Читать книгу: «Лабиринты времени», страница 4
В толпе слышны крики разочарования одних и радости других.
–Ну что! Есть ещё желающие? Или отдаём победу этому великому охотнику? – вещает смотритель соревнований, указывая на иирка.
–Есть!– выкрикивает Кантимир и обращается к Ратибору:
–Давай, утри сопливые сопелки. Покажи свой особеный.
Охотник самовлюблённо улыбается:
–Это можно. Только… Второго ножичка нет.
–Возьми мой, – неожиданно протягивает новенький широкий нож стоящий рядом Белояр:
–Потом вернёшь. Проверить хочу. На деле.
Ратибор усмехается, берёт кинжалы в обе руки, выходит на площадку, мастерски прокручивая их между пальцами, чем вызывает полное одобрение и восхищение публики.
Прицеливается правой рукой, левой.
Выпад.
Разрезая стальным лезвием воздух, кинжал с визгом врезается в торчащий из щита один из ножей, сбивая его сильным ударом.
–О!– раздаётся гул восхищённых зрителей.
Ратибор прицеливается другим ножом.
Но что это?
Далеко за щитом проходящий мимо паренёк поворачивает голову в его сторону и знакомый пронзительный взгляд голубых глаз встречается с взглядом охотника.
Ратибор опускает руку, открывает второй глаз.
Паренёк смешивается с толпой идущих людей и Ратибор, забыв про соревнование, бросается бежать туда же через поле.
–Эй! Куда же ты! – Свистят зрители.– Струсил! Ха-ха! Трепло!
–А мой нож, – растерянно кричит Белояр и опускает руки.
Ратибор подбегает к толпе, видит впереди себя знакомую шапочку и, грубо расталкивая людей, подбегает к невысокому пареньку и хватает его за плечо.
Тот вздрагивает и боязливо втягивает голову в плечи..
–Ты кто?– удивлённо спрашивает Ратибор, увидев перед собой испуганное мальчишеское (в этом не было никаких сомнений) лицо с еле-еле наметившейся полоской пушка над верхней губой.
–Петро, – дрожащим голосом отвечает паренёк, широко смотря на нож в руке мужчины.
–А девка где?– оглядывается охотник.
–Какая? – ещё больше вылупив глаза лепечет славлич, зарывая подбородок в ворот рубахи. – Не знаю. Нет никакой девки. – И жалобно бормочет:
–Пусти меня, дяденька, мне к своим надобно. А?
–Да иди уж, – словно сам себе отвечает Ратибор и, вяло опустив руки,смотрит в сторону спешившего убраться от него подальше славлича.
«Наваждение какое – то»,– думает он и со слабой надеждой смотрит по сторонам:
Снующие туда- сюда люди весело переговариваются друг с другом, меняют товар, спорят и ругаются, соревнуются в ловкости и силе, не обращая на него никакого внимания. И никакого намёка на присутствие в этой разношёрстной толпе из разных племён и народов какой – либо девушки.
«Перегрелся, чай, после сырых болот. Ей богу, перегрелся», – сплёвывет себе под ноги мужчина и, сжав кулаки, чувствует тонкую боль, пронзившую ладонь.
«Что за?»– озадаченно смотрит он на руку, сжимающую клинок и тут же ухмыляется: «Вот незадача! Вернуть надо бы».
Глава 7
-Ты звал меня, отец?– произнёс Теймур, откинув полог юрты, и услышал с детства знакомый, но ослабевший за последнее время голос:
–Я ждал тебя.
Пройдя вперёд, в полумраке юноша увидел лежащего на подушках сильно постаревшего отца и еле заметные остатки жалости промелькнули и тут же погасли в его ставшем суровым взгляде.
–Ты, наверное, забыл своё обещание, – тихо произнёс отец.
–Которое из?– делая вид, что не понимает, спросил молодой человек и зло подумал: «Вот сучка, нажаловалась – таки. Ну и достанется же тебе. Отымею у всех на глазах и отдам своим ратникам!»
