Читать книгу: «Жизнь пяти», страница 6

3

Она нашла его в том ужасном месте – грязной, шумной, пропахшей влажным морем и горьким потом забегаловке, наполненной вновь наводнившими миранский порт путешественниками и торговцами со всего света. В любимом заведении отбывшего на Тартрилон несколько лет тому назад Ривина Вута, особом пристанище их странной, зародившейся вместе с порывами давно ушедшей юности, никогда непонятной для нее крепкой дружбы мага и бойца.

Он, как всегда, сидел в самом дальнем углу, скрываясь от любопытных взглядов посторонних вуалью сумрачных теней иллюзий, гложущих сердце раздумий и холодной, лишенной света коптящих ламп темноты. Стул напротив побитый, измаранный каплями еды и напитков, крови и рвоты, одиноко пустовал, окутанный неприветливой, враждебной атмосферой отчуждения, сотканной из витающих повсюду призраков прошлого. Но Вала непривычно свежая, ясная, светлая для этого места, даже не обратила внимания на чары, легко, без сомнений и презрительного пренебрежения скользнула в этот странный, окутавший угол красновато-коричневый полумагический сумрак.

Перед Куртом посреди пустой темной липкой столешницы стоял нетронутый стакан с медовым, мягко отливающим бронзой тартрилонским вином.

Он даже не шелохнулся, не поднял головы, не повел взглядом опущенных, чуть прикрытых тонкой пеленой век глаз, не пытался прогнать или, наоборот, поприветствовать ее. Он просто продолжал сидеть, будто ничего не изменилось. И Вала, немного помолчав, чуть откашлявшись, словно предупреждая, что собирается нарушить это священное молчание, решила начать разговор сама.

Она пришла сюда не отговаривать его – вряд ли Курта, как и Митара вообще можно было отчего-то отговорить, в этом они всегда оставались удивительно похожи. Она пришла не упрекать, не корить, не обвинять. Она пришла, чтобы поддержать, предложить помощь старому, дорогому сердцу другу в тяжелую минуту его жизни и, самое главное, понять, правду ли говорила ей Зира, свидетельница той роковой ссоры, и вторящий ей раненный Митар. Действительно ли Курт теперь не на их стороне? Действительно ли он предал их дружбу, предал память учителя и всех выпавших на их долю, тяжелых испытаний прошлых лет?

И одного взгляда на осунувшееся, сухое, обтянутое распадающимся пергаментом удивительно неприятной, тонкой кожи, сквозь которую кажется проступали пугающе отчетливые контуры черепа, со впалыми, но до предела ясными, мыслящими, удивительно живыми глазами хватило, чтобы осознать – они ошиблись. И ошиблись намеренно, ошиблись, может быть, оправдывая себя или по иным неведомым ей причинам, но тем не менее были не правы в своих обличительных суждениях. А последующий разговор с Куртом лишь подтвердил и укрепил это первое, инстинктивное впечатление.

Курт не был сумасшедшим, ни на йоту.

Несчастным, запутавшимся, одиноким, потерянным и брошенным. Истощенным, искореженным бесконечной борьбой, магией сертэ, тайной, скрытой от глаз обычных людей войной с прошлым, на передовую которой так безрассудно, так бесчеловечно кинул его Митар. Больным, даже может умирающим, страдающим, но не сумасшедшим. И, кажется, очень разочарованным, решительным и злым.

Разочарованным в близком друге и давнем соратнике. Уже не готовым принимать извинения, уже не старающимся ни понять, ни простить его, не способным снова закрыть глаза и смолчать, как делал все эти годы. Решительным, непоколебимым в своих планах на будущее, в своем твердом, окончательно сформировавшемся намерении остановить то, чему позволил начаться. Злым, рассерженным на себя, на мир, который, родившись заново, будто уже и не помнил ни былых ошибок, ни их трагических, губительных последствий.

