Читать книгу: «Закономерзости бессознательного», страница 5

Промахи пациентов и аналитика

В процессе аналитической работы приходится сталкиваться с тем, что пациенты совершают различного рода ошибочные действия, которые вызывают у них недоумение. Практика показывает, что эти действия часто тесно связаны с психоаналитической ситуацией, переносом на аналитика различного рода чувств, вызванных в процессе анализа переживаниями пациента и тем материалом, который является непосредственным предметом обсуждения на аналитической сессии.

На одной из сессий молодой мужчина рассказал, что, возвращаясь от меня в прошлый раз, совершил непонятное для него ошибочное действие. Он ехал на машине на деловую встречу, должен был сделать левый поворот, но почему-то свернул направо, в результате чего пришлось срочно перестраиваться, чтобы не опоздать на встречу. Подобная оплошность воспринималась им как случайность, которая должна была послужить уроком того, что при вождении машины надо быть предельно внимательным. Хотя он и испытал досаду на свой промах, тем не менее вся эта история была воспринята им в качестве недоразумения. Он не мог найти объяснений своему ошибочному действию, пока мы вместе не разобрали материал предшествующей сессии и те его переживания, которые он испытывал на то время.

Оказалось, что как раз до совершения им ошибочного действия я дал не очень-то приятную для него интерпретацию его взаимоотношений с женой. Суть этой интерпретации сводилась к тому, что жену давно раздражало поведение мужа, в соответствии с которым он, не осознавая того, на протяжении нескольких лет по любому поводу стремился продемонстрировать перед ней свою правоту. Пациент не придавал значения тому обстоятельству, что его жизненная стратегия в семье, когда он всегда прав, может вызывать внутренний протест у жены. Пожалуй, впервые он задумался над этим и вроде бы принял предложенную мной интерпретацию его поведения. Однако, несмотря на свое согласие с подобной интерпретацией, чувствовалось, что в глубине души пациент не хотел бы расставаться со своим прежним поведением. Раздвоенное состояние дало о себе знать в форме ошибочного действия, когда после сессии, находясь за рулем автомобиля, он свернул направо вместо того, чтобы сделать левый поворот. Само ошибочное действие явилось показателем того, что пациент лишь внешне принял предложенную ему интерпретацию его правоты как нарушающего фактора семейной жизни. Но внутри самого себя он не совершил никакого прорыва к переосмыслению собственного образа мышления и действия.

Проходившая у меня личный анализ женщина рассказала о своем ошибочном действии, которое она совершила накануне нашей очередной встречи. Она была в гостях, где весело провела время, хорошо отдохнула и немного подурачилась. Гости засиделись за полночь, и при расставании, волнуясь за свою подругу, хозяйка дома попросила ее позвонить, когда та приедет к себе. Благополучно добравшись до своего дома, в два часа ночи женщина стала звонить своей подруге. Она достала записную книжку, глядя в нее, набрала номер телефона подруги и, услышав голос, сообщила, что все в порядке. В ответ прозвучало: «Ты с ума сошла! Посмотри на часы! Уже третий час ночи!» Женщина хотела было сказать, что подруга сама попросила ее позвонить. Но вдруг поняла, что набрала неправильно номер телефона. Оказывается, она позвонила девушке, с которой познакомилась при выяснении родственных отношений и с которой на протяжении последнего времени поддерживала определенную связь.

Казалось бы, женщина случайно перепутала номера телефонов. Не составляет никакого труда найти объяснение подобной случайности. Во-первых, в гостях женщина выпила, и это могло сказаться на ошибочном звонке. Во-вторых, номера того и другого телефонов находились на одной странице ее записной книжки, и, учитывая факт легкого опьянения, нетрудно объяснить, почему произошла подобная ошибка. Однако, изучая теорию и практику психоанализа, а также проходя личный анализ, женщина не удовлетворилась подобным объяснением и вскоре нашла подлинные мотивы своего ошибочного действия.

Дело в том, что после печальных событий, связанных со смертью одного человека, она не испытывала потребности звонить той девушке, которую как бы по ошибке разбудила ночью. Хотя в ее семье высказывались упреки по этому поводу, тем не менее она не спешила со звонком. Но в состоянии несколько ослабленного контроля над собой, имея в глубине души противоречивые чувства, связанные с установившимися отношениями с девушкой, ее бессознательное проделало такую работу, в результате которой было совершено ошибочное действие. В процессе аналитической сессии она сама выявила мотивы данного ошибочного действия и поняла его смысл.

