Читать книгу: «Из плена тьмы. Если ты долго смотришь в бездну, то тьма поглощает тебя», страница 8
– Я не убегаю, а просто стараюсь смягчить ситуации, чтобы было не так больно. Это своего рода театр со своими зрителями и актерами. Неужели мы должны обнажать свою душу перед каждым? – мне стало жалко себя. Да и с масками мне не хотелось расставаться, в них я чувствовала себя безопасно, как бы они ни были отвратительны. – Если, если… если, мы не будем носить эти маски, то погибнем! Понимаете ли вы? Мы погибнем без этих масок! – я подняла голову, чтобы найти того, кто со мной в данное время разговаривал.
– Надо быть искренними как дети! Воспринимать все легко, с чистотой и открытостью, не останавливаясь на проблемах. Главное – любить в себе ребенка. У детей нет масок, даже когда им больно и страшно.
– А если ребенку больно? Если проблемы нерешаемы? В сути детства заключено брать, а во взрослости – отдавать.
– Любая проблема решаема. Не стоит отрицать того, в чем ты не уверен. Не стоит также слепо верить. Прислушайся к себе, и ты поймешь, в чем ты истинно нуждаешься.
– Легко говорить, но сложно сделать, когда вокруг тьма и зло.
– Не жалуйся на тьму… Стань сама маленьким источником света.
– Борись, – сказал кто-то несчастным голосом. – Никто тебе не поможет. Только ты сама можешь себя спасти.
– Я не хочу! – прошептала в ужасе. – Там тьма, там пустота веков и бесконечности, и там не будет меня, и нигде меня не будет. Вы так и не сказали, что это за место, где чувствуется одиночество, боль и страх.
– Это долина холодного одиночества, зла, надменности и лжи. Эти маски показывают твой внутренний мир, о котором ты и сама знаешь и за который цепляешься.
– Но, я проходила очищение от лжи и одиночества.
– Они разные по своей структуре, поэтому находятся на разных территориях этого мира. Злость, обида, ненависть, презрение, отчаяние – их много. Это ваши внутренние враги. Вы раз за разом им проигрываете! Здесь обитают Потерянные, пока они не освободятся сами. Существа кушают их память.
– Потерянные? – губы беззвучно выговорили, я закрыла глаза, и волна дрожи прошла по моему телу.
– Ты боишься? – спросил кто-то.
– Боюсь? – переспросила я. – Да, я боюсь. Боюсь расстаться со своими масками и боюсь их оставить.
– Ты снова за свое?! Я видел, как твои светлая и темная части постоянно борются, как побеждает то одна, то другая…
– Темная побеждает все чаще! – сказала я торопливо. – И все страшнее. Иногда вообще без причины, – я прикусила губу, сдерживая слезы.
– Ты сама ей разрешаешь побеждать.
Мне сейчас просто необходимо выбраться отсюда, чтобы не видеть вокруг себя эти фарфоровые лица. Не лица, а именно маски. Я зажмурилась от ощущения полного бессилия и бесконтрольности ситуации. Что ждет впереди? Я споткнулась, вскочила на ноги и продолжила идти. Возможно, каким-то образом пересекла незримую линию, и вновь вернулась на то же место, откуда начинала свой путь. Место тьмы. Место фарфоровых масок. Я знала, что у меня сильно развитое чувство вины, что где-то в глубине подсознания погребено воспоминание о каком-то неблаговидном поступке. Я упорно старалась затолкать воспоминание глубже, чтобы забыть. Забыть что? И что меня удерживает тут? Нужно было освобождаться от этого груза, чтобы идти дальше.
– Страх расширяет человеческие глаза, а вместе с ними и то, что его пугает, – прошелестел кто-то.
– Это ад! – прошептала я.
– Нет ада в этих мирах. Каждая душа, попавшая сюда, своими помыслами строит себе свой ад. Она борется со своими грехами, которые принесла с земли.
– И как освободить себя от этих оков?
– Облегчи свою душу, – сказал кто-то во тьме
– Не суди себя строго, – вновь зазвучало в тишине. – Ты росла в хорошей семье, где в тебе воспитывали честность, вкладывали доброту, уважение, любовь к людям, – попытался кто-то помочь ей сосредоточиться на хороших воспоминаниях.