Курт не был сумасшедшим, он просто был человеком. Пока еще живым, настоящим человеком. И это очень обрадовало и вместе с тем неожиданно вдохновило ее.

4

Тартрилон, Ласма⁶⁶, спустя десять лет…

Удивительно красивые, широкие, изящные пряди белой седины в косе темных, уже не таких блестящих, слегка померкнувших, выгоревших под жарким солнцем, длинных волос, будто снежные заносы на неприступных склонах каменных вершин горделивого, величественного Ижгира. Тонкие, но глубокие разрезы морщин на неширокой, изогнутой волной переносице, высоком, покатом, нахмуренном лбу, щеках – от ноздрей до кончиков тонких, розоватых, с серой окантовкой губ. Осуждающий, недовольный и одновременно словно извиняющийся за это взгляд скрытых в голубовато-болотных тенях, выступающих надбровных дуг глаз. Ривин медленно поднимается с кресла. Его тело, не потерявшее былую гибкость и пронырливую юркость, чуть поправившееся, округлившееся в изгибах когда-то выступающих от худобы костей, с неохотой подчиняясь этому вынужденному желанию движения, напрягается и встает. Кресло натужно скрипит, крепкие, цепкие пальцы, ладони побелев на секунду от веса навалившегося упругого, рельефного торса, отталкиваются от потертых подлокотников. И в хоре тишины взглядов Ривин, медленно пошаркивая, привычной размашистой, скользящей подходкой, слегка сведя широкие плечи и опустив руки в глубокие карманы широких тартрилонских шаровар, покидает комнату, а затем, негромко хлопнув входной дверью, и дом.

Через открытое окно, сквозь тонкую пелену молочно-белого, полупрозрачного тюля Курт видит, как друг в неспешной задумчивости пересекает залитую палящим солнцем вымощенную светлым, сухим от жары камнем улицу: голова опущена, длинная коса слегка покачивается в такт шагу и, нырнув в прохладу теней соседних домов, теряется где-то среди переулков квартала.

Курт вздыхает болезненно и раздосадовано, сжимая длинные пальцы и кривя бледные губы, недовольно, однако без тени осуждения.

Нетвердые, подрагивающие, искривленные старостью, обтянутые будто растянутой и от этого складывающейся в морщины и складки кожей руки с удивительно нежной, утешающе успокаивающей, искренней, умиротворяющей, присущей лишь пожилым женщинам заботой касаются его, и приятное, едва ощутимое в жаре тепло другого человека волной разливается по телу.

Не переживай.

Голос Кассы Альмантарэ скрипучий, низкий, по-старчески подрагивающий, заполняет тишину комнаты, а ее хрупкие пальцы лишь сильнее сжимают его опущенную руку.

Я не переживаю.

Отвечает Курт, щурясь то ли от солнца, то ли от собственных эмоций.

Просто не могу понять, почему он так противиться. Почему не хочет присоединиться. Ведь ему досталось сильнее всех.

Он бросает на Кассу быстрый взгляд, а она в ответ наставительно, словно терпеливая учительница, поправляя его ошибку, чуть недовольно склоняет в сторону голову.

Нам всем досталось, Курт. Вспомни сам, каким ты прибыл сюда?

Курт кивает и хмуриться еще больше, вновь отворачиваясь от нее к раскинувшемуся за окном небу и городу.

