Читать книгу: «Билет в мусоре. Сборник рассказов», страница 3

– Извините, я не обедать. У вас тут работает, насколько я знаю, женщина из России. Её звать Валя.

– Ах, Валья. Она сегодня отдыхает.

– Далеко она живёт отсюда?

– Да нет. Её дом отсюда, с террасы видно. Пойдём, покажу.

Они вышли из таверны, подошли к каменному ограждению террасы, и мужчина, протянув руку в сторону видневшихся снизу крыш, сказал:

– Вон та крыша с железной трубой. Поедешь вниз по дороге, и через километр будет её дом.

Якоб поблагодарил мужчину за помощь и спустился к машине. Через несколько минут он остановился у большого дома. Низкий забор тянулся вправо и влево. Калитки не было, и от дороги к крыльцу тянулась брусчатая тропинка. Видно, что по ней много не ходили, так как сквозь камни пробивалась густая трава. Вокруг дома росли фруктовые деревья и кустарники. Солнце склонялось к западу и как раз плотно оседлало нависающую над домами гору. Но даже его упорные лучи не могли пробиться к стоявшему в тени деревьев дому. Когда Якоб вышел из машины и захлопнул за собой дверь, он увидел, как колыхнулась у окна возле двери занавеска. Сразу за этим на крыльцо дома вышла женщина. Она была одета в тонкий и выцветший от времени хлопчатобумажный халат без рукавов. Прежняя красота ещё была в ней заметна, но пережитые годы уже оставили свой след на её лице и фигуре. Она открыто улыбнулась ему и сказала:

– Я предчувствовала, что ты приедешь, – и, указывая рукой на вход, продолжила: – Проходи в дом, Яков.

– Якоб, – поправил её Якоб и, проходя мимо, добавил в шутливом тоне, – не могу же я, увидев в чужом краю землячку, не навестить её.

Несмотря на жару, в доме было прохладно. Якоб, не разуваясь, прошёл в большую комнату. Здесь стояло несколько тёмных деревянных шкафов, мягкий уголок был стар, материал вытерся и потерял свой первоначальный цвет. В углу напротив дверей под окном приткнулся большой стол, и к нему было придвинуто несколько стульев. Небольшой телевизор стоял на маленькой тумбочке между двумя шкафами. Он был включён, шло какое-то шоу. Сразу за дверью в нише начиналась лестница на второй этаж. Её деревянные ступени от многолетнего использования потеряли свою форму и давно требовали ремонта.

– Садись, – предложила Валя, указав рукой на диван.

Она вытащила из-под лестницы журнальный столик на колесиках и подкатила его к дивану.

– Ты уже обедал? – спросила она.

– Нет.

– Подожди, я сейчас что-нибудь быстро приготовлю.

Женщина вышла, и Якоб остался один. Со вчерашней случайной встречи он думал о ней. Как тогда, в юности, при мыслях о ней беспокойно билось сердце, и волнение входило в душу. А теперь, когда он увидел её, перебросившись с нею парой фраз, волнение исчезло, и он даже стал жалеть о том, что приехал сюда. Когда шёл в дом, когда устраивался на диване и отвечал на её вопросы, он внимательно присматривался к ней, пытаясь узнать в ней ту школьную красавицу. Для своих лет она оставалась ещё красивой, но это была не та юношеская красота, сводившая его с ума. Глаза её потухли, морщины богато украшали лоб и углы глаз, на чуть одутловатых щеках проглядывали тонкие красноватые жилки. Когда Валя выходила из комнаты, Якоб проводил её взглядом и обнаружил, что она была обута в стоптанные шлёпанцы на босу ногу, и пятки были слегка измазаны то ли глиной, то ли в них уже въелась от каждодневной возни по хозяйству грязь, которую было невозможно смыть. Когда-то стройные ноги стали полными, и на них виднелись вздутые каналы вен. Эти немытые пятки, эти стоптанные шлёпки, эти извилины вздутых вен, эти красные прожилки на полных щеках были Якобу неприятны. Со школьных времен Валя осталась в его памяти красивой, стройной и недосягаемой девушкой, а теперь он встретился с усталой и измученной домашней работой женщиной, не больно-то озабоченной своим внешним видом. Якоб вдруг понял, что все эти годы после школы продолжал идеализировать облик своей первой любви, не задумываясь о том, что девушка может с годами стать другой. Глубоко в памяти у него оставалась тоска по прекрасной девушке из своей юности, любви которой он так и не добился. И вдруг ему стало ясно, что судьба с ним поступила по-доброму. Перед ним на миг возник облик жены. Она была на два года младше Якоба, но выглядела намного моложе его. И теперь, думая о жене и мысленно сравнивая двух женщин, он обнаружил в себе, что Валя не вызывает в нём никаких эмоций, а от возникшего в памяти образа жены на душе стало спокойно и уютно. «Зачем я приехал сюда?» – спросил себя Якоб. Ему стало жаль зря выкинутых денег за аренду машины. И ответов на вопросы, которые он хотел задать Вале, ему уже не хотелось знать. Но, с другой стороны, может быть, опять распорядилась судьба, сведя двух земляков, один из которых когда-то любил другого, а другой превратил это светлое чувство в издевательство. Наконец-то можно будет поставить все точки над «i», и Якоб избавится от навязчивого кошмара, приходившего к нему в трудные минуты жизни.