–Ты зачем девушку обидел?
–Я?!– делая удивлённые глаза, спросил Теймур и тут же, вспомнив уроки учителя, поправился, – я просто взял то, что давно хотел.
«Что стало с моим милым мальчиком?– горько спросил себя старик, с сожалением смотря на сына, – в чём вина моя, что вырос он таким?»– и, громко и тяжело кашлянув, взял его руку:
–Мальчик мой! Люди бояться тебя. И это оправдано. Последнее время ты стал очень груб и даже жесток с ними.
Напрасно старик высматривал на лице сына хотя бы слабую тень раскаивания и сочувствия. Его глаза источали холодный свет, хотя были всё такими же живыми и горящими.
–Только с теми, кто путается у меня под ногами, – равнодушно, ничуть не задумываясь, ответил юноша.
Каюм тяжело вздохнул и с сожалением посмотрел на Теймура:
–Ты стал тщеславен. Я был слеп по отношению к тебе и долго не замечал того, что видели другие. Твои успехи ослепляли меня и я не замечал очевидного.
–А чем это плохо?– перебил Теймур отца.– Все вспоминают о великой славе наших предков. Об их величии и бесстрашии. Но в то же время никто не хочет повторить их подвигов, трусливо прячась в степях и пася отары овец.
–Люди хотят жить мирной жизнью. Им не нужна война ради величия одного человека. Жить здесь и сейчас, воспитывать и растить детей, пить кумыс по праздникам и не бояться, что может кто-то прийти, убить их родных и разграбить их дома. Чем плоха такая жизнь? Скажи мне, сын?
–Ты не понимаешь меня, отец, – горестно покачал головой Теймур.– Что скажут о нас потомки? Я хочу, что бы слава о тургарах была вечной, что бы наши имена передавались из поколения в поколение, ими называли своих детей. А мы… Вот скажи, кого из вождей, правящих более ста лет назад, люди помнят? Никого. Но все помнят великого Хула – Бата, расширившего когда-то наши территории…
–Ты не понимаешь разницы в величии, – снова перебил старик и задумчиво добавил: – Хула- Бат… Да, можно стать великим, разрушая и убивая всё вокруг. Но каким словом вспомнят тебя? И какие боги примут в свои чертоги? Хула- Бат… Скольких детей он оставил без отцов, а жён –без мужей? Разве хорошая эта память?
–Нужно жить здесь и сейчас, – упрямо ответил Теймур, не отвечая на вопрос отца, – и оставить широкий след в будущее. И не важно, каким будет этот след.
–Полный трупов и крови?
–Пусть. Так даже заметнее.
–Ах, милый мой, милый мальчик! Я многое упустил в твоём воспитании. Тебе нужно переосмыслить свои приоритеты, – и изнурительный кашель, вырывающий внутренности и раздирающий горло не дал ему договорить.
«А он совсем плох»,– равнодушно подумал юноша и присел к отцу на ложе.
Тяжело задыхаясь, переставший кашлять, каюм жёстко посмотрел на сына и продолжил:
–И поэтому ты должен покинуть коган.
–Отец!– раздражительно ударил по покрывалу Теймур, но старик успокоил его, положив на его крепкую кисть свою сморщенную от морщин руку и утвердительно добавил:
–Это окончательное решение.
–Ты не можешь этого сделать!– возразил молодой человек, пытаясь убрать руку, но, на удивление, на это потребовались некоторые усилия: рука отца, хоть и была слаба, но пальцы были всё так же крепки.
–Почему? – сжимая из последних сил пальцы сына, спросил каюм. Пристально встматриваясь в глаза Теймура, он всё ещё надеялся увидеть в них раскаяние и отменить своё решение. Но напрасно. Взгляд тургарина был так же холоден и ценичен. И старейшина, приняв очевидное для себя, не столько спросил, сколько подтвердил свои слова:
–Почему? Пока ещё я – каюм и моё слово неоспоримо.
