Читать книгу: «Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце», страница 2
Глава 2. Призрак из прошлого
На следующий день, в поместье графа Николая Усурова царила мрачная атмосфера, накрывшая своей мёртвой шалью весь дом. В широком зале. окруженный толпой находился гроб. Тёмно-фиолетовая ткань его переливалась в бледных лучах зимнего солнца, оттеняя неким смертельным блеском.
Среди присутствующих можно было заметить и Лагардова. Ярко-черная бархатная ткань его фрака особо выделялась среди всех других серых и неприметных красок. Благородное лицо мужчины было слишком бледным то ли из-за освещения, то ли из-за сильной усталости, преследовавшей его не первую неделю. Светло-голубые глаза его казались стеклянными. С виду Александр Леонидович выглядел весьма спокойно, но внутри что-то мешало ему сосредоточиться на одной мысли, какая-то невидимая сила заставляла его теряться, нервно сжимая в руках белые перчатки.
Рядом с ним стояла Анастасия Николаевна. Её тело била мелкая дрожь, она принималась к мужу, желая найти в его объятиях поддержку. Лагардов машинально приобнял ее и совершенно скованно погладил по спине. Он не думал о её скорби, лишь пытался поскорее заставить её успокоиться. Казалось, с каждым его вздохом, с каждым движением его руки, едва касавшейся её, она все больше замыкалась в своей печали, не сдерживая эмоций, рвущихся из самой глубины чистого сердца. Слёзы одна за другой скатывались по её щекам и падали на темно-синий подол платья.
Одна только мысль не давала ей покоя: «Неужели, она больше никогда не увидит свою бабушку?» Мороз пробегал по её коже каждый раз, когда она смотрела на гроб. Затем женщина отошла к окну, тщательно стирая слёзы.
Тут среди гостей появился сам Николай Васильевич, с виду неё особо опечаленный смертью матери. А хотя, почему он должен был сходить с ума по этому поводу, если и так было известно, что Екатерина Дмитриевна не протянула бы и недели? Он прекрасно знал и понимал это. Не каждый человек способен осознать смерть своей любимой матери, которой едва минуло шестьдесят восемь лет. Но Николай Васильевич же не боялся смерти, которая, придя ночью за Екатериной Дмитриевной, слегка зацепила его своей косой, заставив схватиться за больное сердце.
Николай Васильевич сейчас явно был отвлечен какой-то другой мыслью. Его тёмно-коричневый костюм подчеркивал скованные, будто намеренно сдерживаемые движения, свойственные человеку, думающему только о чем-то важном. Белая рубашка почти сливалась с бледным лицом, изрезанным морщинами, уголки плоских губ были опущены, как и подобало серьезному человеку, карие глаза спокойно смотрели из-под немного опущенных век на окружающих, словно оценивая каждого присутствующего.
В зал, следом за графом, вошла молодая девушка в чёрном шёлковом платье, корсаж которого вплотную прилегал к талии, идеально повторяя изгибы её тела. Короткий тёмный корсет, украшенный ажурным кружевом серого цвета, замечательно контрастировал с высоким чёрным кружевным воротником с вырезом на груди в виде капли.
Стоило ей только войти, как взгляды всех присутствующих были мгновенно обращены на неё. Оттенок смущения коснулся её очаровательного личика: ярко-зеленые глаза как-то по-особенному заблестели, пухленькие алые губки растянулись в едва заметной очаровательной улыбке, аккуратные щечки покрылись лёгким румянцем.
Вниманием не обделил её и Лагардов, доселе сосредоточившийся на своих мыслях. Он впервые поднял голову и с интересом взглянул на юную особу. Сердце его забилось сильнее, мысли мгновенно перепутались. Он смотрел на девушку, тщетно стараясь вспомнить, где прежде мог видеть её. Александр Леонидович чувствовал, что прежде встречал её, ощущал что-то близкое в присутствии очаровательного создания. Взгляд мужчины скоро пробегал, не упуская ни малейшей детали её образа. Особо его заинтриговал цвет волос девушки, невероятно яркий, огненно-рыжий. За всю жизнь ему не доводилось встречать таких прекрасных особ.