Наше бессознательное проделывает подчас такие удивительные «выкрутасы», что оно не только подводит нас к свершению различного рода ошибочных действий, но и ведет к поразительным творческим находкам. Я сам неоднократно убеждался в удивительной способности своего бессознательного легко и свободно осуществлять такую работу, которая дается с трудом и напряжением в том случае, когда подключается сознание. Причем в результате искусной работы бессознательного может возникнуть неожиданная для самого человека двусмысленность, граничащая одновременно с ошибочным действием и творческим созиданием.

Так, однажды к Дню Восьмого марта я писал поздравление коллеге, проходящей у меня личный анализ. Поскольку чаще всего я предпочитаю делать это в поэтической форме, то и в тот раз на поздравительной открытке были написаны мною от руки стихи, которые представляли собой несколько четверостиший. Не буду приводить их полностью, поскольку суть не в самих стихах, а в том, какую шутку сыграло со мной бессознательное. Начало поздравления звучало так:

 
За окном стучится весна,
Манит снова запах лесной.
Если, Люба, тебе не до сна,
Я тебя поздравляю с весной!
 

Я поздравил проходившую личный анализ коллегу с весенним праздником и передал ей открытку. Каково же было мое удивление, когда на следующей сессии она мне сказала: «Значит, я, по-вашему, змея?» Вначале я не мог ничего понять, так как ничего подобного ей не говорил. Но еще больше я удивился, когда она обратила мое внимание на начальные буквы каждой строки четверостишья, из которых, если читать их по вертикали, как раз и сложилось слово «змея». Одно время я увлекался написанием акростихов. Примерно год тому назад я подарил коллеге акростих, написанный по случаю одной праздничной даты. Видимо, это и послужило причиной того, что она смогла прочитать по вертикали то, что обычно не бросается в глаза.

Когда я сочинял поздравление с весной, то у меня и в мыслях не было прибегнуть к акростиху. Но бессознательное действительно сыграло со мной такую шутку, которая, в принципе, могла бы привести к далеко идущим последствиям. Можно себе представить, какую обиду могла бы затаить женщина на мужчину, который сравнивает ее со змеей! Причем он говорит это не вслух, а высказывает в завуалированной форме. Разумеется, змея может восприниматься в качестве символа мудрости, здоровья. Но чаще всего обыденные представления о змее вызывают ассоциации негативного характера, типа «подколодная змея». Аналитические отношения могут даже усугубить ситуацию, поскольку анализируемый человек раскрывает перед аналитиком свои тайны, доверяет ему и вдруг обнаруживает, что аналитик в душе считает его змеей. К счастью, ранее мы с коллегой проработали много различных вопросов, связанных с тайнами анализируемого, откровением, доверием друг к другу, и поэтому у нее не осталось какого-либо неприятного осадка по поводу обнаруженного слова «змея». Более того, как вскоре выяснилось, коллеге даже понравилось сравнение со змеей.

Но мне самому пришлось прибегнуть к самоанализу, чтобы убедиться в том, что ни на сознательном, ни на бессознательном уровне я не воспринимаю коллегу в качестве змеи. Мы вместе выявляли те или иные ее черты характера, склонности, привязанности, образ мышления и поведения. Мы вместе использовали разные метафоры для характеристики отдельных черт характера. Однако среди них не было ассоциаций со змеей. Да и у меня самого ни разу не возникало подобное сравнение. Правда, у коллеги были сновидения, в которых фигурировали змеи. Но это, на мой взгляд, не имело отношения к тому, что обнаружилось при написании стихов. Единственный, пожалуй, мотив такого непреднамеренного действия с моей стороны состоял в том, что мое бессознательное подготовило новое испытание для проверки на прочность наших с коллегой аналитических отношений. Дело в том, что некоторые ее друзья считали, что пора прекращать затянувшийся анализ, который давно вышел за рамки часов, отведенных на него обязательной учебной программой.

И можно только лишь поражаться тому, какие возможности таит в себе бессознательное, затягивающее человека в круговорот ошибочных действий и подвергающее его все новым и новым испытаниям.