– Помимо родителей, есть окружение. Мы не отделены от общества, как общество не изолировано от нашего присутствия. В детстве мы просто не осознаем, что происходит и как реагирует наше подсознание, а в более сознательном возрасте зачастую уже поздно, – сказала я, чувствуя, как по спине пробегает какой-то холод.
Все бессмысленно. Я реагирую на все, что мне показывают и навязывают, на то, что встречается на пути. Возмущаюсь, нервничаю, сопереживаю, злюсь, негодую. Зачем? Почему?! В этом мире не нужны чувства, здесь все за гранью добра и зла. Здесь терзают, распинают, морально убивают, так же обыденно, буднично, привычно, как в моем мире, где воспитывали и учили. В детстве мучительно искала объяснения своим чувствам, желаниям, непонятным мечтам, неизвестно откуда берущимся, словно всплывающим из глубин сознания – из непроницаемой пучины, одновременно влекущей и пугающей. Слезы застилали глаза. Страх, боль и злость сплелись в одно невыносимое чувство.
– Людскими грехами выкармливают монстров? Ну и что! Значит, не грешите! – пронеслось в голове. – Распинают, вешают и топят? Так ведь за всю историю рода человеческого стольких себе подобных распяли, повесили, утопили, что этим душам самое место тут. Адские муки, страдания, боль?! Разве их мало? Смерть идет по трупам растерзанных, замученных до смерти – тысячами, миллионами, сотнями миллионов. Что же тут нового?! Все уже было! – В голове пролетали какие-то образы, старые воспоминания и непонятные сны.
– В тебе сильны, как светлая сторона, – приветливо сказал кто-то, – так и темная. Потому у тебя эти вспышки ярости. Усмиряй их, они… нехорошие. Вредят всегда. Не только другим, но и тебе. Сейчас будет легче их обуздывать, ты знаешь их причину. И понимаешь, откуда они. Не зацикливайся на плохом, вспомни свои добрые дела. Не давай себе возможности увязнуть в темных воспоминаниях, которые иногда бывают ложными.
– Никогда не сдавайся, какие бы испытания не посылал тебе этот мир, запомни, нет судьбы иной, чем та, что творите вы сами, – кто-то улыбнулся среди масок. – Хочешь познать саму себя? Выйди за рамки общественного мнения и моралей. Все твои сокровища лежат на дне твоей души, под хламом и мусором продуктов твоего ума. И только овладев своими ценностями, получишь возможность воспарить над тьмой своих заблуждений, и, увидев себя со стороны, приблизиться к совершенству.
– И что? Что вы хотели этим сказать? Что я жила, что не жила – никому от этого ни холодно, ни жарко? Вот и все? Таков ваш приговор? – я глубоко вздохнула. – И даже то немногое, что осталось после меня, по моему мнению, вряд ли достойно внимания.
– Ты предпочитаешь прятаться в лабиринтах и пещерах своей личности. Когда ты таким образом прячешься от мира, тебе кажется, что ты чувствуешь себя в безопасности. Ты полагаешь, что успокоила свой страх, но на самом, деле ты заставила себя онеметь от страха… Опасаясь собственного страха, ты омертвляешь не только свою душу, но и свое сердце.
– Только груз греховных уступок за счет собственной совести гнетет, не давая тебе вырваться с этих тисков.
– Ты чувствуешь, как приходит облегчение?
– Чувствую.
– Вот и славно. Впереди еще ждут другие испытания. – успокоил кто-то. – Ты справишься. Ты сильная.
V
И странно: мне любо сознанье,
Что я не умею дышать;
Туманное очарованье
И таинство есть – умирать…
Я в зыбке качаюсь дремотно
И мудро безмолвствую я:
Решается бесповоротно
Грядущая вечность моя!
