Читать книгу: «Близнецы святого Николая», страница 2

V

Через день близнецам привелось участвовать в процессии, касавшейся их очень близко.

По узким улицам старого Бари тихо и торжественно двигались одетые в белые сутаны члены местных братств. Шли в два ряда. У каждого в руках горела толстая восковая свеча. Безветрие полное, и желтое пламя едва – едва колыхалось в знойном воздухе. Посреди тоже в белом тормошились дети. Некоторым заботливые матери прицепили к спинам гусиные перья, что должно было знаменовать их ангельскую чистоту. Случалось, невинные младенцы, присев по пути, оставляли визитные карточки, но это было в порядке вещей и никого не смущало. За братствами следовали девушки в белом тюле и музыка. Местная «банда муничипале»⁷ исполняла арию «Травиаты» и капельмейстер, с петушиными хвостами на голове и в гусарском мундире, дирижировал, шествуя спиною вперед и лицом к своим maestri е professori.

За музыкой – катафалк: под его короною и балдахином в простеньком гробу лежала наша богомолка. За своих близнецов и она удостоилась великой чести. Местный капитул не решался хоронить ее. Еще бы, ведь умерла, разумеется, упорствуя в схизме, но тот же старый каноник победил упорство товарищей:

«Как это вы ее не проводите до кладбища, когда она детей оставила нашему святому?»

Решили отпеть ее как следует и даже под парчовым зонтиком вели под руки за катафалком старшего священника. Вокруг вился сизыми струйками дым от кадил, вверху голубело безмятежное, строгое южное небо, а позади – тоже бабье, распевая по своему и далеко не в такт Вердиевской арии погребальный гимн, несло на руках корзинку с близнецами св. Николая.

Все Бари уж знало о происшествии. В железной паутине балконов повсюду бились тысячи детских головок, глазея на будущих товарищей. На плоские кровли выбегали смуглые девушки, подхватывая знакомые строфы. С террас, где были цветы, они же сыпали на катафалк какой – нибудь Агафьи или Матрены благоуханные лепестки роз и лилий. Белые улицы суживались и опять расширялись в площадки. Окрестные церкви встречали усопшую мелодическим колокольным перезвоном. Часто на порогах домов, мимо которых двигалась процессия, дети, стоя, на коленях, присоединяли и свои звонкие голоса к пению их матерей и сестер. Во всем этом было столько праздничного, веселого, что, я думаю, и покойница улыбалась в тесном гробике.

Как – то направо вдруг раскинулась на невообразимый простор темная синева Адриатики и по ней, точно на встречу близнецам св. Николая, под ветром дувшим с востока, неслись бесчисленные серебряные кудрявые головки. На чистой бирюзе небес стройно и тонко обрисовались мраморы красивого кладбища с старыми кипарисами позади, выстроившимися точно монахи, чтобы встретить толпу обычным приветствием траппистов: «Брат мой, вспомни, всем надо умирать». Зато в их тени бюсты над могилами и памятники казались живыми, так был бел, тепел и нежен их камень… Агафью или Матрену хотели было положить в общую могилу бедняков, но бабы, опекунши ее детей, сами готовившиеся в такую, собрали последние гроши и купили ей отдельную… Отпевали просто рабу Божию. Имя ее никому не было известно: «Там не ошибутся, – тыкали бабы перстами в бирюзовую глубину. – Ее ангел встретит и узнает ее душу. Ему не надо земного имени».

Близнецы, насосавшиеся перед тем Пеппинова молока, проспали всю дорогу. Когда любопытные открывали их беленькое покрывало – потревоженные мордашки жмурились и чихали от солнца, но не раскрывали глаз. Их поднесли к страшному черному зеву безобразной ямы, этой последней строки земного существования, но они и к ней остались равнодушны. Им было тепло, хорошо, сухо… Корзину нежно и тихо несли ласковые руки – чего же еще? Душа бедной матери тоже верно радовалась их счастью… Вовремя догадалась умереть… И под легким ветерком даже важные, торжественные, молитвенные кипарисы, приветливо покачивали тонкие верхушки.

