Читать книгу: «Былицы», страница 4
Кирики и Улиты летом
В воскресенье 22 июня в один из пятидесятых годов я был в урочище «Кирика и Улиты» с отцом и его сослуживцами. Эти военные люди вспоминали прошедшую войну, свои пути-дороги, и говорили о погибших.
Потом началась «неофициальная часть» – потребление «крепкого, крепленого и слегка разбавленного».
А я в это время бродил вокруг и изучал окрестности. Неожиданно обнаружил пруд близ полуразрушенной церкви. В этой церкви, как потом узнал, венчался Сергей Есенин с Зинаидой Райх.
В пруду, мелковатом и мутном, бултыхались местные ребята. Я их пожалел – в нашей реке купаться много лучше.
В ручье со странным названием Шограш обнаружил много новых, до сих мною не виданных животных.
Самым ярким впечатлением был, пожалуй, «конский волос» – волосатик. Его необычный внешний вид и способ передвижения вызывали оторопь.
Легенды о последствиях встречи с ним предвещали что-то пострашнее, чем от любых других животных. Естественно, хотелось что-то узнать о нем.
Похоже, что давно во мне просыпался интерес к изучению разной живности, а причиной оказывались эти необычные встречи.
Свобода, овеянная ветром
Ве́лик – это мечта любого мальчишки в те далекие времена. Возможно потому, что езда на нем – на велосипеде – притягивала нас необычными ощущениями скорости и манящим чувством свободы!
Однако новый велосипед был довольно дорог, и считай, недоступен для многих семей. А там, где кормилец пал смертью храбрых, люди просто отчаянно нуждались. Пожалуй, самыми обездоленными оказывались семьи, где мужчина не погиб на фронте, а пропал без вести. Им государство не помогало, да еще и ставило на них клеймо отверженных.
Кроме того, после войны времена были еще и голодные, а многие товары отсутствовали и считались дефицитом, в том числе и велосипеды. Но особенно долго в дефиците оставались деньги.
Не знаю, где отец приобрел дамский трофейный велосипед (тогда уже говорили «достал»), но почти целый год ушел на то, чтобы приспособить советские шины и камеры к его колесам немного большего размера.
Другой проблемой стало седло. Его взрослая высота не позволяла мне «нормально» ездить на велосипеде – ноги не доставали до педалей. А покататься очень хотелось.
Кстати, на взрослом мужском велосипеде любой парнишка все-таки умудрялся покататься. Позднее, я тоже научился такому искусству. Для этого надо сильно изогнуться, чтобы просунуть одну ногу сквозь раму, и затем вставать на педали и их крутить. В таком скрюченном положении далеко не уедешь, но час-другой кататься можно.
Чтобы «русифицировать» трофейный велосипед, отец проявил народную смекалку: разрубив корд на советских шинах, подогнал их размер под немецкие колеса.
Кроме того, он заказал знакомому сварщику металлическую основу седла, прикрепляющегося непосредственно к раме нашего дамского велосипеда. Почти два года, пока не подрос, я ездил на этом седле. А потом и сестра Ира им пользовалась.
Однако мне предстояло сначала научиться ездить на велике, что было делом непростым. Мы это знали и ждали, когда закончится «модернизация», чтобы наконец освоить это искусство.
И вот, однажды летним вечером мы пошли учиться езде на нашей усовершенствованной машине. Направились мы на бульвар, идущий вдоль будущего стадиона пединститута. Народу там почти не бывает, и больших жертв не предвиделось.
Отец посадил меня на велосипед и, как полагается, проинструктировал, как следует на нем ехать – в какую сторону падаешь, туда и руль поворачивай и прочее.
Я кивал, но, возможно, от возбуждения мало что запоминал. Посадили меня на велик, и пустили в путь-дорогу. Отец придерживал машину, чтобы я не грохнулся сразу. А я взял, да и поехал, да так, что отец отстал – скорость-то у меня все-таки побольше, чем у бегуна. Хорошо, что он объяснил, как надо тормозить.
Остановился я в конце бульвара. Смотрю, а родитель бежит ко мне с большим изумлением на лице. Подбежал и спрашивает: «Что же ты не сказал, что умеешь ездить на велосипеде?»
А я: «Да не знал я, что умею».
Отец: «Так не бывает – сразу на велосипеде никто не может ехать – надо хоть немного, но поучиться. Это умение, как и обучение плаванию, дается после многих попыток и долгих упражнений».