О. Мандельштам
Среди всех масок выделялась одна. Это была маска смерти, которая оказалась самой сложной по рисунку. Она представляла собой абсолютное разрушение, разложение тела, опустошение души, лишение дыхания. Полное прекращение самого существования. После осознания этой маски человек становился вне смерти. И жизнь, и смерть для него были бы лишь тенью, отбрасываемой светом существования. Черная бездна глаз маски поблескивала подобно обсидиану, пока наблюдала за мной. По спине моей пробежал холодок, и я сглотнула, прогоняя внезапную дурноту. Со страхом и болью я чувствовала, словно вся моя жизнь тоненьким лучом переходила в глаза маски. Мне даже показалось, что я становлюсь чужой для самой себя, опустевшей и безгласной – почти мертвой. У меня бешено колотилось сердце, резко ослабли ноги и похолодели руки, очень сложно объяснить, но я как будто бы почувствовала, как эта маска ложиться на мое лицо.
– Как ты меня достала, – в сердцах сказала я. – Что тебе нужно от меня? Я и так боюсь тебя, так ты еще и ходишь за мной по пятам. Долго ли будешь меня преследовать?
– Все маски серы, профиль одинаков.
Так и живем, надеясь, пронесет…
Телами люди, с сердцем вурдалаков…
Лишь маска Смерти никогда не врет.
– Она не преследует. Это ты к ней стремишься.
– Ну, да! Делать мне нечего – стремиться к ней. Я, наоборот, стараюсь убежать от нее, а она преследует меня всюду.
– Отрицание жизни после смерти, то есть вечной жизни, приводит людей к греху через соблазн сиюминутной выгоды в сиюминутной жизни. Смерть не приносит боли.
– А кто причиняет боль? – спросила, поеживаясь от страха. – Что вы хотите от нас, смертных?
– Ничего!
– Я не хочу умирать, – невольно слезы хлынули из глаз, и больше не сдерживаясь, я заплакала навзрыд, – я еще не такая старая, чтобы идти сюда. Я еще хочу жить, видеть и радоваться жизни.
– Живи! Тебя пока никто не собирается забирать, – голос звучал спокойно и хладнокровно.
– А маска смерти почему тогда за мной ходит?
– Она за всеми ходит.
Глаза маски смерти словно смотрели из глубины веков, взирая на меня, проникая в самые потаенные глубины моей души, мерцали то золотом, то надменностью в своей истине. Не дыша, я вглядывалась в черные глаза маски, парившей среди других масок. От страха перед ней я беззвучно плакала, все еще борясь с душевной болью и удерживаясь на ногах. Все страхи втекали в самый большой страх – страх смерти.
– Смерть – это лишь отделение души от физического тела. Это отправная точка для новой, более совершенной жизни, – бормотала я, и мне показалось, что я вижу смерть, ощущая на щеке ее равнодушное холодное дыхание, заглядывая в бесконечно мудрые и безразличные глаза. И мне стало страшно.
– Я не хочу умирать! – уже который раз я твердила как мантру. – Мне страшно! – Я испуганно пробормотала: – Неужели смерть неизбежна?!
– Самая страшная смерть – душевная. Легкой смерти достойны только те, кто старается контролировать себя и свое эго.
Люди думают, что на свете существует одна только смерть, одинаковая для всех. На самом деле в мире их несколько. Две из них – это смерть естественная, от которой должны умирать люди, и смерть неестественная, которой в действительности умирают почти все. Смерть, которую видят врачи ежедневно, – это мучительная смерть, сопровождающаяся предсмертной агонией. Она наводит на человека страх и ужас, лишая его самосознания и заставляя бояться и трепетать от приближения смертного часа. Эта смерть превращает тело человека в смрадный труп, который в короткий срок превращается в зловонную массу, кишащую червями. Но, есть смерть душевная и духовная. Человек все время сохраняет полное самосознание. Разложение тела после душевной смерти совсем не такое, какое бывает при естественной смерти. Там духовное гниение, сопровождающееся известным страшным запахом.
– Но, моя душа еще жива и зачем меня хоронить раньше времени?
– Ты сама стараешься похоронить себя. Не боится смерти тот, кто не боится жить вечно! – вдруг услышала я вблизи себя потаенный голос. – Только смерть позволяет быть честным и откровенным с собой до конца.
– Но страшна не смерть, а процесс умирания, – поддержал кто-то собеседника.
– Ожидание смерти страшнее, чем сама смерть. Свободен тот, кто не боится умереть. Значит, нужно как-то преодолеть этот страх. Да и спешить не нужно.
