Читать книгу: «Ландыши растут не только на Земле. Свет далекой звезды: история четвертая», страница 3

А на Бурмата уставились огромные глазищи девчонки; уставились с такой надеждой, что он обреченно вздохнул – понял, что не сможет оставить ее тут. Он все таки оставил Нюшу – так звали девушку в родном доме, где теперь в живых не осталось никого. Оставил в кустах, в полверсте от города. Потому что понял, что пешком им далеко не уйти. Спрятаться в лесной чаще так, что никакой, самый лучший следопыт не сможет их отыскать, у него бы получилось. И девушку бы спрятал. Но задача была – не прятаться, а мчаться изо все сил домой, на новую родину. Потому он и вернулся – за лошадьми.

Из зарослей на горе, окружавшей Баргас, он видел, что захватчики, словно пьяные о победы (а может, и от вина) перемещаются хаотично из одной улицы на другую, выискивая немногих спрятавшихся жителей. А дальше – в порту – шла организованная работа. Из трюмов выгружали лошадей. На один такой табун и обратил внимание Бурмат. Вернее на коня, которого с особой тщательностью и бережностью выводили на пирс по широкому трапу. Если бы Квадратный – так его раньше звали товарищи по разбойничьему ремеслу – знал, что это скакун самого Гумирхана, он обошел бы табун по самой большой дуге, в поисках другой добычи. А может, и не обошел бы. В нем, как в любом удачливом (в прошлом) разбойнике, была доля авантюризма. Может, он бы подумал, что охранникам и в голову не придет, что кто-то может покуситься на имущество владыки?

Как бы то ни было – конюхи, или те, кто выполняли сейчас роль таковых – вернулись за очередной партией лошадей, томящихся в тесных трюмах, оставив первый табун под охраной всего двух мурганцев. Вот эти были действительно конюхами. Они погнали коней подальше, к зеленевшей за пределами города траве, даже не имея при себе никакого оружия. Бурмату даже стало жалко их.

– Сидели бы дома, – буркнул он, заскакивая с удивительным для его роста проворством за спину первого конюха.

Мурганец захрипел перерезанным горлом, и на этот страшный звук повернулся второй – чтобы получить тот же клинок в свою грудь. Метать ножи Бурмат умел хорошо. А еще – он умел управляться с лошадьми; научился, когда отгонял с подельниками отбитые у торговцев караваны. Табун перевалил через гору и скрылся от глаз второй партии конюхов. Эти взяли чуть левее и скоро пасли свой табун, гораздо больший, на свежем пастбище. А Квадратный вел за собой восьмерку лошадей. Они все были как на подбор; Бурмат только сейчас, уже сидя на одном из коней оценил это. Раньше, со стороны, в глаза бросались в первую очередь стати скакуна владыки.

Нюшу Квадратный нашел в том самом месте, где оставил. Девушка вжалась в куст за спиной, когда он спрыгнул с коня, а потом вдруг расцвела, узнав спасителя. Впрочем, расцвела – это было сказано слишком громко, ведь сегодня она потеряла всю семью и дом.

– На лошади ездить пробовала? – отвлек ее от горьких мыслей Бурмат.

– Немного, – кивнула Нюша.

Ее лицо было плохо видно в сгущающейся темноте; однако Квадратный разглядел еще одну слабую улыбку.

– Вот сейчас и научишься по-настоящему, – «порадовал» ее Квадратный, – если получится, будем ехать всю ночь.

Девушка опять кивнула. Ее молодое тело словосочетание «всю ночь» не пугало. Ни она, ни Бурмат пока еще не подозревали, насколько трудной будет дорога…

Ранним утром военачальники, капитаны кораблей и немногие придворные молча толпились у шатра повелителя. Гумирхан не пожелал ночевать в пропахшем кровью и насилием Баргасе. В шатер, который поставили на небольшом пригорке, он вошел к трем наложницам. Именно столько осталось красавиц с его походном гареме после казни одной наложницы. Владыка поужинал вместе с ними, вполне дружелюбно побеседовал и завалился спать, даже не дотронувшись до них. Неизвестно, был бы он так приветлив с девушками, если бы услышал их негромкий разговор – незадолго до его появления.