Старик приподнялся на локтях и, громко кашляя, посмотрел на сына:
–Знаю, ты надеешься на выборы. И некоторые были бы не прочь выбрать тебя, но я…, – глубокий кашель, исходящий из самых закоулков дряблого тела ненадолго прервал его речь и вскоре, прокашлявшись, старик продолжил:
–Я убедил их.
–Так это ты, – горько усмехнулся сын и, скрипя от злости зубами, подумал: «Прав был учитель, говоря, беда придёт оттуда, откуда не ждёшь».
–Да, – подтвердил старик, – я убедил их не включать тебя в списки. Ты не готов к мудрому правлению. И приведёшь наш коган к гибели.
–А если ты ошибся в своих выводах? Ты не думал об этом?– стараясь казаться более чем равнодушным, сын внимательно посмотрел на отца.
–Нет, – горько усмехнулся каюм, – я хорошо узнал тебя. Жажда власти- твоя болезнь. И она даёт тебе гнить изнутри, распуская свою гниль на других. Ты обязательно излечишь свою душу. Но сейчас ты должен покинуть клан. Знай, это решение трудно далось для меня. Но так будет лучше. Прежде всего для тебя самого.
–Но отец, – начал было Теймур, но старик твёрдо перебил его:
–Пока ещё я каюм и мои решения никто не смеет оспаривать. Даже ты, сын. А теперь ступай и оставь меня.
«А он может быть твёрдым, если захочет», – подумал Теймур и, пытаясь скрыть нахлынувшую на него злость, быстро встал, не обращая внимания на накрывшую белки глаз отца влагу, и направляясь к выходу.
«Знай, – вспомнил он слова Учителя, – ты сам вершитель своей судьбы».
Мощным ударом пронзили они клокочущий от негодования мозг молодого человека и он, остановившись, повернул голову в сторону отца, прочитав в его взгляде немой вопрос.
Решение было принято.
Оставалось только действовать.
«Как он жалок, – с отвращением подумал юноша и, вернувшись к отцу на ложе, низко наклонился над ним:
–Да, пока ещё ты каюм, – тихо произнёс он и взял отца за кисть, крепко сжав её.
Слабое проявление угасшей любви на мгновение коснулось его сердца и тут же накрылось волной жажды власти. И настолько сильной она была, что прожгла его насквозь, вырываясь мощным пламенем наружу.
И был лишь один способ потушить его.
–Но я исправлю это, – договорил Теймур и правой рукой подтянул ближе одну из окружающих отца подушек.
Неожиданная догадка мелькнула в глазах старика и тут же сменилась выражением боли и ужаса, когда мягкая материя плотно прижалась к захлёбывающемуся от кашля рту. Холодные, казалось, даже безжизненные голубые глаза равнодушно наблюдали за мелкими судорогами, сотрясающими дряхлое тело, пытающееся освободиться от невероятно сильных молодых рук.
Ещё немного и тонкие губы крепко сжались и скривились в безжалостной улыбке, увидев бессильно свисшие с ложа морщинистые руки. Теймур откинул подушку с отцовского лица, провёл по нему ладонью, закрыв раскрытые в немом вопросе глаза, и, гордо выпрямившись, закричал:
–Курдулай!
…Редкие звёзды, подглядывающие из-за густых облаков, скрывающих луну, за людской суетой, слабо освещают берег уснувшей реки. Мохнатые тучи всё больше и больше затягивают ночное небо, и вскоре кромешная тьма спускается на землю, закрывая своей тенью громады красующихся на реке кораблей.
Затихают разгульные песни довольных удачным обменов торгашей.
Угасают стоны наказанных плетьми за нерасторопность рабов.
Даже шум ветра замирает от наступившей темноты.
Слабые огоньки угасающих костров на берегу меркнут один за другим, делая тьму ещё больше пугающей. И только мерцающий рой светлячков, бесшумным облаком порхающий над землёй, оставляет в воздухе серебряный свет.