– От смерти спешить некуда,
А все-таки – спешат.
«Некогда, некогда, некогда», —
Стучит ошалелый шаг.
Горланят песню рекруты,
Шагая по мостовой,
И некогда, некогда, некогда,
Мой друг, и нам с тобой.
Бежим к трамваю на площади
И ловим воздух ртом,
Как загнанные лошади,
которых бьют кнутом.
Бежим мы, одержимые,
Не спрашивая, не скорбя,
Мимо людей – и мимо,
Мимо самих себя.
А голод словоохотлив,
И канючит куча лохмотьев
Нам, молчаливым, вслед,
Что тело к старости немощно,
Что хлеба купить не на что
И пропаду на горе нет.
– Но как? – спросила я.
– Каждый находит свой метод. Если бы не было смерти, то люди, возможно, никогда бы не научились ценить жизнь, понимать ее цель и назначение.
– Смерть не знает возраста. И возраст не определяет, когда придет смерть. Что тебя сильно пугает в настоящее время? – спросил кто-то, словно прошелся по моей душе.
– Я боюсь вот эту маску, – и направила в сторону маски смерти палец. – Я боюсь боли, болезни, потерять жизнь и здоровье. Мне страшно после того, что вы мне показали. Неужели смерть не одна?
– У смерти множество масок и обличий, поэтому она находится здесь. У зла нет лица, но оно проявляет себя во многих масках. Но, здесь не сама смерть, а только ее маска, которая меняется в зависимости от того, какую смерть вы изберете. И тебе не стоит искать причины, чтобы избегать ее.
– Да, я труслива, и что! А кто не боится? – призналась я. – Да, я боюсь смерти. – сказала это больше всего самой себе. – Я признаю это, – мрачная улыбка мелькнула на моем лице. – Мне следует отдать себя в ее руки и избавить всех от опасности, которую создает мое присутствие? Мне что, умереть?
– Многие носят маску.
Каждый из нас что-то скрывает.
Но часто, порой незаметно,
Маска к лицу прирастает.
…И тогда уж понять невозможно,
Что же мы из себя представляем.
Мы о нашей душе забываем,
И часто сами об этом не знаем.
…А душа – что душа? Она рвется
Наружу, как вольная птица.
Она продолжает бороться,
Чтоб с маскою мертвой не слиться.
– Нет! – возразил кто-то. – Если ты сдашься, ты умрешь. Тебе еще несколько раз придется встретиться с ней. Страх смерти – начало всякой мудрости, поскольку он требует от человека жить достойно.
– Философы сказали, что смерти нет, а есть лишь вечная смена различных форм жизни. Нечего мне бояться ее, поскольку за той гранью нет ничего, что могло бы внушать страх. Я вспомнила, что читала книгу одного профессора, – вступила в диалог, понимая, что хоть таким образом мне будет не страшно, – фамилии не помню. Он утверждает, что смерти нет. Есть трансформация, переход из одного состояния в другое. Даже пример привел. Пишет, что гусеница не умирает, а превращается в бабочку. Так и наше тело, разлагаясь физически, высвобождает энергию, и трансформируется в другое состояние. Но, я все равно боюсь смерти. И сколько иду, всюду чувствую ее дыхание.
– Вспомни Сократа. Он сказал, что следует не бояться смерти и помнить одно: для доброго человека нет никакого зла ни в жизни, ни в смерти.
– Философствовать – значит учиться умирать, так говорил Цицерон. Что я, кажется, сейчас и делаю. А Мишель Монтень повторял: философствовать – значит готовиться к смерти. Я философствую, потому что одна в этом мире и мне не с кем поговорить. Одна со своими мыслями, которые жгут. А еще тут меня пугают, и без того пуганную.
– Философствовать – это хорошо. Не так уж и страшно будет посмотреть смерти в лицо.
– По мне, смерть – это то, что бывает с другими, но только не со мной. В глубине души мы не верим в собственную смерть, а смерть других принимаем спокойно. И я не могу поверить, что я умру. Никогда не смирюсь с этой мыслью.
– Что толку убегать от смерти? Все равно догонит. Что толку оттягивать ее? Все равно она будет рядом. Нужно просто переступить через нее, и тогда страх неизбежной кончины исчезнет.
