Читать книгу: «А где же Майя?», страница 7

Буйный пациент

Демьяну было тогда лет шесть. Женщина-доктор вертела у него во рту специальным зеркалом, рассматривая зубы. Зеркало было холодным и невкусным. Яркий луч солнца, неожиданно выскочивший из открытого окошка, ослепил его, и мальчик вздрогнул, прикусив женщине палец. Она поморщилась, но тактично промолчала, будто ничего не произошло. Затем она вырвала мальчику шатающийся зуб, оставаясь такой же тактичной. Тот съёжился от боли и обиды. Его даже не пожалели.

Мальчик вышел из кабинета недовольным. Мама ждала его в коридоре, потому что Демьян хотел показать всем, какой он смелый, раз заходит лечиться один, без мамы. Врачи в действительности, может, так считали, а сам Демьян, сидя в кресле, дрожал, будто осиновый лист.

– Я больше сюда не пойду, – хмуро заявил мальчик, вспоминая эту странную женщину. Она будто не зуб ему выдирала, а ржавый гвоздь. Никаких эмоций. Разве такое возможно? Мать и то смотрела на него с лёгкой тревогой.

– Почему? – удивилась она, заботливо потрепав сына по голове. – Ты же сам хотел пойти сюда. Говорил, что зуб тебе мешает. Теперь у тебя вырастет новый.

– Просто не пойду и всё. И это не я хотел, а ты меня уговорила, –буркнул Демьян и замолчал.

Мама так ничего и не поняла. А Демьян на секунду задумался и о том, почему докторица не накричала на него, когда мальчик сделал ей больно. Наверное, доктора не ощущают боли, они сами любят делать больно, решил он. Особенно, если они женщины.

С тех пор прошло четырнадцать лет. За это время новый зуб вырос. И немного подвёл Демьяна. Парень стал чувствовать, как в этом зубе гуляет пронизывающий холодок. Неприятно. Мерзко. Теперь опять к доктору.

Демьян стоял около двери стоматологического кабинета, откуда доносился нестерпимый рёв бормашины. Кому-то сверлили зубы. Парень смотрел в сторону длинного коридора, густо освещенного электрическим светом. Туда-сюда маячили пациенты, мелькали женщины в белых халатах, напоминающие призрачные тени. Такие с виду невозмутимо-безэмоциональные, быстрые. Демьян до сих пор не мог понять, есть ли у них хоть какие-нибудь чувства?

Умеют ли они веселиться, плакать или смеяться? И не только друг с дружкой, скрывшись в кабинетике с чайком и баранками, а с пациентами. Хотя бы простое человеческое общение на уровне «какая сегодня хорошая погода». Или они всегда прячут свои эмоции за маской холодного рабочего минимализма вроде «у вас стоит отличная пломба» или «будут жалобы – приходите»? А ведь именно такие Демьяну и попадались с того самого раза.

Парню надоело разглядывать коридор, и он обратил своё внимание на размалёванную девицу. Она сидела на скамейке и читала «В ожидании Годо»⁹. Молодой человек вспомнил своего друга, мечтающего познакомиться с девушкой, так же страстно любящей творчество Беккета, как и он сам. Но не будь она такой размалёванной, Демьян спросил бы у нее номер телефона. Для друга, естественно.

Рёв прекратился. Что-то разбилось, очевидно, стеклянное. Спустя несколько мгновений дверь кабинета распахнулась, и оттуда выбежала маленькая и пухлая, словно гном, девушка в очках. Вид у неё был заметно уставший; жидкие волосы растрёпаны, под глазами синяки, а очки и вовсе еле держались на носу. Наверняка, всю ночь решалась пойти лечить зубы. Сконфуженно поправив свои очки, она без оглядки устремилась в тот самый конец коридора, куда минуту назад смотрел Демьян. Непростое, видимо, было лечение. И к тому же долгое.

Перед Демьяном возникла женщина. Боже, это была самая настоящая сумоистка в медицинском халате! Ещё она заслонила собой весь проход. Да эта женщина одним ударом сделает кого угодно, а что уж говорить о худосочном Демьяне, которого одноклассники в былые времена мило нарекли «мальчиком-палкой».

