Читать книгу: «Сукины дети», страница 7
Чистилище
С тех пор, как умерла Яся, Лина часто задумывалась о своем смысле. Вроде, всё было в порядке, стабильно, но Лине хотелось знать, для чего она существует в этом мире. Здесь все казалось далёким, глупым, здесь никогда не будет ничего хорошего. Так зачем это всё? Казалось, её жизнь лишена всякого смысла. Но чья жизнь вообще имеет смысл? Неужели все люди так наивно полагали, что их несчастная мечта стоит хоть чего-то? У жизни есть лишь ценность, но никак не смысл. Мы всего лишь часть природы, и наши жизни не отличаются от жизни обезьян. Есть ли у этой самой обезьяны смысл? Нет. Её жизнь ценна, потому что она оставит после себя потомство, но… были ли дети её смыслом? Мы живём, чтобы умереть и понять в последнюю секунду, что всё было зря. Только сказать об этом мы уже не сможем. И те же дети – это просто глупая часть бессмысленной жизни.
Те, кто видят смысл – слепы, но те, кто по-настоящему понимают, что живут напрасно, видят мир таким, каким он есть. И Лина хотела бы быть слепой. Она хотела б вновь жить мечтой и стремится к обретению своего смысла. Наивно полагать, что всё когда-нибудь изменится к лучшему, что в итоге судьба наладится и все станет "хорошо". Но Лина теперь понимает, что жизнь – это просто жизнь. Тут никогда не будет то, ради чего захочется остаться. Даже любовь.
Нет, тем более любовь.
Всё на самом деле настолько очевидно, что даже глупо. А эти бессмысленные страдания лишь утяжеляют и так бренное существование Лины в этом протухшем городе. Люди ничтожны, пока думают, что они величественные. Нужно признавать свою незначимость, нужно знать свое место, каким бы позорным оно ни было. Весь человеческий род живёт во тьме, но Лина увидела свет, который ослепил её. Дороги назад не было, время нельзя было отмотать обратно, а оно всё утекает в черную бездну, где пропали все её мечты.
Прошлого и будущего у нее не существовало, была лишь она сама, одинокая оболочка среди тысяч таких же. Время не лечило её раны от смерти дочери, она все также помнила её синее лицо, закрытые глаза. Время лишь создавало для вида на её ране повязку, которая бы сорвалась при первой же возможности, срывая корочку и обнажая свежую рану, из которой бы непременно хлынула кровь. Её раны не зарастут – Лина понимала это, и всей душой пыталась не обращать внимания, продолжать жить. Но только вновь и вновь она возвращается к одному; это был замкнутый круг, бесконечный цикл, тут не было ни конца, ни начала. Она варилась в этом котле, продолжая винить себя, жалеть обо всём на свете, желать забыть про всё и увидеть мир глазами обычного человека, но Лина никогда не поймет, какого это: быть нормальной, быть счастливой.
Лишняя в этом мире, мелкая псина, изгой среди людей, и только в своих мыслях она чувствовала себя собой – унылой, тоскливой и одинокой. На её лице навсегда замерла гримаса страха сумасхождения, а в душе отпечаталось что-то чернее черной краски. Лина не понимает, ради чего она живёт, ведь всю свою жизнь она знала наперед, знала и то, что останется одинокой навсегда. От этого прозрения невозможно избавиться, Лина уже никогда не сможет стать счастливой, зная, что на самом деле бывает. Она понимала, что собаки совсем рядом, они уже были слишком голодные, чтобы оставить её в покое.
Что с ней будет после смерти? Её волновало это только тогда, когда её сознание чуть рассеивалось, и она не чувствовала себя совсем ужасно. Но в остальное время она думала, что всё лучше, чем жить. Пусть она попадет в ад, пусть окажется, что после смерти черный экран или вообще ничего – она хотела лишь уйти из жизни. Хоть на минуту последней жизни понять, что смысл на самом деле был и пожалеть о том, что она его упустила. Но смысл жизни – это такой мировой обман, такие большие розовые очки, надетые на весь мир. А Лина всегда была не от мира сего.
Некоторые вещи можно делать без смысла, но только если они приносят тебе удовольствие. А жизнь Лине давно была в тягость. Так, зачем же ей терпеть всё это, если в итоге всё окажется зря? Пусть сейчас она умрет, пусть от старости через пятьдесят лет. Проживая десятилетия, она не приобретет ничего, кроме новых страданий. Лине просто хотелось облегчить себе жизнь на земле своей смертью. И ей абсолютно неважно, что её ждёт по тут сторону кладбища.