– Люди верят в то, что им выгодно. Всегда должен быть тот, на кого можно списать все свои ошибки и грехи.
– Мир тьмы существует лишь в вашем воображении. Там он велик и страшен, он обрекает на страдания и печали. Хочешь узнать правду?
– Ну-у и-и-и?!
– Тьмы нет. Вокруг лишь свет, только слепой этого не видит.
– Я не слепая, и все равно вокруг темно.
– В одиночестве каждый видит в себе то, что он есть на самом деле. Это тьма.
– Мы же о смерти говорили
– А тьма и смерть родственники, фактически одно и тоже. Говоришь «смерть» – видишь тьму, думаешь о тьме, рядом всегда стоит смерть.
– Это просто мрак! – передернулась я.
– Мрак – это тоже преддверие смерти.
– Сталкиваясь со смертью и тьмой, вы страшитесь лишь неизвестности и не более того.
– Верно.
– Из тьмы хорошо видно, что происходит на свету, но вот из света тьма непроницаема. Аксиома. Поэтому люди всегда боятся тьмы, но никогда – наоборот.
– Чего бояться, лучше сразу готовиться. Вы одинаково рождаетесь, так же и умираете. Ничего нового, – хихикнула маска. – Тот, кто думает, что у него будет время для подготовки к смерти, он уже сейчас умер, как умирал с самого рождения.
– И долго вы будете меня пугать?
– Мы не пугаем, а констатируем факты. Это как у наркоманов. Они знают, что умрут вот-вот. И поэтому фактически готовы. Они знают, как страшен мир, когда не под кайфом, поэтому и стараются вновь уйти в свой мир грез.
Мне даже показалось, что чернота надвигалась от маски смерти. В этой маске вообще ничерта, кроме темноты, не было! Весь воздух был пронизан смертью. Еще больший ужас охватил меня, когда передо мной открыли бездну, бездну человеческой испорченности. Боже! Каким нравственным зловонием пахнуло, когда приоткрылся занавес, и я увидела, как от посторонних взглядов люди прикрывали под красивой маской лжи свои душевные язвы. И я была в их числе. Ужас! Не было никакой надежды. Мрак. Темнота. И я понимала, что от кошмаров никуда не деться: они будут преследовать меня, либо встречаться на моем пути. Я четко представляла разницу между добром и злом. Но, смерть для меня была самым ужасным из возможных наказаний. Духи-маски плясали надо мной, напевая свою унылую песню, кружились, сплетясь бесплотными пальцами, хвостами и шеями, облепляли невидимые стены и стекали по скользким уступам земли, так что руки холодели, и волосы дыбом вставали. Теперь кричащие лица скрылись во тьме. Над головой метались зловещие темные тени. Я лишь мельком могла разглядеть пустые глазницы, следящие за каждым моим шагом.
– Что вы хотите от меня? – мои слезы как алмазы сверкали на бледном свету.
– Чтобы ты освободилась от своей боли. Рассталась со своей ненавистью и страхом. Ты же обрекаешь себя на вечные скитания в поисках истины! Твой путь еще долгий, – после этих слов, мое сердце судорожно забилось, – ты должна идти вперед.
– Только от тебя зависит исход этой битвы. Битвы сама собой. Хочешь тьму – получишь.
– Не нужна мне тьма, я просто хочу домой.
– Заладила. Как вы все предсказуемы, – протянула одна из масок, пародируя меня. – Радуйтесь, что вы пришли сюда. Здесь очень весело.
– Вокруг тебя урок. Твой каждый шаг – экзамен. Ты даже не будешь подозревать, когда будет происходить на твоем пути что-то важное. Но, ты должна будешь пройти, чтобы не умереть и вернуться. Это своего рода игра. Ты же любишь играть? Я знаю, что любишь.
– Люблю играть, и что? Там я руковожу героем и могу возродить его, если он погиб.
– Верно, верно! Но, если здесь сделаешь ошибки, тебе не дадут больше шанса.
– Поэтому я не хочу играть в ваши игры.
