Читать книгу: «Реверсия», страница 6
Ему показалось, он ослышался, но то же самое можно прочесть в ее глазах. Он долго страдал морально, и так легко нашлось решение в головке любимой женщины. Любимой… об этом надо подумать.
– А ты ничего! – Она вызывающе улыбнулась, на обоих натянула одеяло, крепко прижалась.
Кот с опасением подумал, не стал ли привыкать к энергичной молодой особе с интригующей манерой общения. Любви нет, как бы она не хотела услышать положительный ответ. Нравилась – это точно, но чтобы любить… Он ее не завоевывал, она сама пришла. Жила у него, когда хотела, развлекала своими сексуальными причудами, также самозабвенно отдавалась. Главное – он не мог ей доверить собственную жизнь, интуитивно чувствовал склонность к предательству. Настораживала легкость, с какой она поменяла бывшего мужа, отца ее двух сыновей, на скромного во всех отношениях мужчину. Расставания не получалось, но появилось душевное обновление.
– Как ты мог! – со слезами на глазах восклицает она утром, рассматривая свое тело. – И что ты со мной сделал!
IV
23 сентября. Утро.
Осенние катаклизмы не способствуют трудовой деятельности, и Степан Михайлович не торопится покидать постель, прислушивается к приглушенному разговору на кухне. Может, по причине бесконечных женских дискуссий, пустых по своей сути, накатились воспоминания не лучшего свойства.
Семь лет назад Вадеев впервые появился в поле зрения. В то время Алексин оставался на государственной службе, ходил на разнарядки, вел плановые расследования. Обычно ему доставались самые заурядные дела. Да и случай на туристической базе сначала показался банальным. Ревность, месть – вот частые объяснения подобных преступлений. Поначалу единственным свидетелем кровавой вакханалии являлся Вадеев. Позже в поле зрения попала Зуева, и события развернулись причудливым образом. Сам Алексин по уши увяз в тайну двоих, мимоходом способствовал отрицательной криминальной статистике. Позже разочаровался в деятельности официальных органов, стал частным детективом. И вновь появляется непотопляемая парочка.
Противно и стыдно сознавать свою невольную причастность к деятельности двух пройдох. Степан Михайлович в своих теоретических изысканиях вынужден всячески изворачиваться, чтобы только оправдаться в собственных глазах. Однако все построения выглядят неубедительными. Были преступления, а он являлся всего лишь наблюдателем развития событий, за молчаливое содействие получил от Вадеева вознаграждение. Черный чемоданчик хранится в могилке под полевыми цветами недалеко от сгоревшей Чертовки. Воспользоваться деньгами совесть не позволяет, пока есть свидетели его преступной халатности. Возможно, Зуева обратилась именно к нему, сознавая его зависимость и уязвимость, благодаря полученным деньгам. Своеобразный шантаж. И ничего у нее не получится, Алексин никогда не коснется денег, которых не заработал честным трудом.
Хуже того, он понимает, что всегда им симпатизировал. И подыгрывал? Не имеет права представитель Закона попадать под обаяние какой угодно зеленоглазой женщины, тем более – преступницы. А он попал под влияние? Роллан Быков не стеснялся признаваться в своей слабости перед талантливыми людьми. Слаб я! Ну и что!? – воскликнул великий артист в телепередаче. Вроде как само собой. Даже Людмила заметила ностальгический трепет Степана Михайловича при получении письма от Зуевой, но обернула все в шутку.
Чтобы не заклиниваться на самокопании, Алексин прыгнул с кровати, засеменил в ванную. Теперь каждый звук вызывает ассоциации из прошлого. Даже чихания и отплевывания крана напоминают чертыханья Клетчатого в лабиринтах Чертовки. Навязчивые образы мешают сосредоточиться на первостепенных делах, и раздраженный Степан Михайлович появляется на кухне как испытанном месте психологической разгрузки.
– Наверное, переспал, – скользнула взглядом по его лицу Людмила Николаевна.
Алексин отмахнулся, присел на край табуретки. Мирные хлопоты женщин и хлебный аромат блинов вытесняют неприятные воспоминания, и он позволяет себе улыбнуться. Жизнь представляется вполне благополучной.