Всё же рядом был он, её муж, который по несчастью оказался на её пути, хотя сейчас, конечно, покинул её. И он не спасал её своим существованием, наоборот, ей становилось тошно, когда Лина осознавала, что она его жена. К Нисону она ничего не чувствовала, даже немного презирала, но он настойчиво продолжал думать об обратном до последнего.
В своей жизни она любила по настоящему только раз, и эта любовь умерла уже давно. Кто такой Нисон? Он не может облегчить её страдания, он не сможет понять её полностью, он лишь может выслушать, изредка качая головой, хмурясь и отводя взгляд. А если бы и полюбила его, то он бы наверняка умер или исчез, или бросил бы её – все что угодно, кроме совместного счастья. Она обречена скитаться в этом мире одинокой в бессмысленных поисках смысла и забвения, и каждый раз огорчаться в людях. Лина забыла, что такое счастье. Это слово казалось таким далёким, ненастоящим, недосягаемым. Она поняла всё, но стоили ей эти знания слишком дорого, ей придётся отдать жизнь.
Один раз утонув в бездне, выхода обратно не будет. А что Нисон? Почему он не видит печальных глаз?
Он всегда раньше спрашивал её: "Лина, ты меня любишь?". У него была такая странная привычка, он словно сомневался в чувствах своей жены. Всегда он смотрел на неё самыми обычными глазами, которые не способны понять все её мысли. Всегда делал брови домиком, когда спрашивал о вечной любви Лины. Всегда поправлял очки, когда смотрел ей в глаза. И всегда получал в ответ тихое "Да…"
Но иногда слова – это просто слова.
Собаке – собачья смерть
На чужие смерти было тяжело смотреть. Какая-то апатия и тоска закрадывалась в сердце, но сама умирать она не боялась. это казалось для нее чем-то обыденным, должным, а другие умирали неправильно, рано. То ли Лина не понимала, что такое смерть, то ли правда те люди не были готовы умереть. Смерть… для нее она была свободой, для других – приговором. больно было смотреть на самоубийства, сердце всегда ныло, смотря на изуродованные трупы суицидников. Но Лина… Лине казалось, что она должна.
Они зовут ее. Собаки сегодня разрывались в лае, скапливаясь кучами на улице. И все как один в унисон что-то гавкали, рычали и выли. Жаль, что только Лина понимала, что этот хор собачьих голосов призывал встретиться лицом к лицу со смертью, не прятаться от нее, как провинившийся малец за мамину юбку.
Лина слышит свое имя в лае. Гавкающие звуки пронзали голову двумя лезвиями.
«Ли-на»
Как Вендиго из старых книг, ее кто-то звал. У монстра из холодного леса были горящие глаза и оленьи рога, худое тело и непомерное желание кого-то сожрать. А у кого-то была цель заманить к себе Лину.
И этот кто-то – смерть.
«Ли-на»
Сильные челюсти дважды открывают рот, чтобы издать такой противный звук.
«Ли-на»
И она подчиняется.
…
Она в спешке одевалась, Лина спешила умирать. Вот, сегодня день ее смерти, но она не может отличить его от обычного дня. Когда она наконец решилась, Лина чувствовала себя младенцем. Она чувствовала себя наконец-то свободной. Хуже просто не могло быть. Но и лучше тоже.
Лина понимала все в этом мире, ей досталось проклятье разума, от чего она и скончается, так и не увидев мир за пределами их маленького городка. Пусть так, Лине некогда будет жалеть об этом. Может, ад и существует, но она не боялась туда попасть. Она познала ад на Земле. Единственная ее надежда – смерть, ведь тогда она может просто стать удобрением для земли, а удобрение не думает ни о чем. Пусть Лина умерет в таком раннем возрасте, разведённая и без ребёнка, она не хотела бы жалеть хотя бы сейчас обо всем этом. Хотя бы сейчас, в последний свой час она хотела бы чувствовать себя лучше, чем вчера. Иначе бы смерть ее не имела никакого смысла, а делать что-то бессмысленно ей не хотелось – жизни хватило. Жаль, очень жаль, что она так и не услышала голос дочери, не увидела ее глаз. Сейчас она бы уже ходила в детский сад, рисовала на обоях смешных котов и любила бы сидеть с Линой вечерами на кухне. Она бы часто задавала глупые вопросы, любила бы слушать музыку и была бы Лине всем миром. Но вот уже три года она мертва. И этому всему не суждено было сбыться изначально.