Вошла в комнату Валя. Она несла в руках две широкие тарелки. На одной из них были нарезаны тонкими полосками козий сыр и мясо, на другой лежало несколько кусков белого хлеба и нарезанная кусочками колбаса. По комнате распространился аппетитный запах домашнего сыра. Она поставила тарелки на столик и снова ушла. Через пару минут вернулась с чайником и двумя бокалами.

– Ты будешь чай или кофе?

– Если можно чай. Зеленый.

– Зелёного нет. Могу предложить черный или из трав.

– Давай тогда лучше чёрный.

Она бросила в бокалы по пакетику чёрного чая, залила кипятком и в ожидании, когда чай запарится, подпёрла рукой щёку и вопросительно уставилась на Якоба.

– Не ожидал увидеть тебя здесь, в Греции, да еще на этом острове, – сказал Якоб.

Он так и не пообедал и, положив на пахучий белый хлеб пару кусочков мяса и прикрыв его козьим сыром, с удовольствием ел, запивая чаем.

– Раньше жила в Афинах, там мы с мужем квартиру купили. Сейчас сын в ней живёт. А этот дом принадлежал дяде моего мужа. Когда мой муж от рака лёгких умер, переехала сюда.

– Как ты вообще оказалась в Греции?

Она начала рассказывать о себе, но Якобу почему-то стало неинтересно её слушать. Ещё в Казахстане, приезжая изредка в гости в село, он расспрашивал своих родных или знакомых о ней. Иногда, бывая в центре, издалека видел её. Но так и не решался снова с ней заговорить. Он знал, что она официально не замужем, но живёт с Генали, от которого у неё был ребёнок. Потом слухи донесли, что Генали посадили за растрату, а Валя вышла замуж за водителя автолавки из райцентра.

– А ты где сейчас живёшь? – прекратив свой рассказ, спросила Валя.

– Я живу в Германии.

– Так и думала. Ты же немец. Из нашего села все немцы уехали. Вчера в таверне рядом с тобой сидела твоя жена? Ну, та, которая с обгорелыми плечами?

– Да. Сгорела на солнце, не уследила.

– Симпатичная. Долго ещё будете здесь?

– Да нет, в воскресенье улетаем.

– Приезжайте в пятницу или в субботу вечером. Приготовлю ужин. У меня есть хорошее домашнее вино. Посидим, поболтаем.

– Я не знаю. Надо с женой поговорить.

Валя встала, прошла к столу, взяла лежавшую там ручку, оторвала от листка кусок бумаги и что-то написала на нём.

– Вот мой телефон, – сказала она, протягивая обрывок листа Якобу, – позвони, если надумаете приехать. Я буду ждать звонка.

В её голосе вдруг появились просительные нотки, и от этого в душе Якоба непроизвольно шевельнулась жалость к своей землячке. Он вдруг понял, что этой женщине одиноко и тоскливо в этом чужом краю.