Или почти не доводилось?
Вскоре незнакомка, идущая под руку с графом, приблизилась к Анастасии Николаевне. Лагардов начал замечать, как какое-то чувство медленно подступило к его горлу, начав мучительно душить. Это ощущение напоминало нечто иное. Ревность? А могли ли он ревновать эту девушку, если даже не знал, кто она, кем была графу и зачем присутствовала на похоронах Екатерины Дмитриевны? Конечно же, нет. Но Лагардов считал своей обязанностью узнать, что же за очаровательное создание сопровождало пятидесятилетнего графа. Вскоре Николай Васильевич оставил свою спутницу и исчез среди гостей.
Александр Леонидович, движимый каким-то странным порывом, решил вмешаться в разговор супруги и юной особы. Когда он приблизился к ним, до него долетел отрывок из их беседы, а точнее – имя Анна. Его словно поразило молнией: мужчина тут же остановился, замерев на месте, голова закружилась, сердце забилось в бешеном ритме, но внешне он не выдал этого. Лагардов просто смотрел на девушку, постепенно узнавая в ней призрака из прошлого. В его памяти сразу возродились события шестилетней давности.
Шесть лет назад Александр Леонидович пожелал свататься к Анастасии Усуровой. В тот день на улице стояла достаточно тёплая погода, лёгкий майский ветер пробегал по листве деревьев, по водной глади озерца и разбивался о сухой песок, опаленный солнцем. В саду ласково пели соловьи, чей голос украшал поистине невинную беседу Лагардова и Анастасии Николаевны, сидевших на скамейке возле высокого фонтана.
Мужчина, приободренный согласием графа Усурова на брак, воодушевленно беседовал с девушкой, надеясь хоть чем-то заинтересовать её. Его черный редингот из тонкой ткани никак не гармонировал ни с яркой зеленью деревьев и кустов пышных аллей, ни со светлыми розами на клумбах. Чёрный цвет даже не смотрелся рядом с бледно-розовым платьем Анастасии. Тем не менее, это не мешало Лагардову, подобно поэту, признаваться в любви. А хотя, для чего он делал это? Ведь в тридцать три года он занимал не последнее место при дворе и был завидным женихом. Зачем же тогда ему было нужно все это, если Усуров, исходя из личной выгоды, все равно выдаст за него замуж свою старшую дочь?
Скорее всего, ему нравилось наблюдать, как Анастасия Николаевна в полном смущении опускала глаза и старалась сдержать лучезарную улыбку, дарившую ему надежду. Лагардов был рад видеть эту милую картину: девушка, чьи светлые волосы, заплетенные в косы, слегка задевал ветер, вертела в своих руках короткую болотного цвета ленточку, боясь взглянуть на него.
– Я готов поклясться, дорогая моя, что не встречал столь прекрасной леди, как вы! – бархатный голос мужчины разносился по всему саду, околдовывая и лаская слух.
– Могу ли я верить, что все сказанное вами – правда? – исподлобья, с недоверием, посмотрела на него Усурова.
– Я лишь хочу верить, что моя любовь – не мрачная тоска, не безнадежное увлечение, и даже не мечта, возрожденная вновь, а чувство, достойное ответа и уважения… – он замолчал на несколько секунд, притянув её руку и поцеловав нежную кожу. – Вот видите, что вы со мной сотворили, мадемуазель! Я уже стихами заговорил.
Она одарила его самой очаровательной улыбкой, позволив приобнять за хрупкую талию и подсесть ближе. Лагардов воспользовался этим, и уже в следующее мгновение он сидел рядом с ней, его нос слегка касался её светлых волос, а губы – мочки уха. Анастасия Николаевна иногда чувствовала его дыхание на своей шее, вздрагивая каждый раз и забавляя этим мужчину.
– Я прошу вас, милая моя, хотя бы позвольте мне верить в то, что я любим вами, сердце любого человека должно верить! – шептал Александр Леонидович ей на ухо.