Опустили гроб. Засыпали его землей. Глухо стучала она в его доски, точно старалась разбудить кого – то под ними, «еще – де есть время… встань, крикни!» Но там было темно и до ужаса тихо. И яма мало – помалу наполнялась, сравниваясь с краями. Ушли господа в сутанах. В последний раз мелькнула в белых воротах пестрая «банда муничипале», тихо исчезли священники… Погасли кадила и только несколько сизых струек еще осталось в воздухе. медленно рассеиваясь над старыми могилами. Бабье разбрелось по своим, оставив пока корзину с близнецами св. Николая среди цветов.

Тут солнце не так палило. Сморщенным мордашкам незачем было жмуриться и куксить. Над ними наклонялись пышные алые розы, точно хотели разобрать, что это за невиданные козявки заползли к ним и спят. Жасмины осыпали их белыми пахучими лепестками. Будто большая басовая струна гудел над их пуговками – носами громадный и мохнатый шмель. За одну мордашку укрепилась было желтая бархатная бабочка, да мордашка чихнула, и бабочка испуганно сорвалась прочь. Божья коровка всползла на багровую морщинистую щечку… Мимо корзины по земле суетились зеленые ящерицы, проплывали над нею в воздухе солидные жуки. Веселая пташка села на край корзинки и зачиликала вовсю. Просыпайтесь – де, дурачки, чего вы в такую погоду жмуритесь? Разве всегда бывает подобное солнце и небо? Попела – попела, потопорщилась, приподняла пушистые перья и крылья и, увидав, что издали подходят женщины, утонула в небесной лазури…Так близнецы св. Николая и не проснулись, когда их уносили с кладбища.

А между тем в этот торжественный момент они, так сказать, кончали все расчеты с прошлым… Впрочем, какое же прошлое могло быть у них?

Безымянная богомолка осталась одна под пышными кипарисами и мраморами чуждого ей кладбища.

VI

Через три года я опять попал в Бари.

На этот раз я приехал сюда через Константинополь, Афины, Корфу и Бриндизи и весь был полон света и ясности далекого юга. Бари уже не так поразил меня чистотою и святостью небес и лазурью бесконечных далей. Была весна – всё здесь цвело и благоухало. Старый город задыхался от лилий. Они перевивали балконы, стояли в вазах на окнах, белели в руках у женщин. Под одною из древних арок, где еще греческим письмом изображен благословляющий толпу угодник, я узнал моего каноника. Он нисколько не поддался времени. Те же лучистые морщинки у смеющихся глаз и то же довольное, румяное лицо. Я подошел к нему. Он точно меня видел только вчера…

– Сегодня день будет жаркий… Поедем ко мне в сад.

– Куда?

– Около Битонто. Четверть часа отсюда… Вот отслужу мессу – и на целый день буду свободен. У меня там есть прошлогоднее винцо. Я вам скажу – пьешь и гостям Каны Галилейской не завидуешь.

– Ведь осенью по всей Италии был неурожай?

– Только не у нас! Здесь св. Николай за всех! И пока он лежит под нашим собором – нечего бояться. Земля не перестанет родить нам всё, что нужно… И даже сверх. В октябре мы не знали куда девать виноград. Столько его было!

Мы вышли на площадь перед громадою мраморного фасада св. Николая. Он точно надвигался на нас величавый, царственный, опираясь каменными руками на своды по сторонам… Тут обыкновенно играют десятки и сотни детей. Собор дает им достаточно тени, а когда солнце подымается слишком высоко и ее мало – они убегают в церковь, в священный сумрак. Истинное прибежище «малым сим», завещанным Христом своим ученикам. Под высокими арками у массивных колонн – ребята как у себя дома. И на этот раз мы были окружены целою оравою их. Они с хохотом дергали старого каноника за черные полы его рясы, таскали из ее карманов леденцы и прыгали кругом…

– А где же Пепа и Бепи? – строго насупился он.

– Пепа и Бепи с их бабушками – в церкви… Их сегодня брал к себе завтракать Карлуччио. У него ризотто с ракушками.

– Ну то – то… Смотрите вы у меня.

– Это еще что за Бепи и Пепа? – спросил я.