– Дети часто приезжают? – спросил он.

– Как тебе сказать? Сын почти не приезжает. А дочка заявляется только когда продукты кончаются.

Она замолчала и отвернулась к окну. Пауза затягивалась, и Якоб не знал, как ему дальше продолжить разговор. Ему вдруг стало ясно, что с этой чужой женщиной ему буквально не о чём говорить. Когда-то их судьбы соприкоснулись, но потом дороги разошлись. Каждый жил своей жизнью, каждый накапливал свой опыт и каждый пожинал теперь то, что когда-то посеял.

– Может быть, останешься у меня ночевать? – не поворачиваясь от окна, спросила женщина.

Её вопрос прозвучал еле слышно, и в голосе чувствовалось какое-то волнение. Якобу было ясно, что стояло за этим вопросом, но, сделав вид, что ничего не понял, ответил:

– Не могу, Валя. Я машину арендовал только до шести часов. И потом, договорились со знакомыми сегодня вечером в ресторан пойти.

Он мог бы ещё больше часа оставаться в гостях у женщины. Может быть, нашлось бы, о чём поговорить, но Якобу вдруг захотелось как можно скорее уехать отсюда. Он встал. Валя тоже поднялась с дивана. Она старалась не смотреть на него.

– В гостинице есть телефон, позвони. Я была бы очень рада, если б вы приехали ко мне.

– Валя, я не буду обещать. Извини, мне надо ехать.

Он пошёл к выходу. Якоб сознательно оставил записку с телефонным номером на столе. Возможно, Валя этого не заметила, а может быть, и заметила, но не подала вида. Солнце опускалось за горы. Его последние лучи пробивались ещё сквозь островерхие камни вершин, но здесь, в ущелье, уже наступал сумрак, хотя время было не позднее. Валя молча шла за Якобом к машине. Он взялся рукой за дверную ручку и спросил Валю:

– Ты когда последний раз ездила в Казахстан?

Этот вопрос его совершенно не интересовал. Но о чём-то надо было же говорить.

– Я уже пятнадцать лет там не была. Сын ездил в позапрошлом году к своему отцу.

Якоб открыл дверь, но в машину не садился. Ему всё-таки хотелось задать вопрос, который давно пульсировал в мозгу. Но Валя опередила его.

– Ты всё ещё помнишь о том случае в клубе?

Она не смотрела на него и вопрос задала тихо и несмело, будто чего-то стесняясь.

– Сначала часто вспоминал, а потом забыл.

О том, что забыл, Якоб соврал. Но ему не хотелось признаваться в своей слабости, не хотелось дать понять Вале, что та встреча у клуба навсегда врезалась в его память.

– А мне, наоборот, часто вспоминается тот случай. Ты прости, если можешь, меня. Я же тебя тогда, можно сказать, предала.

– Валя, я всё давно забыл. Но если тебе обязательно нужно моё прощение, то я прощаю тебя.

Он старался говорить бодрым и безразличным голосом, но внутри росло раздражение, и, чтобы не выдать себя, он решительно сел за руль и завёл мотор.

– Прощай, Валя.

Машина тронулась с места. За колёсами поднималась пыль. Якоб видел в зеркало заднего вида одиноко стоявшую женщину, монотонно махавшую ладонью до тех пор, пока машина не скрылась за поворотом.

Якоб проехал мимо таверны к перекрёстку дороги и остановился на обочине. Раздражение сменилось сожалением. Ему стало жаль себя. Он почувствовал, как в углу глаз появилась мокрота. «Отчего я так расстроился?» – спросил себя Якоб. Оттого ли, что ему было жаль тех лет, когда он продолжал тайно в душе любить нарисованный им идеал девушки? Или оттого, что он, наконец-то, понял, что первая его любовь оказалась пустой, неопрятной, раньше времени состарившейся женщиной? Он попытался вызвать в памяти лицо молодой Вали, вспомнить её издевательский смех в тот момент, когда его избивали двое взрослых мужчин, и не смог. Раньше и лицо, и издевательский смех приходили на память без всяких усилий, иногда даже непрошено, а сейчас он не мог вызвать из памяти ни того, ни другого. И вдруг Якоб понял, что теперь, после встречи с Валей, он, наконец-то, навсегда избавился от своего кошмара. От этого на его душе стало спокойно и радостно. «И слава Богу», – громко проговорил он и решительно поехал по извилистой дороге в город, туда, где била ключом жизнь, туда, где ждала его любимая женщина.