– Ах, – чуть слышно воскликнула одна из них, золотоволосая миниатюрная красавица, – а все равно завидую Залейхе (так звали девушку, что оставили на острове Большого рифа). Какая любовь! А ты бы так смогла, – обратилась она к другой девушке – темненькой, гораздо более пышной формами.

Та на несколько мгновений задумалась, а потом решительно тряхнула головой, отчего толстые черные косы разлетелись по сторонам:

– Смогла бы! Но не с первым встречным. А вот с тем голубоглазым незнакомцем… Помните – он еще наказал Ханыму?… Вот ради него, ради одной ночи с ним я пошла бы на самую лютую казнь.

И девушки негромко захихикали, вспоминая, как грозная хранительница гарема единственный раз оказалась в их руках…

Владыка наконец-то вышел из шатра. Он выглядел очень довольным, и его походная свита незаметно выдохнула с облегчением. Но не вся – в крайнем правом ряду выстроившихся перед повелителем придворных наблюдалась какая-то напряженность. Гумирхан поощряюще кивнул; он все еще улыбался:

– Говори.

На колени перед ним бросились сразу двое – один из капитанов и другой воин. Гумирхан с трудом вспомнил его – кажется он был начальником стражи у этого самого капитана. Два лба гулко ударились о камень, как только улыбку на лице владыки сменила тень неудовольствия. Пока лишь оттого, что его слово: «Говори!», – осталось без ответа.

– Владыка, – поднял наконец голову капитан, – твой Олтын…

– Что с моим конем? – лицо Гумирхана стало еще темнее.

– Его украли, – поднял рядом с капитаном начальник стражи, – тайно, варварски напали на охрану и конюхов. Убили двоих и увели Олтына и еще семь скакунов.

Гумирхан посмотрел направо – туда, где мрачно темнели баргасские дома. Он понял, что там обрушивать ярость не на кого.

– Придется на этих недоносков, – вздохнул он про себя, и тут же добавил вслух, – их поймали?

– Нет, владыка, – опять ткнулся лбом в камень капитан, – погоню отправили, но она пока не вернулась.

Гумирхан им ничего не сказал. Он вычеркнул обоих из живых; только лишь потому, что своим разгильдяйством они омрачили такое удачное начало похода. Он даже не глянул больше на них, лишь кивнув Пахлавану. Потом выделил нескольких военачальников, среди которых был капитан Авархан и показал на соседний холм, куда тут же бросились слуги. Начинать совет в шатре, где еще спали наложницы, он не захотел. Владыка шел на совсем близкий холм достаточно медленно – так, что слуги успели принести и его походное кресло, и длинные лавки для остальных, и даже маленький столик перед креслом накрыли – с фруктами, холодным мясом и лепешками. А еще там стоял кувшин и пара бокалов. Но к вину правитель пока не прикоснулся. Он взял в руки кусок мяса и половину мягкой лепешки и кивнул Авархану:

– Рассказывай!.

Капитан не рискнул переспросить: «А о чем, собственно, рассказывать?». Он сообразил, что главное на этом совете – решить, куда направит свое войско Гумирхан. Авархан начал рассказывать о своем путешествии – о тех городах и странах; о людях, их населяющих; богатствах, что ждут завоевателей. Единственное, о чем он не мог сейчас рассказать – о тех странах, где он не побывал, убегая от погони по глухим безлюдным местам.

– Но там, – закончил он, – тоже есть города, которых потрепало бедствие. Той дорогой идти предпочтительней, потому что там будет добыча, будет продовольствие. А другим, тайным путем, можно направить небольшой отряд, который не только разведает все получше – я-то ведь видел путь только из лодки – но и сможет зайти в тыл противнику. Если только кто-то отважится выступить против войска великого Гумирхана.