Потом начали других мальчишек обучать, и между тем, установили, откуда взялось мое умение. Вспомнили, что года три или четыре назад мы ездили в Ленинград к тетушке Клаве. Тогда с большим трудом разыскали в продаже самокаты.
Помню, что в магазин, что на Кондратьевском проспекте, мы добирались на трамвае, а на обратном пути шли пешком, я в это время учился ездить на самокате. Мои родители с тетушкой Клавой шли не торопясь неподалеку, и о чем-то говорили, глядя на следы войны. Я тогда запомнил металлический забор какого-то завода, весь пробитый осколками.
В течение полутора-двух часов я осваивал самокат, и уже при подходе к дому тети Клавы, что на Гагаринской улице, неплохо на нем ехал. Видимо, тогда и научился этому умению. А потом за два года довел езду до совершенства.
Короче говоря, тогда, сам того не зная, научился держать равновесие, а потом перенес это умение с самоката на велосипед.
Наш каток
Парк вагоноремонтного завода – это бывший архиерейский сад. В двадцатых годах, теперь уже прошлого века, он был передан заводу как сад или парк отдыха трудящихся. Каким был он до революции можно только догадываться, там росло много старых деревьев, имелись пруды и горки – это остатки городского вала. До наших дней они украшают его.
После «национализации и борьбы с опиумом для народа» обустройством сада на добровольных началах занимались многие из активных заводчан.
Кое-что из оборудования, вплоть до аттракционов, смастерили на родном заводе. В саду работали разнообразные секции и кружки. Братья Свешниковы – Николай, Георгий и Борис – также приложили руку к освоению и созданию любимого детища.
Есть фотографии тех лет, на них видны павильоны и спортивные сооружения, существовавшие довольно долго. На прудах сада играли в русский хоккей. К сожалению, теперь забытый вид спорта. Устраивали состязания по конькобежному спорту. Кумиром конькобежцев был земляк – Конька (Константин) Кудрявцев.
Мы не задумывались о том, насколько счастливее многих оказывались из-за близости к саду. Там, целыми днями играли, гуляли и даже образовывались. Так с пятидесятых годов в саду работал летний пионерский лагерь.
Думаю, что студенты пединститута или училища там проходили свою практику. Я с удовольствием наблюдал за тем, как они рисуют на пленэре, а также прислушивался к преподавателям, ведущим экскурсии по зоологии и ботанике.
Летом в наши окна доносились звуки духового оркестра с танцплощадки. Спустя несколько лет, после появления электронных усилителей, музыка зазвучала много громче. Звуки же духового оркестра, почему-то не раздражали нас, невольных слушателей. То ли репертуар был получше, то ли сила звука слабовата.
Танцы привлекали нас, еще малышей, своей таинственностью, присущей взрослой жизни. Не знаю, сколько лет нам было, всего скорее, года четыре или чуть меньше, то есть в войну или в год ее начала. Однажды вечером мы с Таней В. – моей двоюродной сестрой и соседкой – собрались «на татуни» (на танцы). Ушли мы из дома под вечерок, и направились в парк. Там контролеры на входе, естественно, нас завернули. Мы возвратились домой и потребовали от родителей, чтобы по совету контролеров «намазали» нас дУхами, а то, видите ли, иначе не пустят на танцы!
Духами нас помазали, и постепенно отговорили от похода на танцплощадку. Но затем старшие вечерами за нами приглядывали – вдруг опять потянет поскорее повзрослеть.
Летом еще одно удовольствие мы получали от близости к саду или парку, кто, как хотел, так и называл его. В воскресенье утром, с 10 часов, в летнем кинотеатре проводили утренний сеанс – утренник – для детей. Ходили почти постоянно, иногда даже без билетов удавалось проникнуть – мы знали тайные ходы. А днем и вечером по праздникам детей пускали, опять же, без билетов на концерты. Не ахти, какие были артисты, но все равно они несли зрителям, да и нам тоже, радость.
Зимой сад также привлекал. Там сооружали ледяные горки и каток. Позднее каток стал значительным явлением нашей жизни. В городе, мне кажется, в те времена было всего два настоящих катка – на стадионе «Динамо» и у нас в саду. И в каждом и них складывались два независимых, и очень непохожих мира. В том и другом царили свои законы и правила.
На «Динамо» все казалось более сложным и значительным, если можно так сказать про яркие события, – знакомства, соперничество, любовь и ревность.