В этот момент среди аллей появилась двенадцатилетняя девчонка в бледно-желтом платьице. Она бежала навстречу чему-то: её ярко-рыжие косы, украшенные белыми лентами, подпрыгивали в такт каждому движению, ручки были согнуты в локтях и постоянно перемещались вперед-назад, а ножки, обутые в желтые туфельки, быстро ступали на землю.
Девочка подбежала к Лагардову и запыхавшимся голосом произнесла:
– Александр Леонидович, папа просит вас подняться к нему в кабинет…
Мужчина вздохнул, бросил на Анастасию Николаевну полный безысходности взгляд и поднялся с лавочки, подойдя к девчонке.
– Спасибо, Анечка, – он поцеловал её в лоб, – беги, передай Николаю Васильевичу, что я сейчас приду…
Аня кивнула, побежала в сторону дома и тут же скрылась из виду.
Сейчас Лагардов вспомнил эту девчонку, ту самую милую малышку, похожую на рыженького чертенка. Теперь, спустя шесть лет, пред ним предстала совсем другая младшая дочка Усурова, теперь это была рыжая демоница, отравляющая его разум одной непристойной, сладострастной мыслью.
А ведь бабушка умерла за неделю до восемнадцатилетия Анны. Странное совпадение…
– Здравствуйте, Александр Леонидович! – воскликнула девушка, заметив его.
Мужчина тревожно взглянул на неё, словно из-за этого Анастасия Николаевна могла уличить его в измене. Но, очевидно, забыв об этом, тут же приблизился к ним, позволив себе приобнять супругу, внимательно смотревшую на сестру. Анастасии Николаевне явно не нравилось возвращение Анны из Франции спустя шесть лет. Она до сих пор не понимала, почему младшая сестра согласилась уехать к тётушке, с которой виделась всего пару раз в жизни. Госпожа Лагардова осуждающие смотрела на неё, скорее всего, из-за довольно соблазнительного платья, каковое она сама бы вряд ли надела, будучи даже незамужней дамой.
– Я сейчас вернусь… – сказала женщина и направилась в сторону графа Усурова.
Анна и Александр Леонидович остались стоять рядом и с явным смелым интересом смотреть друг на друга. Лагардов тщетно пытался понять, почему же его так сильно привлекала девушка, что именно в ней околдовывало его. Увы, он не мог объяснить это, его непреодолимо тянуло к младшей дочери графа. Мужчина продолжал изучать черты её лица. Идеальные! Такими они казались ему.
– Мне вас очень не хватало…
Её голос, ставший со временем нежнее, отрезвил Александра Леонидовича. Он начал вдумываться в смысл каждого слова из произнесенной ею фразы. Он не мог поверить, что именно ей, именно его не хватало. Кто бы мог подумать, что одна такая фраза была способна породить в его разуме массу догадок и предположений насчёт причины сего признания. Лагардов желал, чтобы Анна сказала это не из вежливости, а из явного чувства к нему.
– Мне тоже, мадемуазель, вас очень… очень не хватало. – Он не заметил, как его взгляд пал на тихо вздымающуюся грудь девушки.
– Надеюсь, мы сможем ещё встретиться и поговорить наедине? – она ласково коснулась его руки, нервно сжимавшей перчатки.
– Да… Разумеется. – Он не сводил с неё глаз. В какой-то момент Лагардов заметил, что пауза затянулась. – Скажите, мадемуазель, как давно вы вернулись в Санкт-Петербург?
– Сравнительно недавно, недели две назад. В ноябре мне пришло письмо от отца с просьбой вернуться в Россию. И вот я здесь. – Анна говорила с лёгким французским акцентом, чуть ли не мурлыча «р».
Что-то в этом отпечатке Франции завораживало мужчину. Правда, одновременно с этим он испытывал и некую досаду, будучи вынужденным признать, что от прежней рыжей девчонки, некогда бегающей по саду и ловящей бабочек, не осталось и следа. Но с другой стороны, именно в этой роковой французской бестии он видел нечто прекрасное, то, что должно было принадлежать только ему.
– Стало быть, вас известили заранее о тяжёлой болезни вашей бабушки… – Александр Леонидович пытался говорить с ней на отвлеченные темы, не желая искушать своё воображение.