Не закрывает дверь, бегом выныривая на лестничную клетку, где стены были разрисованы чем-то. Голубые стены давили на нее, и она бежала подальше от них, чуть ли не падая на ступеньках. Лина выходит из пропавшего дымом подъезд практически раздетая, в одной расстёгнутой куртке и без шапки. И уже ничего не пугает ее, даже этот холод, что щипал ее лицо и уши. Лина шла туда, понимая, что не вернётся домой сегодня. Она вообще никогда не вернётся домой. Но смерть ждёт её, она облизывается и хрустит снегом, скалится и показывает ряд жёлтых, полусгнивших зубов. Она чувствует ее запах, знает, что Лина придет с минуты на минуты. И смерть для нее имела форму. Но это была не старуха с косой, даже не скелет в балахоне. Смерть имела болезненно худое тело, покрытое шерстью, имела сильные лапы с большими когтями и клыки, которыми она безразлично разрывала тела людей, имела уши. Собаки – это не смерть, но смерть – это собаки. Собаки могут быть домашними, и тогда они, безусловно, просто собаки. Но только те твари, что выживали на улицах Сибири, были чем-то поистине ужасным. А именно их Лина видела всю жизнь.
Может, умерев физически, она наконец прекратит убивать себя морально. Именно этого она и боялась: сойти с ума ещё раз. Проедающая пустота внутри кусалась, и Лина чувствовала, как она умирает. Возможно, от нее остался лишь гной и сгнившие кости. Но на самом деле от нее не осталось ничего.
Она боялась сойти с ума, но больше всего боялась понять, что она умерла. Если сейчас она мертва, то она в аду, ведь провести вечность в этом мире – худшее наказание. Все это скорее походило на персональный ад, на индивидуальное чистилище для нее, Лина сомневалась в подлинности своей жизни. Сомневалась, но предпочитала не верить своим догадкам о своей вечности в этом сибирском маленьком городке собак. Если Лина и мертва, то она бы, пожалуй, умоляла о второй попытке смерти, только теперь уже умоляла бы наконец отсоединиться от этого бренного тела и стать просто тоскливой душой в самом пекле настоящего ада. Лишь бы не знать жизнь на земле, нет.
Лина была одна, рядом не было людей, у которых можно было спросить про факт существование ее жизни на данный момент. Но сердце билось, и она дышала. И это заставляло ее поверить в то, что она жива. Настало время это исправить.
В этой жизни она больше ничего не хочет, ничего больше не могло удержать ее. Всю свою жизнь, начиная от младенчества заканчивая своей молодой старостью, она была одинокой. Она видела всё: матерей умерших солдат, одиноких стариков, садистов и изуродованных котят, побитых детей, алкоголиков и наркоманов и их отпрысков, изнасилованных и насильников, брошенных щенков и иглы в булках, плачь ангела и смех дьявола. Как же хотелось выдавить себе глаза и наконец ощущать что-то вновь, кроме одиночества. Но ничего у нее не получится, и Лина это прекрасно знала. Настало время стереть себе память навсегда.
Лес – место, где обитали ещё более дикие собаки. Без ружья туда никто не ходит, ведь не возвращался живым, но Лина пошла. А возвращаться она и не собирается. В лесу была дичь, а собаки, голодающие в городе, с удовольствием бежали в него, чтобы найти себе пропитание. Они жрали всё: птиц, белок, кошек, слабых собак, иногда объедали трупы людей. Туда никто особо не совался без надобности: уж лучше пусть собаки живут там, чем в городе, желая заполучить кусочек мяса. В лесу собаки не трогали горожан – горожане не трогали собак. Только если кому-то понадобилось зайти в это треклятое место, если понадобилось вступить на территорию самых диких и злых собак, то тогда, с ружьём на перевес, они тихо заходили в лес, стараясь не привлекать внимание бешеных тварей.
Он встретил Лину дружелюбно, кидая пушинки снега на ее седую голову. Сумерки сгущались, намереваясь оставить Лину в полной темноте. Но она и так находилась в ней всю жизнь, так что миг, проведенный в темном лесу – ничто.