– Придется. Как дитя! Игра эта вовсе не безнадежна. Она очень интересна. Выиграв, ты можешь спокойно вернуться на землю. Играй осознанно. Делай выводы, думай.
Мои мысли метались, лихорадочно водя хороводы. Они выстраивались в каком-то абсолютном беспорядке, не давая мне обдумать план действий. Неужели придется стоять здесь в темноте и смотреть на эти зловещие маски, особенно на маску смерти? По коже побежали мурашки. Раздался шорох. Я затаила дыхание, голос охрип от страха, сердце стучало так, что звенело в ушах. Чем чернее был круг воспоминаний, тем чище и светлее стала проглядывать моя ясная душа. Голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в период моего духовного развития.
– Ладно, я согласна пройти этот путь играя. К чему пустая болтовня?
– Вот и ладненько, договорились. Тьма не ведает злобы, не ведает доброты: это абсолютное спокойствие снимет с тебя путы
– Так проще – жить в неведенье, надеяться на лучшее,
На благодать посмертную за скрипом райских врат,
И в рабство добровольное продаться Ложносущему
И трупу перегнившему, что на кресте распят.
…Но тот, кто любит искренне, не отвергает ненависть,
Клейменый смертью вечною, он все же любит жить.
Себе лишь верит истинно, не занесенный в летопись,
Обратно звать – бессмысленно, и поздно хоронить.
…Посмертное бессмертие – надежду иллюзорную —
Отбросил за ненужностью, как бесполезный хлам.
Дорога одиночества – прямая и бесспорная,
Она ведет избравшего совсем не к небесам.
…Легко ли жизнь откладывать, когда она сжигается
В борьбе с тупыми тварями за право быть собой?
Дорога одиночества по силам избирается,
Дано пройти не каждому во мраке над землей.
Раскаяние, конечно, снимает часть тяжести с души, но полностью очиститься можно лишь поступками, изменив свой образ жизни. Шипучая энергия злобы покинула меня, выметенная резкими порывами усилившегося ветра. Ярость, клокотавшая как лава, и ненависть прошли, уступив место детской обиде и разочарованию, а еще – усталости. Я присела, чтобы подумать над тем, в какую сторону идти. Через какое-то время решилась все же идти вперед, пока не выйду на более прочную дорогу. Да и знала, мне не вернуться назад, пока не пройду весь этот путь. Я двинулась вперед, покидая негостеприимную ледяную пустыню.
– Дорога, дорога, ты видела много, – подбадривала я себя. – И помнишь, как годы летят. Дела боевые, походы былые твоих краснозвездных орлят.
Перешагнув невидимый рубеж, я оказалась на поляне, где увидела останки какой-то древней церкви. Каменные стены церкви были во многих местах проломлены – словно бы, пробиты исполинским молотом. Косяки дверей были вырванными, окна – выбиты, стена фасада и перекрытия – разворочены. Выбитые окна были похожи на слепые глаза. На крышу поднималась извивающаяся лестница. На полу валялись сломанные подсвечники и другая церковная утварь. Над царскими вратами алтаря и на колоннах угадывались следы когда-то прекрасных росписей. Если хорошо присмотреться, можно было разглядеть росписи икон, хотя краска почти вся отвалилась. Красная кирпичная кладка издали была похожа на кровавые раны. Казалось, скоро безжалостное время не оставит здесь и следа.
Когда я подошла к руинам, то мое тело стало обволакиваться какой-то энергетической гадостью, гнилью. Постоянно движущаяся по телу энергия остановилась, перекрытая плотным негативом, заметно оказывающим влияние на ауру. Внутри появилось чувство угнетения, физическое ощущение резкого и сильного упадка сил. Все это произошло в первые же секунды, когда я вошла внутрь церкви. Где-то в глубине развалин глухо стонал ветер, слышался шепот, вздохи, урчание. Я почувствовала, как позади что-то происходит, но поворачиваться не было никакого желания.
Старенькая церквушка
на берегу реки:
Не поднимай, кукушка,
цену на все грехи!
Старенькая церквушка,
снова к тебе приду.
Чтоб успокоить душу,
выгонишь прочь беду.
…А в стороне далекой
в колокола не бьют.
Тоже ты – одинока,
предана забытью.