А у нас на катке все те же явления и чувства выглядели проще и милее. Может, это ощущение возникало из-за меньших размеров катка. Не только сам каток, но и раздевалка, в смысле, гардероб, буфет и помещение для обогрева (совсем забыл, как оно называлось, что-то вроде теплушки) – все было небольшим и, может быть, поэтому казалось более уютным. Катки всегда довольно ярко освещались, разноцветные лампочки гирлянд, создавая ощущение праздника и почти новогоднего настроения.
На чем только не катались в те годы! Далеко не все имели коньки с ботинками. Большая часть юных «конькобежцев» каталась на коньках, привязанных к валенкам. Малыши пытались освоить катание на коньках, даже катаясь на одном коньке. Зато таких «конькобежцев» становилось в два раза больше – каждому доставалось по коньку.
Трудно перечислить все разнообразие «моделей» коньков: снегурки, экзотические – «нурмис», «английский „спорт“» и еще какие-то вовсе неизвестные. Наиболее часто встречались хоккейные коньки – русские, а потом появились «канадки», у немногих имелись фигурные и беговые. Другими словами, катались на любых имевшихся коньках, лишь бы они ехали.
Часто катались парами – это очень хороший способ юношам и девушкам пообщаться и познакомиться.
Почти все старались соблюдать правила движения – кататься по кругу против часовой стрелки. Правда, этот порядок нарушали мальчишки, играющие в салочки или в «сыщики-разбойники».
Вообще-то игр на льду существовало великое множество, и поэтому время на катке летело очень быстро. Довольно часто катались «паровозиком» – цепочкой конькобежцев, держащихся друг за друга Коварство «паровозика» крылось в том, что при повороте последние в цепочке разгонялись так сильно, что вылетали за пределы катка – в громадные белоснежные сугробы.
Большое удовольствие от катания на катке доставляла музыка. Конечно, это была популярная или эстрадная музыка. Но часто звучали совершенно новые песни, и, что интересно, прорывалась музыка «на костях» – зарубежная эстрада, записанная на рентгеновской пленке. Иногда проигрывали Лещенко и песни некоторых запрещенных и полузапрещенных авторов.
Ощущение праздника придавала и красота окружающих деревьев, особенно в мороз, когда они покрыты инеем, да еще и подсвечены цветными лампочками.
В сильные морозы, когда каток все-таки работал (иногда, правда, и закрывался, если сильно морозило), то можно было увидеть интересное явление – световые столбы над каждой лампочкой. Почему-то хотелось заглянуть в этот световой коридор, стоя под лампой. Если рукой ее заслонить, то открывались какие-то загадочные дали и выси.
Видимо, что-то тянуло нас куда-то, куда мы и сами не знали, но чувствовали, что там есть какая-то тайна.
Неурочный бой часов
Родиться первого апреля – это уже, считай, судьба. Она невольно заставляет каждый день рождения проводить в шутках, розыгрышах и подначках.
Вначале подшучивание получалось незатейливым, и в чем-то предсказуемым. Например, подсовывали дружку конфету – обманку, но вместо нее, заворачивали кусочек хлеба. Поймите меня правильно, ведь время-то было довольно суровое, а хорошие конфеты считались большой редкостью, да и мы еще были малы.
Потом пошли подарки со спрятанными елочными хлопушками. Например, мне дарили книгу. упакованную в коробку, открывающуюся сбоку. Когда я открывал упаковку и вытягивал книгу, то почти сразу «срабатывала» елочная хлопушка (точнее, ее взрывающаяся начинка) – довольно громко и всегда неожиданно. Все были довольны, когда я чуть было не выпускал книжку из рук.
А сколько раз подарок, к примеру, авторучка, был запрятан в десяток коробок, помещенных одна в другую. Коварство дарителей удавалось предугадать по тому, как они настойчиво просили посмотреть презент. Я, по правде сказать, старался угадать, в чем скрыта хитрость или коварство шутки, но не всегда это удавалось. Но все равно шутке и смеху радовались все.
Постепенно мы взрослели, и друзья мои стали заменять дары «с секретами» словесными розыгрышами. Начинались эти шутки с банальных: «у тебя спина белая», до смешных телеграмм и писем, всегда украшающими праздник, как хорошая приправа к фирменному блюду.
Но я уж никак не ожидал, что даже домашние вещи подхватят эту эстафету. Так в день, когда мне исполнилось шестнадцать лет, мы тоже готовились к приходу гостей – моих родных, соседей и школьных друзей.
Помню, что я устанавливал стол и расставлял стулья вокруг него. Когда в очередной раз вошел в комнату, то висящие там стенные часы вдруг начали отбивать время. Но вместо двух или трех ожидаемых ударов наши часы немного «сошли с ума», и продолжали отбивать и отбивать часы без остановки. Я почему-то стал считать эти удары (правда, не с начала), и когда насчитал больше полусотни их, мелькнула мысль – а не кукушкой ли работают часы.