Лицо женщины пылало, она гаркнула вслед убегающей девице:

– Вали отсюда! И чтобы я больше тебя не видела!

Сидящая с книгой пациентка обозналась страничкой, а Демьян сглотнул. Наверняка девица что-то разбила в кабинете докторши, что-то очень ценное, и та разъярилась. Причем не на шутку. А что же будет тогда с Демьяном, если он нечаянно прикусит ей палец? Молодой человек уже мысленно сверкал пятками, однако дамочка впилась в него своим острым взглядом.

– Молодой человек, вы ворон считаете? Проходите, – её голос прозвучал как-то не совсем буднично, а даже страшно.

Побег, даже если таковой и мог произойти, не удался. Демьян послушно вошел в кабинет, выложенный плиткой цвета апатичной стерильности, и осторожно сел в кресло, покарябанное и заклеенное скотчем в несколько слоёв в том месте, где обычно помещается пятая точка. «Обветшалый лежак», – подумал парень. А в начале двухтысячных годов вряд ли можно было увидеть нечто лучшее в поликлиниках, особенно в маленьком городе.

Возле прозрачного столика, заваленного всякими зубными лекарствами и принадлежностями, суетилась молоденькая медсестра, напоминающая тростинку. Она закрывала пачку с ампулами, смущенно косясь на пол. Там блестели осколки стекла, возле которой расплылась небольшая прозрачная лужица. Так вот, оказывается, из-за чего было столько шума. Из-за разбитой ампулы.

– Оставь это и приведи Клару, пусть здесь приберётся. Хоть из-под земли её достань, – выхватив из рук медсестры пачку ампул, сказала докторша. Её движения были судорожными, а голос какой-то глухой и далекий, словно думала она не о том, что на полу, а о чём-то другом.

Медсестра пулей выбежала из кабинета. Казалось, девушка даже рада была тому, что ампула разбилась, и была готова вырваться на волю. Что же тут произошло? В сторону Демьяна угрожающе косился бор. Словно наконечник стрелы, он готов был в любую секунду воткнуться в его зуб. Поежившись, молодой человек скрестил руки на груди.

Женщина-стоматолог взглянула на пациента, который так страдальчески готовился к лечению. С её лица сошла злобная гримаса.

– Это же поза покойника, – рассмеялась она, тем самым приведя Демьяна в замешательство. Тот быстро выпрямил руки. – Или вы представляете, что находитесь в морге?

За окном мягким покрывалом ложился ноябрьский вечер. Докторша аккуратно осмотрела ротовую полость Демьяна. Появилась уборщица, дама пенсионного возраста, упитанная, как откормленный поросёнок. В одной руке у неё была метёлка с совком, а в другой ведро. Столько приспособлений, чтобы убрать одну маленькую разбитую ампулу! Пока докторша занималась зубом Демьяна, уборщица неспешно смахивала метёлкой осколки в савок. Медсестры до сих пор не было. Однако про неё никто не вспоминал.

Демьян закрыл глаза. Он слышал только настойчивое и непрерывное жужжание бормашины. Затем оно смолкло, и Демьян ощутил пронзительную боль, будто в его десну всадили сотню иголок. От напряжения у парня на лбу выступили капельки пота. Его кулаки инстинктивно сжались, словно он хотел побороть эту боль в честном поединке; одна рука дрогнула и толкнула женщину в бок.

– У-у-у! Дерётесь, значит! – взвыл громовой голос, от которого у Демьяна по телу побежали холодные мурашки.

Он пугливо приоткрыл один глаз. Докторша поднялась с кресла и куда-то исчезла. А когда она вернулась, её пальцы сжимали широкий эластичный бинт. А это ещё для чего? Безо всяких объяснений женщина ловко связала Демьяну руки, будто тот был её заложником. Ее лицо раскраснелось, губы поджались.

Вытаращив глаза, уборщица медленно возила тряпку по полу на одном и том же месте. Заметив любопытную, докторша рявкнула:

– Ты до сих пор здесь?