– Да, увы, я застала её живой… То есть, я хочу сказать, что лучше бы не видела её смерти… Ох, что же я говорю! Прошу, не слушайте меня, дорогой мой…
Девушка растерянно пыталась объяснить Лагардову, что боялась видеть смерть близкого человека. Она не могла подобрать слов – то и дело, опуская глаза в пол, прикрывала замечательный ротик, произнося, по её же мнению, полный бред. Мужчина же прекрасно понимал робость юной особы, поэтому в следующее мгновение приблизился к ней почти вплотную и легонько приобнял. Анна опустила голову ему на грудь, как сделала шесть лет назад, желая поскорее успокоиться. Разницей было лишь то, что теперь подобные объятия не смотрелись так целомудренно, как прежде, теперь они отражали каплю того безумного разврата, окутавшего мысли статского советника.
– Все хорошо, – шептал ей на ухо Лагардов, обнимая и прижимая к себе, – успокойся, все пройдёт…
Осознавал ли он сам, что тогда происходило, точно нельзя сказать. Должно быть, Александр Леонидович не замечал или не желал замечать, как на них с любопытством смотрели все присутствующие. Он просто наслаждался этим мгновением, дарящим ему возможность прикоснуться к очаровательной девушке, уткнуться носом в её длинные волнистые ярко-рыжие волосы, распущенные и аккуратно уложенные. Мужчина мог слабо почувствовать приторно-сладкий аромат её духов, сводящий с ума.
Девушка, очевидно, добившись желаемого результата – нежного объятия со стороны статского советника, продолжила прижиматься к нему, касаясь щекой бархатной ткани его фрака.
– Александр Леонидович, – тихо приговорила она, немного отстранившись и взглянув ему прямо в глаза, – я хотела вам кое-что сказать.
– Я вас внимательно слушаю. – Лагардов, ухмыльнувшись, взял её за руку.
– Понимаете ли, мне нужна ваша помощь. Даже не знаю, как сказать… – она смотрела по сторонам, будто боялась, что их разговор кто-то услышит. – Мой папенька изволит выдать меня замуж через месяц за некоего князя Хаалицкого…
Только она произнесла эту фразу, мужчина тут же вздрогнул, словно через его тело пропустили ток, лицо его омрачило отражение бессильного возмущения. Он не мог в это поверить: ее, красавицу, вот-вот должны были выдать замуж! Самое ужасное в данном случае – то, что Лагардов начал считать её своей, не имея на это никаких причин и прав.
– За Хаалицкого, говорите…
Мужчина повторил эту фамилию, буквально скрепя зубами. Его губы сами произнесли эту фразу, вертевшуюся в его голове, подобно юле, доводя до внутренней паники. Статский советник посмотрел в глаза девушки, такие зелёные и яркие, как отражение сна ребёнка о прошедшем лете. Её взгляд, наполненный наивной мольбой, полным доверием и самое главное – надеждой, одним из самых важных элементов человеческих чувств, без которого невозможно вся наша жизнь.
– Да, за Хаалицкого! Александр Леонидович, вы, что же, его знаете? – Анна, как маленькая девочка, верящая в чудеса, смотрела на него.
– Увы, нет, но завтра же постараюсь узнать что-нибудь о нем.
Девушка, движимая порывом каких-то неведомых чувств, обняла Лагардова, аккуратно обхватив руками его шею и прошептав с истинным французским акцентом «Спасибо». Он не мог понять, за что она благодарила его, если ему еще ничего не было известно ни о Хаалицком, ни о его намерениях, касаемо брака.
Поцелуй в щеку, такой нежный, невесомый, показался ему ударом тока.
В этот момент к ним подошёл Усуров. Статский советник знал, что в присутствии графа не сможет спокойно разговаривать с Анной. Присутствие её отца вызывало у него больше тревоги, чем мысль о возможном свержении императора. Лагардов тут же направился к Анастасии Николаевне.
– Отец, как я понимаю, вы на это и рассчитывали? – спросила девушка, не скрывая явного возмущения. – Вы не желаете, чтобы я общалась с господином Лагардовым, так?