Всего прозвучало около сотни ударов – на большее не хватило завода пружины. Но я и этим был доволен. Неплохо бы пожить так долго – лишь бы хватило здоровья.
Зато теперь у меня появилась цель и даже подспудное желание осуществить то, что «накуковали» часы!
Так шутка домашних часов обернулась почти недосягаемым пределом жизни. Но раз уж случилось это пожелание, то мне до седых волос приходится иронично относиться к жизненным вывертам. И почти в каждом из них искать грани смешного, и получать удовольствие от таких находок.
Вкусный хлеб
Для многих остается загадкой, почему некоторые детские впечатления о каких-либо вкусах и запахах недолго остаются в памяти. А объяснение лежит на поверхности – это образы недолгого нашего удовольствия, или даже счастья. которые хранит мозг.
Удивительно, но о таком свойстве памяти знали еще древнеегипетские жрецы. Они с самого раннего детства будущему наследнику трона давали понюхать особые сочетания запахов, именно в те моменты, когда ребенок совершал какие-то новые важные действия. То есть, когда малыш впервые сделал первые шаги, научился плавать или ездить на лошади, но даже первая добыча на охоте, и тем более, первая влюбленность – закреплялись в памяти каким-то неповторимым сочетанием запахов.
Возникает вопрос – а зачем это надо? Так вот, жрецы знали, что когда наследник станет фараоном, а потом состарится, то ему в моменты хандры и печали можно будет дать понюхать какую-нибудь «композицию запахов, связанную с яркими переживаниями детства.
Этот прием в последующем много раз возвращал владыку в хорошее настроение. А это немало!
Жаль только, что мы позабыли о таких удивительных свойствах памяти, и лишь изредка она сама об этом напоминает.
Вот о таких далеких впечатлениях детства и пойдет речь. В те нелегкие времена, чтобы купить что-нибудь вкусное и стоящее, всегда приходилось прилагать усилия – искать, где и что «выбросили» (в смысле, пустили в продажу).
Но этого мало – надо было еще суметь занять и сохранить очередь, иногда словчить и купить чего-либо не на одного, а на двоих (чаше с другом), и много других премудростей следовало знать мне и моим сверстникам.
Так, даже простой черный хлеб приходилось добывать, обегая окрестные магазины. Лучшие из них размещались, почему-то около начальства, – в больших кирпичных домах.
Ближе всего от нас располагались два таких высоких кирпичных дома. Один – самый ближний – назывался «под аптекой»: в нем сначала размещалась аптека, а уж потом, после войны. сделали магазин. Дом всю войну стоял недостроенным наполовину. Предназначался он для начальства – обкомовских работников. Там, в квартире школьного друга – Вити С. – я впервые увидел ванну, душ и прочие чудеса сантехники.
Другим примечательным домом была «сорокашка» – сорока двух квартирный дом для железнодорожного начальствующего состава. В его первом этаже размещался ОРСовский магазин.
ОРС – это отдел рабочего снабжения. Конечно, к обеспечению пролетариата этот магазин не имел никакого отношения. Там продавали обычные товары, но вот перечень их, или ассортимент, как называют его торгаши, был другим – более широким. Поэтому там удавалось «достать» то, что не купить в других магазинах.
Объяснялось это псевдоизобилие именно ОРСовской природой. Потому что ее магазины, разбросанные по отдаленным станциям железных дорог, часто оставались единственным источником всего необходимого для жизни людей, оторванных от цивилизации.
Поэтому только в «сорокашке» удавалось купить дефицит. Так, там продавались иногда китайские фонарики. И это не те бумажные фонарики, что в праздники запускают и до сих пор. Китайскими мы называли первые электрические фонарики с круглыми батарейками. Там же встречалась тоже китайская зубная паста – такая вкусная, что хотелось чистить зубы без всякого внутреннего усилия воли.
Может быть, главная привлекательность «сорокашки», ради которой каждый день туда стекались покупатели, – это продажа необыкновенно вкусного ржаного хлеба.
Я туда ходил примерно через день. Большой буханки нам хватало на два дня. Почему хлеб в «сорокашке» так отличался от всех других, можно было только догадываться.
Всего скорее, эти крупные хлебы выпекались по особому рецепту, а потом их нарезали и делали сухари. Возможно, они входили в сухой паек в армии, их же включали в комплекты НЗ, которые забрасывали, например, партизанам или геологам. Остальная часть буханок, похоже, поступала в продажу, как обычный хлеб.