– Я.…я почти закончила… – залепетала Клара, стоя над ведром и выжимая воду из тряпки.

Она с детства мечтала быть дантистом, но судьба распорядилась таким образом, что она стала нянечкой в детском саду и не упускала возможности проверить у каждого ребёнка зубы прежде, чем начать игру или воспитательный процесс. Ещё Клара поначалу собирала коллекцию из выпавших зубов своих детей, а потом и внуков, и хранила это бесценное богатство в спичечных коробках, которые аккуратно подписывала. И вот теперь её грёзы отчасти сбылись: она работала в стоматологическом кабинете. Пусть всего лишь мыла полы, но зато уже была намного близка к своей давней «зубной» мечте. Но кто бы мог подумать, что некоторые зубные врачи настолько не любят свою работу и своих пациентов, что связывают их во время лечения? Клара точно такого бы никогда не сделала.

– Бросай свою тряпку и садись ему на ноги! – скомандовала докторша.

Уборщица в ступоре чуть было не села в ведро. Демьян закашлял. Да эта Клара его раздавит!

Уборщица сначала засопротивлялась, но женщина-врач прикрикнула на неё, что пациент буйный, и тряпка полетела в мутную воду, а сама Клара кое-как уселась Демьяну на ноги. Бедный Демьян, связанный и полураздавленный, наверное, центнером, весь скукожился, словно урюк. У него разболелась голова, затекли ноги, а зуб стал похож на дупло в дереве: такой же пустой и безжизненный. Подобную трагикомедию он себе даже и представить не мог.

Когда всё подошло к концу, Демьяну развязали руки. Уборщица, наконец, слезла с его ног, а потом, схватив свои приспособления, выскочила за дверь, словно за ней гналась свора бешеных собак. А сам пациент облегченно вздохнул, будто прошёл семь кругов ада, и рукавом своей толстовки вытер выступивший на лбу пот.

– Теперь можете быть свободны, молодой человек. У вас стоит отличная пломба, – серьёзно отчеканила женщина-стоматолог, подводя итог совершенной ею работы.

Ну как же! Чего и следовало ожидать… После такого эмоционально-насыщенного спектакля выдать такую статично-безликую фразу.

Тихо поблагодарив женщину, Демьян еле сполз с кресла, и, чуть пошатываясь от усталости и разочарования и медленно побрёл к двери. Докторша взяла в руки коробку с ампулами и, механически поправляя прозрачные стеклянные колбочки, тихо и вкрадчиво произнесла:

– Уж простите, что связала вас… Злость на вас сорвала… А всё из-за дочки. Не ожидала от неё такого…

Она извинялась. До чего было странно. Дотронувшись до холодной ручки двери, Емельян застыл на месте.

– Та девушка, что вышла из кабинета, ваша дочь? – обернувшись, спросил он.

– Да, – с грустью ответила женщина. Её губы сжимались в трубочку, будто бы от напряжения. Она продолжила говорить: – Я ведь и впрямь думала, что она будет поступать в медицинский, станет стоматологом, как и я… как бабушка, и даже как прабабушка… Это у нас семейное, понимаешь? Мы же договорились, она поначалу была согласна. Она же в детстве зубы куклам чистила. Зубным порошком. Как учила бабушка. Чтобы эмаль не портить… А сейчас… она… она…

Докторша растерянно округлила глаза:

– Оголила свое пузо…

– Оголила пузо? Зачем?

– Чтобы показать мне татуировку.

Демьян широко распахнул глаза. Вот и он не ожидал ничего подобного от той маленькой и тихой с виду девочки. Теперь понятно, почему она так удирала. Всю ночь готовилась к собственному феерическому представлению с татуировкой, нервничала. А когда оно произошло, поняла, что слишком перегнула палку и теперь ей несдобровать.