Выскажусь – сердцу легче
боль на себя принять.
Будет кукушка вечно
годы мне куковать.
Вокруг церкви ходил призрак священника, плакал и просил у кого-то прощения. Глаза его были впавшие, волосы – немытые и нечесаные, взгляд – затравленный и дикий. Его фигура словно плыла над обломками. А сквозь нее тускло просвечивали остовы здания. Рядом со священником крутились больные, слепые, хромые, убогие, нищие, пьяные. Они мелькали перед ним, исчезали и вновь появлялись бесконечной вереницей, иногда сливались в одну беспредельную, гнойную, смердящую язву. Они стонали, рыдали, безумно смеялись.
– Молитесь, молитесь! Становитесь на колени! – кричал над ними сердитый священник. – Отмаливайте свои грехи! Грешники!
Под монотонный его голос многие призраки крестились и отбивали земные поклоны. Кто-то просил прощения у Бога, кто-то ныл, некоторые плакали, молили о чем-то, кто-то каялся, а кто-то пьяно гоготал. Я медленно двинулась по аллее между рядами крестов и могильных плит с возвышающимися над ними кое-где фигурами скорбящих ангелов.
Вот бедная чья-то могила
Цветами, травой зарастает;
Под розами даже не видно,
Чье имя плита возглашает…
О, бедный! И в сердце у милой
О жизни мечты золотые
Не так же ль, как розы, закрыли
Когда-то черты дорогие?
Ближе к крестам подходить у меня желания не возникало. Со всех сторон наплывали тени. А если затаить дыхание и стоять без движения долго-долго, то можно было не только почувствовать их присутствие, но и услышать, как они скулят и стонут в темных щелях стен храма, шепчутся возле могил, задевая кресты. В моей голове шептало множество голосов, напоминавших шелест сухих опавших листьев. Слова, раздававшиеся в мозгу, не принадлежали ни одному человеческому языку. Им не требовался переводчик, чтобы понять, о чем они говорят.
Среди могил я в час ночной
Брожу один с моей тоской,
С вопросом тайным на устах
О том, что дух, о том, что прах,
О том, что жизнь и здесь и там,
О всем, что так безвестно нам.
Но безответен предо мной
Крестов надгробных темный строй,
Безмолвно кости мертвецов
Лежат на дне своих гробов,
И мой вопрос не разрешен,
Стоит загадкой грозно он.
Среди могил еще одна
Разрыта вновь – и вот она
Недавний труп на дно взяла.
Еще вчера в нем кровь текла,
Дышала грудь, душа жила;
Еще вчера моим отцом
Его я звал – сегодня в нем
Застыла кровь, жизнь замерла,
И где душа, куда ушла?
Я почувствовала, как стали вставать дыбом волоски на моем теле. Я ощутила чей-то взгляд – тяжелый, мертвый взгляд. Меня охватила паника и в мгновение ока распространилась по моему телу, выгоняя холодный липкий пот. Меня затрясло, как в лихорадке, и я пошатнулась. И передо мной возникли глаза, которые были налиты густой темнотой. Они словно обещали проникнуть в самую суть моей души, стоило лишь поддаться соблазну и нырнуть в эту тьму. Мне ни разу еще не доводилось видеть чего-то подобное, но я была готова молиться, чтобы никогда больше не видеть это снова.
В твоих глазах не видно света.
Во тьме грехов твоя душа.
Печаль и боль пронзают сердце.
Стекает черная слеза.
Не видно звезд в безлунном небе.
В затишье слабый ветерок
Шуршит по листьям в тусклом свете
На перекрестке трех дорог.
Ты смотришь вверх, не видя рая.
Ты видишь кровь и старый крест.
Крик смерти окружает разум,
И разум хочет умереть.
Марионетка в тьме разврата,
Среди грехов больного мира.
На перекрестке ты без страха
Идешь без воли и без силы.
Ты в тишине среди кошмаров.
Ты слышишь плач своей души.
На бесконечном перекрестке
Ты в бесконечном мире тьмы.
– Глаза! – простонала я в ужасе. – О Господи! Они смотрят на меня. – меня передернуло от этого пронизывающего взгляда. – Ужас! Ну, правильно, ужас! Где я нахожусь? В ужасном месте. Глаза в стенах! Глаза на церкви! Они повсюду! Они словно следят за мной.