– Только что размышлял об этих… как их…
– Ну и что?
– Не нравится мне все это… какая-то непреодолимая зависимость. Хочется жить светло, а мрак из прошлого портит настроение.
– Садись ближе к столу, и все пройдет.
Тая Гавриловна во всех дискуссиях сохраняет нейтралитет, но понимает состояние зятя. От нее ничто не ускользает в семейной жизни. Теперь хотела высказать свое мнение и ждала, когда выговорятся дети. Кажется, с поглощением блинов тема теряет свою остроту.
– Эх, ребятишки! – вздохнула она. – Как малые дети. Людям помочь надо. Намыкались бедные, вот и сейчас не знают, куда приткнуться… И душа за всех болит. Если бог прощает, нам ли гнушаться добрых дел.
Алексин переглянулся с Людмилой, быстрее заработал челюстями. Все-таки теща благотворно влияет на психику, легко расставляет акценты, вносит спокойствие в семейную жизнь. И он который раз подумал о своем состоявшемся счастье. Может быть, именно сочувствие криминальной парочке стимулирует его на поиски Вадеева. Вроде как покровительственный жест.
Только так подумал, и в сознании произошел перелом. Все показалось мелким и ненужным. Тысячи и тысячи людей ежедневно уходят из жизни, приходят новые, и все люди – букашки, мнящие себя единственными в своем роде. Делают друг другу пакости и требуют к себе особого внимания. Всюду во главе угла стоят деньги и материальная выгода, духовность является чуть ли не пережитком коммунистической идеологии. Ненавистные экономические законы вытекают из внутренней сущности высших чиновников, которые в погоне за властью и деньгами лишены нравственных принципов. И вся эта огромная бессовестная рать называется прогрессивной капиталистической системой, заложником которой является простой народ.
– Я вот подумал, должен быть бог. Пусть мы полностью не знаем его духовной сущности, но я уверен, добрые дела всегда беспроигрышны. Так что, мама Тая, вы правы – прощать надо. Конечно, в моей специфической работе случаются ошибки. Но не глупости.
– Странно ты заговорил, – прищурилась Люся. – Что это за витиеватость?
– А, сам не пойму. Всю жизнь пытаюсь обрести убеждения, но часто они рассыпаются, как пыль. Считал наших клиентов преступниками, потом они становятся жертвами, а чуть позже – талантливыми людьми. Теперь готов полюбить. – При последних словах саркастически усмехнулся.
– Даже так! – сверкнула глазами жена. – Может, Зуева и ребеночка тебе родит?
– Твоя ирония неуместна. Я думаю о высших силах. Иногда человек представляется бесполым существом – ходячей идеей, которая обретает подобающую ей внешнюю форму в соответствии с законами выживания. Глядя очень внимательно, изучая оболочку, мы можем догадываться о содержании, то есть проявлять проницательность. Так ведь неспроста появляются внешние наросты. Прежде всего, неоправданные амбиции. А заниженной самооценкой, или гипертрофированной скромностью, почему-то страдают действительно выдающиеся люди, их сразу и не распознаешь.
– Ты что-то говорил про соседку Вадеева… эту Мерзликину.
– Темная лошадка. Гложут ее какие-то воспоминания, хотя на скелет не похожа. Холеная мясистая телка. Вывела меня из себя. Бывает же идея незавершенной, вроде пчелиных сот с пустыми ячейками. Природа пытается их заполнить, а сами ячейки противодействуют. Бабонька всего боится. Замкнулась в себе и выглядит непробиваемой. Не удивлюсь, если отравила Вадеева, а ночью закопала где-нибудь под деревом, ха-ха…
– Но ты ничего не выяснил! – запальчиво перебила Люся.
– Прямо-таки! Разведал обстановку. Был счастлив удалиться. Из-за Мерзликиной квартира казалась переполненной людьми, ступить было некуда.
– Становишься мистиком.
– Может быть. – Алексин поежился, вспомнив ажурные трусики. – И постоянное присутствие кота. Эту идею точно внушила Зуева.
– Теперь понимаю твою симпатию к Вадееву. Вы оба занимаетесь чертовщиной. Догадываюсь, почему он не возвращается домой.