– Учитывая, как вы, дорогая моя, посматриваете на него и льнете к нему, подобно домашней кошке, я просто обязан препятствовать вам. – Граф холодно отнёсся к негодованию дочери. – Тем более ваша матушка будет крайне недовольна, узнав об этом.
– Но это же смешно! – несколько громче произнесла она, всплеснув руками.
– Тише, Анна, прошу тебя, тише! – прошипел Усуров, посмотрев на неё, как на сумасшедшую. – Давай поговорим об этом позже, я не хочу новых слухов.
– Как вам угодно! – Девушка поспешила уйти в свою комнату, при этом весьма заметно проведя рукой по спине стоявшего недалеко Лагардова.
Графа накрыла волна возмущения: его щеки покраснели, в глазах вспыхнул огонь осуждения и ненависти, а губы сжались в недовольстве. Если бы он мог, то затопал бы ногами, высказав этим своё негодование, но у него не было выбора; вокруг были люди, которым все происходящее могло показаться верхом распутства.
А что же стало с Александром Леонидовичем, мирно разговаривавшим с супругой? Он, ощутив прикосновение Анны, постарался сделать вид, что ничего не произошло, но, к несчастью, это заметила Анастасия Николаевна.
– Что это было? – непонимающе произнесла женщина, чувствуя, как в её разуме боролись два чувства: удивление и ревность. А с чего она ревновала мужа, когда ничего серьёзного не произошло. То, что сделала Анна, не могло означать только похоть, нет, девушка могла случайно прикоснуться к Лагардову.
Анастасия Николаевна приблизилась к мужу и, коснувшись губами его уха, произнесла:
– Что с вами, дорогой, вы побледнели?
– С чего вы взяли, Анастасия, что со мной что-то… – он проводил взглядом мелькнувший в дверях подол черного платья. – Со мной все хорошо…
– Я хочу немедленно вернуться домой! Слышите? – она перебила мужа, сжав его локоть так крепко, словно желая вонзить в него ногти. – Немедленно!
– Как пожелаете, любимая, как пожелаете…
Не дождавшись Усурова, который хотел еще о чем-то поговорить со старшей дочерью, семья Лагардовых начала собираться домой.
Глава 3 Семейство Усуровых
Стоит вернуться к Анне, вынужденной торопливо уйти в свою комнату. Она тут же кинулась к тумбочке с большим овальным зеркалом, забыв закрыть за собой дверь. Девушка достала из небольшого шкафчика кусочек белой ткани и разжала ладонь, в которой доселе прятала темно-коричневый короткий волос, незаметно украденный ею с фрака Лагардова. Довольная ангельская ухмылочка скользнула по ее губам. Глаза загорелись ослепительной радостью. Анна завернула в ткань тонкий волос и, услышав шаги за дверью, положила ее обратно в шкафчик. Затем она схватила расческу и начала спокойно перебирать вьющиеся рыжие пряди.
Дверь открылась и в комнату зашла Мария Романовна – мать девушки. Это была женщина сорока трех лет среднего роста и достаточно стройная. Было в ее лице что-то, привлекающее взгляд, несмотря на совершенно обычную внешность: светлые волосы, тронутые заметной сединой, светло-зеленые глаза, почти блеклые, впалые щеки и пухлые розовые губы. Казалось, это была совсем непримечательная женщина, но все равно какая-то частица то ли в ее взгляде, то ли в ее самовлюбленном нраве, притягивала внимание.
Девушка продолжала сидеть перед зеркалом, делая вид, что не замечает мать. Мария Романовна сделала пару шагов вперед, придерживая шуршащий подол темно-коричневого платья.
– Анна, – обратилась она к дочери, – ты с ума сошла?
– Ой, маменька! – повернувшись к ней лицом, произнесла девушка. – Извините, не заметила вас… Вы что-то хотели?
Мария Романовна иронично закатила глаза. Сейчас ее мысли застилало возмущение, а привычная манера спокойно разговаривать вообще куда-то исчезла. Она не знала, как говорить с дочерью, пару минут назад позволившей себе вольности, каковые не посмела бы сделать даже ее тетушка – сторонница свободных нравов.