Она шла, под ногами скрипел снег, этот хруст раздавался эхом в пустом лесу. На окраине никого не было – Лина пошла вглубь. Ее не пугали сумерки, темный лес и бродячая смерть где-то рядом, ее пугали люди и то одиночество, которое они в ней породили.
Ветки под ногами трещали, снег скрипел, а быстрое биение сердца было прекрасно слышно в полной тишине, в которой иногда, покачиваясь, скрипели деревья, будто угрожая свалится на голову. Вдалеке слышится собачий лай; они заселили лес, обратно превратились в волков.
И этот ужас, скрытый за пеленой леса, способен свести с ума безвозвратно, способен лишить разума и счастья. Способен…
Слыша хруст веток и эхо шагов, собаки принюхивались, зыркали черными глазами в поиске движения и прислушивались к шуму. Лина была совсем рядом, но из-за темноты не особо видела черные силуэты, мелькающие на горизонте.
Бешеные псы бегали по лесу, в поисках пищи. Но все остальные животные спрятались от них, тщательно избегая. Услышав совсем близко Лину, собаки в ту же секунду ринулись к ней, в диком порыве голода прыгали по сугробам. Они лаяли, их голос эхом отзывался в лесу, он звучал грозно, устрашающе. Вороны слетели с веток, как только услышали лай, упорхнули подальше от собак.
Она уже не пыталась убежать, хоть ей и было страшновато. Видя тварей с пеной во рту, что бежали к ней, она шла им навстречу, словно заколдованная, раскинув руки, будто для объятий. Снег скрипел, и этот хруст приближался, слышался все отчётливее и отчётливее. Лина уже чувствует во рту привкус горечи. Ее колени дрожат, сердце бешено бьётся, видя, как собаки оказываются совсем рядом с ней. Она теперь может в подробностях рассмотреть их окраску, их колтуны и раны, бешеные блестящие черные глаза и слюни, что текли из пасти. Лина отступает от них, но собаки рычат и всеми силами пытаются сказать о том, что ей осталось жить совсем немного.
Тут было больше шести тварей, и все были агрессивные, бешеные, голодные. Подступив совсем близко, собаки набрасываются на нее, под лапами хрустит снег, а лай и рык раздаются эхом в лесу. Самые голодные кусают ей ноги, пока все остальные пытаются запугать ее своим голосом.
Собаки рычат страшно, в яростном порыве сжимая челюсти на ноге, чтобы поскорее почувствовать свежую кровь. Нетерпимая боль заставляет Лину пинать собак, хоть как-то защищаясь, но это их лишь раззадоривает, они все крепче сжимают челюсти, громче лают. В диком азарте собаки разрывают влажную от крови ткань и приступают прокусывать кожу. Лина скулила, плакала, закатывала глаза от боли, махала руками, но не кричала. Она просто не хотела, чтобы на ее голос сбежались люди, помогли ей.
Лина все равно обречена быть загрызаной собаками, так почему она должна откладывать это на потом? Для чего, или кого? А уже и не для кого.
Собаки рвут ее плоть, мотают головой, чтобы причинить ей больше вреда, горячая кровь брызгает во все стороны. Боль становится невыносимой, ноги подкашиваются, и она наконец падает на холодный кровавый снег. Теперь и другие собаки присоединяются к пиру, хватая ее за волосы, за запястья и локти, смакуя ее кровь. Они кусают Лину за разные части тела, им мешала лишь кофта, которую они не могли раскусить. Собаки пачкали ее слюной, оставляли следы укусов на теле. Они рычали и клацали зубами, напивались ее кровью и зверели от вида мяса. Лина закрывала глаза от боли, закатывала их, ее тело сковали судороги, она уже не могла владеть конечностями.
Собаки глотают плоть, отрывают от кости, но они ждали это всю ее жизнь, потому были ненасытными сейчас и поедали ее все интенсивнее и интенсивнее. Лина уже не сопротивляется, ее тело обмякло, дёргаясь в такт биению сердце. Она лежала, сходя с ума от боли с каждой секундой. Но собаки кусали, мотали головой, отрывали куски, грызли кости и даже не думали помиловать ее.
Вот и наступала ее смерть, такая нелепая и простая. Твари глотали не прожевав ни куска ее плоти. Снег окрасился в ярко-красный, полностью прописался кровью. Воздух был холодным, металлический, Лина едва ли успевала дышать. Они пожирали ее, противно хлюпая пастью в кровавом месиве, отрывали куски все больше и больше. Они сожрут ее полностью, не оставят и косточки. Лина стонала, кусала губы и скулила, чувствуя сильные челюсти на теле, что прокусывали ее кожу насквозь. Но собак словно заводила ее боль. Они были уже сыты, но все равно продолжали убивать ее, продолжали кровожадно рычать. Твари загрызали ее до смерти, не думали оставлять ее в живых.