Ола…

Умирающим призраком, полуживым, полумертвым шатающимся скелетом, ищущем место для вечного упокоения, наглядным пособием по изучению эффекта Морка-Тира⁶⁷. Благо, судьба вовремя свела их с Кассой. Той самой Кассой Альмантарэ, знаменитым далэ⁶⁸, изгнанным академиком Мары, что когда-то служила королю, той самой Кассой – бывшим врагом, а ныне – верным союзником и спасителем. Той Кассой, которую он, сломленную, но не сдавшуюся, лично приводил во главе конвоя агентов на заседания Общего суда⁶⁹. Как и многих из тех, кто сейчас был желанным гостем в его доме. Как и многих других, на которых он теперь полагался. Как и многих, который осуждал и ненавидел когда-то…

Когда-то…

Когда-то Курт свято верил в идею нового мира, верил в намерения и слова Митара, его искренние стремления к улучшению, к обновлению, к порядку, всеобщему благу, всецело разделял и поддерживал их, воплощал в жизнь, не жалея собственных сил, не страшась даже разрушительной магии сертэ, пока однажды не осознал, что вместо добра служит злу, потакает тому демону, одержимому властью, безумием и неукротимой манией величия, в которого неотвратимо, поначалу незаметно, а затем все явнее и яснее превращался Митар. Несчастный человек, не справившийся с потерями, не сумевший сладить с гордостью и честолюбием, с осадком воспитания высокомерного отца, с зовом собственной, слишком горячей, слишком жаждущей почета и славы крови. И Курт пытался, все те годы до того, как, отчаявшись, в предчувствие скорой смерти, покинул Миран, пытался остановить, вразумить друга. Пытался даже убить его, однако не смог.

Эх, Митар… Как мы дошли до этого? Как вдруг превратились в тех, о ком сами предостерегали друг друга?

Ведь мы всегда были за одно, Митар. В отличие от Валы, Дира, Зиры, учителя и короля, которых на самом деле заботили лишь параллели, высшие сферы, магия, их теории о слиянии и разделении, мы всегда были за людей, Митар, всегда были с ними, мы вышли из них, мы были ими: были в первую очередь людьми, а не магами. И как учитель безответно и без остатка отдавался служению магии, согласившись ради нее даже на убийство и на собственную смерть, так и мы с тобой отдавались служению миру. Мечтали отдаться…

А теперь все распалось.

Теперь мы по разные стороны океана и по разные стороны миранских стен. Теперь ты – тот, кто стоит на башне, а я – лишь обычный человек внизу, грозящий тебе бесцельным, безобразным оружием, проклинающий тебя грубыми, недостойными нашего общего славного прошлого словами. Примкнувший к толпе таких же – разочарованных, изгнанных, неуслышанных, отверженных вашим новым миром, к единственному сообществу, что способно принять меня, к такому ненавистному нам обоим когда-то Ордену.

Конечно, я бы мог пойти другим путем. Мог бы как Ривин остаться сам по себе, уж что бы ты там не думал, Митар, что бы не говорил в бреду собственных иллюзий, Рив точно никогда не предавал твоего доверия. Мог бы присоединиться к Вале. Ее письмо до сих пор иногда тревожит и манит меня. Признаться, она сама тревожит и манит. Помню, как застал ее в Неймаре тогда, раздавленную невыносимой болью, тоской и горем, сходящую с ума от потери, наверное, самого дорогого ей человека на всем свете. Помню, каким невесомым, каким эфемерным, пугающе иссушенным показалось мне тогда ее тело, которое я лишь мягко обнимал и прижимал к себе, не в состоянии от растерянности и избытка жалости произнести даже слова утешения.

Как она выстояла, как не сломалась? Откуда в ней эта непоколебимая сила, Митар? И почему ее не оказалось в тебе?

К сожалению, одно лишь провидение знает ответ на сей вопрос. Однако мне все равно не по пути с ней, пока жив твой демон Митар, пока он имеет власть, сердце мое не найдет покоя: ни в магии, ни в науке, ни в дружбе, ни в любви. И именно поэтому Орден стал моим пристанищем. Ведь только здесь я смогу хоть как-то сгладить ту несправедливость, что позволил творить тебе. Только здесь, если ты однажды прозреешь и позовешь меня, я услышу твой крик, только здесь смогу простить себя и тебя.