В глубине леса среди высоких деревьев ярким пламенем горит одинокий костёр, обогревая отдыхающих после дневной жары славличей.
Мудрояр толстой веткой переворачивает обуглившиеся в костре сучья, давая им новую силу и, подбрасывая в него свежие брёвна, обводит соплеменников взглядом:
–Как зарница встанет, обратно двинемся. К полудню как раз будем. А теперь спать всем, – и, улыбнувшись, смотрит на дочь:
–Подле меня ляжешь.
Девушка кивает и славличи, кто подложив под голову руку, кто поджав под себя ноги, а кто и просто раскинувшись на траве, мирно засыпают.
Мудрояр остаётся сидеть у самого костра, оглядывая спрятавшиеся во мраке близлежащие деревья: «Темень-то какая! Ни звёздочки. Может и к добру это. Никто лишний раз не сунется, боясь глаз выколоть».
И, прошептав слова благодарности отцу небесному и Матери земле, он широко зевнул, и, пытаясь прогнать подкрадывающийся сон, встряхнул головой. Затем нежно улыбнулся, оглянувшись на Йорку и наблюдая, как она, свернувшись калачиком за его спиной, тихо спит, глубоко вздохнул:
«Измоталась за день. И зачем притащил её»?
В тот день, когда Боги забрали у него сына, они дали ему её, маленькое беспомощное существо с огромными светящимися глазами. Убитая горем Богулька так и не смогла смириться с потерей сынишки и принять этот дар. Через пару лет она просто ушла. Ушла и не вернулась, оставив его одного с маленькой дочкой на руках. И он стал для своей голубоглазки всем: и отцом и матерью, и дедом и богом, и защитником и кормильцем. А она.… Когда он брал на руки это маленькое белое тельце, тёплая волна нежности растекалась по всему его телу, и счастье крепким кольцом сковывало его сердце. Да, она стала… Нет! Она всегда была самым любимым существом на всём белом свете!
Наслаждаясь нахлынувшими воспоминаниями, Мудрояр не заметил, как глаза его сонно закрылись, а голова бессильно опустилась на грудь.
Йорка сладко улыбнулась во сне и перевернулась на другой бок, спиной к лесу. И счастлива она была от того, что снился ей родной дом с полыхающим огнём в печи и грустно напевающая мама, расчёсывающая пушистые волосы совсем ещё маленькой Йорке:
–Расти волос, как в поле колос, ветром очищайся, дождём омывайся, да солнцем укрепляйся.
Опустив голову на грудь, тихо дремлет и Мудрояр, склонившись над распускающимися огненными цветами, тянущими лепестки в сторону дремлющего мужчины. Ползущие по обуглившимся головешкам языки пламени медленно угасают, окатывая уставшего за день старейшину волнами ласкового тепла и наполняя его приятной дремотой.
А далеко внизу, там, где песчанный берег заигрывает с нахлынувшей на него волной, в полном одиночестве виднеется тёмная фигура Ратибора. Весь день он провёл в поисках прекрасной незнакомки в белой шапочке с красным шнурком. Но всё напрасно. Да и была ли она? Или это просто игра воображения от дикой жары, изнуряющей всех на этом берегу?
Скинув одежду, мужчина уверенно входит в реку и, сверкнув упругими ягодицами, ныряет с головойв тёплую воду.
Один, два, три, четыре…. Десять… двенадцать.
Длинный пучок волос на разрисованной голове, разбрызгивая прозрачные капли, вылетает из речной глади и мощные руки, загребая волны, размашистым брасом плывут к берегу.
Нырок.
Ещё и ещё.
И вот уже атлетическая фигура, которой позавидуют сами боги, уверенно выходит из воды, садится на берег и пристально смотрит вдаль на бесконечную гладь Великой реки, уходящей далеко за горизонт.