Вспоминаю другой случай, не потребовавший глубокого анализа, поскольку мотив, лежащий в основе моего собственного промаха, был на поверхности. Я ожидал прихода пациентки. В назначенное для ее приема время раздался зуммер домофона. Подняв трубку и услышав голос пациентки, я автоматически сказал: «Пожалуйста» – и повесил трубку, не нажав на кнопку, дающую возможность открыть входную дверь и тем самым пропустить пациентку в дом. Уверенный в том, что пациентка уже поднимается на лифте, я поспешил в рабочий кабинет, чтобы выключить компьютер. В это время снова раздался зуммер домофона. Я вновь поднял трубку и услышал голос пациентки: «Извините, но что-то не сработало». Только тогда я понял, что бессознательно допустил именно такой промах, который впервые совершил в своей аналитической практике. Разумеется, у меня были и иные оплошности, которые становились предметом самоанализа. Но ни раньше, ни позднее в ответ на зуммер домофона мне не приходилось класть трубку таким образом, чтобы пациент не мог попасть в подъезд дома.

Пока пациентка поднималась ко мне на лифте, я осознал, что произошло. Дело в том, что в последние два месяца аналитическая работа с данной пациенткой не только не устраивала меня, но и казалась бессмысленной. Неоднократно я ловил себя на том, что она (в отличие от других пациентов) ни в эмоциональном, ни в интеллектуальном отношении мне неинтересна.

Бывают такие случаи, когда аналитик испытывает скуку от общения с пациентом. И хотя, как говорится, работа есть работа, тем не менее аналитик скорее отдаст предпочтение сложному, но интересному случаю, чем такому, который своей невыразительностью не затрагивает его. Это как раз и был тот случай, который не представлял для меня ни исследовательского, ни терапевтического интереса. Проблема, с которой пациентка обратилась ко мне, получила частичное разрешение.

Через две недели пациентка должна была покинуть Россию. Ее самочувствие не вызывало опасений. Мысленно я уже расстался с пациенткой. Поэтому не было ничего неожиданного и удивительного в том ошибочном действии, которое было совершено мною в данном конкретном случае. Другое дело, что этот промах заставил меня задуматься над своими собственными чувствами и мобилизовать внутренние силы для осуществления терапевтической работы.

Психоаналитический подход к ошибочным действиям основывается на исследовательской установке, согласно которой необходимо не столько описывать и классифицировать всевозможные промахи человека, сколько выявлять и анализировать их с точки зрения проявления борьбы и столкновений между внутрипсихическими силами и тенденциями. Тем самым психоанализ ориентируется не на статическое, а на динамическое понимание психических явлений.

Противоположные силы, стремления и тенденции настолько часто действуют в психике человека, что ошибочные действия становятся важной составной частью его жизни. И коль скоро (с точки зрения психоанализа) разнообразные ошибочные действия человека не случайны и, как правило, имеют вполне определенную мотивацию, то тем самым сужается сфера значимости случайности как таковой. То, что раньше приписывалось целиком и полностью случаю, теперь подлежит осмыслению под углом зрения бессознательных влечений и желаний человека.

В этом плане по-новому могут быть рассмотрены и те несчастные случаи, в основе которых лежит бессознательное стремление к самоповреждению и самоуничтожению. Другое дело, что в подавляющем большинстве подобные случаи воспринимаются окружающими людьми и самим пострадавшим как нечто неожиданное и не имеющее под собой никаких разумных оснований. На самом деле, наряду с сознательными самоубийствами существуют попытки бессознательного самоуничтожения, которые завершаются самоповреждением. При этом самоповреждение в качестве ошибочного действия оказывается не чем иным, как компромиссом между самоуничтожением и силами, поддерживающими жизнь человека.

Один из моих пациентов, мужчина тридцати двух лет, рассказал о несчастном случае, произошедшем с ним в первом классе. Бегая со своими сверстниками на улице, он упал, ударился об острый камень и сломал ногу. После этого ему пришлось долгое время лежать дома в гипсе, и только по прошествии нескольких месяцев он смог пойти снова в школу. Вспоминая этот инцидент, пациент рассказывал о том, какой заботливой была его мама в то время, как они с ней делали уроки, чтобы не отстать от других первоклашек, и каким он был счастливым, несмотря на все неудобства, связанные с гипсом и невозможностью самостоятельно передвигаться по квартире.

Создавалось впечатление, что пациент нисколько не жалел о том, что в детстве сломал ногу. Правда, он сетовал на ограничения, которые впоследствии дали знать о себе, поскольку ему долгое время не разрешали участвовать в подвижных играх со сверстниками и это наложило отпечаток на его общую физическую подготовку. Однако в его воспоминаниях об этом случае звучала некая теплота, связанная с заботой матери, и даже сожаление по поводу того, что позднее ему не уделялось достаточного внимания со стороны родителей, особенно со стороны матери, которая, будучи поглощенной своей работой, поздно приходила домой.