При имени повелителя все дружно вскочили и закричали, показывая своим усердием, как они верят в военную удачу своего предводителя. Гумирхан как раз сжевал последний кусок мяса и все-таки налил полный бокал вина. Так что выпил он под славословия в свой адрес.

– Хорошо, – вытер он наконец губы платком, услужливо поданным из-за спины Пахлаваном, – вот ты с этим отрядом и пойдешь.

Следующим утром сотня конных воинов, с оружием и припасами на заводных лошадях, отправилась вдоль Илети в дальний поход. Во главе этого отряда на сером коне неторопливо ехал капитан Авархан. Он был безумно рад тому обстоятельству, что поход этот проходит для него далеко от владыки. Перед его глазами до сих пор болтались в петлях двое несчастных – те, что не уберегли любимого скакуна Гумирхана. И даже то обстоятельство, что два корабля, груженых доверху самым ценным, что удалось добыть в разгромленном Баргасе, везли и его немалую долю, не заставляло сейчас капитана сменить угрюмую гримасу на лице на улыбку.

Глава 4. Битва за континент

Глядя с высоты птичьего полета на две рати, с самого утра выстроившихся для решительной битвы, трудно было поверить, что это было все, что смогли выставить два континента. Но птицы, действительно слетевшиеся на это пересечение границ сразу трех государств Белого материка, об этом, конечно же, думать не могли. Так же, как не могли задать вопрос: «А зачем, собственно, им биться здесь, на радость стервятникам?».

Два материка – Белый и Черный – были разорены долгой зимой. Целые города лежали в руинах; поля были не засеяны, а нивы не скошены. Так что речь не шла о территориях – земли хватило бы всем, на долгие века. Как всегда, решила все жажда власти. Власти одного человека – мурганского владыки Гумирхана.

Веками ползучая экспансия продвигала цивилизацию с берегов Белого континента в Карахану. Предки Гумирхана, кстати, тоже когда-то высадились там, где был построен величайший из городов – Курган. Но это не помешало владыке объявить поход, который он назвал «Походом справедливости». Из двух тысяч воинов, которые сейчас собрались под мурганским стягом, чья голубая половина символизировала Великий океан, а желтая – пески не менее великой пустыни, вряд ли набрался бы хоть один десяток, искренне верящий в справедливый характер миссии, провозглашенной Гумирханом. А вот таких, что не мечтали бы вернуться с этой войны зажиточными людьми, набралось бы и того меньше.

Но кто действительно пришел сюда, преодолев полмира, не за славой и золотом, а по велению сердца, так это поединщик, которого исторгла из себя мурганская орда. Он единственный здесь любил Гумирхана искренне – и сердцем, и умом. Последнего, правда, у громадного микроцефала, было не очень много. Пахлаван – так звали поединщика – был не просто телохранителем; его с детства учили воинскому делу. Так что представлял он сейчас одну из ратей вполне заслуженно.

А на противоположном краю поля – там, где повисли в безветрии сразу три флага – разгорелся спор. Потому что в рядах объединенного войска Рагистана, славинского государства и франов такого ярко выраженного лидера не было.

Самую большую, и самую организованную силу привели на битву рагистанцы. Возглавлял стражников человек, который рагистанцем не был. Он вообще узнал о том, что есть такой народ, такая страна и такой мир недавно – не прошло и пяти лет. Но именно ему – землянину Анатолию Лазаренко, отцу уже восьмерых маленьких жителей некогда могучего государства, поручил возглавить тысячу воинов – практически все свои силы – Би Рослан. Будь сейчас на бывшем командире космолета «Стрелка» его гермокостюм, а главное – бластер, никаких споров сейчас не было бы. Против оружия ушедшей в развитии неизмеримо дальше, чем новый мир Анатолия, Земли, мурганская орда противопоставить ничего бы не смогла.