Дыхание у Лины замедлилось, сердце лениво качало кровь, глаза помутнели, уставившись на небо, все части тела расслабились.
Собаки. Те твари, что были на протяжении всей ее жизни, наконец убивают ее. Последний раз выдохнув, она больше не находит сил воспользоваться лёгкими. Лина больше не дышит. Они преследовали ее с тех пор, как исчез ее отец. Их становилось все больше и больше, и она не смогла объяснить, откуда они брались. А теперь… а теперь она, изувеченная и измученная болью, сжимает челюсти до предала. И спустя пару секунд воспоминаний, которые длились для нее бесконечным адом, она перестает сопротивляться. Тело Лины обмякло, собаки, почувствовав ее смерть, перестали ее кусать. Она умерла одинокой, умерла в страхе и безнадёжности. На снеге растекалась кровь из руки, собаки, ещё пару секунд постояв над ней, уходят в поисках новой жертвы.
Наконец, она обретает мнимый покой до страшного суда. Она попадет в ад. Лина совершила самый страшный грех. Но она уже мертва, и, лёжа на холодном красном снегу, ее перестали мучить страх и боль. Они наконец отступили, покинули ее тело и душу, именно из-за этих пару секунд и стоило умирать. Волосы Лины растеклись по льду, в них запутался снег, они испачкались кровью, но все равно были прекрасны. Глаза её всё смотрели на небо, где по краям его обрамляли верхушки деревьев. Пару секунд она лежала, вроде как мертвая, но все ещё понимала все, что происходит. И эти пару секунд были самыми лучшими в ее жизни. Мозг ее умирает, и она больше не сможет думать в этом мире. А что будет за ним её не волновало – она тешилась надеждой встретит свою дочь. Сейчас ей было бы около трёх лет.
И никто никогда не узнает, что на самом деле происходило с Линой, это останется такой же страшной тайной, как и вся ее жизнь, как все ее чувства.
Лина была той женщиной, которую вы обычно замечаете на улицах, в магазинах, в очереди и в автобусе.
Лина была из числа Сукиных детей. Вот они, дети тоски.
Твари
«…каждый был судим по своим делам»
(Откровение 20:13).
Лину нашли неподалёку от города. Лес ненадёжно спрятал её остатки, которые даже пробывать на вкус никто не стал.
Причина смерти: самоубийство.
Хоронить на кладбище не разрешили, Нисон долго пытался уговорить их, но те лишь ещё раз напомнили, из-за чего умерла его бывшая жена.
На похоронах присутствовали лишь Нисон и его девушка. Точнее, похоронами это нельзя было назвать. Отпевать никто не стал, лишь выкопал ямку за забором кладбища и похоронили в деревянном гробу на третий день.
Сам Нисон приделал над сырой землёй крест, на котором кривыми буквами написал инициалы Лины и период жизни. Пышный, чересчур красный, словно кровь, букет роз упокоился на импровизированной могиле его жены. Он был похож на лужу крови, что растеклась багровым пятном на твёрдой земле, где уже упали первые снежинки. Настолько красивый букет, что Нисон с трепетом клал их поверх могилы, приглаживая. Лепестки были похожи на руки Лины; такие же сухие и холодные.
Немой вопрос застыл у него на губах: где же все родственники? А всем остальным было просто стыдно приходить закапывать Лину под забором кладбища. Нисон уверен, что мать её знала о смерти дочери, но предпочла проигнорировать это, братья и отчим также остались дома.
Вот и все люди, что нажила Лина: муж и его любовница. Работники кладбища разошлись, она уже лежала навсегда в гробу. Где же все друзья? Бывшие коллеги? Братья? Мать? Никто не захотел проститься с Линой, словно она умерла для них ещё давно. У Нисона сжималось сердце, когда он понимал, что Лина была никому не нужна. И ему в том числе.
– … Наверное, это для тебя тяжело, – девушка положила на плечо Нисона руку, на которой была элегантная черная перчатка. Остальные слова, сказанные до этого, он не слышал, точнее, не хотел слышать. Он непрерывно смотрел на могилу своей жены, с которой он не успел развестись. Ему было просто не до неё, у него наконец за столько лет наладилась своя жизнь.