– Очень возможно, это Зуева не понимала его, пыталась сделать приземленным человечком с толстым кошельком, пусть даже ворованным.
– Тебя, конечно, заело.
– Ага. Поэтому не могу их забыть, хотя очень стремлюсь. Кажется, жизнь станет светлее. Также понял, как люди сходят с ума. Втемяшится какая-нибудь ересь и гложет мозг. Ведь живут люди нормально, еженощно занимаются любовью, систематически посещают рабочее место, растят своих оболтусов. И я готов иногда пострелять в защиту только своего очага. Но это же убожество!
Степан Михайлович сильно разгорячился. То, что угнетало в последнее время, выплеснулось внезапно и все сразу. Это хороший признак. Пусть выговорится. И Людмила уже не перебивала, механически кивала головой.
– А множество людей работает на унитаз. – Он небрежно махнул рукой в сторону окна, продолжил упавшим голосом: – Меня такой мир отталкивает как и чуждое сознание. Да бог с ними! У каждого своя религия. Вижу, не возражаешь. И правильно! Любую религию надо уважать, тогда чужая психология легче познается. Я сам стараюсь. Это путь к пониманию преступника или еще какого-нибудь гражданина. Моя профессия, как высокая колокольня – вижу все человеческие болячки.
– В общем и целом я поняла. Из служителя Фемиды ты превратился в обычного романтика.
– Вот как! – Алексин указательным пальцем потер висок. – Моя работа стала для меня своеобразным пространством для игры в психологию.
– Бедненький, – смягчилась Люся, – все-то тебе кажется. А люди живут своей обычной жизнью, и нет им до тебя дела. Может, мне подключиться? Попытаюсь разговорить Мерзликину. Наверняка что-нибудь знает.
– Иди. – Он развел руки. – Мне как-то все равно. Я полез в дебри женской психологии и увяз в самых нелепых предположениях. А теперь за работу!
Полдень.
В окно офиса, сквозь ближайший кустарник, просачивается неяркое солнце, роняет подвижные блики на более чем скромную меблировку. В оживленно трепещущий интерьер гармонично вписывается энергичная жестикуляция Людмилы Николаевны.
– С сегодняшнего дня ты будешь настоящим боссом. У тебя есть секретарша – миловидная женщина, которая влюблена в тебя по уши, ловит каждое твое слово и готова пожертвовать собой ради общего дела, хотя сама толком не понимает предмета деятельности.
– Вот как, не понимает. А наша общая клиентка? – Степан Михайлович осторожно коснулся лепестков гвоздики, стоящей в стеклянной вазочке на письменном столе, на мгновение оцепенел. – Они что, живые?
– Конечно! Сегодня день особенный. Наконец-то фирма «Алекс» материализовалась, имеет полный штат сотрудников… с нормальной сексуальной ориентацией.
Он не обратил внимания на язвительную интонацию, самодовольно забарабанил пальцами по столу. Ему вдруг стало уютно в широком, изрядно потертом, кресле, приятно от созерцания окружающей атмосферы надежности и солидности предприятия. И все благодаря Люсе с ее неуемной энергией. Не укладывается в голове, как она одна могла за короткий срок навести порядок в офисе: наклеить обои под мрамор, выскоблить замызганные дощатые полы, очистить заляпанную мебель.
– У меня возникла шальная мысль… даже не знаю, как выразить. – Он перестал стучать пальцами, взял остро оточенный карандаш, коснулся чистого листа бумаги, но тут же поймал ее взгляд, выразительный, направленный в сторону соседней комнаты. Похоже, шальные мысли имели для нее одну направленность. – Давай на работе будем думать о деле. Когда я смотрю на твою активность, то забываю о препятствиях на пути к любой цели, а при твоих намеках нахожу лишь нашу профессиональную несостоятельность.
Она хотела возразить, уже и воздух набрала для пространного пояснения, но звякнул телефон. Степан Михайлович мертвой хваткой вцепился в трубку. Каждый звонок может означать работу, возможно – прибыльную, но с первых слов собеседника его взгляд потускнел. Когда клал трубку, то обнаружил перед собой чашечку дымящегося кофе. Даже не разобравшись в фантастичности появления бодрящего напитка, смело хлебнул, обжегся и удивленно взглянул на Людмилу Николаевну. Та смущенно потупилась, умело изображая благовоспитанную школьницу.