– Думаешь, я не видела, что ты устроила в зале? – твердым голосом сказала женщина, едва сдерживая возмущенный крик.
Графиня Усурова схватила девушку за локоть, заставив подняться со стула и посмотреть ей прямо в глаза. Цепкие тощие пальцы крепко сжимали нежную девичью кожу, обещая оставить после себя синяки.
– Простите, но о чем именно вы говорите? – наигранно недоумевая, спросила Анна, щурясь от боли.
– О чем? – графиня Усурова перешла на крик. – О чем? Да как у тебя только хватает смелости и наглости притворяться, что ничего не произошло!
В этот момент дверь с тихим скрипом отворилась и на пороге появился высокий пожилой человек, опирающийся на лакированную дорогую трость со всей силой, которая только осталась в его дряхлых руках. Тот самый человек, чье участие в Даргинском походе наложило печать ненависти государя на семейство. Более того, ему все были обязаны долгими гонениями и сменой фамилии. Увы, из-за долгих презрений со стороны двора и обвинений в предательстве, Василий Иванович так поступил. Никто уже не мог вспомнить настоящую фамилию этого господина. Увидев мужчину, Мария Романовна тут же замолчала, отошла от девушки, недовольно вздохнула и более мягко обратилась к нему:
– Василий Иванович, что же вы делаете? Вам же нельзя расхаживать по дому после произошедшего… Побойтесь, еще совсем недавно за сердце хватались.
Старик печально улыбнулся, словно посмотрел в глаза вечности, затем гордо поднял голову и посмотрел на нее сверху так, что мурашки пробежали по ее спине. Графиня Усурова, очевидно, не осознав своей ошибки, надменно приподняла светлую тонкую бровь. Анна, наблюдавшая за этим немым противостоянием двух поколений, невольно начала вспоминать о сегодняшней встрече с Лагардовым, мечтательно смотря в белый потолок и подперев подбородок рукой. Она не могла забыть столь притягательный образ Александра Леонидовича, его светло-голубые глаза, таящие в своей глубине умиротворение, нос, имеющий особый шарм, блистательную улыбку, наполненную искренностью.
От размышлений ее отвлек хриплый голос мужчины:
– Я, Мария Романовна, не настолько стар и глуп, чтобы выслушивать нравоучения своей невестки, решившей ни с того ни с сего заняться воспитанием дочери.
– Как вам будет угодно, граф! – прорычала женщина, собираясь уже выйти из комнаты. – Я просто хотела, чтобы о нашей семье не говорили в свете всякие пошлости. И все же, я вынуждена вас попросить поговорить с ней. Может быть, вас она послушает.
Графиня ушла, оставив дедушку наедине с внучкой. Мужчина приблизился к Анне, ласково проведя рукой по ее щеке и заправив за ухо небрежно свисающий локон. Девушка прильнула губами к ладони старого графа, поцеловав ее и прошептав «Спасибо». Она устремила на него полный детской радости взгляд – как сильно он изменился за шесть лет: седые волосы, еще некогда серые, теперь окончательно побелели, серые глаза – выцвели, морщины, прежде слабо сковывавшие лицо, стали намного глубже и заметнее, лицо, не утратившее прежнего легкого загара, покрылись старческими пигментными пятнами. Он изменился… как и все остальные: как Александр Леонидович, как Анастасия, как ее мать и отец, как все прочие родственники, которых она так давно не видела. Правда, Василий Иванович не только значительно постарел и ослеп на правый глаз, но и потерял любимую супругу, что не могло не сказаться на его здоровье.
– Дедушка, прости, что тебя побеспокоили… – неуверенно произнесла Анна.
– Ничего, Анечка, ничего страшного. – Граф погладил ее по голове. – Лучше скажи мне, что у вас происходит.
– Все хорошо, дедушка.
Девушка замялась, она не знала, что еще сказать ему, дабы успокоить и доказать, что ничего страшного не случилось. Хотя, это она так считала… на самом же деле все гости уже начали обсуждать ее и Лагардова, постепенно распуская слухи об их романе.