5

Едва различимый, приглушенный шум и гам хора разнообразных голосов за толстой кладкой каменных стен, редкие, искрящиеся, далекие взрывы молодого, задорного смеха. Свет солнца радостный и свежий, заглянувший в его кабинет, подобно воспоминаниям туманной юности, мелькающим в мыслях то ли мужчины, то ли старика, уже порой ощущающего собственное, пусть пока и медленное угасание. Дерзкие белые лучи, мягкие на бархатистой обивке кресел, на тяжелых складках портьер, пыльном ворсе ковра, на свободных, расклешенных и собранных у запястий рукавах пиджака, жесткие и резкие, до боли в глазах четкие, на полированном паркете пола, деревянных стенках, полках и стекле книжных шкафов, на гладкой поверхности его погруженного в приятный легкий беспорядок письменно стола. Неумолимые, преломленные и искаженные, однако упрямо пробирающиеся внутрь полумрака просторного, обставленного старой, грузной мебелью кабинета. Разрезающие на двое одинокое письмо в два листа, слегка подрагивающее в душноватом, спертом от его собственного дыхания воздухе, написанное аккуратным, торопливым почерком Валы и скрепленное в дополнении к заклинаниям расколотой теперь простой черной печатью Неймара.

Она все-таки уехала. Через несколько лет после Курта, после Римана… Оставила университет, шумный Альтендорф, предпочтя ему уединенный покой академии. И хотя Дир прекрасно знал ее: решительную, непокорную, упрямую, все равно так и не сумел понять, даже не как друг ее юности, а просто как человек, откуда она взяла столько сил, столько стойкости, мужества вновь вернуться туда после Нила. Ведь он сам, прошедший через испытания Темных арков, через пожары восстаний и разруху первый лет новой эпохи, умудренный, зачерствевший с годами до сих так и не нашел того, что позволило бы ему смириться с потерей Римана. Его единомышленника, его ближайшего друга, прекрасного человека, верного соратника, которого возможно встретить лишь единожды в жизни и потерять также – раз и навсегда. Так глупо и вместе с тем так логично и закономерно. Так неотвратимо. Проводить одним туманным, сырым, тихим утром на отплывающем корабле, проводить зная, что вы больше никогда не увидите друг друга. Проводить, понимая и не принимая одновременно, проводить, не имея возможности отправиться следом.

Риман считал, что должен уйти, как и любой творец, должен оставить свою идею жить собственной жизнью, выбирать собственный путь, совершать свои ошибки. Должен отступить в сторону, лишив себя возможности попытаться вмешаться, исправить что-то в прошлом, перекроить строки уже звучащей многоголосной симфонии звуков. Дир был согласен с ним и отчасти поэтому отказался быть партом. Однако Риман пошел куда дальше, стал действовать куда решительнее – он вообще оставил Литернес, переселившись куда-то в глушь синмайский лесов, прервав все контакты с остальным миром, окружил себя тишиной, одиночеством и нерушимым молчанием, которое многие здесь, в Альстендофре и в Миране, к сожалению, приняли за позорную слабость, за трусость и малодушие, желание избежать порицания и ответственности. И Дир так и не смог согласиться с его выбором. Не смог принять, прижиться с потерей друга. А Вала… смогла, смогла сделать гораздо, неизмеримо большее.

И сейчас она тревожила его куда сильнее. Ее письмо, ее слова…

Дир вздохнул, недовольно покрякивая, подтянувшись в удобном ректорском кресле.

Она предлагала ему присоединиться к себе. Уверяла, что он должен, ради учителя, ради их дружбы, ради магии. Напоминала…

Слияние или разделение, Дир. Вспомни его слова и посмотри на мир. Посмотри и ты увидишь.

И Дир видел. Даже без нее. Всегда видел. Эти мимолетные изменения, словно тени от покачивающихся весов мироздания, словно невидимый танец двух половин, что жаждали то встретиться, то разделиться навеки. Эти маги вещей, пропадающие в неизвестности коридоров Службы. Стертые имена, лица, прикрытые масками вечного забвения. Кровавые следы сертэ, направляемого сквозь призму магии имтара⁷⁰ мыслями и руками Курта.