– Эге! А близнецы св. Николая? Забыли вы их, что ли?

– Нет. Только имен не знал.

– Мы их так окрестили.

– Да разве раньше они не были окрещены?

– Кто их знает. Мать из могилы не встанет рассказать. А немного больше святой воды не помешает.

– Как им живется?

– Слава Богу! Св. Николай невидимо заботится о брошенных детях. Вы слышали – ризотто с ракушками сварили и сейчас же за Бепи с Пепой послали. Где что – нибудь лакомое – бабушки уж бегут за ними.

– Это еще что за бабушки?

– Наши женщины, которые в тот раз, как мать оставила детей св. Николаю, набежали в церковь. Они себя сами в бабушки произвели. С Пеппиной во главе. Пеппина ведь откормила их, ну в ее честь девочку и назвали Пепой… На что Апулия – благодатный край, а и у нас таких яблок не найдете полных и румяных, как щеки у Бепи с Пепой – да вот сами увидите.

И действительно, вошел я в собор и сквозь его мрак прямо к канонику двинулись два пузыря. Раскормленные, румяные, толстые… Идут за ручку, один другую держит. «Они всегда так, вместе и всегда за ручку». Переваливаются. Жирные ножки путаются в длинных блузах. Новые сапожонки стучат во всю, другие дети – босы, а эти нет. Нельзя же близнецов св. Николая не принарядить. Бабушки стараются во всю. Точно у них нет своих. Дотронулся я до щек Пепы – действительно яблоки и закраснели, как яблоки. Только голубые глаза да желтые цвета соломы волосы у обоих выдают происхождение с далекого севера. Смех их так и звучит серебряным колокольчиком по всему собору. Другие здесь – пришельцы: молятся, плачут, жалуются святому, просят его. А эти у св. Николая – дома. Они смеются, бегают, играют и непременно вместе, непременно за ручку. Не успел я еще налюбоваться на эту смешную парочку, как сюда вбежала толстая баба с выбившимися из – под платка седыми прядями волос.

– Бепи и Пепа – бегите сегодня обедать ко мне.

А рука так и тянется приласкать обеих.

– Мой Антонио вот какую рыбу поймал… Я скажу Пеппине, чтобы она привела вас.

Дети смотрели отлично вымытыми. Здешние младенцы вообще грязавы отменные. Ни одной мордашки не увидишь, чтобы она не была сплошь замазана. В Бари вода дорога и потому опрятность является великою роскошью. Но это до близнецов св. Николая не касалось. Они были на другом положении и даже порою страдали от ревности бесчисленных бабушек. Не успеет одна вытереть их мокрым полотенцем, как глядишь летит другая – отполировать им розовые щечки. А там уж и третья издали грозится мылом. Бепи с Пепой далеко не разделяли такого увлечения. Они, случалось, прятались в уголок за ракою св. Николая, но и оттуда их вскоре извлекали на соответственную казнь в мыльной воде.

– Их каждый день моют с ног до головы! – рассказывали другие дети, дивясь на этих маленьких страстотерпцев.

Платье на них чистенькое – чуть оборвется, каждая бабушка спешит починить.

– Избалуете вы их – дрянью вырастут! – замечал усердствующим бабам каноник.

– А св. Николай на что?

– Да ведь с вами никакой святой не совладает. Плюнет и уйдет в сторону, делайте – де, как хотите.

В церкви Бепи с Пепой тоже ходили вперевалочку и за ручку. Это до слез пленяло бабушек. Местный фотограф увековечил близнецов – и у каждой барийской бабы непременно была их карточка на стене, вся, разумеется, засиженная мухами до неузнаваемости…

– Теперь еще ничего. А вот вырастет Пепа – беда будет ее будущему мужу.

– Почему?

– Как же – подумайте, у него вместо одной окажется сотни две тещ. Есть от кого повеситься.

И добродушный каноник хохотал во всё горло, представляя себе весь ужас подобного положения.

VII

Св. Николай действительно хранил близнецов.