Сам Лазаренко был великолепным бойцом, мастером рукопашного боя. Большинство рагистанских воинов видели его на арене Ристалища, и не раз приветствовали его победы. Но сейчас они видели его неуклюжую посадку на коне, меч и копье, которые он явно не знал куда девать. В этом мире, как и везде, настоящих воинов-поединщиков готовят с детства. У вполне успешного, даже зажиточного землевладельца Лазаренко такого опыта не было.

Иное дело – два других спорщика. Славинский Великий князь Широко сам привел свое войско. Почти три сотни воинов готовы были умереть за своего князя, и за свою землю. А лучше – победить.

Франское войско было самым малочисленным. Только шестьдесят молодых баронов и их оруженосцев привел Великий герцог Рамир. Больше воинов у герцога просто не было. Зато была земля предков, которая начиналась за ручьем, вдоль которого выстроилось объединенное войско. Глаза юных дворян, еще не познавших славы на полях сражений, показывали – каждый из них, покрытых сталью доспехов предков, готов был погнать своего коня навстречу Пахлавану.

Но герцог не собирался уступать этой чести никому. И не только потому, что на нем были лучшие доспехи во всем войске. Кольчуга Владимежа сверкала в утренних лучах так, что больно было смотреть. А под герцогом на удивление смирно стоял Орлик. Еще у Рамира был главный довод в пользу своего участия в поединке.

– У меня к этому недоноску, – протянул он меч не в сторону поединщика, а к его хозяину, мурганскому владыке, – личные счеты. Никто из вас раньше не встречался с Гумирханом, разве не так?

– Не так! – раздалось за спинами военачальников, и первым отреагировал на этот возглас Орлик.

Скакун звонко заржал, и поднялся на дыбы, поворачиваясь на одном месте туда, где перед глазами изумленного Рамира, а потом Ширко с Лазаренко предстал Свет. В руках голубоглазого героя было сразу два меча, а еще – заметил остроглазый фран – к рукояти одного из них пальцы охотника прижимали букетик ландышей…

Пахлавану пришлось ждать – очень долго, непозволительно долго для таких поединков. Войско мурганского владыки, правый фланг которого составляли почти пять сотен примкнувших к завоевателям предателей собственных народов, довольно загудели. Воины вслед за своим повелителем приняли эту заминку в рядах противника за слабость, за нежелание местных богатырей выйти на смертный поединок.

Но вот по рядам защитников Гудваны тоже пронеслась волна ликования – это франы, а за ними славины, и последними рагистанцы узнали, кто сейчас готовится выйти на поединок. Последние ликовали громче всех – не только потому, что их больше. Нет – главное потому, что за честь континента сейчас готовился скрестить оружие с врагом их монарх. Громкие крики: «Свет! Свет!», – ветер не донес до лагеря противника, иначе битва могла сложиться совсем по другому. Впрочем, вряд ли Гумирхан повернул назад – пощады завоеватель, уже разоривший полконтинента, мог не ждать.

Наконец поединщик от объединенного войска погнал коня на середину поля, где его уже заждался Пахлаван. Под мурганским богатырем был сейчас конь под стать всаднику. Громадный, неизвестно какой породы – а скорее всего беспородный, в котором природа смешала крови предков так, что они исторгли на свет самые крупные свои стати. Однако сейчас этому гиганту лошадиного мира противостоял скакун, не уступавший ему по мощи. Неизвестно, кто из этих животных победил бы, встреться они одни на один – в поединке за обладание стадом кобылиц. На этого необычного коня – абсолютно черного, лишь с белоснежными гривой и хвостом – обратил в первую очередь внимание Пахлаван, а за ним и мурганский владыка, и все его войско. Лишь потом губы мурганского богатыря прошептали, словно выплюнули имя: «Свет!». Умом, как уже отмечалось, Пахлаван природой был обделен; его мурганцу заменяла чудовищная сила, да еще ярость, заполнившая сейчас сердце и голову. Она и заставила его пришпорить коня так, что скакун жалобно закричал, кидаясь в бой гигантским прыжком.

