчас он чувствовал себя вновь марсианином, а вскоре станет ещё легче.

Наконец, графин аквавита опустел. Пора по каютам обдумывать слова сказанные и ещё больше слова умолчанные.

Откланявшись, Фомин пошёл в свой покой. Условно свой – хотя теоретически его каюта являлась продолжением посольства и обладала экстерриториальным статусом. Но трудно быть суверенным на чужой каравелле. И, вполне возможно, его слушают, а то и смотрят. Пусть их. Лично он за собой шпионить бы не стал. Скучно и бесполезно. Но есть такое слово – долг.

Скинув одни лишь сапоги и пояс с кинжалом в ножнах он, как есть, прилег на диван. Ничего, одежда немнущаяся, а броню и сабли он загодя оставил в шкафу. Здесь, в полёте обстановка всё-таки менее официальная, чем в Зале Приёмов.

Иллюминатора в каюте не было, но был перископ на гибких трубочках. Почти сферический обзор. Навьгородская оптоволоконная магия. Солнце, приглушенное встроенным светофильтром, было в десяти градусах от Луны. Наверное, вскоре сориентируются на него, на наше солнышко. Оно уж потянет, так потянет.

Нечего лениться. Раздевшись основательней, он принял ионный душ и лёг в заботливо приготовленную слугой постель.

Время спать. Ещё с прошлой ночи должок, недосып.

Уснул он не сразу. Лучшее времяпровождение на чужом корабле – отдых во всех проявлениях. Да и что он может делать наяву-то? На саблях рубиться не с кем, у него и сабли парадные. Зачем боевые, посла охраняет нечто более действенное, чем сабля. Традиция.

Хотя для медузок традиции не существует. Только ли для медузок…

Для ускорения засыпания он и расчеты проверил. Плыть до Луны каравелле семь дней. Всё-таки не ракета. Но вот на дистанциях больших за кем была бы победа, за каравеллой или за «Королёвым»? Здесь же не просто законы Ньютона, притяжение, отталкивание. Гравилинзы, гравитоннели…

Так, в вычислениях он и уснул, и снились ему столбики цифр и цепочки уравнений. Навигаторский сон. К бортмеханику попал по ошибке. После того, как на «Королёве» цифровые машины стали выдавать совершенную белиберду, всем пришлось вспомнить науку математику. И пошла считать губерния! Он, правда, внёс вклад скорее физический, чем умственный – стал делать логарифмические линейки. Изделие пошло на «ура!». Ура и кричали, когда «Королёв» вышел-таки на околоземную орбиту. Не придётся ли мастерить линейки и на каравелле?

Силой воли он сменил сон, сколько можно, станки да станки. Но новое видение было тоже не сахар – он бродил по лесу в поисках пары вурдалаков, накануне утащивших из хутора ребенка. По крайней мере, он надеялся, что утащили, а не сожрали по дороге. Семью-то пацаненка вурдалаки выели, одни кости оставили. Но детских костей среди них не нашлось. Иногда вурдалаки воруют детей. И, говорят, иногда их, детей, можно спасти.

Он и пытался. Случилось чудо – ребенка удалось отыскать. Не ему, а Бышке, тот учуял запах. Бой с вурдалаками был коротким и отчаянным, но те отяжелели после давешнего, и двигались медленнее обычного. Опять же Бышка помог.

А потом в логове, под вывороченным бурею дубом он нашёл ребенка. Нашёл и понял, зачем вурдалаки крадут детей…

4

Били рынду, и звук этот казался нежнее зова сирен. И то, кто их знает, как манили Одиссея сирены, может, вопили так, что небо в овчинку съеживалось.

Фомин взглянул в перископ. Земля огромна, но всё-таки отплыли они порядочно. Луна же если и стала крупнее, то малость. Репки быстро не растут!

Растут, ещё как растут, дай срок.

Он попытался вспомнить сон. Обычно сновидения жили склянку-другую, но сейчас стерлись почти мгновенно. Что-то… что-то странное. Будто стена распахнулась, и через неё в каюту вломилось чудовище.

Обыкновенная тревога. Незнакомая технология, которую он не знал, а доверять слепо не мог. Потому и тревожится, не сгинет ли каравелла, не распадется ли на куски.

А чудовище – символ враждебности Пространства.

Истолковав сон по академику Павлову, он совершил обычные рыцарские процедуры. В рыцаре все должно быть прекрасно – и лицо, и одежды, и привычки, и мысли. Особенно у рыцаря Крепости Кор. Поэтому, причесав волосы, непременно нужно тут же, не отходя от зеркала, причесать и мысли.

Соответствующим гребешком.

Облачась в посольские одежды, он прошёл в кают-компанию. Завтракать в одиночестве не многим лучше, чем в одиночестве пить аквавит.