Когда я обратил внимание пациента на то, что он связывает перелом ноги со счастливыми днями своей жизни, то он решительно возразил против такой трактовки. Он говорил о боли, которую испытал во время несчастного случая. Вспомнил о тех неудобствах, которые были связаны с хождением в туалет. Но еще более решительно он отверг мое допущение, что его несчастный случай мог быть непредумышленным самоповреждением, компенсирующим его какое-то скрытое желание. Скажем, желание во что бы то ни стало удержать свою мать возле себя, иметь возможность постоянно общаться с ней и получать от нее необходимую ему ласку.

Время от времени я возвращался к рассмотрению тех событий жизни пациента, которые предшествовали несчастному случаю. Он довольно неохотно вспоминал различные эпизоды из своего детства. Но однажды он рассказал, что на самом деле не хотел идти в школу, а первые дни учебы воспринимались им отнюдь не в розовом свете. При этом пациент сам высказал соображение, что, возможно, перелом ноги был связан с его нежеланием посещать школу. Судя по тому, как он обсуждал этот вопрос, создавалось впечатление, что подобное объяснение несчастного случая его вполне устраивает. Я не настаивал на каком-то ином объяснении, сказав, что оно допустимо, но не исключает чего-то другого, о чем, возможно, он сам имеет представление.

Прошло два с половиной месяца, и однажды пациент сам заговорил вновь об этом несчастном случае. Он встретился со своей матерью, которая жила в другом городе, и расспросил о подробностях, связанных с детской травмой – переломом ноги. Она поведала ему о том, что очень переживала за него и испытывала чувство вины за тот несчастный случай.

Оказывается, за несколько дней до перелома ноги вечером в ее присутствии сын играл с котенком, бегал за ним по квартире и, несмотря на предупреждения матери не делать этого, никак не мог остановиться. Он настолько был возбужден, что при очередной попытке поймать котенка упал, задел ногой журнальный столик, на котором стояла хрустальная ваза, и разбил ее. Хрустальная ваза была памятным подарком для матери. Она чуть было не расплакалась, в гневе больно отшлепала сына, поставила его в угол и сказала, что он будет стоять там всю ночь. Потом через какое-то время мать успокоилась и вслух произнесла, что если сын не попросит прощения, то ему действительно придется стоять в углу до утра. История завершилась тем, что, так и не попросив прощения, мальчик уснул уже не стоя, а сидя в углу и матери пришлось переносить его на кровать. Несколько дней мать не разговаривала с сыном, который замкнулся в себе. А еще через несколько дней произошел несчастный случай – мальчик сломал ногу.

Пациент со слов матери пересказал эту историю, о которой имел смутное представление. Правда, он вспомнил, что вроде бы действительно совершил что-то плохое, но что именно – не помнил. Потом была какая-то обида на мать. И наконец, он вспомнил, что хотел умереть, чтобы мама и все знакомые плакали оттого, что его уже нет в живых. В свете этого произошедший с ним несчастный случай как раз и может быть воспринят в качестве бессознательного намерения к самоуничтожению, замещенного в конечном счете не менее бессознательным самоповреждением.

В результате подобного несчастного случая было убито сразу как бы два зайца. С одной стороны, мальчик вновь обрел любовь матери, причем даже в большей степени, чем это было раньше, поскольку ей пришлось взять отпуск по уходу за больным ребенком. С другой стороны, он избавился от необходимости ходить в школу, которая с первых дней ее посещения ему не понравилась.

С точки зрения психоаналитического понимания произошедший с мальчиком несчастный случай оказался закономерным результатом бессознательного желания смерти как наказания матери и искупления своей собственной вины перед ней. Интересно отметить то обстоятельство, что мальчик сломал именно ногу, а не руку (ведь во время бурной игры с котенком он ногой задел журнальный столик).

Это перекликается с историей, рассказанной Фрейдом на страницах работы «Психопатология обыденной жизни», согласно которой, выпрыгнув из экипажа, женщина сломала ногу, тем самым как бы искупая вину за легкомысленный танец, продемонстрированный ею накануне перед родственниками мужа и вызвавший у него крайне негативную реакцию.

