Читать книгу: «Бейсбол на шахматной доске. Эссе, рассказы, статьи, путевые заметки», страница 2

Время лечит раны

Выстроившиеся в ряд холмы отливали всеми цветами радуги. Солнце одним своим утренним росчерком превзошло всё мастерство осветителя, способного создать настроение, переливающимся на сцене разноцветьем.

Даже когда солнце не выходило из-за туч, каждый из холмов окрашивался в прелестный цвет.

Выпал снег. Но холмы и тогда не повторяли друг-друга, каждый оттенял белизну снега по-своему.

Долины – изнанка холмов. Одни точно наводящая ужас ночь, другие словно яркое утро.

…Вот уже который день я наблюдал из окна один и тот же пейзаж в разное время суток и в разных тонах.

Днем несложно представить весну и лето в этих краях. Холмы скрывали свой весенний облик в чреве долин, но я мог видеть эти краски. Мог! Даже еще не вспыхнувшая заря, вечерние сумерки, спрятанная в долинах тьма не могли скрыть от глаз затаившиеся в холмах весенние краски.

Холмы, рожденные одной и той же горой, напоминали детей одной и той же матери – не походили друг на друга.

***

Собравшиеся вокруг стола люди тоже не были детьми одной матери. Но все они ходили под Богом.

Москвичу Андрею Ивановичу было далеко за семьдесят. Его стать, басовитый голос напоминали русских генералов, которых я встречал в армейскую пору. Лишь после я узнал, что он бывший военный в звании полковника. Говорил он в основном о санаториях, в которых довелось побывать. Прошлую осень он провел в Карловых Варах за 19 километров отсюда. Он рассказывал, что лечебные воды пошли ему на пользу, рези в желудке уменьшились.

Карелу из Праги было максимум пятьдесят пять. По-русски он говорил хорошо, выучил еще в школе в период коммунизма. Работал он в сфере машиностроения и даже пописывал статьи для технических журналов. О чешских санаториях он говорил с гордостью. Говорил, что здешние радоновые ванны не имеют себе равных во всей Европе, а минеральные воды – во всем мире. Его слова всколыхнули мои патриотические чувства: я поведал о нафталановых ваннах и порекомендовал ему съездить в Азербайджан.

Ханне, проживающей в окрестностях Дрездена, никак не получалось дать восемьдесят пять лет, выглядела она моложаво. Каждый раз она садилась за стол, прислонив трость к стулу, здоровалась с каждым по-отдельности. Едой особо не увлекалась, а вот побеседовать любила. У нее ладилось с Андреем, они частенько продолжали задушевную беседу в фойе или в баре. Она говорила по-русски не очень, но всё при желании можно было понять. Те немецкие словечки, что она иногда вставляла в свою речь, совсем не походили на слова того «ужасного» языка, который мне довелось слышать в детстве в советских фильмах о войне. В ее произношении жесткий немецкий язык звучал певуче и гармонично.

Мы встречались три раза за день. Я заметил, что и Карел прислушивается к ним с особым интересом. Я получал удовольствие от наблюдения за двумя этими стариками, оставляющими позади осеннюю пору своей жизни, как и от созерцания лесистых холмов за окном с деревьями, сбросившими всю свою листву. О чем бы они ни говорили, речь в итоге заходила о превратностях старости. Они давали друг другу советы. Общались так ласково и сочувственно, будто были знакомы целую вечность.

Старикам есть чем поделиться, особенно больным. Вот и они беседовали о своих детях и внуках, болячках, планах посещения других санаториев, одним словом, о своем настоящем и будущем. Прожившие большую часть своей жизни при коммунистических режимах, прожившие детство в жесточайших политических режимах за всю историю человечества, повидавшие много чего на своем веку два престарелых представителя народов, ведших друг с другом безжалостную войну, не проронили ни слова о прошлом.

Однажды во время ужина они так распалились, что мы оказались в роли заинтригованных зрителей. Они не на шутку прикипели друг к другу. Глядя на них мы с моим чешским собеседником говорили о том, что вечной вражды не существует, что злейшие враги, в конце концов, садятся за дружеский стол и что история богата на такие примеры.

В ходе беседы я поинтересовался у него, видел ли он фильм, повествующий о массовом изнасиловании советскими солдатами немецких женщин. Фильма он не видел. В тот же вечер я пригласил его посмотреть картину вместе.

Ровно в восемь в дверь постучался Карел с четырьмя бутылками чешского пива в руках. Я уже отыскал в интернете фильм режиссера Макса Фэрбербёка «Безымянная – одна женщина в Берлине». Мы сели смотреть.

Фильм повествует о зверствах советских солдат, массовых изнасилованиях немецких женщин. История не знала второй такой армии, подвергшей массовому изнасилованию женщин побежденного народа. Два миллиона немецких женщин стали жертвами этого массового изнасилования. К тому же не единожды или дважды, а по нескольку десятков раз. Безбожная советская армия не дала пощады даже монашенкам из монастыря. Тысячи женщин умерли во время абортов. Наложивших на себя руки тоже тысячи и тысячи. В целом, в результате изнасилований умерло 240 тысяч немецких женщин.

В ту ночь мы говорили с Карелом и о других преступлениях русских солдат. Он завел речь о гнете коммунизма, репрессиях после советской оккупации, лагерях для политзаключенных, привлеченных к рабскому труду в урановых рудниках, кровавой пражской весне 1968-го года.