– Да, – выдыхая, говорит он, ведь внутри всё связалось узлом, горло неприятно жгло, – но, если бы только… Если бы она только знала о своей беременности, всё было бы по-другому, понимаешь? – он резко повернулся к любовнице, его глаза дрожали. Нисон хватался за её плечи, смотря на фарфоровое лицо, пытаясь найти там хоть какое-то утешение, – она бы родила ребенка, и у неё всё было бы хорошо. Она бы прожила жизнь счастливо, она бы обрела наконец счастье. В морге сказали, что ребенку было всего месяц. Это значит, что она была беременна, когда я от неё ушёл, когда… бросил… – голос к последнему слову превратился в шепот. Нисон ожидал хоть какой-нибудь реакции девушки, ожидал от неё ответ на его раскаяние. Но ответом ему стала снежинка, что упала на лоб. Словно это была замороженная слеза Лины, что молча наблюдала за ним. Он отпустил её плечи, позволяя отойти. Ему было плевать на её лживые чувства, которые она так старательно пыталась показывать.
– Я хочу, чтобы ты лишь поняла, что я любил тебя практически всегда, даже когда ты сходила с ума, – Нисон заикался, смотря на небо, впервые в жизни положив руку на сердце. Но все его слова для Лины не имели никакого смысла. Не увидев ответа, Нисон опустил голову, – тебя и мою мать загрызли твари. Тебя и мою мать похоронили за кладбищем, как мертвую псину, закопали под забором, – Нисон закрыл глаза, слушая, как сердце пытается остановиться, – но теперь я боюсь, что теперь и меня будут преследовать собаки, ведь это отчасти я виновен в твоей смерти, – но Лина всё молчала. Молчала и девушка, безразлично слушая весь его монолог, – неужели твоё страшное проклятье передастся мне, Лина? Почему я теперь должен нести этот крест, скажи, почему ты выбрала меня, чтобы я продолжил твои мучения? Знаю, я не был тем, кто тебе нужен, но пойми меня, я тоже хотел жить, как и ты. Но ты обрекаешь меня на вечные пытки, на темноту и бесконечность, а я лишь хотел жить, милая, жить я хотел, понимаешь? – наконец он поднимает глаза к небу, чтобы не заплакать при девушке, и она уходит куда-то вдаль. Мелкая дрожь охватила Нисона, руки ослабели. – Это всё такая большая ошибка Лина, ты должна была умереть ещё давно, когда хотела… Так, зачем же ты тянула столько времени? Зачем ты приносишь в этот мир ещё больше злобы и боли? Всем было бы лучше, если бы ты покончила жизнь самоубийством ещё десять лет назад. Но теперь я обречен тоже, Лина, и это только твоя вина, – Нисон дрожал, смотря на небо, он боялся и был ничтожным, по сравнению с небесами, но пытался сделать вид, что и правда стоит хоть одного облака. В горле стоял ком, который так и хотелось выплюнуть и наконец пойти дальше. Но не получается. Не получается как всегда оставаться безразличным.
Шел снег, в воздухе витала смерть и запах холодной земли. Сейчас он чувствует лишь страх и безысходность. Его губило чувство вины, и он понимал, что это был конец его спокойной жизни без тревог и переживаний. Нисон словно опять стал маленьким мальчиком, чья мама умерла. И вновь после родного человека остаётся лишь память и примерное место захоронения.
Скольких ещё "загрызанных" хоронила церковь? Сколько заблудших душ заточены навечно в этом городе собак? Нисон мог лишь догадываться. Но за ним теперь четверо, которых он не сумел похоронить на кладбище. Теперь страх, вина, отчаяние грызут его изнутри.
Он чувствует какое-то движение внутри, и с каждой секундой пустота поглощает его, Нисона затягивало в какую-то бездну, куда и провалилась Лина. Холодная снежинка вновь падает прям ему на лоб, и он перестает глазеть на могилу. Нисон быстро-быстро мотает головой, зажмуривается. Но ему уже никогда не удастся обрести покой в жизни, по крайней мере, не в этой. Он выдыхает, размыкает веки и вновь видит холмик промершей земли, где на кривом деревянном кресте, который был сколочен из простых двух досок.