Они отлично росли в тени собора, под арками, в безмолвии и священной тишине нижней церкви. Дети так освоились с нею, что, случалось, играли вокруг золоченого алтаря, под которым лежать мощи, в то время как очередной пастор совершал мессу, а в глубине старый орган наигрывал несколько легкомысленные мелодии Палестрины⁸. Бепи с Пепой великолепно выдержали все болезни, полагающие судьбою детскому возрасту. Еще бы, ни за одним маленьким королевским принцем не было такого ухода, как за ними. Бабушкам приходилось и дневать и ночевать над постельками, в которых лежали близнецы. Казалось, что святыня, под защитою которой они росли, окружила сирот чудесным ореолом даже и для их товарищей. На юге дети за тычком не гонятся. Бепи с Пепой не раз видели как споры их маленьких друзей и подруг разрешались единоборством, достойным Гектора с Ахиллесом. Потом юные герои гордо ходили с подбитыми глазами и шишками на лбу, с расквашенными носами и тому подобными орденами, питающими самолюбие младенческой невинности.

Такие знаки отличий только раз достались на долю Бепи. Какой – то из крохотных оборвашек ни с того ни с сего уронил толстую Пепу. Та хотя и не ушиблась, но от испуга заорала, да так, что Бепи счел своею братскою обязанностью непременно за нее вступиться. Забыв, так сказать, духовный сан, он ярко накинулся на четырехлетнего задиру и в свою очередь угостил его такою затрещиной, что карапузик в первую минуту был слишком удивлен этим и не нашелся что ему делать. Тем не менее, опомнившись, он обнаружил великую для его беспанталонного возраста боевую опытность. Он собрал своих и, когда Бепи с Пепой держась за руку вышли из церкви, накинулся на первого и оттузил его по мере возможности. Близнецу досталось бы сильнее, но св. Николай, очевидно, не лишил его своего покровительства.

Как раз в ту минуту, как Бепи лежал на животе, брыкаясь толстыми ножками, и ревел во всю, в глубине узкой улицы показалась Пеппина. Она мгновенно оценила положение обоих воюющих сторон. Немедленно в победителей полетел сначала один башмак с деревянным каблуком, а затем улепетывавшего мстителя настиг как раз у поворота за собор другой башмак, и попал в то место, которое всякому ребенку положено самою судьбою для восприятия всевозможных воздаяний. Не прошло и мгновения, как Пеппина в крикливую стаю этой мелюзги ворвалась истинным ураганом. Детишки метались во все стороны, но стихийная дама настигала их повсюду и, наскоро отшлепав одного, уже стремилась к другому.

В это время Бепи с Пепой заняли обсервационный пункт на ступенях собора и оттуда спокойно любовались торжеством добродетели. На гвалт, поднятый Пеппиной, сбежались другие бабушки и в маленьком масштабе повторили здесь сцену Иродова избиения младенцев. Потом детей долго стыдили: «Кого вы вздумали задирать, ведь это близнецы св. Николая. Они сироты и за них вступится сам угодник Божий!» Доказательство справедливости этого было на лицо и дети уверовали, что Бепи с Пепой на особом положении. Их нельзя трогать и задевать. Тем более что, разобравшись, бабушки водили своих оборвашек к раке святого и там опять читали им наставления.

Таким образом, после нежданного циклона, близнецы уже росли вполне безмятежно. Даже во время свалок, когда дети разделялись на враждебные партии и на площади собора смело начинали вселенскую потасовку, от которой даже окрестные собаки прятались куда попало, а взъерошенные коты возносились на плоские кровли поближе к их трубам – Бепи с Пепой, взявшись за ручки, спокойно проходили через объятые воинственным огнем дружины сражающихся. Если же они удосуживались попасть в слишком опасный пункт, где в данную минуту совершался решительный момент боя, то кто – нибудь из вождей победоносной армии схватывал их за концы рубашек, торчавших неизбежно, как полагается детскими модами, позади в разрезах штанов (ибо и Пепа носила таковые же) и оттаскивал сирот назад.

– Здесь не ваше место, видите, дерутся. Достанется вам по затылку – нас же бабушки драть будут.