Дождь виноват

«Дождь – жидкие атмосферные осадки,

выпадающие из облаков. Диаметр капель —

от 6—7 до 0,5 мм: при меньшем размере

осадки называются моросью».

Большой энциклопедический словарь

Третий день моросил нудный дождь. Середина лета, а по-настоящему тепла ещё не было. В начале недели установилась хорошая солнечная погода. На балконе в градуснике синяя полоска стала резко подниматься к 30-градусной отметке, но, так и не достигнув её, устав, видимо, бороться с низким циклоном, вернулась на своё обычное место где-то между 15 и 18 градусами. Не успев привыкнуть к теплу, пришлось снова напяливать на себя тёплые пуловеры, одеваться в куртки и брать с собой, на всякий случай, зонт. Дождь не заставил себя ждать, сначала пролился крупными, громко стучащими каплями и, в конце концов, перешёл в мелкую и нудную морось, которая растянулась на несколько дней.

У Виктора уже с подъёма настроение было испорчено. Жена вчера уехала в гости к родственникам. Ему же обещанный отпуск не дали. Пришлось подниматься в пять утра, готовить завтрак и паковать сумку с обедом. Он всегда делал это сам. Но одно дело, когда рядом на кухне возится любимая женщина, и другое дело, когда остаёшься один в квартире, и даже от плиты веет холодом и одиночеством. К тому же, выглянув в окно, ты ничего хорошего не увидишь, кроме свесившихся листьев на деревьях, мелкой сетки дождя и нависающего серого неба.

На работе тоже с утра начались стрессы. Сначала оказалось, что молодой помощник заболел. Это означало, что его работу придётся выполнять Виктору. И, как назло, именно в этот день вместо обычных двух-трёх грузовиков с лесом пришли шесть. Из-за этого вынужден был задержаться на два часа. Он промок и устал как чёрт. Дорога домой оказалась длиннее, чем обычно. Привычную улицу на въезде в город по какой-то причине перекрыли, и Виктору пришлось искать объезд. Домой приехал в семь часов злой и голодный. Приняв душ, он набил в сковородку три яйца, накрошил туда немного колбаски и, пока жарилось, сделал салат. С огромным аппетитом умял всё в один присест. Полез в холодильник за пивом, но там его не оказалось. Пива не было и в баре. Он мог бы без пива обойтись – был не особенным его любителем. Но в этот промозглый и скучный вечер ему хотелось пива. В баре стояла начатая бутылка коньяка. Может быть, из-за одиночества, может быть, из-за того, что промок и промёрз на работе, а может быть, из протеста он налил больше полстакана и залпом выпил. Сразу почувствовал, как начало разливаться тепло по телу. В телевизоре ничего интересного не шло. Навалилась скукота. Надеясь отвлечься, позвонил брату, потом сестре, но ни там, ни там трубку не сняли. На улице темнело. Виктору захотелось выйти из дома. Пусть на улице идёт дождь, пусть влажный холод забирается за шиворот, пусть там так же одиноко, но лучше выйти из четырёх стен, на воздух – в движение, к людям. Он скинул домашнюю одежду, надел джинсы, рубаху с длинными рукавами, накинул на плечи лёгкую куртку, обулся и вышел из дома.