– Аня, – Василий Иванович хитро прищурился и погрозил ей пальцем, – не обманывай меня! Если я ничего не вижу правым глазом, это еще не значит, что я полностью ослеп. У меня еще левый есть, и благодаря нему я все прекрасно замечаю.
– Но… – девушка хотела что-то возразить.
– Не перебивай. – Спокойно сказал граф. – Что это ты так к Александру Леонидовичу льнула? Не влюбилась ли?
– Что за вздор, дедушка? Нет… вовсе нет! – отойдя к окну, ответила Анна.
– Милая моя, – мужчина сел на стул возле зеркала, печально взглянув на свое отражение, – за семьдесят лет жизни я многое повидал, поверь, многое… И ты представить себе не можешь, что я уже научился предсказывать будущее нашей семьи. Ведь, если припомнить, то именно я пророчил брак твоей тетушки Татьяны Романовны, именно я предсказал ссору между моими сыновьями… И все было за много лет до этих событий.
– Дедушка, прошу, не сравнивай меня с ними.
Обиженно поджав губу, она даже не соизволила повернуться к нему, продолжив смотреть в окно, наслаждаясь чудесным зимним пейзажем. Как прекрасно было на улице! Зима царила везде, окутывая природу морозным дыханием. Деревья, еще не до конца сбросившие золотистую листву, были накрыты толстыми слоями снега, напоминавшими белые шубки, земля, которая должна была излучать тепло, была спрятана под светлым хрустящим ковром. Холодный ветер безжалостно цеплялся к чете Лагардовых, садящихся в карету, особо задевая подол платья Анастасии Николаевны.
Как только Анна заметила их, тут же переменилась: уставший от «допросов» взгляд снова воспылал огнем интереса, а сердце заколотилось в груди. Она сделала еще шаг, прижавшись к холодному окну, с утра покрывшемуся легкими узорами.
Василий Иванович это видел и прекрасно понимал, что могло вызвать у нее это неожиданное и необдуманное действие, этот порыв. Он знал, если бы окно было открыто, то Анна сразу бы, не сомневаясь ни на секунду, прыгнула. К счастью, этого не произошло.
– А я и не сравниваю. – Граф подошел к окну, снисходительно взглянув на опечаленную девушку.
– Почему так несправедлива жизнь? – вдруг спросила она, опустив голову на плечо дедушки.
– Потому что, родная моя, это жизнь, и в ней не бывает справедливости.
Она уткнулась носом в пиджак мужчины, содрогаясь от беззвучных рыданий и… слабости? Да, слабости, граничащей с беспомощностью. Лагардов был женат на ее сестре, и Анна ничего не могла сделать с этим. Даже если бы солнце упало в море, и земля разверзлась в пламени, судьба не преподнесла бы ей ни малейшего шанса, способного породить одно из самых сильных чувств в мире – надежду. Нет, этого не произошло бы никогда! От осознания этого, Анне хотелось сходить с ума; битья в безумной истерике, царапать стены, ломая ногти до жуткой боли, кусать губы в кровь, и молиться… Ей оставалось только молиться. Но кому? Бог бы не услышал этих молитв, ибо не позволил бы разрушить счастливую семью. Значит, просьбы девушки мог услышать только Люцифер. О, если бы она только могла продать душу дьяволу за одну возможность коснуться губ Александра Леонидовича своими, прижаться к нему и не отпускать хотя бы день… хотя бы час… хотя бы минуту…
– Анечка, – отвлек ее граф, – послушай меня, старого дурака. Я знаю, что ты любишь его, я вижу это. Я – не твои родители, склонные замечать во всем разврат! Послушай, в этом нет ничего преступного. Хочешь – люби! Но, умоляю тебя, будь благоразумна.
– Обещаю, дедушка…
Вечером, после похорон, когда дневной свет иссяк, уступив власть очаровательному мраку ночи, ведущей за собой вечных спутников – серебряный серп луны, освещающий искрящийся снег, и алмазные звезды, усыпающие темно-синее небо, уподобляя его короне царицы, все семейство Усуровых собралось в зале. Явились все, кроме Анны, решившей остаться в своей спальне.