И проникаясь великою мудростью этого детского совета, Бепи с Пепой за ручку подымались на ступени и там под защитою громады мраморного св. Николая оставались спокойными зрителями героического эпоса.

У них притом была своя роль и свои обязанности, чисто, впрочем, духовные.

В Бари очень часты религиозные процессии. То и дело по узким белым улицам медленно движутся кресты, хоругви, мощи святых и Мадонна, одетая на этот случай местною портнихой в самое модное платье. «Banda municipale» впереди открывает шествие иногда гимном Гарибальди, иногда королевским маршем, а то какою – нибудь арией из оперы, не всё ли равно, лишь бы в участвующих совершался надлежащий подъем духа. Вверху на плоских кровлях девушки поют свое, совсем не в лад старым священникам, двигающимся в средоточии процессии, окутанным фимиамом и от солнца прикрытым балдахинами с страусовыми перьями. И вот тут – то Бепи с Пепой исполняли провиденциальное назначение, умиляя сердца грубоватых рыбаков, контрабандистов, не совсем безопасных членов таинственных обществ Malavita⁹, Camorra, Mafia и других. Близнецы св. Николая должны были изображать ангелов. На них ярко горело трико, покрытое серебряной или золотой чешуей, а позади красиво колыхались крылья из лебединых перьев.

– Ну вот совсем ангелы, точь – в – точь ангелы – радовались бабушки, очевидно вполне знакомые с небожителями, которых они еще видели вчера и увидят завтра.

Местный художник подарил близнецам св. Николая луки и колчаны со стрелами. В первую же процессию наивные каноники дали им в руки первые и за спину, между лебедиными перьями, закинули вторые.

– Ну уж теперь их и не отличить от ангелов! – восхитились бабушки.

Таким образом пухлые купидоны отлично сходили за херувимов. И надо отдать справедливость, к раскормленным мордочкам Бепи и Пепы этот новый убор шел гораздо лучше. Девушки и рыбаки при виде их совсем уходили в религиозный экстаз, и даже импровизировали, не сходя с места, гимны, где славили Мадонну, пославшую на землю лучших своих пажей – ангелочков. Они же близнецы св. Николая, и в том же костюме с луками и колчанами, непременно участвовали в каждом погребении детей, знаменуя, что отошедший в лучший мир младенец сделался на лазурных небесах именно таким, как и они. Что могло быть счастливее подобного детства?

VIII

Близнецы св. Николая, в качестве духовных особ, мало – помалу совсем вошли в роль. Являлись ли сюда богомольцы приложиться к золотому помосту, под которым погребен угодник Божий – они уже тут как тут. Священник служит обедню и трехлетний карапузик Бепи в белой кружевной рубашке стоит около него и по своему мнению помогает, а Пепа в это время кувыркается в землю, воображая, что она молится. Читает каноник Евангелие и Бепи бормочет что – то, развернув где – то добытую им книгу. Так они и пребывали, приобретая себе неоспоримое право гражданства в нижнем храме. Уходили они отсюда только есть и спать, причем очередь на сие последнее между бабушками велась самая строгая.

Дурного дети видали мало. Так как их считали принадлежностью собора, в некотором родстве со св. Николаем, то в домах, где они ночевали, все старались держать себя соответственно. Даже когда какой – нибудь Пиетро или Франческо бывало разбушуется, его сейчас же унимали: «Что ты, – с ума сошел? Ведь тут у нас близнецы из собора». И не в меру подгулявший рыбак утихомиривался. «Я – де что ж… Я ничего. Я ведь знаю, что мы только одним св. Николаем и живем. Захочет он – вернешься с рыбой, а не захочет – на дне лодки дрянь, в роде "полипо" или "каламаре"¹⁰ окажется. Это уж так!»