– Представляешь? Шлёпнула на днях. И молчала. Засранка. А знаешь, что она шлепнула? Кулак! – Голос докторши почти пискнул. – Жирный такой кулак… Смотришь на него, а он тебе прямо в глаз летит. У меня рука дрогнула, и я ампулу уронила. А дочурка спокойно встаёт с кресла и говорит: «Мам, я каратисткой буду, а ты как-нибудь без меня с бормашиной играйся, хорошо?» Я хочу ей сказать в ответ, а слова будто глина, прилипли к языку. Я же понимаю, что никакой каратисткой она не станет. Она ведь мне назло испортила своё тело, чтобы показать, как я её истязаю. Но разве я её истязаю? Я просто хочу, чтобы она обрела хорошую профессию, как когда-то обрела её я. Но, если она передумала, почему просто мне не сказала? Почему устроила всё это?

Докторша вздохнула, устало присев на своё кресло. Пальцами она чуточку смяла коробку, боясь, что ампулы расколятся, и жидкость, находящаяся в них, растечётся по её ладони. Строгая маска, за которой эта женщина пряталась до сего момента, упала с её лица и разбилась, подобно бесследно исчезнувшей ампуле. Теперь докторша казалась такой бесцветной, ранимой и беспомощной, что Демьян словно прирос к полу, не зная, что ему говорить и как вообще вести себя с этими откровениями, которыми она делилась легко и свободно, как со старым приятелем. А ведь больше ей некому было выговориться, чтобы ослабить то самое напряжение, больно сжимавшее её душу, точно тугая верёвка. Все ведь считали её каменной, бесчувственной: пациенты, коллеги, просто знакомые. Даже собственная дочь.

А девушка тем временем, тихо читала книгу, ожидая своей очереди.

Рёбрышки

Обычно любой спор выскакивает подобно сорняку во время размеренного и вполне безобидного диалога. Причём этот сорняк может так разрастись, что тяни-не тяни, а толку ноль. Тогда общение принимает деструктивный характер и уже перестает быть размеренным и безобидным. Лев и Люций с удовольствием или же волею случая взращивали эти споры-сорняки по самую макушку. А с виду подавали чуть ли не идеальный образец лучших друзей.

Когда-то они вместе играли в одной песочнице, дружно швырялись в соседних мальчишек тухлой свёклой, которую обычно выбрасывала из окна соседка Люция, бабулька с вечно всклоченными волосами, и что удивительно, даже на юридический факультет их занесло одним ветром. Но…

Как-то раз у обоих выдались выходные, которые они решили провести на природе вместе со своими девушками. С вечера были упакованы палатки, коврики завёрнуты и перевязаны резинками, по рюкзакам сложена тёплая одежда. И всё это Эверестом лежало в комнате у стены и ждало своего предрассветного часа. А пока чёрная стрелка висящих на кухне часов медленно и верно подползала к часу ночи. Но спать никто не ложился.

Кухня была сплошь пропитана пряно-сырыми ароматами мяса, которое готовилось в двух глубоких блюдцах. Эти блюдца едва умещались на маленьком и слегка пошатывающимся столике. Здесь же стояла банка с мёдом, горчица, валялись луковые очистки, несколько пакетиков со специями и солью были прислонены к горшку с фиалкой. Один из пакетиков упал, из него на стол высыпалась горстка соли. Никто этого не заметил. Выпустив свои блестящие руки из горки лоснящихся от медово-горчичного блеска кусков свинины, Варвара повернулась к ребятам и произнесла с чувством собственного достоинства:

– Какими же сочными будут шашлыки! Я уже сейчас ощущаю этот сладковато-душистый вкус.

С ней встречался Люций. Это была симпатичной толстушкой с короткими и слегка рыжеватыми кудряшками. Она до безумия любила готовить. Все это знали, и Анфиса с особой тщательностью перемешивала густо сдобренное кавказскими специями мясо, которое обвивали длинные и тонкие луковые кольца. Она не хотела ударить лицом в грязь. Её шашлыки должны быть не хуже. Заметив подобное рвение своей подруги, Лев хихикнул в ответ Варваре:

– Да, если Люций не превратит их в угольки.