– Я считаю, любой настоящий босс может рассчитывать на чашечку хорошего кофе, – проворковала она, предусмотрительно сдвигая деловые бумаги.
– Все, я ухожу! – в сердцах выкрикнул Алексин, чувствуя расслабляющее влияние новой сотрудницы. Он схватил со спинки кресла плащ, метнулся к выходу. В спешке на лестнице ударился о балку, чертыхнулся, вспомнил о телефонном разговоре. – Пригласили в прокуратуру по прошлым незаконченным делам, но сначала зайду к Мерзликиной. Сдается мне, она продуманно выглядит бестолковой. Как говорится, с дурочки спрос маленький, но именно ее присутствие определяет отношения в коммунальной квартире. Интуиция подсказывает, с ней не все чисто. Ты сама убедишься.
Людмила Николаевна какое-то время прислушивается к удаляющемуся шороху листвы под ногами мужа, потом оживляется – вытирает со стола пятна кофе, убирает посуду, наконец опускается в кресло. Ее удручает чрезмерно бережное отношение к ней Степана. Если так дальше пойдет, то о реализации своих способностей придется забыть. Он сознательно ограничивает поле ее деятельности деловыми бумагами и приборкой в подвале, будто и не было событий, связанных с Чертовкой. Пусть обманывается, она еще покажет! Иначе пропадет стимул драить полы. Придя к успокоительному выводу, Людмила Николаевна подобрала под себя ноги, пригрелась и задремала.
Легкое движение воздуха касается ее лица, ароматом духов кружит голову, вызывает щекотливо-приятные ощущения. Она хочет рассмеяться, но лишь улыбается и не спешит открывать глаза. Инстинктивно протягивает руки, касается пышных волос, скользит к нежной шее, опускается по гибкой спине. Невозможно поверить в реальность осязания, и она порывисто сжимает объятия. С удивлением открывает глаза, и голубое небо сливается с зеленью морских волн.
– Я ждала тебя, – придыхающимся голосом произносит она.
– Теперь мы всегда будем вместе, – в ответ шепчет Люба, трогательно склоняя голову на плечо Людмилы Николаевны. – Нам не придется расставаться.
– Конечно! – смеется Люся. – Мы не настолько глупы, чтобы обманывать самих себя, и в сыске можем дать фору многим профессионалам.
– Ты уже придумала, как поступить с мужем?
Кажется, они стали единым существом и не ищут слов для пояснений. Мимолетные мысли об Алексине и Вадееве возникают как о нечто преходящем, совсем незначительном факте. А еще есть неземные отношения, потому что женщины другие создания – понимают и любят друг друга. Всегда любили. И не теряли головы.
– Мы должны вернуть твоего Валеру! – обретает твердость духа Людмила Николаевна.
– Да? И будем вместе, ха-ха…
– Любонька! – Глаза Людмилы округляются. – У нас должно быть решение, как совместить семейные отношения, работу и эту… взаимную симпатию. Найдется Вадеев, а что потом? Степа не поймет.
– О! У меня большие способности, нерастраченные силы. Буду у вас еще одной штатной единицей. Не вечно же на базаре торговать.
– Ха-ха, ты меня рассмешила. Может, занять место Степана, а его уволить? А что дальше? – Людмила становится серьезной. – Ведь он мой муж, его не обойти.
– Видишь ли, я не ревнивая.
– Ты не… с ума сошла!
– Ну да! Что надо мне, ему не отнять. От тебя тоже не убудет.
Потрясенная таким самообладанием, Людмила поднимает глаза, а Любы нет. Заснула, и привиделось невесть что? Кажется, она очнулась после дурного сна. Дурного!? Людмила Николаевна закрыла лицо руками, судорожно разрыдалась, но быстро успокоилась. Возникшая в подсознании сцена представляется как бы со стороны, кажется надуманной, теряет свою актуальность.