Он умолял церковь похоронить её хотя бы на кладбище, но его никто не захотел слушать. Нисон уже просто не мог позволить, чтобы это вновь повторилось – от человека осталась только память. Отмахиваясь от его мольб, они тыкали то в небо, то на старую книжку библии, приговаривая, что хоронить самоубийц нужно как собак, за кладбищем, ведь так велел бог. На что Нисон всегда им отвечал: "Что же, насильникам, убийцам, педофилам и живодерам место на кладбище, а моей жене – нет?". И священники всегда кивали, усмехались и вновь злобно отзывались о смерти Лины, обвиняя её ещё и в детоубийстве.Единственным аргументом являлось то, что все вышеперечисленные могли попросить прощения у бога и умереть своей смертью, а Лина – нет.
Но Лина всю свою жизнь просила у бога одного – смысла. Так и не получила его, вместо этого она получила лишь ещё больше страданий и печаль. Так неужели её извинения услышал бы хоть кто-то. Нисон мучился от душевной боли, не находя согласия хотя бы на человеческие похороны на кладбище. Его жена была достойна большего, чем кусок земли за кладбищем, который никто и никогда не станет охранять. Он знал, что она бы ни за что в жизни не убила ребенка, знал, что сейчас ей так тяжело даже при условии, что она мертва. Но Нисон не мог ничего сделать, он был просто бессилен перед словом церкви. В поминках ему отказали, запретили отпевать и вообще вспоминать добрым словом жену. Словно Лина сделала самое большое зло человечеству, ей желали всего самого наихудшего в аду. Она стала в глазах священнослужителей хуже собак. Все эти дяди в черный одеяниях с большим крестом на груди, что называли себя батюшками, не могли поступить не по ветхой книжонке, а по-человечески. Разве, умерев в страшных муках, человек становится предателем бога? Нисону так никто и не ответил. Он даже не мог представить боль смерти Лины, он боялся умереть так же. Ведь его также похоронят вот тут, рядом с женой. Рядом с такими же бедолагами, которых загрызли собаки. И спустя пару лет он превратится в обычный кусок земли, а о нем даже никто и не вспомнит.
Но под землёй собаки тебя не тронут. Разве не люди в этом городе виноваты в том, что здесь столько собак? И всем всё равно на этих тварей, пока те их не покусают. Люди в этом городе были черствее куска хлеба, за который дерутся собаки. Укусы принимались за слабость.
Нисон тоже чувствует эту вину, чувствует тоску и одиночество… Эти пару минут того одиночества, которое испытывала Лина, показались ему страшнее ада. То было чувство не простого одиночества, когда было не с кем поговорить или не с кем разделить кровать. То было такое страшное чувство, которое никогда не хотелось испытывать – среди людей, среди близких и друзей, он чувствовал себя одиноким, отделившейся субстанцией. Во всём мире он был одиноким. И никто не сможет избавить его от этого одиночества.
Стоя у могилы жены, он чувствовал, как с каждой минутой сходит с ума от горя, страха и тоски. Девушка уже давно ушла, но Нисон стоял у деревянного креста, обдумывая всё, что произошло.
Где-то вдалеке слышит хруст снега. Он резко отворачивается, пытаясь найти источник звука. Никого нет.
Лина никогда его не простит – а ему это было необходимо. Нисону хотелось, чтобы она сказала ему, что он ни в чем не виноват. Но он был виноват.
Опять хруст. Нисон боязливо посмотрел в сторону леса. Он всматривается в быстрые ритмичные движения, и замечает стаю бешеных собак возле кладбища. Они стояли, глазея на Нисона. Наконец, он не выдерживает и падает на могилу, заходясь плачем. Так больно на душе ему не было ещё никогда.
– Собаки, – тихо шепчет Нисон, приглаживая землю. Как же ему хотелось обнять Лину, а не холодную могилу. Наверное, только в этот момент он и понял, что чувствовала Лина… Нет, всё-таки не понял. Никто кроме нее никогда не сможет понять, насколько это убило и раздавило её. Никогда.
А хруст снега, такой волнительный и противный, раздавался всё громче и громче.
…Собаки…
– Они теперь твои, – раздается голос где-то рядом. Голос Лины. Нисон оборачивается, крутит дрожащей головой в поиске источника звука.
Но видит лишь их.
Они приближаются теперь к нему. Ему уже не получится избегать, потому что их передала проклятьем Лина. Они теперь его. Собаки заберут Нисона рано или поздно. Лина своей смертью короновала его Сукиным сыном.