«И что ж за день-то сегодня такой? – со злостью отшвыривает он ползущего к нему по земле рака. – Не успел отойти, как стырили. Отродясь такого не было. Эх, жалко… Хороший был… Фригийской стали, узором отделанный. Десять шкур в прошлогодний базар отдал за него! И вот, спёрли. Узнать бы, кто, уши бы отодрал! И эта ещё… И что за наваждение? Ведь точно, девка была. А потом, словно в воду канула. А, может, и не было никого? Подшутили боги, посмеялись? Да нет, точно была…»
Назойливые мысли Ратибора прерывает приближающееся фальшивое пение Кантимира:
–Э-эй! Э-гей! Песни пой веселей!
Чарку полну наливай!
В губы крепче лобызай!
Медленно приближаясь, иирк, скаля ровные зубы, тяжело плюхается спиной на песок и, подложив руки под голову, начинает тихо ругаться:
–Вот ты послушай, гад же какой! Ведь прошлым базаром обещал? Обещал! А теперь чего? И как вот тут верить? А? Вот скажи, как? А я -то ему медведя… Во, – разводит он в воздухе руками. – Во какого! Поимал. На цепи притащил, а он…
–Ну допустим. – прервал его Ратибор. – не медведь это был, а медвежёнок.
–Да разве ж в том дело? Вырастит, всё одно медведем будет. А ты чего это? Сидишь тут один…
Ничего не отвечая, Ратибор со всего маху бросил в реку пригоршню мелких камешком и те, тяжело плюхаясь в воду, быстро пошли ко дну, разводя по поверхности ровные круги.
–По Кайре сохнешь?– похлопав друга по спине делает вывод Кантимир. – Видел, видел, как ты подарок выбирал. Вот ты мне скажи, что за баба! Огонь, а не баба! Как посмотрит, искры из галаз так и …
Представив взгляд знойной красавицы, молодой иирк, мечтательно вздохнув, расплылся в улыбке. Но, тут же спохватившись, бросил быстрый взгляд в сторону друга, и успокоился увидел его озабоченное лицо:
–Случилось чего?– участливо спросил он.
–Знаешь ли, видел девицу утром, – вздохнул Ратибор и кинул в реку плоский камешек, наблюдая, как тот несколько раз пропрыгав по водной глади, оставил на ней расходящиеся круги, а затем медленно опустился на дно.
–Здесь? Девицу?– удивился Кантимир и, посмотрев на утвердительно кивающего друга, засмеялся:
–Нашёл причину воду мутить. Найди, забери, увези. Или мы не сыны воинов?
–Да то-то и дело, – печально вздохнул иирк, – весь день искал. Как в воду канула. Вот и не пойму, померещилась, али нет.
–А коли померещилось, забудь. Тебя вон какая баба ждёт! А ты сидишь тут, словно дитя малое причитаешь. Наши увидят, засмеют.
Оскорблённый речами друга, Ратибор резко подскочил и, схватив лежащий на мокром песке широкий кинжал, направил его в сторону иирка:
– Слышь, ты!
Примирительно подняв руки, Кантимир добродушно усмехнулся:
–Да ладно, ладно, сиди. Пошёл я, – отряхиваясь от песка, он медленно встал и, оглядев голую фигуру друга, добавил:
–Ты бы штаны хоть надел, вояка, – и, демонстративно развернувшись, пошёл в сторону пылающих далеко в темноте тусклых огоньков на ходу бросив через плечо:
–И слово – то нельзя сказать. А ножичек-то того, славлича. Вернул бы.
Обескураженно опустив оружие, Ратибор, стараясь затушить возникающую внутри него на самого себя злобу, пожал плечами: «Чего это я? Ведь он помочь вроде как хотел».
–Не томись моё сердечко, – расхлябанно затянул уходящий в темноту Кантимир:
–Что я девушку люблю.
Черноглазу, черноброву
Я в свой терем отведу.
Ты ласкай меня, родная,
Мою душу согревай.