Если мне удавалось его купить, то выдержать соблазн, чтобы не отковырнуть кусочек горбушки, становилось невозможным. Краюху такого хлеба, смоченную подсолнечным маслом и чуть присыпанную солью, можно было смаковать почти полчаса. Это считалось самым настоящим пиршеством, и забыть его невозможно.
Так вот сочетание вкуса и запаха хорошего ржаного хлеба и подсолнечного масла каждый раз и вызывают в памяти эти приятные воспоминания, хоть я и не фараон.
Как я чуть было не утоп
На реке под Соборной горкой каждое лето строили купальню, или «купалку», как мы ее называли. Там имелась «ванна» с плавательными дорожками. Стояла вышка для прыжков в воду с площадок на высоте в три и пять метров. Кроме того, всегда сооружался «лягушатник» – тоже наше название, – где малышня, не умеющая плавать, могла порезвиться. Настоящих купальщиков, да и малышей, особенно в жару и под вечер набиралось много.
В самом раннем детстве мы еще застали при «купалке» раздевалку, типа гардероб. Она казалась уютной, возможно, из-за цветных стекол в больших окнах. Мы забирались в нее погреться в особо холодные дни.
Хотя, казалось бы, зачем в холод купаться? Однако вологжане холода не боялись никогда. Я уже упоминал, что конец учебы в начальных классах приходился на девятнадцатое мая. То есть с двадцатого мая начинались летние каникулы.
А раз летние каникулы начались, то и лето считалось наступившим, поэтому в этот день мы дружно шли купаться. Вода обычно еще холодная, иногда просто ледяная, – ведь еще не спало весеннее половодье.
Кстати, «купалку» в мае еще только начинали ладить, но купались мы и без нее – ныряли с плотов, что считалось занятием опасным, но очень увлекательным.
Так вот, согреться после купания удавалось только у костерка или между бревен, которые только что вытащили из разобранных плотов. Мы забирались в любые углубления между бревен, чтобы укрыться от пронизывающего весеннего ветерка, но если светило солнышко, то этого уже достаточно.
На «купалке» в жару собиралось столько народу, что боны – дощатые плавающие настилы – погружались частично в воду. Помню, что я был в один из таких жарких погожих дней в «лягушатнике», потому что еще не умел плавать. Учился я держаться на воде, как и все, с помощью наволочки от подушки. Ее можно легко наполнить воздухом, при этом объем его можно менять в соответствии со своим весом и умением плавать.
В тот раз я уже накупался и собирался идти в раздевалку погреться. Пробираясь между купальщиками, вдруг увидел, что одному из мальчишек повезло – он оглушил крупную густеру, ударив проволочным прутом по воде.
В то время таких «рыбаков» почему-то встречалось много. В чем заключался резон таким способом добывать десятки, а может быть сотни мальков, до сих пор не понимаю. Но эта оглушенная рыбина показалась мне большой, да еще и азарт рыбака прибавлял прыти. Короче, взмахнул я наволочкой, наполнил воздухом, да и сиганул за рыбой в воду.
А там не оказалось дна! Наволочку из рук вырвало – я же к такому повороту событий не был готов. В рот полилась вода, сквозь желтовато-зеленую воду я видел солнце, но выбраться на воздух, на солнце не удавалось. Я изо всех сил колотил по воде руками, но мог лишь изредка выныривать и жадно хватать ртом воздух.
На мостках вокруг стояли зеваки, и никто не бросался мне на помощь! До сих пор не понимаю почему.
Случайно я повернулся спиной к берегу, и вдруг несколько раз коснулся дна ногами при более глубоких погружениях. Этого, возможно, было достаточно, чтобы отталкиваться от дна и выныривать из враждебной воды.
И так, временами глубоко погружаясь до дна, нелепо двигаясь почему-то спиной к берегу, я едва выкарабкался из воды.
Потрясение случившимся оказалось так велико, что я с полчаса стоял, а потом еще и сидел, уставившись в одну точку. Во мне боролись ужас и радость. Я радовался тому, что ЖИВ, что сейчас сижу и греюсь на солнышке, а ведь мог бы УТОНУТЬ и лежать там, в пучине!
После этого события твердо решил научиться плавать, но удалось это только на следующий год. Когда же научился плыть по-собачьи, и родители убедились в этом, мне они стали говорить, шутя, конечно: «Утонешь – домой не приходи».