Естественно заработал мыслительный процесс. Зачем столько возни вокруг Вадеева, что за этим кроется, не связано ли с деньгами. Как известно, Арнольд Карлович – немец, что убит в магазине, вручил ему около пяти миллионов баксов, один миллион из которых перепал Степану в качестве вознаграждения. Если учесть женскую меркантильность, то вариант с деньгами выглядит самым вероятным. Возможные детали надо выяснять на месте. Идти к Мерзликиной? Если к ней просочилась информация о деньгах, то неприятностей не избежать. Или уже случилась беда.
Она быстро умылась, слегка подкрасилась, накинула плащ и… призадумалась. На всякий случай оставила на столе записку: Сегодня не жди, ушла по работе. Пусть привыкает к ее инициативе. Представила недовольную гримасу Степана и все-таки, решительно тряхнув головой, направляется к выходу, удачно минует опасную балку, надежно запирает за собой двери.
– Опять вы! – не ответила на здрасте Мерзликина. – Да что же это делается, никакого покоя!
Степан Михайлович готов к противостоянию, поэтому игнорирует подчеркнутую неприязнь, невозмутимо протискивается мимо нее в квартиру.
– Вы напрасно сокрушаетесь. Судьба вашего соседа поважнее личных недомоганий.
– Ничего не знаю. Был, да сплыл.
Дверь ее комнаты приоткрылась, высунулась небритая скуластая физиономия с короткой модной стрижкой, вслед выпрыгнул и сам обладатель несвежей внешности и трусов в цветочках. Крепкий парень, но пониже Мрзликиной.
– Чего тебе надо здесь!? – заорал он. – Хочешь в очко сыграть?
Конечно, обыкновенный благовоспитанный гражданин может смутиться при неожиданном, ничем не объяснимом, хамстве, но не Алексин. Он просто подошел, пристально посмотрел в глаза нагловатого парня и мягко произнес:
– Ты бы шел отсыпаться, шелудивый пес. Позже я займусь тобой, можешь не сомневаться.
Парень мгновенно сник, повернулся на сто восемьдесят, скрылся за дверью, а Степан Михайлович прошел на кухню, где Мерзликина выпускала изо рта дымные колечки, бездумно глядя в окно. Похоже, ее не беспокоила тревожная обстановка в квартире, а наоборот являлась важной и необходимой составляющей полноценной жизни.
– Кто этот парень?
– Вам какое дело!
– Из квартиры пропал человек, все являются важными свидетелями или потенциальными преступниками.
– Трахальщик! – почти выкрикнула она.
– С твоими соседями общается?
– Чего пристали?
– Ну!
– Наверно, выпивали вместе…
Разговор не получался. Сказывалось присутствие ее приятеля, но в иной ситуации, свободной от ревнивого и хамоватого свидетеля, она поделится информацией.
– Зайду в другой раз, – примирительно понизил голос Степан Михайлович и направился к выходу.
Ничего, ты у меня попляшешь! – мысленно пообещал он, удаляясь от подъезда, понимая, что нащупал нечто важное, и его, опытного ищейку, уже ничто не остановит. Трахальщик не избежит пристального изучения.
Он с удовольствием покидает Мерзликину с ее загадочной психологией и нагловатым парнем. Лес темный в их отношениях, или перед ним разыграли фрагмент продуманного спектакля. В пылу возникшего раздражения Степан Михайлович не замечает у подъезда фигуры Людмилы, провожающей его насмешливым взглядом. Она не пытается повторять неудачный опыт Степана Михайловича, но терпеливо обзванивает соседние квартиры. Отовсюду получает похвальные отзывы относительно единственной в подъезде коммунальной квартиры. Веселятся каждый день, но драк нет. Хорошо веселятся.
V
Между плотными шторами пробиваются первые лучики рассвета, воздух наполняется звуками всеобщего пробуждения. Наступает время, когда добропорядочные горожане совершают утренние пробежки, принимают освежающий душ, настраиваются на трудовой день. Существуют понятные, заложенные природой, биоритмы, но после неумеренного поглощения водки, кофе и сигарет Мерзликина вовсе не засыпала. В ее расстроенном сознании происходит невообразимая мешанина из фрагментов примечательных событий, происшедших в разное время, но обязательно с участием Кота. Каким-то образом он оказывает влияние на ее психику, его появление или исчезновение определяет настроение окружающих людей, распространяется на волков (в ее размышлениях сожитель выпал из цивилизованного общества). И сейчас она не слышит его присутствия, но чувствует: Кот пришел, находится рядом.