Свет успел вспомнить турнир франских баронов; свою победу на нем. Та махина, что неслась сейчас на него, вполне могла отобрать титул у любого барона. И охотник, только недавно намеревавшийся пропустить мимо себя этот живой танк (не зря столько времени провел на Земле!), вдруг поменял свое решение. Он решил дать урок мурганцам – урок, который должен был заставить их забыть о захватнических планах надолго, если не навсегда.

– На любую силу найдется другая! – думал он, стремительно сближаясь с Пахлаваном, – а если это будет сила правды…

Два поединщика столкнулись с грохотом, какого еще не слышала ни одна армия этого мира. Мурганца – несмотря на его громадный вес – снесло бы с коня, заржавшего еще более громко от боли в порванных губах, если бы он не оказался наколотым на копье охотника, словно поросенок на вертел. Громадный скакун побежал, роняя с губ пену и кровь, вдоль выстроившихся армий, а Орлик даже не замедлил скачки, стремительно надвигаясь прямо на строй мурганских воинов, что отделял Гумирхана со свитой от поля битвы.

Скакун остановился перед самым строем, тонко уловив ту грань, за которой ему в грудь вонзились бы острые копья. А тело Пахлавана, который еще жил, буравил своими глазами лицо врага, продолжило свой путь. Сначала по толстому древку копья, оставляя на нем кровь и плоть, а потом по воздуху, через головы не дрогнувших воинов – прямо под ноги Гумирхана. Вот этот дрогнул, даже дернулся в сторону, что бы не видеть своего любимца, уже практически мертвого, не слышать его предсмертных хрипов. Только кто бы ему дал?

Свет тоже воспользовался силой инерции. Если полет Пахлавана проводили сотни изумленных взглядов, приземление охотника на ноги за строем мурганских воинов отметили, только когда он поднял над головой сверкнувшие на солнце мечи.

– Свет! – помертвевшим голосом выдохнул Гумирхан.

Охотник укоризненно покачал головой, словно говоря:

– А я ведь предупреждал, что бы ты не смел ходить за мной!

В следующее мгновение голова Гумирхана покатилась под ноги воинам, которым имя человека в сверкающих доспехах, внезапно возникшего среди них, ни о чем не говорило. И пусть это был умелый обоерукий боец – их то было тысячи! И воины бросились на этого отважного, но такого безрассудного бойца, который вдруг оделся непробиваемой защитой из стали. Но это могли видеть только передние ряды; в спину им толкались следующие, так что от смертельно опасной стали невозможно было увернуться. Войско словно забыло, что совсем недалеко выстроилось другое, и там тоже ждут своего часа тысячи воинов.

Объединенная рать бросилась вперед без лишних криков, без звука труб и мерного рокота барабанов. Первыми врага достигли всадники. Их было немного – всего три сотни, но эта лава прошла вдоль рядов неприятеля, повернувшегося к ним спиной, словно коса по утренней траве. Лава развернулась, и ударила уже вглубь – как раз в ряды дрогнувших предателей. Этот фланг мурганского войска полег полностью. Остальные побежали, теряя сначала храбрость, а потом оружие. Только в самом центре битвы – там, где собрались самые отборные, а значит самые умелые воины, по-прежнему двигался по направлению в подбегавшим уже пешим соратникам стальной вихрь.

Свет конечно ничем не рисковал – разве что одеждой. Да и та была сейчас скрыта под непробиваемой кольчугой предка. Было ли ему жалко чужеземных захватчиков, которых он сейчас награждал экономными – по одному на каждого – но от этого не менее смертельными ударами двух мечей? Нет – нисколько! Потому что в их взглядах, в которых сейчас исступленную жажду крови сменяла растерянность, а потом животный страх, он видел сгоревшие деревни и города, вереницы белокожих рабов, отправленных вместе с сокровищами на Черный континент, и трупы, трупы…