Варвара уже намывала у раковины свои медово-горчичные ладошки. Люций стоял рядом, облокотившись о холодильник. Он был невысокого роста и худощавого телосложения, зато со смуглой кожей и шевелюрой как у древнего римлянина. Наверное, поэтому родители и назвали его Люцием. Хотя на самом деле его мама перед самыми родами не на шутку увлеклась античностью, а зная упрямый характер этой женщины, никто, даже собственный муж, не смог уговорить её не награждать мальчика таким уж больно необычным именем. Пришлось смириться.

И самому Люцию в том числе, потому что с детства он только и слышал насмешки одноклассников: «Эй, Лютик! Ха-ха-ха!» Будь он сам большим, никто бы и слова ни пикнул в его адрес, но его же ветром сносило. Так за ним и повелось: Люций хилый, Люций неумеха, Люций шашлыки спалит. Сначала парню было до боли обидно, и он сам верил в то, что про него говорили другие, но со временем ему стало безразлично, будто выработался иммунитет на всякие колкости.

Люций прекратил всяческое общение с одноклассниками, а некоторых друзей и вовсе исключил из подобного списка. Затем он стал задирать нос. И было с чего. Дела в университете шли в гору, он получал стипендию, и пока Лев безуспешно обивал пороги юридических бюро, а впоследствии плюнул и встал за кассу «Макдональдса», благополучно устроился помощником нотариуса. А там у Люция уже появилась Варвара, которая нахваливала его и говорила: «Ты мой римлянин», отчего нос Люция задирался ещё выше. А она, кстати говоря, тоже любила античность.

И только Льву разрешалось потешаться над Люцием. И то на правах лучшего друга и лишь самую малость, иначе жди бучи. Сам Лев был чуть больше Люция, особенно в плечах, тоже темноволосый, однако его жёсткая шевелюра почему-то всегда собиралась в незатейливый ёжик, отчего Люций любил посмеиваться над этим ёжиком. Лев сам свой ёжик терпеть не мог и часто брил голову. Уж лучше ходить лысым, чем с колючками на голове.

– Пора мариновать рёбрышки, – вынес вердикт Люций, дабы поскорее сменить весьма щепетильную для него тему.

Лев достал из холодильника свиные рёбрышки в прозрачной вакуумной упаковке и произнёс:

– Отделим их друг от друга. А потом добавим чеснока и специй.

Люций нахмурил брови:

– Зачем? Это что же получится? Они так ужарятся, что мы будем глодать кости, как собаки?

– Какие ещё собаки?! – Лев удивлённо распахнул глаза. – Они и без этого ужарятся.

– Их надо сплошняком положить на решётку.

– И как ты собираешься потом их разрезать? Они же будут горячие. Я не хочу возиться там с ними, – с раздражением бросил Лев.

– А ты что, предлагаешь насаживать каждое ребро по отдельности? Посмотри, они все худые! – прикрикнул Люций, ткнув пальцем в упаковку, которую держал в руках Лев.

– Мальчики, вот только давайте без ссор. Иначе мы так ничего не приготовим, – Варвара беспокоилась. Краем глаза она заметила рассыпанную соль. Ну вот, прямо как чувствовала, что эти рёбрышки могут стать поводом для раздора, поэтому и отговаривала ребят их покупать, когда они были в магазине.

– Пусть потешат своё самолюбие. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало, – подытожила Анфиса.

Она уже помыла руки и собирала со стола луковую шелуху. Её ничуть не удивляло и даже не беспокоило, что спор может разразиться не на шутку и в итоге никто никакие рёбрышки жарить не поедет. Это явление было для Анфисы таким же простым и естественным, как обычный разговор ни о чем, тем более она сама была не прочь повоевать со Львом, будь это даже банальный выбор новой скатерти. Как правило, Лев сдавался. То ли хотел почувствовать себя джентльменом, бросив на амбразуру очередное высказывание, что женщина всегда права, а втайне думал совсем иначе, то ли эта хрупкая светловолосая девчушка действительно приводила слишком весомые доводы, противостоять которым не было никакого смысла. Что касается Варвары, она всегда жила по принципу кота Леопольда, и всякий намёк на спор отражался в её глазах импульсом глубокого разочарования.