Дождь по-прежнему продолжал моросить. В еле заметной сетке дождя деревья, дома, проезжающие машины выглядели расплывчато, как будто кто-то убавил резкость в фокусе фотоаппарата. В одном месте разросшиеся кусты под тяжестью влаги наклонились над тротуаром так низко, что пришлось отступить на дорогу, чтобы их обойти. При этом Виктор случайно задел вытянувшуюся к дороге ветку, и на него дробно посыпались холодные капли. Зонтик он в спешке забыл дома. Повлажневшие до этого волосы сразу же стали совсем мокрыми, и пара струек воды поползла с головы на глаза. Виктор зло выругался и пошёл тротуаром к видневшимся впереди рекламным огням. На перекрёстке подождал, когда загорится зелёный свет, но перейти дорогу не успел. Из переулка, где находилась больница, выскочила, мигая огнями, скорая помощь и, включив сирену, понеслась к окраине города. Тревожная сирена скорой ещё больше усилила состояние тоски и одиночества. Он остался стоять на перекрёстке, раздумывая, куда бы пойти. Справа находилась игротека. Напротив, через дорогу, реклама кинотеатра звала на премьеру нового фильма. Ни в кино, ни в игротеку не хотелось. Слева, в мареве дождя, светилась вывеска кафе. Тусклая лампа освещала вход. Через запотевшие окна виднелись силуэты людей. Виктор вспомнил, что хотел пива, и решительно пошёл к дверям кафе. Он знал, что если выпил что-нибудь крепкое – водку, коньяк и даже вино, – то пиво пить ему противопоказано. Как следствие, через час или два начинала болеть голова, и тогда могли помочь только аспирин, мягкая постель и тишина. Но в этот вечер в нём проснулся протест против всех и против всего. Душа протестовала против холодного дождя, против осенней температуры в середине июля, против уехавшей в гости жены, против головной боли. Ему хотелось пива – и баста! Тем более что на холоде хмель от выпитого коньяка прошёл, и он надеялся, что пиво не нанесёт ему вреда.

В кафе было не многолюдно. Несмотря на закон о запрете курения в таких местах, в воздухе чувствовался запах табака, который был ненавязчив и для бросившего много лет назад курить Виктора был даже приятен. Он сел за свободный столик и огляделся. Две пары молодых людей о чём-то оживлённо разговаривали за соседним столиком. Дальше, рядом с дверями в кухню, сидели двое мужчин. У одного из них было непропорционально огромное пузо, которым он упирался в край стола. Левую руку он положил на верх живота, а другой придерживал большую кружку пива, из которой время от времени отхлёбывал. Его сосед по столу был маленького роста и худощав. Накинутая на рубаху куртка была ему великовата. Видимо, он покупал её навырост, но вырасти так и не успел. Худощавый держал такую же большую кружку пива, которая в его хилой руке казалась огромной, и так же, как толстый, через равномерные промежутки времени отхлёбывал из неё. Они делали это одновременно и синхронно, так, как будто до этого долго тренировались. У стойки бара два молодых человека, тихо переговариваясь, пили через трубочки из высоких стаканов коктейль голубоватого цвета. При разговоре они усиленно жестикулировали, и по их движениям можно было догадаться, что они уже в хорошем подпитии.

Подошёл выждавший необходимую паузу кельнер. Виктор заказал большую кружку пива и орешки к нему. Ещё через некоторую паузу он получил свой напиток и отхлебнул пару глотков из кружки. Хмель от коньяка, пропавший на холоде, в тёплом кафе вернулся. От пива и проснувшегося алкоголя по телу медленно разливалась слабость. Но настроение не улучшилось. А когда рядом две накрашенные девицы одновременно закурили, и дым, к которому примешивался запах травки, сквознячком понесло прямо на Виктора, в нём стала просыпаться непонятная злоба. Табачный дым был теперь не приятен, а противен. И именно в этот момент мимо проходил, направляясь к соседнему столу, один из молодых парней, которые пили коктейль у стойки. Он держал стакан с напитком высоко на весу и неуверенно балансировал на ослабевших от алкоголя ногах, обходя стулья. Парень споткнулся, и жидкость из стакана выплеснулась на куртку Виктора, которую он, сняв, повесил на спинку стула. Ничего бы с курткой не случилось – она была из непромокаемого водоотталкивающего материала, но Виктор был настолько взвинчен, что зло сказал:

– Ты, пьянь, нельзя, что ли, поосторожней?!

Молодой парень, не ожидавший такой реакции, остановился у стола и растерянно смотрел на Виктора. Собравшись с силами, он, тяжело ворочая языком, проговорил:

– Ты прости меня, пожалуйста. Я немножко выпил.