Он наконец остановился, потому что очередные удары его мечей не встретились с вражескими. Устрашенные противники бросали оружие и опускались на колени, подставляя повинные головы на милость победителя. Такой крови мечи пить не захотели. Вернее, их не захотели посылать на склоненные шеи руки охотника. Последний взмах – и клинки опять сверкнули на солнце, избавляясь от капель крови. Идеально чистые мечи (Свет вдруг вспомнил Кондурову – «чище, чем скальпель в руке хирурга») скользнули на место, в заплечные ножны. А вокруг уже выстраивались победители. Впрочем, воинам сейчас было не до победных кличей. Они ограничились одним, спугнув с веток близких зарослей воронье, и разбрелись собирать раненых и убитых товарищей; другие сгоняли в не такую уж большую толпу пленников.

Клич этот, кстати, спугнул не только хищных птиц. Совсем рядом наблюдал за битвой еще один отряд. Это была команда Авархана. В ней почти не было погибших; не оказалось и примкнувших в поисках ратной добычи разбойников. Зато были пленные. Их было не так много, зато какие!

Авархан совсем не спешил к грядущим сражениям. Он не преминул проверить по дороге еще одну сказку Би Рослана. Капитан не стал сворачивать к деревушке, где с ним поделились лодкой и пропитанием. А вот ущелье, что вело в чудесную долину провидицы, отыскал. И нагрянул туда со всем своим отрядом.

В горах было ощутимо холодно, а здесь – в долине, где глаз радовал и аккуратный домик, и поля, засеянные неизвестными капитану злаками, и маленький садик… Здесь было тепло. А из садика навстречу Авархану вышла его мать – в том обличье, в котором он запомнил ее еще мальчишкой. Он конечно сразу же понял, что перед ним колдунья, знавшая секрет перевоплощения.

– Ну так ведь она должна была откуда-то взять этот образ, – внезапно догадался он, – только из моей головы. А копнет поглубже…

Капитан не раздумывая выхватил из ножен кривую саблю и наотмашь рубанул – прямо по лицу собственной матери.

– Нет! – на грудь уже не дышащей старухи, лицо которой пробрело свой естественный вид, бросилась ослепительная красавица с длинными черными косами. Еще один житель долины – крепкий седобородый мужчина – бился в руках воинов.

Девушка – а лет ей на вид было не больше восемнадцати – наконец встала, обвела взглядом собравшихся и остановила его на Авархане, который стоял с окровавленной саблей в руках.

– Ты – протянулся в его сторону тонкий пальчик с аккуратно обстриженным ногтем, – ты убил провидицу. Знай же, что тетушка Зохра могла смотреть в будущее. И она предрекла ужасную смерть своему убийце. Тебе!

Палец теперь едва не касался груди капитана, и тот невольно отступил. А потом криво усмехнулся.

– Моя смерть, может быть, и будет ужасной. Зато твоя настигнет тебя прямо сейчас.

Он опять поднял клинок, но парсиянка – а это была Замира – гордо подставила ему под удар высокую уже грудь.

– Бей! И тогда ты сам будешь просить смерти у того, кто порежет тебя на кусочки, а потом предаст мукам каждый из них. У моего жениха.

Последнее она выплюнула почти в лицо Авархана с такой гордостью, что тот, отступая от ее порыва, невольно спросил;

– А кто твой жених?

– Свет! – с еще большей гордостью выпалила Замира, – и ты ответишь перед ним и за меня, и за тетушку Зохру, и за…

Она метнула взгляд на своего дядю, на Нажудина, которого едва удерживали четверо, и замолчала. А Авархан действительно испугался. Да и как было не бояться того, перед которым трепетал сам Гумирхан. Потом ему в голову пришла другая мысль – перед ним стояла не просто красивая девушка! Это была заложница. Та самая заложница, за которую он сможет выторговать себе жизнь – если понадобится.

– И потому, – скомандовал самому себе капитан, – руки прочь от нее. Пылинки сдувать с нее буду. До тех пор, пока не станет ясно – она больше не нужна. А тогда…

Перед глазами замелькали картинки, одна радужнее другой. И вид обнаженной красавицы, покорно склонившейся перед ним и готовой на все был среди них не самой яркой.