– Как он надоел! – бормочет Волк, томясь у нее под боком. – Не знаю, чего ожидать. У-у, прибью интеллигента!
Выходит, все в квартире посходили с ума, головы заняты исключительно малопонятным соседом. Даже Волк опасается его скрытности, ждет словесной поддержки. Но что сказать… Вот и вчера ночью услышала шорох у дверей, вышла в коридор, и что-то мягкое свалилось ей на шею. Она дико закричала, бросилась назад. Утром обнаружила на полу мокрую тряпку. И все равно сопутствуют кошачьи ассоциации.
Ей невдомек, что Павел Семенович надрезал бельевую веревку. Так, проходил мимо, посмотрел мутным взглядом на тряпичный балаган и сходил за бритвой. Когда услышал истошный вопль, удовлетворенно хмыкнул, натянул сползающее одеяло.
– Он тебе не мешает, – наконец произносит Мерзликина.
– Еще как мешает, и я поговорю с ним по-мужски, – раздумчиво бурчит Волк.
– Хм, поговори, – участливо поддерживает она.
В последнее время ее угнетает присутствие рядом живого бревна, даже его сексуальные потуги не вызывают ответных чувств. Есть рядом чужой человек, пытается распространить на нее власть. Да куда там! Волк и сам понимает, что его значение в ее глазах далеко не лучшее. Он для нее балласт. А сегодня?.. Пришла с работы поздно, вроде как на собрании была. А, сука!
– Где ты была!? – взревел он, резко садясь в постели.
– Сдурел, что ли? – пискнула она и зарылась в подушку.
Он бесцеремонно повернул ее лицом к себе и залепил оплеуху, не сильно так – одной тяжестью ладони. Не увидел должной реакции, наклонился, всмотрелся в ее глаза. В ответ – равнодушие. Она совсем не воспринимает его присутствия.
– Ты с кем сегодня трахалась!? – заорал он и повторил пощечину более сильно.
– Отстань, придурок! – взвизгнула Мерзликина, вмиг слетая с кровати.
Она набросила халат и засеменила к соседу Паше. Сначала дернула дверь, а потом настойчиво забарабанила.
– Павел Семенович, ты спишь!?
– Сплю я, сплю, – не на шутку встревожился Узколобов. – Я сплю, милая. Ты уж не трожь меня, а.
Мерзликина и сама толком не понимает, чего добивается. Наверное, инстинктивно ищет морального подкрепления. Не достигнув цели, возвращается в комнату, одевается и быстро покидает квартиру. Волк выглянул из-под одеяла, а ее нет. Что ж, в последнее время она становится непредсказуемой, откровенность является подарком. Только жесткие меры могут изменить разрушительную для него систему. Он скрипнул кроватью и, как был в трусах, зашлепал к Узколобову. Дернул ручку и сразу же, без паузы, обрушил кулак на хлипкую дверь.
– Ты не спишь? Пойдем, опохмелимся!
Даже при малой доле воображения можно представить, до какой степени был потрясен старый пьяница, боялся ошибиться в добрых намерениях Волка. Еще меньше верил в божью милость. Вскорости звякнули пружины, щелкнул дверной замок, и вот он, как есть – в полный рост, с землистым лицом и давно нечесаной шевелюрой. И надтреснутый голос:
– Сейчас, дорогой, только сполосну морду.
Через час они мирно сидели в комнате Мерзликиной. Еще оставалась не тронутая бутылка, но Павел Семенович вконец раскис – неучтиво пускал слюни, в которых, как искорки в пруду, высвечивались слова безмерной любви к хозяину застолья.
– Я всех люблю, вот. А ты почему не любишь меня, а? Вот скажи сейчас, не сходя с места. Я ничего тебе плохого не сделал, так?
– Ты дружишь с Котом, – начал осуществлять свой стратегический план Волк.
– Вы с Лариской тоже поймите меня правильно. Он единственный, с кем я могу общаться, иначе… – После двух стаканов самогона много важных мыслей возникло в голове старого бедолаги. – Я могу сгнить в своей конуре, никто воды не принесет. Все меня оставили.