Пришёл он, как и положено степенному человеку, предпоследним. Паладин Ортенборг поприветствовал его с учтивостью, Фомин ответил не менее учтиво, в общем, какое-то время отсутствие доктора Гэрарда выглядело почти приличным. Мало ли что может задержать ученого человека. Вдруг он новый закон природы открыл, принимая ионный душ. Не ванна, но тоже хорошо. Действительно, куда девается пустота, вытесненная из пространства плывущей каравеллой?

Но вскоре пустое место за столом стало зиять. Дело даже не в аппетите, хотя Фомину есть хотелось изрядно, просто послы не терпят отклонений от этикета. Если миссия на второй день пошла частью в лес, а частью по дрова, в лесу волки всех и задерут.

Сойер, слуга-про-все, показался в проеме. Вид у Сойера, прямо скажем, не посольский, да ведь он и не посол.

Сойер, превозмогая путы этикета, подошёл к хранителю Туглону и прошептал ему что-то на ухо.

Туглон отослал его, а затем наклонился к паладину. Опять шёпот. Что-то случилось. Нашли Гэрарда опившимся аквавитом до первобытного состояния? Такие штуки случаются даже с самыми достойными личностями. От аквавита многие теряют голову. Герцог Ан-Жи даже недоволен, если наутро после пира трех-четырёх советников не приходится протрезвлять. Весело так, окатыванием из ведра ледяною водой. А барон Уль-Рих, в пьяном виде обладавший способностью к пророчествам и стихосложению, в трезвом был скучнейшим человеком. Таков парадокс. Или…

– Господа, я должен сообщить вам… – паладин Ортенборг сделал паузу, то ли чтобы придать сообщению большую весомость, то ли просто подыскивал подходящие слова. – Сообщить о чрезвычайном происшествии. Доктор Гэрард найден в своей каюте.

Ну, это не новость. Где ж ему и быть, как не в своей каюте.

– Найден мёртвым, – добавил после длинной паузы паладин.

Вот так так… Неужели, действительно, перебрал аквавита?

– Убитым, – выдержав очередную паузу, закончил паладин.

– Как убитым? – воскликнул магистр Хаммель.

– Кем убитым? – подал свою реплику и Фомин. Показалось, будто метеорит пробил каравеллу насквозь, и космический сквозняк пробирает до костей.

Паладин Ортенборг с ответом замешкался, взглянул на хранителя Туглона. Кому, как не хранителю везти на себе этот воз.

– Полагаю, вы должны увидеть всё собственными глазами, – пришёл на помощь паладину хранитель Туглон.

Понятно. Как писали в древних романах, читанных Фоминым на «Королёве», «Понятых просят пройти в комнату».

– Увидеть? – магистр Хаммель сглотнул слюну.

Есть, значит, ещё на земле – и над землёй, и под землёй – люди, бледнеющие при одной мысли увидеть убитого человека. Вероятно, их не так уж мало. Быть может, даже большинство.

Фомин только склонил голову. Если в этом заключается долг генерального посредника и гаранта, что ж, он готов.

Идти пришлось путём кружным – по коридору, по экваториальной дорожке (она с золотыми стенами), по меридиональной (стены серебряные) ещё ход, ещё. Просто лабиринт. Не посол, вот и живёт на отшибе, каждый учёный в душе отшельник.

– Пожалуйста, ваше превосходительство, – хранитель Туглон чуть посторонился, давая Фомину обзор.

Дверь в каюту была закрыта.

– Я её такой и нашёл, – сказал Сойер. – Постучал. Никто не ответил. Я ручку повернул, вошёл. И увидел… Попятился, закрыл дверь обратно и поспешил доложить.

– Правильно, – одобрил действия Сойера хранитель. Затем отпер дверь, касаясь ручки рукою в перчатке, и вошёл вовнутрь, оставляя Фомина на пороге. Что они, про отпечатки пальцев не слышали?

Откуда. Они ж Овалова не читали.

Кабинка доктора Гэрарда была едва в четвертушку посольской. Шаг вправо, шаг влево – переборка, прыжок на месте – потолок. На узкой, видимо, откидной койке лежал доктор Гэрард.

Доктор действительно потерял голову. Совсем потерял. Во всяком случае, ни на полу, ни на столике, ни под койкой хранитель Туглон её не нашёл. Перемазанный кровью, он вышел из каюты, держась немного в стороне, чтобы не перепачкать кровью остальных и. извинившись, оставил их. Принять душ, переодеться, а заодно захватить и походный бювар.

Управился хранитель быстро, за четверть склянки. Пришёл если не посвежевший, то чистый, разложил на столике пергамент и записал события, диктуя сам себе вслух, чтобы слышали и остальные. Фразы чёткие, ёмкие. Видно, привычен.