Коли любишь, не погубишь,
От себя не отпускай.
Усмехаясь фальшивому пению друга, Ратибор с наслаждением потянулся, быстро надел штаны, куртку, пояс с ножнами и, разминая плечи, пошёл по берегу, разгоняя набежавшие в голову думы о таинственной незнакомке: «А, может, действительно, ну её? Чего за призраком бегать, если живые телеса рядом ходят? Выбирай, какую хочешь, а хочешь, так сразу двух.… Или трёх… да даже выбирать не надо, сами припрыгают».
Так и ступая тихо по мокрому песку наедине со своими мыслями, иирк не увидел, как от одного из кораблей тихо отплыла шлюпка и направилась к берегу в сторону отдалённого от других угасающего костра.
…Тени от почти потухших углей красным блеском полыхают на лице Мудрояра.
Опираясь о толстую палку, он громко сопит. Так, что его слышат прячущиеся за деревьями люди. Быстрыми перебежками они ближе и ближе чёрными демонами приближаются к спящим славличам. Их тёмная кожа почти сливается с окружающей темнотой и только предательски белые белки глаз выдают их присутствие.
По-кошачьи быстро и ловко чернокожий раб появляется рядом со спящей Йоркой и оглядывается в сторону деревьев.
Стоящий там Надзиратель делает ему еле заметный знак и тот, зажав ладонью девушке рот, тащит её в кусты.
Тут же проснувшаяся Йорка замирает от вида смотрящих на неё белков глаз с красными прожилками. И даже если бы сейчас её отпустили, ужас настолько сковал её члены и челюсти, что она бы всё равно не смогла закричать или, тем более, убежать.
В кустах обмякшую от испуга девушку запутывают верёвкой, вставляют в рот кляп и несут к стоящей у берега лодке. И тут она понимает весь смысл ситуации и начинает отчаянно сопротивляться, дёргаясь всем своим телом из стороны в сторону.
Неожиданно несущие девушку руки, словно устав от борьбы, бросают её на песок. Краем глаза Йорка видит, как появившийся ниоткуда исполин с хвостом на голове расшвыривает её похитителей.
Р-раз! И один из них, схватившись за располосованный живот, из которого вываливаются тошнотворнопахнущие внутренности, отлетает в сторону прямо в воду.
Два! И ещё один, спотыкаясь, без оглядки удирает прочь в сторону качающейся на волнах лодки…
Не ожидая окончания схватки, девушка быстро освобождается от верёвок и бросается бежать, на ходу вытаскивая кляп и оглядываясь на дерущихся, замечая, как мощная фигура незнакомца точными ударами разбрасывает нападающих на него людей в разные стороны.
Один повержен, второй бежит прочь.
Свист летящего кинжала….
И через мгновенье пытающийся убежать человек падает, заливая песок кровью из пробитого горла, а исполин поворачивается в сторону убегающей Йорки:
–Эй! Постой! Не бойся меня!– разрезает мёртвую тишину низкий голос.
Но девушка, быстро обернувшись на его клич, уже скрывается в темноте спящего леса.
Пытаясь догнать её, Ратибор бросается бежать следом:
–Эй! Где ты? Ночью в лесу опасно одному!
Услышав приближающиеся шаги, Йорка замирает в кустах, прислушиваясь к шороху ног идущего за ней незнакомца.
Осторожно отодвигая от лица упругие ветки, Ратибор тихо идёт по лесу, стараясь уловить хоть какое-то движение. Но, так ничего и не услышав, он останаливается как раз у тех кустов, за которыми, со всей силы зажав свой рот ни жива ни мертва притаилась Йорка. Понимая, что в такой темноте идти дальше в лес нет никакого смысла, молодой охотник останавливается:
–Ну, как знаешь! Просить не буду! – напоследок оглянувшись вокруг ещё раз, Ратибор поворачивает обратно к реке, где уже мелькают факелы и раздаются крики разбуженных шумом людей.