– Бро-ось! – отмахнулся дальновидный стратег. – Вы с ним обычные собутыльники. Но я на тебя не имею зла. Кот мне не нравится, ему недолго осталось жить.
Другой бы заступился за своего соседа, нередко проявляющего к старику сочувствие, иногда оказывающего материальную поддержку, но Павел Семенович даже не задумался об элементарной порядочности. Да, один раз Кот даже пригласил принять участие в работе по отделке помещения для какой-то сомнительной фирмы. Нечаянные деньги позволили надменно смотреть на обнищавших пенсионеров. Когда это было… Неважно. Старик понял смысл дармовой выпивки, быстро осознал свою значительность, смекнул, в какую тайну посвящается. Обладание тайной – это, прежде всего, власть. Ему надоело невозмутимое превосходство Кота, но судьба милостива, преподносит возможность взять реванш, да еще какой, ого-го-о!
– Продолжай! – Он уверенно потянулся за стаканом.
– Ты вот что… продай комнату мне, я найду тебе другую. А про Кота забудь. Понял!?
Такой бессовестности даже Павел Семенович не мог ожидать, он быстро начал трезветь, развеялись все его иллюзии.
– Не могу! У меня прописаны еще три человека, а зять никогда не позволит… Он, знаешь, какой здоровый! Не смотри, что ростом не вышел. Бывший афганец, возьмет и всех убьет, вот.
Он пробовал стращать Волка, но каким-то чутьем понимал, насколько никому не страшен. Поэтому стал симулировать сильное опьянение: уронил на грудь взъерошенную голову, пустил обильную слюну, понес околесицу о былых заслугах на трудовом фронте. Тут уж Волк обозлился, взял собутыльника под мышки, вытолкнул за дверь.
Выпивка не принесла удовлетворения, продуманный план не получил продолжения. Как будто и сам стал трезветь. На смену подползала сокрушительная злость, которую необходимо реализовать или вконец упиться.
Волк поскреб по всем возможным местам, где могла притаиться заначка или затеряться безымянная денежка, но все впустую. Так он терзался до вечера и, как только появилась Мерзликина, не поднялся с постели, а сразу заорал:
– Что, у тебя совсем нет денег!?
– Так ведь я купила курицу, осталось на троллейбус, – растерялась бедная женщина, машинально снимая пуховую шапочку.
– Тебе, значит, мяса не хватило, – констатировал шипящим голосом мерзавец, вспомнив свиную лытку, принесенную им на прошлой неделе.
В его мозгу всегда имелся запасной вариант, добыча денег не являлась чем-то новым. Он хрустнул суставами, подтянул трусы, поднялся с кровати. Мерзликина бессмысленно рассматривала дырку среди россыпи цветочков. Наконец спохватилась.
– Куда собираешься, все равно поздно.
– Заткнись! – отрезал он, надевая легкую кожаную куртку и нахлобучивая шапку. – Через час вернусь.
Вышел из подъезда. Хотя звезды сверкали бриллиантами, погода не радовала. Было прохладно, сыро и пустынно. Пересек двор, вышел на проезжую часть, осмотрелся, увидел двух старичков, изрядно подвыпивших, хорошо одетых. Неосвещенная улица провоцировала на смелые и беспроигрышные поступки. Волк шел навстречу своим жертвам.
– Это вы совратили мою жену? – вежливо обратился он, не обременяя себя эмоциями.
– Мы!? – изумленно таращит глаза старичок потрезвее.
Волк с минуту размышлял, стоит ли связываться с божьими одуванчиками, но все же для верности ткнул кулаком в нос обескураженного человечка. Опрокинув его в снежную колею, второго положил движением ноги. Манипуляции с выворачиванием карманов прошли как обычно – без шума и других протестов. Денег набралось на два пузыря, пенсионное удостоверение бросил в сторону. Старички уже не интересовали. Запомнить не могли, потому что луна спрятались за облака, звезды выделялись редкими островками.