Фомин засвидетельствовал написанное. Внезапно заикающийся магистр Хаммель тоже. Паладин Ортенборг подписал свиток последним. Слуге и стюарду подписывать не предлагали. Зачем, когда есть люди благородные? Подпись посла стоит ста.

Туглон аккуратно сложил свиток в цисту.

– Теперь позвольте вас спросить, не слышал ли кто чего-нибудь необычного.

Теперь начинать пришлось Гар-Ра и Сойеру, но они не слышали ничего. Равно как и магистр Хаммель, паладин Ортенборг и добровольно согласившийся помочь хранителю его превосходительство доблестный рыцарь Кор-Фо-Мин.

– Я, скажу откровенно, тоже ничего не слышал. Да и не мог слышать, – каравелла сделана добротно, – сказал хранитель. – Спрашивал больше для порядка.

Против порядка никто не возражал. Каждый должен делась своё дело. Стюард – кормить и поить, слуга – убирать, командир – летать.

– Кстати, а… А командир и штурман? – решил осведомиться Фомин. Раз уж он не прибег к дипломатическому иммунитету и согласился на сотрудничество со следствием (а что хранитель Туглон проводил следствие, не было никакого сомнения), есть смысл сотрудничать активно. – Не следует ли спросить их?

– Разумеется, ваше превосходительство, разумеется. Правда, КУПе не сообщается с остальной частью каравеллы, но отчего ж и не расспросить, вдруг…

– Не сообщается?

– Да. Теоретически, конечно, можно проникнуть в КУПе и выйти из него, но это сопровождается явлениями, которые оставляют следы, а я их не заметил. Но вы правы, вы правы, спросим…

– Но сначала потрапезничаем, – предложение паладина Ортенборга граничило с приказанием.

Фомин ел из чувства долга. Мало ли что случится в дальнейшем, а рыцарь должен быть сильным. Паладин Ортенборг придерживался того же мнения. Магистр Хаммель едва притронулся к еде, но выпил три рюмки аквавита. Посольские рюмки, крохотные, так что вышло – пустяк. Хранитель Туглон ограничился бокалом минеральной воды.

После трапезы Туглон никуда не ушёл. Откинул панельку в переборке, достал трубку и на глазах у всех (Гар-Ра и Сойер в число «всех» не входили, обслуге работать положено, а не бездельничать) связался с КУПе.

Слышно было хорошо, видно, командир с той стороны переговорной трубки кричал столь же громко, как и хранитель Туглон с этой.

Слышали все. Экипаж из пределов КУПе не выходил, никаких летающих объектов поблизости от каравеллы не наблюдал, плавание продолжается штатно.

– Вот, – сказал хранитель Туглон, возвратив переговорник в нишу и закрыв панельку. – Экипаж тоже ничего не знает.

– Но такого не может быть, – ободрённый аквавитом, магистр Хаммель увидел несуразицу. – Кто-то ведь должен был убить доктора Гэрарда!

– Вы правы, почтенный магистр, – невесело улыбнулся хранитель Туглон.

– Значит, кто-то из находящихся на каравелле говорит неправду.

– Точнее не скажешь, почтенный магистр.

– И… И значит, среди нас – убийца!

– Я тоже начал склоняться к этой мысли, магистр, – хранитель Туглон, пожалуй, был рад, что магистр Хаммель первым высказал вслух то, что думал каждый.

– Но – кто? – магистр оглядел присутствующих.

Все невольно сделали то же. Да, выбор небогатый. Каждый, кроме убийцы, исключает себя, и кто остаётся? Фомин прикинул.

– Никак нельзя исключать и Гар-Ра, и Сойера, и даже командира и штурмана, – слова хранителя Туглона разрядили обстановку.

– Конечно, конечно, – после короткого раздумья согласился с хранителем паладин Ортенборг.

– Иначе и быть не может, – от радости магистр Хаммель потянулся к графину аквавита, предусмотрительного оставленного Гар-Ра перед уходом. Паладин нахмурил брови, но чуть-чуть. Легкое недовольство, но Хаммель руку тут же отдернул. – Пожалуй, мне пока достаточно, – чувство собственного достоинства магистра уместилось в коротенькое «пока».

– Ваше превосходительство, а каково ваше мнение – хранитель Туглон не спрашивал Фомина, а – советовался.

– Мнение? Возможно, прежде чем отвечать на вопрос «кто», следует задать другой – «почему»? Почему доктор Гэрард был убит? Но я слишком поверхностно знаком с доктором Гэрардом, чтобы задавать подобный вопрос.

– Почему… – медленно проговорил хранитель, словно пробуя слово на вкус. – Почему…

– Я всегда относился к доктору Гэрарду с уважением, – магистр Хаммель отёр платком пот со лба. А тут вовсе и не жарко. – Достойный человек, большой учёный, знаток во многих областях… – он смешался, заметив насмешливый взгляд Фомина.