– Хорошо, – опустил он саблю, – вы останетесь живы – и ты, и твой…

– Дядя, – подсказала быстро парсиянка.

– Дядя, – повторил мурганец, – вы будете заложниками друг для друга.

– Это как? – не понял его помощник, звероподобный моряк, который разве что не облизывался на юную парсиянку.

– Очень просто, – повернулся к нему Авархан, – если один из них попытается бежать, второй лишится головы. Согласны?

Это он спросил поочередно у Замиры, а потом у старого парса. И оба, помедлив, кивнули. Причем чуть раньше Нажудин. Потому что внутри него вдруг зародилась сумасшедшая мысль: «А может, и теперь Свет придет на помощь… как всегда, в последний момент».

Он перевел взгляд на старушку, черты лица которой уже заострились и показал на нее рукой, которую освободили по знаку капитана воины:

– Дозволь похоронить ее, по нашему обычаю.

– Не знаю ваших обычаев, – засмеялся Авархан, – зато знаю, какой предпочитала она сама. Бери ее.

Он кивнул парсу на тело, и тот послушно склонился над телом провидицы. А капитан вспоминал сейчас очередной рассказ рагистанского правителя – о том, как лихо эта старушка избавлялась от трупов. По его команде Нажудин отнес Зохру к той яме, которую когда-то сам выдолбил в мягком камне. Яма была полна светлой горючей жидкости. Не без внутреннего сопротивления он опустил тело вниз, полностью погрузив его в масло, которое светило им долгими вечерами.

– Придется долбить новую, – вздохнул он, а потом грустно улыбнулся, – для кого? Не для нее же.

Он посмотрел на племянницу, которая словно поняла его и утвердительно кивнула. А может, она просто давала знак: «Начинай!»? И Нажудин чиркнул огнивом. Огонь занялся сразу, встал стеной над всей ямой прямоугольной формы. Авархан невольно отступил на несколько шагов. Ему вдруг почудилось, что в яростном гуле пламени всхрапнул и коротко заржал конь. А потом его перебил далекий собачий лай, перешедший в яростный, полный животной муки вой…

Орлик в это мгновение мчался по лугу, отбивая от табуна молодую кобылицу. Это была игра, без которой не обходилось ни одно такое событие. Кобыла всхрапнула, уже готовая принять царственного жеребца, когда тот внезапно остановился с обиженным ржанием. На шее скакуна – там, где когда-то руки тетушки Зохры отстригли клок его волос, он вдруг почувствовал сильное жжение – словно кто-то прижал к нему раскаленное клеймо. Орлика никогда не клеймили – его и так невозможно было спутать с другими. Теперь же он тоже почувствовал, каково это – терпеть на шее огненный жар, не имея возможности ни подуть на нее, не опустить в прохладную воду. Потому что этот жар не был материальным, он шел от сердца, от осознания страшной беды…

Пес был чудовищно стар. Большую часть времени он просто лежал, чаще всего на заднем крылечке дворца. Пробегавшие мимо слуги уже привыкли к тому, что он лежит тут постоянно, и обегали его, практически не замечая. Вставал он лишь, когда погулять в огромном ухоженном парке выходил молодой король или королева-мать. Тогда он с неожиданной для его преклонных лет легкостью поднимался и сопровождал, а точнее – охранял, как велел ему пропавший хозяин – царственных особ. А потом опять надолго замирал на каменной площадке. Лишь королева-мать знала, почему пес выбрал именно это место. Отсюда были хорошо видны звезды, от которых он не отрывал взгляда долгими ночами. Вот и теперь пес поднял голову, остановив взгляд там, где в невообразимой дали была звезда, которой даже не было видно. Он вдруг глухо заворчал, когда его загривок обожгло нестерпимым огнем, а потом даже залаял, чего не делал уже очень давно. Однако в предрассветной тьме никто на это внимания не обратил.