В остальном его план тоже не отличался новизной. Купил в коммерческом киоске водку, удачно миновал милицейский «Уазик» и благополучно скрылся в подъезде. Еще осталось на транспорт, – смекнул он, сделав несложные расчеты.
Лариска дожидалась на кухне, тут же брюзжал старик Паша. Конечно, он догадывался о предстоящей выпивке, поэтому улыбался, говорил о своих былых заслугах, их значимости. После общения с Волком в полной мере сознавал вою причастность к великим событиям.
– А ты не думай, что я пьяный, ничего не понимаю, – говорил он в спину соседки. – Моя жизнь прошла в коммуналках, я многое перевидал… ты еще удивляешься… Я нужен тебе! – Последнюю фразу он выдохнул в изнеможении. – Ты понимаешь ли!? Никто не мог меня тронуть. Я всех уничтожаю, только так размазываю…
– Чего ты разорался? — Волк вышел из комнаты в традиционных трусах, демонстрируя мускулатуру обнаженного торса.
– А, ничего! – отрешенно икнул Павел Семенович.
– Он говорит, хорошо относится к нам, – выступила на защиту Мерзликина. – Ему не нравится Кот.
Волк молча присел на подоконник, прикурил «LM», сделал пару затяжек.
– Почему ты пьяный такой?
– Вместе пили. – Взгляд старика просветлел, под усами проскользнула ухмылка. – Ты вот скажи, с какой целью угощал меня.
– Трепло ты, но все равно выпей еще.
Он ушел в комнату, вернулся с бутылкой. Стараниями Мерзликиной стол украсился скромным натюрмортом – парой соленых огурчиков и луковицей у хлебной грядки. Тут уж глаза хитрого старичка засветились неоновым светом.
– Да я ради вас что угодно сделаю! – вскричал он. – Вот скажите, что написать, тут же напишу и подпишусь, вот!
– Ничего писать не надо. – Волк погасил сигарету, плеснул водку в стаканы. – Пей!
Они залпом выпили, но Мерзликина только пригубилась. Что-то в поведении приятеля настораживало.
– Ты вот что… спровоцируй Кота на скандал. Ну, сам понимаешь, неуплата за квартиру, плохое состояние газовой колонки… В общем, придумай. Пусть твой сосед обозлится на Лариску. Остальное предоставь мне. Ну, ты все понял?
– Все сделаю! – После выпивки речь Павла Семеновича обрела твердость и осмысленность. – Да я в интригах… я его так заведу…
Он и сам пока не представлял, что сделает, но почувствовал себя в родной стихии. Его красноречивый взгляд остановился на початой бутылке.
– Да пей, жалко, что ли! – Волк плеснул сразу по полстакана. – И ложись спать.
Последние граммы пошли не в пользу, потому что половина пролилась на стол. Павел Семенович хотел подняться, но слабые ноги не держали. Он повалился обратно – мимо табуретки. Волк успел подхватить под мышки и поволок раскисшего пьяницу в постель. Когда вернулся, Мерзликина стояла лицом к темному окну, жадно курила.
– Что ты придумал? – Она нервно раздавливает сигарету о пепельницу.
– А, ничего особенного. Ты же хочешь улучшить жилищные условия. Я помогу избавиться от Кота, а Паша сам тебе оставит комнату.
– Так думаешь?
– Сама увидишь.
Можно ли осуждать Павла Семеновича или еще кого-нибудь, если сам человек не понимает глубины собственной низости. И что есть правда? Ощущение или фраза? В идеальном случае – совпадение. Всякое поведение – всего лишь один из возможных вариантов правды, то есть самоутверждения. Нет ничего стабильного, но в любом случае есть прогресс – это положительная стабильность в движении. А войны? Тоже положительное разрушение устаревшей стабильности, чтобы развиваться быстрее, острее воспринимать красоту и доброту. Поэтому в реальности превалируют разрушающая ложь и клевета – признаки прогрессирующей личности. Актерское мастерство – самый безобидный, популярный и понятный способ познания возможных путей прогрессивного развития. Политика – тоже путь познания, но с помощью практического эксперимента. И ничто не соответствует истине, никто к ней не стремится. Искать ее придется, как и льва в пустыне, по методу Тартарена из Тараскона – просеивать весь песок, чтобы остался один лев.