В то же время я знала, что глаза не могут причинить мне зла. Но не хотелось, чтобы они копались в моей голове. Эти вязкие, тягучие взгляды все так же холодно следили за мной. Слезы наворачивались на глаза, вроде бы и хочется, и как-то глупо. Пронзительный взгляд неотрывно следящих за мной черных глаз заставил меня нервничать. Вдруг я ощутила рядом присутствие кого-то. Почувствовала, как нечто зловещее пронзает меня холодным взглядом. Стало очень холодно и страшно. Я от страха не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Внезапно мое запястье обхватила ледяная ладонь.
– Глаза – зеркало души, – сзади раздался голос. – Так вы говорите?
Это был голос, внушающий одновременно ужас и преклонение. Я отпрыгнула в сторону и развернулась к незнакомцу. Перед собой увидела человека в длинном черном плаще. Лица видно не было, поскольку оно было закрыто капюшоном. Тем более голова была опущена, что совсем усложняло задачу по определению того, кто передо мной. Под капюшоном плаща, я заметила, как в темноте вспыхнули два огонька. Все чувства замерли, а в голове возникла мысль: это демон! Вокруг него сиял серебристый свет, который не был светом.
– Но, не эти же глаза! В них только злоба плещет.
– Посмотри на меня, – голос вывел ее из оцепенения. – Вглядись в свой ад в моих глазах.
– Зачем? – я медленно подняла голову. Прямо в глаза мне смотрел своими прожигающими насквозь, огненными и в то же время какими-то мертвыми глазами Дьявол, из них медленно сочилась тьма. – И что я увижу в твоих глазах? Только ужас и не более! Я не переношу, когда мне приказывают, – страх словно пригвоздил меня к месту, я не смогла даже шевельнуться. – Час от часу не легче, – чуть не задохнулась я от ужаса, чувствуя, как руки смерти приближаюся к моему горлу, – Сколько я буду встречать на своем пути смерть? Что-то всюду меня преследуют только смерть и тьма! И почему ты повелительным тоном заставляешь меня смотреть в твои глаза? Может, я не хочу смотреть. Я и так знаю, что там нет жизни. Вы что, здесь так любите пугать?
– Когда внушеньям духа злого,
Как низкий раб, послушен ум,
И ничего в нем нет святого,
И много, много грешных дум.
…Закон озлобленного рока,
Смерть, надо мной останови
И в черном рубище порока
Меня на небо не зови!
– Пора привыкать к встрече смерти и образу тьмы. Глядя в наши глаза, вы увидите свое прошлое, которое вам поможет освободить и очистить душу. У нас много лиц! И пугать – это наша прерогатива.
– Напугав нас, вам что, становится легче? К такому не привыкнешь. Почему ты меня преследуешь?
– Когда ты увидишь свой ад, то будешь знать, что нужно жить, чтобы не сожалеть, когда будешь на смертном одре. Прожить свою жизнь на земле и не запачкаться невозможно. И сейчас будет жечь позор за твои подлые дела на земле.
– Ах! Ах! – осмелилась я дерзить. – Мы знаем Н. Островского! Самое дорогое у человека – это жизнь, – решила процитировать я, показав тем, что я и не такая уж глупая и читаю умные книги. – Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому главному в мире – борьбе за освобождение человечества. Но я не патриотка, – мой голос зазвенел с призрением, – чтобы бороться за человечество. Мне бы себя защитить и прожить счастливо. А спасением быдла от смерти пусть занимаются те, кому нравится, когда эти ничтожества вонзают в кромешной ночи нож в их родственников, насилуют их детей, грабят людей. Вот их и мучайте. Оставьте меня без нравоучений.
– Я не цитировал вашего писателя. А эти мрази, как ты их называешь, они получают свое.
– Поняла. Тогда молчу. Если их здесь пропустить по коридорам тьмы, то думаю, что меньше станет зла на земле.
– Ты за них не волнуйся, каждый получает по заслугам. Ты думай о себе.
– Я их здесь не вижу. Мне бы хотелось увидеть, как они жарятся на сковородке.