Я бы не удивился, если бы оказалось, что пациент в детстве сломал именно ту ногу, которой он нечаянно во время падения на пол задел журнальный столик, в результате чего разбилась хрустальная ваза. Но пациент не помнил самого эпизода и поэтому не знал, какая нога повинна в том, что ваза разбилась, и его мать тоже ничего не могла сказать по этому поводу. Но, как показывает практика самоанализа и психоанализа, наше бессознательное столь искусно и ловко обращается с нами, что просто не перестаешь удивляться его виртуозной работе. Мое собственное бессознательное написание акростиха со змеей наглядный тому пример.

Использование ошибочных действий в художественной литературе

Образные примеры ошибочных действий находят свое отражение в художественной литературе. Выдающиеся писатели и поэты не раз пользовались таким приемом, когда в их произведениях герои совершают обмолвки, которые наглядно демонстрируют подлинные мотивы их мышления и поведения.

В своих работах Фрейд привел несколько примеров подобного рода. В частности, в «Психопатологии обыденной жизни» он сослался на «Валленштейна» Шиллера. В одном из разговоров между двумя действующими лицами этого произведения имела место обмолвка, когда Октавио хотел сказать, что нужно идти «к нему», к герцогу, но, в глубине души мечтая о дочери Валленштейна, оговорился и произнес «к ней». В «Лекциях по введению в психоанализ» Фрейд, ссылаясь на Отто Ранка, обнаружившего художественно мотивированную и технически блестяще использованную оговорку, привел пример из «Венецианского купца» Шекспира. Он воспроизвел сцену, когда Порция пыталась успокоить влюбленного Бассанио, которому предстояло осуществить выбор одного из трех ларцов. От этого выбора зависело, сможет ли Порция выйти за него замуж. Обращаясь к Бассанио и испытывая двойственность чувств, связанных с желанием подсказать ему нужный ларец и данной отцу клятвой не делать этого, Порция произносит:

 
Две половины у меня: одна
Вся Вам принадлежит; другая – Вам…
Мне – я сказать хотела; значит Вам же, —
Так Ваше все!..
 

Обращая внимание на то, как ловко Порция вышла из создавшегося вследствие ее же оговорки положения, Фрейд подчеркнул, что таким образом далекий от медицины мыслитель одним своим замечанием иногда может раскрыть смысл ошибочного действия и тем самым избавить нас от выслушивания разъяснений.

Приведу, на мой взгляд, замечательный пример ошибочных действий, содержащийся в художественной литературе. Я с удовольствием узнал о нем из небольшой работы, подготовленной одной из студенток Института психоанализа. Дело в том, что, читая курс по истории и теории психоанализа в данном институте, я предлагаю студентам написать работу по ошибочным действиям. Это является обязательным заданием для всех студентов, которые, как правило, приводят и анализируют свои собственные промахи. Для анализа ошибочных действий разрешается и рекомендуется пользоваться примерами, почерпнутыми из художественной литературы. Не так часто, но студенты действительно находят интересные литературные сюжеты, в которых писатели и поэты используют ошибочные действия в качестве иллюстрации психологии мышления и поведения героев своих произведений. Так, в одной из студенческих работ было обращено внимание на роман Диккенса «Холодный дом», в котором героиня Эстер в беседе со своей подругой, недавно вступившей в брак, вдруг говорит о ее муже: «Он, как всегда, такой противный… то есть такой милый».

Пример же, который представляется наиболее интересным, взят из рассказа Чехова «Дипломат». В нем с изящной иронией изображено то, как герой рассказа пытается выйти из трудного для себя положения и, не осознавая того, совершает одно за другим ошибочные действия.

В этом рассказе приводится диалог между двумя чиновниками. У одного из них, Кувалдина, умерла жена. Поскольку они не жили вместе, он не знал о ее смерти. Его знакомые решили сообщить ему об этом несчастье и возложили столь непростую миссию на его близкого друга Пискарева. При этом они дали ему наставление, чтобы он не сразу говорил своему другу о смерти жены, а осторожно и постепенно подготовил его к этому печальному известию. Пискарев отправляется к Кувалдину, и между ними происходит следующий разговор:

– …Здорово, голубчик!.. Шел, знаешь, мимо и думаю: а ведь здесь Миша служит! Дай зайду! Кстати же и тово… дельце есть…

– Посидите, Аристарх Иванович… Погодите… Я через четверть часика кончу, тогда и потолкуем…

– Пиши, пиши… Я только так, гуляючи… Два словечка скажу и – айда!.. Душно у вас здесь, а на улице чистый рай… Весна! Иду себе по бульвару, и так мне, знаешь ли, хорошо!.. Человек я независимый, вдовый… Куда хочу, туда и иду… Сам себе хозяин… Хорошо, если жена попадется не дьяволица, ну а ежели сатана в юбке? Взвоешь! Взять хоть тебя к примеру… Пока холост был, на человека похож был, а как женился на своей, и захирел, в меланхолию ударился… Осрамила она тебя на весь город… из дому прогнала…

– В нашем разрыве я виноват, а не она, – вздохнул Кувалдин.