Парни не слушали девушек, ибо были слишком заняты собственной межличностной войной.

– Ребра худые, говоришь? Это твой мозг совсем прохудился! –рявкнул Лев, у которого пот выступил на лбу от злости.

– Это у меня-то мозг прохудился? – свирепо глядя на друга, Люций сделал шаг вперед. – А ты разве не помнишь, как прошлым летом один баран, пытаясь изобразить шоу с горящими палками, поджёг себе задницу? И пока он истошно орал и дымился, как щепка, все вокруг ржали над ним? Эти идиоты думали, что все от начала до конца шоу. И этот баран сгорел бы, не вылей я на него баклаху воды.

Пождав губы, Лев пробубнил:

– Это была последняя баклаха.

– Серьёзно? – Округлил глаза Люций, удивляясь и негодуя, что его добрый поступок так и остался недооценённым, и не кем-то там посторонним, а лучшим другом. – А ты предпочёл бы, чтобы твоя пятая точка сгорела до костей? Хороша благодарность…

– Да брось, все обошлось бы, – отмахнулся Лев, подумав про себя, как бы поскорее замять эту, казалось бы, давно забытую историю, в которой он засветился не самым лучшим образом, тем более было действительно очень больно. – Я бы повалялся по земле, потушил огонь…

– Ага, или покорчился бы в больнице с ожогами. Шоумен криворукий…, – чуть ли не плевался Люций.

Оба были настолько красными и напряженными, что казалось, у обоих вот-вот пойдёт пар из ушей.

– Всё! Баста! – звонко хлопнув в ладоши перед носами разозлившихся друг на друга ребят, крикнула Анфиса, которой уже порядком надоели эти выяснения отношений.

Оба вздрогнули и уставились на неё, мол, зачем это ты, женщина, лезешь в мужские разговоры? Однако поток оскорблений и беспардонное вытряхивание былого прекратился.

– Значит так, – командным голосом произнесла девушка, разглядывая обоих, будто шкодливых малышей, – уже ночь и все мы хотим спать. А у нас ещё не готовы ребрышки. Так давайте уже приготовим их. Без лишних слов и нервов. Хорошо? Мы просто разделим всю эту упаковку пополам, и каждый из вас замаринует свою часть так, как он хочет.

Переглянувшись, молодые люди одобрительно кивнули в ответ. И почему они сами не додумались до этого? Тем более в этом случае не будет ущемлённых, и вместо упрямого отстаивания своих кулинарных замыслов они могут взять и реализовать их. Пусть не в полной, а половинчатой мере, ведь упаковка будет разделена надвое. Зато это пощадит их и без того расшатанные нервы.

Довольная завершению ссоры, Варвара выхватила из рук Льва упаковку рёбрышек и быстро вскрыла её ножом. Принюхавшись, она сморщила страдальчески-меланхоличную гримасу и вздохнула:

– Мальчики, пока вы спорили, рёбрышки протухли.

– Как это? – Лев в недоумении забрал у своей подруги упаковку. Пахло лёгкой тухлятиной. Он разочарованно потянул: – Мда-а-а… приготовили вкуснятину…

Люций нахмурился. Теперь упаковка оказалась в его проворных руках. Почуяв неприятный запах, исходивший изнутри, он иронично хмыкнул, бросив косой взгяд на своего товарища:

– Лев, с тобой только по магазинам ходить. Весь тухляк соберёшь.

– Да что ты говоришь?! – помрачнел Лев. – Ты их брал, а не я.

– Послушал твоего совета. Как ты там пел: «Это такие крутые рёбрышки, у меня брат от них в восторге, а он первоклассный повар, знает, что лучше брать».

– Валишь всё на моего брата?

– Да вы с братом, как я вижу, любители тухлячка.

И всё закрутилось с самого начала. Оба накинулись друг на друга, как цепные псы, правда, вместо зубов у обоих были слова. Острые, резкие и быстрые. Девушки только развели руками.

А часы показывали половину второго ночи.