Парень, видимо, забыл, куда направлялся, и неуверенно смотрел по сторонам. Молодая девица потянула его за рукав:

– Иди, садись на своё место.

Высокий блондин, сидевший возле неё, сказал, обращаясь к Виктору:

– Что ты пристал к человеку? Ничего же, в принципе, не случилось. Подумаешь, упало пару капель на твою куртку. На, возьми салфетку и вытри.

Он протянул Виктору бумажную салфетку. Возможно, конфликт на этом был бы исчерпан, но другой, чернявый парень из той же кампании, с сарказмом проговорил:

– Эти русские обнаглели. Не могут себя достойно вести.

Эту нахальную реплику без ответа Виктор оставить не мог.

– Почему ты думаешь, что я русский?

– У тебя акцент. Сразу видно – из России.

– Я вот рядом сидел и слушал, как вы разговариваете. С твоим швабским выговором тебя тоже нельзя считать немцем.

– Да, я шваб, но я чистокровный немец. А ты приехал из России и хамишь мне. Убирайся обратно. Там – в Сибири – твоё место.

Разговор начинал приобретать политическую окраску, но вожжи были закушены, и остановиться первым уже никто не желал.

– Я хоть и из России, но немец. А ты немец ли? Шваб, да ещё к тому же нацист.

Обозвать нацистом немца считается серьёзным оскорблением. Эта фраза вырвалась у Виктора непроизвольно, и он тут же пожалел об этих словах. Но слово не воробей, вырвалось, назад не поймаешь. Чернявый вскочил. Его стул, качнувшись, упал позади него.

– Я не наци. Нацистов больше там, на востоке. Ты, русская свинья, осторожней со словами, а то по морде схлопочешь.

Такую провокацию Виктор выдержать уже не мог, тем более под хмелем. Он выплеснул остатки пива из своей кружки в лицо чернявого. Завизжали истерично девицы, испуганно встал со стула блондин, повернулись сторону ссоривших толстый и худой, за стойкой застыл в напряжении бармен. Только тот парень, из-за которого началась ссора, расслабленно сидел на стуле и мутными глазами смотрел, ничего не понимая, на озлобленных людей.

Чернявый сделал шаг вперед и размахнулся для удара, но Виктор опередил его и врезал парню кулаком по носу. Блондин оттолкнул Виктора, и тот, не удержавшись, всем телом навалился на стол. На пол полетели отставленная кружка и вазочка с орешками. Угловым зрением Виктор видел, как бармен набирал на мобильном телефоне чей-то номер. Он всё-таки удержался на ногах и ударил надвигающегося на него блондина в живот. Чернявый махнул рукой, и его кулак чиркнул по виску, оставив глубокую царапину на брови. Вероятно, полицейский патруль был недалеко. На улице подозрительно замигали огни. Виктор понял, что ему надо покидать поле боя, не то могут быть серьёзные последствия. Пропал хмель, и он стал трезво сознавать, что если за дело примется полиция, то ни ему, ни его противникам так просто ссора не обойдётся. И молодым людям, видимо, тоже нежелательна была встреча с полицией. Они все одновременно ринулись к выходу. Блондин, подхватив под руку своего подвыпившего друга, крикнул на ходу оставшемуся у бара молодому человеку, чтобы он рассчитался с кельнером. Виктор поспешно бросил на стол пять евро, схватил висевшую на спинке стула куртку и, чуть ли не рука об руку с чернявым, у которого из носа сочилась кровь, выскочил из кафе. Мельком увидел, как из полицейского автомобиля выходили пожилой полицейский и его напарница – молодая женщина. Огни на крыше машины продолжали мигать, освещая в секундном такте в неестественный цвет стоявшую неподалёку остановку, рекламный щит, уныло повисшие листья на деревьях, стену кафе и спешащих от неё людей.