За широким столом сидел Николай Васильевич, нервно постукивающий пальцами по лакированной поверхности. Рядом, сложив руки на его плечах, стояла Мария Романовна, постоянно смотрящая на сестру – Ольга Романовну Марисову. К слову сказать, она была старше графини Усуровой на три года, двенадцать лет жила в Париже вместе с мужем – генералом Фоливе, после смерти которого осталась совсем одна. Ольга Романовна была очень похожа на сестру: такие же глаза, нос, губы… Только цвет волос был более темный, немного пепельный, не искаженный сединой. Да и характер у Марисовой был намного спокойнее, чем у ее сестры. Правда, при этом, за долгие годы она сумела заработать репутацию весьма вольнодумной женщины. Сейчас же она сидела в кресле и, подперев голову, внимательно смотрела на пляску огня в камине. Искры пламени отражались в ее блестящем темно-сером платье, соответствующем последнему писку парижской моды.
На диване уставший от всей дневной суеты сидел Василий Иванович, облегченно запрокинув голову назад. Он прекрасно понимал, для чего его старший сын решил собрать всех, какой разговор предстояло пережить ему.
В зал вошел младший сын Василия Ивановича – Михаил Васильевич, уже года четыре как являющийся вдовцом. Светлые волосы младшего Усурова в полумраке вечера казались намного темнее, чем были на самом деле, светло-желтые глаза с зеленым отливом блестели в свете каминного огня, бледное лицо выражало лишь одно – недоумение… он не понимал, по какому поводу его брат решил собрать всех.
Недовольно поправив рукав темного пиджака, мужчина сел за стол, рядом с Николаем Васильевичем.
– Что заставило вас, дорогой брат, отвлечь нас от обыденных дел?
– У вас были дела? – надменно спросил Николай Васильевич. – Небось, опять вы, любезный Михаил Васильевич, засиживались перед своими дурацкими книжками по… медицине. Так кажется?
– Не все ли вам равно? – мужчина окинул брата бессмысленно-философским взглядом, намекнув на свое интеллектуальное превосходство. – Вам бы стоило прочесть хоть одну книгу о науке, хоть немного поинтересоваться будущим!
– Так вы видите будущее в неясных предположениях ученых, этих высокомерных зазнаек, каковым сами отчасти являетесь? – злобно произнес Николай Васильевич.
– Я вижу будущее, в первую очередь, в бесконечных возможностях человека открывать что-то новое, интересное! – вспылил Михаил Васильевич, заметно повысив голос. – Вам бы тоже не помешало изучить что-то новое о воспитании детей… Быть может, тогда Анна и не позволяла бы себе подобные вольности, если бы вы правильно воспитали ее!
– А что вас не устраивает в ее воспитании? – вмешалась Ольга Романовна, недовольно вскочив с кресла.
– Слишком уж она дерзко ведет себя в обществе. – Пояснил Михаил Васильевич. – Эти ее действия… эта походка, приковывающая взгляд к, скажем так, не самой приличной части силуэта… этот самоуверенный тон, скрытый под ангельским голосом… эти ее слишком откровенные наряды… – он замолчал, на какой-то момент всем показалось, что в его высказываниях таилась симпатия или даже… некое одобрение поведения девушки.
– Вы считаете это преступлением? – смеясь, спросила Ольга Романовна.
– А чем же еще? – послышался голос вошедшей в зал Натальи Михайловны Кезетовой.
Это была женщина двадцати пяти лет высокая до безумия тощая, настолько, что невооруженным глазом можно было разглядеть кости, буквально торчащие из слабых рук, выпирающие вены на шее и запястьях, впалые щеки, выструганный нос, большие круглые карие глаза и тонкие изогнутые брови. Можно было подумать, что под ее темно-зеленым платьем не было ничего, кроме кожи и костей. Будучи дочерью Михаила Васильевича, она не особо была на него похожа, скорее на покойную мать, которой была обязана своим телосложением. Редкие ее светло-русые волосы небрежно торчали из сложной прически, добавляя образу женщины некую растрепанность. Для матери четверых детей она выглядела слишком строгой, слишком злой.