– А я её выбросил в окошко, – тихонько сказал Фомин.

– Простите, что? Что выбросили? – магистр Хаммель растерялся. Неужели его подозревают?

– Косточку сливы. Ничего, друг Хаммель, это я вспомнил древнюю историю, – Фомин взял графин с аквавитом, налил и себе, и другу Крепости Кор. – Вам действительно не следует волноваться. Глоток-другой аквавита вас успокоят, да и меня тоже. Не каждый день убивают члена Миссии. Я думаю, что и Миссию на Луну снаряжают не каждый день.

– То есть вы хотите сказать, что убийство направлено не сколько против доктора Гэрарда, сколько против нашей Миссии? – хранитель Туглон схватывал не лету.

Ещё бы. Они тут все делают на лету – пьют, едят, спят. Ведь каравелла хоть и в плавании, а в полёте. Нет, скверный каламбур, четвёртого разряда.

– Примерно так, – согласился Фомин. – Вряд ли кто-то ненавидел или боялся доктора Гэрарда настолько, что решил убить его прямо во время плавания. И хлопотно, и неудобно, и круг подозреваемых слишком узок. Мог бы потерпеть до возвращения на Землю.

– Психика убийц отлична от психики обыкновенного человека, – Хаммель не мог поступиться истиной. – Возможно, убийца не боится разоблачения, возможно, он даже хочет, чтобы его разоблачили.

– Вот как? – хранителю Туглону слова магистра пришлись по душе. – Тогда пусть он нам поможет.

– Он и помогает – на свой манер. Иначе зачем убийце похищать голову доктора Гэрарда?

– Да, действительно…– протянул хранитель.

Кто голову спёр, тот доктора и укокошил. Фомин едва не сказал это вслух, лишь приобретенный с годами такт удержал от желания блеснуть начитанностью. Вместо цитирования авторов Межпотопья он, кашлянув, сказал:

– Хотелось бы знать, в какой мере смерть доктора Гэрарда влияет на Лунную Миссию Навь-Города.

Паладин думал недолго:

– Выполнение нашей миссии, безусловно осложнилось, – он сделал упор на слово «нашей», понимай, как знаешь: то ли обиделся на то, что Фомин отделил себя от миссии, то ли напротив, признателен за щепетильность. – Доктор Гэрард выдаю… был выдающимся специалистом. Тем не менее, потребуется нечто большее, нежели смерть одного из участников миссии, чтобы сорвать её.

– Например? – спросил Фомин.

– Я неудачно выразился, – поправился паладин. – Миссия будет безусловно выполнена, вот что я хотел сказать.

– А убийца, кем бы он ни оказался, будет изобличен, – добавил хранитель Туглон.

– Нисколько не сомневаюсь, – Фомин представил себе семидневное, нет, уже шестидневное плавание: всеобщая подозрительность, само- и взаимослежка плюс невозможность куда-нибудь уйти. Воистину герметическое убийство.

Но худшие опасения Фомина не сбылись – приказ безотлучно находиться в кают-компании не последовал. Вряд ли причина тому нежелание паладина Ортенборга обеспокоить себя и остальных участников плавания круглосуточным лицезрением друг друга. Скорее, он считает, что изловить убийцу будет проще, не меняя условий плавания. Или даже знает, кто убийца и хочет расправиться с ним частным образом, не вынося сора из каравллы.

– Полагаю, нет необходимости говорить, что я готов выслушать любой совет, мнение, наблюдение каждого из присутствующих здесь, – всё-таки сказал хранитель Туглон.

Вот и ещё одна причина. Доносить на миру неудобно, а приватно – очень даже просто. Странно, что слово «донос» обыкновенно произносят с оттенком осуждения. Знай он, бортмеханик Фомин, или доблестный рыцарь и такой-рассякой посол, кто убийца, непременно бы донёс хранителю Туглону. Только это было бы донесение, а не донос. А донесение для человека военного дело самое обыденное. Донёс бы Данзас куда надо, глядишь, и Пушкин бы дописал «Историю Петра». Что стоило князю Васильчикову придти вечером в комендатуру Пятигорска и доложить, так мол и так, из-за глупой ссоры два доблестных офицера, майор Мартынов и поручик Лермонтов намерены стреляться насмерть. Посадили бы голубчиков на гауптвахту, они бы и остыли.

Как бы не так. То есть совсем не так. Не так всё было.

Фомин встал.

– С вашего позволения, я побуду немного у себя.

– Да, нам всем есть над чем поразмыслить, – хранитель Туглон вежливо дал понять, что не возражает против ухода Фомина.

Далеко-то ведь всё равно не уйдешь!