Несколько метров вся кампания торопливо шла вместе, но потом Виктор завернул в свой переулок, а парни и девушки, не обращая на него внимания, поспешили дальше к центру города. Никто их не преследовал, и, когда Виктор оказался на своей улице, он сбавил темп и не спеша пошёл к дому. Рассечённая бровь побаливала. Виктор дотронулся пальцем до раны. На ней лёгким бугорком запеклась кровь. Волнение, вызванное ссорой, улеглось, и он, обозвав себя мысленно идиотом, стал размышлять над тем, что случилось в кафе. В принципе, ничего не случилось. Один идиот, с утра заряженный плохим настроением, столкнулся с компанией таких же идиотов, очевидно, подогретых не только спиртным, но и наркотиками, и в результате на этой благодатной почве разгорелся огонь войны, который тут же потух. В нормальном состоянии Виктор просто-напросто не отреагировал бы на глупую реплику молодого парня. Молодые иногда болтают, не зная сути. В большинстве же своём у переселенцев из России нет проблем с местными немцами. Многие вживаются в германскую жизнь и перестают отличаться от остальных. Выдаёт их, что они немцы из России, только акцент в разговоре. Этот акцент умрёт в тот день, когда умрёт переселенец. Дети же, особенно те, кого привезли за границу ещё маленькими, говорят без всякого акцента и, в зависимости от места проживания, даже предпочитают разговаривать на местном диалекте. А те, кто родился здесь, уже не понимают русского языка, или же если всё же что-то понимают, то только самые простые бытовые слова.

Виктор свернул к своему дому и остановился под фонарём. Тихо было на улице. В такую погоду даже кошки остаются в квартирах, греясь на диване в ногах своих хозяев. Наступила ночь, и стало холоднее. Подсохшие в кафе волосы опять намокли. Хочешь не хочешь, а домой, в пустоту и одиночество, идти надо. Может быть, будет что смотреть по телевизору. Пятница, можно подольше посидеть у телека, если, конечно, не свалит раньше времени сон. Он решительно пошёл к подъезду.

Дома первым делом вытер полотенцем и высушил феном волосы. В зале включил отопление. Странно посередине лета включать батареи, но в квартире было прохладно. Он устроился на диване у телевизора, прикрыв ноги мягким пледом, и стал смотреть развлекательную программу. Как и предвиделось, начало мозжить в голове. Боль сначала была не сильная, и Виктор решил своевременно выпить таблетку парацетамола. Долго у экрана выдержать не смог и, когда начал впадать в дремоту, выключил телевизор и пошёл спать.

Утром Виктор проснулся в тревоге. Кто-то чужой был в квартире. Он встал с кровати, надел брюки и рубашку, осторожно вышел из спальни и заглянул в кухню, откуда слышалась подозрительная возня. У плиты стояла жена, и перед ней на сковородке жарилась яичница. Виктор неслышно подошёл к ней и обнял. Жена испуганно вздрогнула и повернулась к нему.

– Ты когда приехала? – спросил удивлённо Виктор, чмокая её в щёку.

– Ночью. Галя в субботу работает, а её муж опять запил, вот я и решила домой вернуться.

– Как ты добралась с вокзала? Почему мне не позвонила?

– Соседка из Ульма возвращалась. Я с ней в поезде столкнулась. У неё машина на вокзале на стоянке оставалась. Она и довезла. Я звонила тебе, но никто трубку не брал. Ты, наверное, автоответчик не проверял.

– А где ты спала?

– Когда я приехала, ты спал уже. В поезде перемёрзла как следует. Одной пьяной кампании стало в вагоне душно, так они окна пооткрывали. А у нас в зале было тепло. Вот, решила на диване устроиться.

Она протянула руку и дотронулась до раны на брови Виктора.

– А это что такое?

– Да так, из-за дождя.

Он снова обнял жену и почувствовал, как состояние умиротворённости и покоя возвращается в душу.

– Как хорошо, что ты так быстро вернулась.

Он положил голову на плечо жены. От её волос шёл еле слышный запах дешёвых, но нравившихся Виктору духов. На улице было светло и безветренно. За ночь тучи ушли, и теперь сквозь ветки дерева, стоявшего напротив подъезда, пробивались лучи утреннего солнца, возвращая надежду на ясный и тёплый день.

– Как хорошо, что ты вернулась, – повторил Виктор и пошёл в ванную чистить зубы.