До Света прощальный вздох тетушки Зохры не достиг. В это самое время он брел по серой мути, что заполняла иной мир – мир, откуда не было возврата. Он выбрался оттуда; его довели руки отца и матери. Но о том, что еще одна женщина, которая любила охотника словно родного сына, уже не ждет его, Свет узнает не скоро…

До границ франских земель отряд Авархана добирался два десятка дней и ночей. И он, и его пленники свято блюли договор. А у самого капитана – чем ближе было до перекрестка трех государств – голова все сильнее болела о другом. Именно там назначил ему встречу мурганский владыка. И именно туда – как донес далеко выдвинутый вперед дозор – стягивали свои войска рагистанцы, славинский князь и франский герцог. Авархан мог бы довести отряд до этого места даже раньше, чем там окажется основное франское войско. Но он не спешил. И в немалой степени это было связано с той убежденностью, которая сквозила в словах Замиры. Юная парсийка была уверена в том, что предстоящая битва не обойдется без Света.

Потому он и расположил воинов на высоком пригорке, заняв его тем же утром, когда две рати выстроились для кровавой битвы. Помощник – тот самый, что все последние дни не сводил жадного взгляда с парсийки – что-то шептал ему на ухо. Но капитан не слушал его – он неотрывно следил за фигуркой в блестящих доспехах, которая выехала навстречу непобедимому мурганскому богатырю на приметном двухцветном жеребце. В исходе этого поединка он почему-то не сомневался. Он велел оставить пленников, сегодня надежно связанных, у подножия горы. Иначе и Замира, и старый Нажудин сейчас уже кричали бы, приветствуя своего возможного спасителя. Авархан наконец прислушался к голосу помощника.

– Сейчас! Вот сейчас надо ударить во фланг, вон туда – помощник протянул руку в ближний край объединенного войска, где враги действительно позабыли о всем, кроме поединка.

А поединок уже близился к завершению – именно к такому, как и предполагал капитан. Огромная туша Пахлавана нелепо дергала руками и ногами, нанизанная на копье, подобно навозному жуку на соломину. И капитан кивнул:

– Хорошо! Бери вторую полусотню, и вперед!

– А ты?! – едва не нарушил субординацию помощник, и тут же осекся, наткнувшись на надменный взгляд капитана.

Всадники лихо обогнули вершину пригорка и бесшумно помчались вниз, на редкую линию франских воинов, ликующе вскинувших копья кверху. Но вот громкие крики перебил еще более громкий возглас. Это герцог Рамир разворачивал своих баронов навстречу новому врагу. Будь на месте закованных в железо франских всадников славинский или рагистанский отряд, может быть что-то у этой полусотни мурганцев и получилось бы. Но сейчас легковооруженные всадники, пусть и набравшие приличную скорость, напоролись на длинные рыцарские копья. Большая часть мурганцев упала с лошадей, так и не добравшись до врага на расстояние удара кривых сабель. Остальные отчаянно сопротивлялись; своими клинками они владели не хуже, чем молодые франские бароны. Но вслед за Рамиром и его бойцами на тающий на глазах отряд навалились рагистанские стражники. Лишь двое мурганцев – тот самый помощник, виртуозно владевший саблей, и еще один опытный вояка, сумели вырваться из этой сутолоки, обернувшейся бойней для мурганцев. Именно за ними и помчалась конная лава, которая словно острой бритвой срезала крайний ряд вражеского войска. А потом повернула обратно, чтобы начать планомерное уничтожение захватчиков.

Однако этого Авархан уже не видел. Он кивнул головой, приказывая двум воинам, что следили вместе с ним за началом битвы, следовать за ним, и поспешно погнал коня вниз – туда, где его ждала вторая полусотня и пленники. Потом он тем же кружным путем, каким привел отряд к месту великой битвы, гнал свой поредевший ровно наполовину отряд к тайному ущелью.

– Один раз получилось, – успокаивал он себя, – получится еще раз. Тем более, что я теперь не один. Оставлю десяток в ущелье – пусть держат его от преследователей, пока…