– Оставь, пожалуйста! Знаю я ее! Злющая, своенравная, лукавая! Что ни слово, то жало ядовитое, что ни взгляд, то нож острый… А что, в ней, в покойнице, ехидства этого было, так и выразить невозможно!

– То есть как в покойнице? – сделал большие глаза Кувалдин.

– Да нешто я сказал: в покойнице? – спохватился Пискарев, краснея. – И вовсе я этого не говорил… Что ты, бог с тобой… Уже и побледнел!.. Не хмурься! Я ведь так только, по-стариковски… По мне, как знаешь… Хочешь – люби, хочешь – не люби… Акроме ехидства ты от нее ничего не видел. Бог с ней! Царство ей небесное, вечный покой…

– Послушайте, Аристарх Иванович… – побледнел Кувалдин. – Вы уже во второй раз проговариваетесь… Умерла она, что ли?

– То есть кто умерла? Никто не умирал, а только не любил я ее, покойницу… тьфу! То есть не покойницу, а ее… Аннушку-то твою…

– Да она умерла, что ли? Аристарх Иванович, не мучайте меня!..

– …Кто тебе сказал, что она померла!.. Поди, полюбуйся – живехонька! Когда заходил к ней, с теткой бранилась… Тут отец Матвей панихиду служит, а она на весь дом орет.

– Какую панихиду? Зачем ее служить?

– Панихиду-то? Да так… словно как бы вместо молебствия. То есть… никакой панихиды не было, а что-то такое… ничего не было…

Кувалдин тоже поднялся и нервно заходил около стола.

– Морочите вы меня… Почему же сразу не говорить? Умерла ведь?.. …Полминуты Кувалдин тупо глядел на Пискарева, потом страшно побледнел и, упавши в кресло, залился истерическим плачем…

– …Миша, да ты в своем уме!.. Ведь не умерла же еще! Кто тебе сказал, что она умерла? Напротив, доктора говорят, что есть еще надежда! Миша! А Миша! Говорю тебе, что не померла! Хочешь, вместе к ней съездим? Как раз и к панихиде поспеем… то есть, что я? Не к панихиде, а к обеду.

Весь этот юмористический рассказ Чехова построен на постоянных оговорках одного из действующих лиц. Именно эти оговорки придают рассказу юмористический характер, и читатель не воспринимает сообщение о смерти как драму и трагедию. Писатель использует литературный прием, благодаря которому оговорки не только смягчают известие о смерти близкого человека, но и превращают драму и трагедию в некое подобие комедии. Художественными средствами Чехов изящно и непринужденно продемонстрировал тонкую работу бессознательного.

Рассказ Чехова иллюстрирует, пожалуй, наилучшим образом мысль Фрейда о том, что ошибочные действия представляют собой своего рода компромиссы, которые свидетельствуют о частичных удачах и неудачах противостоящих друг другу намерений. Неприемлемое для сознания намерение подавляется, но это подавление далеко не всегда оказывается полным, в результате чего оно не может всецело проявиться, и в то же время оставаться таким, чтобы не дать знать о себе в какой-либо форме.

Фрейд считал, что «психоаналитическое объяснение промахов приводит к незаметному изменению образа мира, как бы малы ни были рассматриваемые явления». Возможно, это слишком сильно сказано, если иметь в виду образ природного и социального мира как такового. И мир, и его образ действительно изменяются под воздействием человеческой деятельности. И все же Фрейд имел в виду, скорее всего, то, что психоаналитическое объяснение ошибочных действий способствует переосмыслению взглядов на соотношение между причинностью и случайностью и, следовательно, изменению образа мира (с точки зрения сужения рамок действия случая). Но не вызывает сомнения, что психоаналитическое понимание ошибочных действий привело к изменению образа человека как исключительно сознательного существа. В этом состоит заслуга Фрейда, наглядно продемонстрировавшего возможности психоанализа при работе с эмпирическим материалом, включающим в себя реалии бессознательного психического.