И грубые мозолистые лапы, привыкшие только к веслам, гарпунам и канатам, тянутся к румяным щечкам благополучных сирот. Бепи и Пепа привыкли даже к тишине и безмолвию громадной базилики. Уйдут все оттуда и стоит каменная гора эта над ракою святого безжизненная и мертвая, как чудовищная гробница. Прижмутся где – нибудь в уголку брат с сестрою, точно козявки, заползшие в бездну мрамора и порфира. Сидят и смотрят, как гигантские колонны теряются в высоте, как над ними едва – едва поблескивает позолота плафона, как сквозь цветные окна льются в эту пропасть пестрые лучи солнца. Ни звука кругом и только изредка Пепа, как более резвая, сорвется и побежит по каменным плитам, но ее движение здесь не заметно, как не заметна была бы птичка сквозь раскрытое окно под кровлей, влетевшая сюда. Особенно мала она – эта трехлетняя девочка – казалась у одной из колонн… Улитка, приставшая к вековому дубу, больше бы заняла на нем места. Случалось в такие минуты улягутся дети на полу и болтают.

– Бепи, а Бепи… Что св. Николай – отец нам?

– А то как же?

– То же самое, что рыбак Антонио – маленькому Нонни.

– Да… Только он и другим отец тоже, св. Николай… Его все отцом называют.

– А почему у нас мамы нет? У Нонни вон старая Олива, у Артуро – Мария.

– Потому что у нас вместо одной мамы много бабушек. Где же тут маме быть?

– А когда ты вырастешь, ты будешь ходить под золотым балдахином и петь с кадилом в руках?

– Да! И передо мной будет banda municipale играть музыку.

– Отлично. А я… я куда денусь?

– Ты? А помнишь приезжала сюда такая важная – важная монахиня…

– Ну.

– Ты такая же станешь.

– Я не хочу… Она вся в черном и злая – презлая. Бабушка Лючия рассказывала, что та никому одного сольди ради Христа не дала.

– Тогда я для тебя другое придумаю.

– Ну?

– Я прикажу надеть на тебя зеленое платье, на голову шляпку и чтоб на ней все цветы сразу были, в уши вот этакие серьги.

– Больше, чем у бабушки Пеппины?

– Ну вот, что такое твоя Пеппина? На руки браслеты и на ноги красные сапоги и тебя во всем этом поставят на золотой поднос и будут носить на руках. Я под золотым балдахином, а ты на золотом подносе.

– Как Мадонна! – всплескивала она пухлыми ручками.

– Да… и у нас много – много всего будет. Ты знаешь, ведь св. Николай очень – очень богат.

– Как лавочник Джулио?

– Ну вот, захотела. У лавочника Джулио одних сластей на полках сколько! И на каждой сласти свой ярлычок. Разве можно быть таким? Лавочник Джулио один! Но все – таки и св. Николай богат. Не так, но богат. И у нас будет тележка.

– Как у дяди Инноченцио? Да… И осел… Ты знаешь, я хочу белого.

– Хорошо, Пепа. Я тебе куплю белого осла. И даже с султаном над ушами и с бубенчиками.

И дети в тишине древней базилики погружались в безмолвное созерцание своего будущего величия. Минуты шли за минутами, часы за часами. Из полумрака медленно и таинственно вырисовывались статуи святых. На громадных старых картинах случайные лучи выхватывали то голову мученика, то какого – нибудь римского воина. Из загадочных недр органа, ни с того ни с сего, вдруг раздавалась на всю эту каменную бездну странная мистическая нота, а дети широко, раскрыв глазенки, безмолвно смотрели перед собою. Вот плиты с изображением каких – то полустершихся рыцарей и прелатов. Едва – едва отличишь их лица и шеломы.

– Ты знаешь, Пепа… Они иногда просыпаются.

Пепа так привыкла ко всему сказочному, чудному, связанному со старым храмом, что не боится этого и не жмется к брату.

– Ну?

– Да… В ночь на Рождество Христово.

– Это когда у бабушки Эмилии толстую свинью режут и нас угощают.

– Вот, вот… Тогда все эти рыцари встают. Плиты отваливаются.

– Зачем встают?

– Чтобы молиться.

– И им дают есть? Для них тоже колют свиней?

Бепи задумывался. Этого он не знал. Полагал только, что не оставят же бедных рыцарей без всякого угощения. И детский шепот умирал в громаде мрамора. Старые колонны одни сторожили сирот и солнце сверху, прорываясь в расписные окна пестрыми лучами, играло на головенках близнецов св. Николая.