Ха-х, Митар до сих пор думает, будто он, Дир, не знал этого. Не догадался, как, обходя все, что должно было сдерживать таких как он, наплевав на следователей⁷¹, нерды⁷², Общий суд, Митар наводит порядок в мире. И почему Курт вдруг переметнулся в Орден…

Однако…

Дир нахмурился. Неспешно провел тонкими, длинными, согнутыми пальцами по острому срезу края одного из двух листов.

Что значит быть истинным магом?

Его предшественник, предыдущий, великий хозяин этого кабинета когда-то говорил – это значит полностью посвятить себя магии, отдать ей все, даже если потребуется собственную жизнь. И эти слова никогда не были для учителя лишь высокопарными изречениями для вдохновения или порицания студентов, они были его сутью, лейтмотивом его существования, его трудов, и он доказал это, без страха шагнув за порог двери старых королей. Шагнул, не вернувшись обратно.

Но имеет ли в виду Вала именно это?

Или она лишь, как и Курт, чьи письма уже занимали целый ящик его стола, а призывы неизменно оставались без ответа. Или Митар, чьи агенты серыми, безобразными тенями скользили вслед за ним, хотя в глаза Митар всегда лживо и слащаво улыбался ему. Или Зира, чьи речи в Парламенте приносили ему столько тянущей сердце боли и гневного разочарования, а ведь она знала, не такой мир задумывал он и Риман… Все они апеллировали к учителю, к дружбе, взывали к его совести, к долгу, но, по сути, неизменно хотели лишь одного – власти. Власти, чтобы исправить ошибки, власти, чтобы иметь свободу творить безнаказанное, власти, просто потому что только она приносила им всеобщую любовь, почитание и уважение. Власти, чтобы заглушить боль невосполнимой потери?

Нет.

Трепещущие страницы вспыхнули холодным, голодным пламенем.

Магия – вот его единственная ценность, вот смысл его жизни. И он останется верен ей всегда. Он будет охранять лишь ее, будет служить лишь ей. Он знает, что на этом пути потеряет их всех, уже почти потерял. И даже такая цена не остановит его.

Ничто не остановит.

6

Просторный, наполненный светом и воздухом коридор бывшего королевского дворца, а ныне – одного из главных зданий Парламента. Огромные полотна окон, утопленных в арках высоких, мощных, светлых стен, изящные выгнутые дугами своды далекого потолка, поблескивающий, нежный, с теплыми оттенками и жилками золота мрамор гладкого, устланного коврами пола. Не кажущаяся неуютной пустота и горделивая, величественная элегантность старого, знающего себе цену места, так полюбившаяся Зире с первого взгляда.

Она стоит перед окном, скрестив на груди руки, и неспешно, с отрешенной задумчивостью рассматривает свое отражение в прозрачном, чуть подрагивающем от порывов свободного, смелого ветра, царствующего над сине-зеленой гладью портового залива, чистом стекле.

Привычный, уже словно сросшийся с ее телом за все эти годы черный, строгий, скроенный из дорогой, мягкой ткани костюм парта, эффектно подчеркивающий ее в меру широкие бедра и по-прежнему тонкую талию. Серебристая, переливающаяся бликами металла лента браслета связи⁷³ с крошечными, круглыми камнями. Поднятые вверх, уложенные легкими, шелковистыми волнами пряди седеющих, длинных волос. Тонкая шея, круглое лицо, морщины, уже совсем не такая гладкая как раньше, не такая упругая, не такая нежная на ощупь, дрябнущая кожа.

Она стареет. Стареет с каждый днем, а не годом. Неотвратимо мчится к концу отмеренного ей жестоким и немилосердным временем срока. А как бы она желала жить вечно, как бы хотела хотя бы избежать этой безобразной агонии собственной уже наступившей старости…

Она стоит и смотрит на себя, а мимо, за ее гордо выпрямленной, неширокой спиной проходят люди. Проходят, почтенно останавливаясь и приветствуя ее, склоняя головы в неглубоких, исполненных уважения поклонах и произнося формальные, но, кажется, вполне искренние, наполненные благодарностью и восхищением слова. Услышав их, она непременно, чуть задержавшись, оборачивается, отрывается от ленивых размышлений и, снисходительно улыбаясь, мягко кивает в ответ, а затем вновь возвращает равнодушный взгляд назад к холодному, кристально ясному полотну стекла.

Они обожают, они боготворят ее. Автора кодексов⁷⁴, великого мага сопротивления, одну из альстендорфской «большой пятерки», академика и парта.

Ха-х… Да, их с Митаром идеи отлично приживаются в сознании людей, гораздо лучше, чем она ожидала.

Пройдет еще немного времени, и даже те, кто пока помнят правду, окончательно позабудут, отрекутся от нее. Пройдет время, и они вдвоем станут настоящими легендами, наравне с учителем, наравне с магами прошлого, наравне с теми, о ком сами, раскрыв рты, слушали сказки в детстве.

Скорректировать историю оказалось совсем не сложно. Убрать неугодных, задвинуть на дальний план опасных и неверных, бросить темную, карающую тень подозрений на ненадежных, оставив лишь тех, кто нужен, кто послушен, кто лоялен, кто необходим…

Людям?

Нет, конечно, нет. Что за сквозящие романтическим геройством шутки… Необходим им самим.

В отличие от Митара Зира давно уже перестала оправдывать свои поступки высшими идеалами и чьими-то глупыми заветами, оставила в прошлом эту бессмысленную игру высокопарных, лживых, напыщенных слов о долге и магии.

На днях ей пришло письмо от Валы, и она, прочитав первые строки, усмехнувшись, тут же со спокойной совестью выбросила его.

Браза, Вала… Неужели ты все еще веришь в эту чушь?

Хотя, после смерти Нила не удивительно, если она вообще утратила ясность разума. Как и Курт, и Дир. Они всегда были слабыми, всегда были безродными, лишенными гордости, амбиций и самоуважения, стройного внутреннего стержня, не такими как она и Митар.

Не зря лишь они вдвоем спустя столько лет остались у руля. Не зря лишь они оказались способными выжить в новом мире.

Лично она давным-давно выбросила из головы эти витиеватые, сквозящие затхлостью библиотек и пафосом безумия, пропитанные старческим маразмом, бесконечные речи учителя об истинной магии, параллелях и предназначении. Глупые теории страдающей от избытка собственного ума горстки людей, которыми желающие, типа Валы или Дира, если хотят, пусть забивают себе головы в душных залах Неймара или в борделях Мары…

Ее красивые, красновато-розовые, подчеркнутые бледностью лица губы искривляются в ехидной ухмылке.

…Пусть тратя свое драгоценное время на речи, письма, трактаты, бессмысленные исследования, пока агенты Митара окончательно не украсили их тела глянцевыми оттисками печатей. У нее, Зиры, найдет куда более важные, куда более нужные, куда более приземленные… ха-х… дела.

Ведь людям не нужны разговоры о магии, томительные думы о судьбе параллелей, пространные размышления о природе тех или иных заклинаний, им нужна безопасность, уверенность, комфорт, тепло, горячий ужин и спокойный сон, надежные защитники, который позаботятся о сохранности мира, суды и законы, которые поддержат порядок и накажут виновных. Им нужны мудрые лидеры, герои, примеры для подражания – люди нового времени, а не маги старого.

И если магия умирает, как ты утверждаешь Вала, то ни я, ни Митар тут совершенно не причем. Если магия умирает, то туда ей и дорога…