Мне тоже было о чем рассказать. Он слушал с интересом. Я не удивился, что он доселе ничего не слышал о бойне 20-го января. Мы пока не научились и все еще учимся доносить миру свою правду, свою боль, свои трагедии…

Наутро я принялся с еще большим вниманием наблюдать за престарелой парочкой. Робкое выражение лица Ханны напоминало лицо женщины из фильма, которую насиловали каждый день. А Андрей казался мне разъяренным русским солдатом, нападавшим на женщин с животной страстью. Ханна мило беседовала с офицером армии, изнасиловавшей ее мать, родственников-женщин, весь народ, а может и ее саму. Будто ничего и в помине не было. Неужели всё забыла? Ведь говорят, женщина до конца своих дней не может позабыть стресс и ужас изнасилования!

Видимо, верно говорят: «Время лечит все раны».

Как бы саркастично ни звучало, можно сказать, что море крови пролитой в Европе из-за незыблемости границ в итоге привело к образованию государств без границ.

Наша война с армянами одна из тысяч войн за всю историю человечества. Я нисколько не сомневаюсь, что настанет время и через много-много лет азербайджанец сможет также задушевно беседовать с армянином в Карабахе – в одном из таких же чарующих уголков, как этот городок Чехии. Наверное, эти неизвестные нам люди, пережившие ходжалинскую бойню, сумгаитский погром, в котором нас неправедно обвинили, тоже не станут поминать прошлое. Они тоже будут беседовать о своем настоящем и будущем.

Слова Иисуса Христа: «Попал в беду, приди ко мне, я возьму тебя за руку, пронесу через это страдание, но при одном условии – не оглядывайся назад».

Всё, что я сейчас написал, кажется странным. Знаю, мои слова похожи на сказку в то время, когда никакого мира на горизонте не видно, а надежда на перемирие в глубоком колодце отчаяния. Но я знаю, что когда-нибудь – пусть хоть через лет пятьдесят – всё получится!

…Вдобавок хочу быть уверенным: во время тех будущих встреч с армянами в Карабахе гостями будем не мы, мы сами будем принимать гостей!

 
Декабрь, 2013
Яхимов, Чехия
 

Озоновые люди
Литературоведческое эссе-раздумье

Советский писатель Анатолий Кузнецов, эмигрировавший в 60-х годах прошлого века в Лондон, наделал шуму своими статьями и интервью. В статье, опубликованной 25 сентября 1969-го года в парижском эмигрантском журнале «Русская мысль», он разделил на категории советских писателей согласно их политическим воззрениям и тем самым дал импульс к напряженным дискуссиям. Кузнецов поделил известных советских поэтов и писателей на следующие категории:

– полностью подчинившиеся: «Да здравствует Советская власть!» (Шолохов, Михалков, Кочетов);

– умеренные либералы: «Да здравствует советская власть! Но далеко не всё происходящее хорошо…» (Катаев, Симонов, Рождественский);

– воинствующие либералы: «Да здравствует Советская власть и коммунизм с человеческим лицом! Однако попадать в суд мы не хотим» (Евтушенко, Вознесенский, Твардовский);

– оппозиционеры: «За Советскую власть, но не такую как в последние 50 лет» (Синявский, Даниэль, Солженицын, Гинзбург)

Польский писатель-публицист эмигрант Йозеф Мацкевич, всегда скептично относившийся к диссидентству такого всемирно известного писателя как Солженицын, в одном из номеров журнала «Вядомости» за 1970-ый год назвал это «точной классификацией». Кстати говоря, мы перевели полное упреков и критики замечательное письмо знатока советской политической системы Мацкевича Шолохову и опубликовали в 9 (17) -ом номере журнала «III Sektor» за 2005-ый год. Я рекомендую всем и в особенности пишущим прочесть это письмо, повествующее о трагедии писателя, который заново прошелся по своему «Тихому Дону» сквозь призму внутренней цензуры. Этот текст можно найти в моем блоге.

***

Протест первейшее условие свободы. Без протеста нельзя стать свободным, а не будучи свободным нельзя прожить достойно.

Всё живое ощущает внешнее влияние отдельными органами. Общество тоже живой организм. Оно ощущает оскорбление своей чести «сердцем интеллигенции».

Спустя год после принятия конституции СССР за 1977-ой год в тбилисской газете «Заря Востока» опубликовали проект аналогичного верховного закона Грузинской ССР, и тут грузинская интеллигенция вышла на митинг протеста. Причиной протеста оказалась 75 статья проекта – присвоение русскому языку статуса официального языка. До тех пор государственным языком в каждой из трех кавказских стран считался язык этнического большинства.

Попытку нововведения встретили митингом в Грузии, напряженностью в Армении и полным молчанием в Азербайджане. Но в итоге выиграли все – советская власть отступила перед протестами в Грузии. Нас тоже не стали отделять от числа непокорных, за счет грузин наш язык остался при прежнем своем статусе.

Чем скитаться мыслью в дальних далях, приведу еще один пример в связи с нашими соседями. В одном из номеров журнала «III Sektor» за 2004-ый год опубликовано мое интервью с бывшим диссидентом, общественно-политическим деятелем, моим другом Леваном Бердзенишвили. Грузинский интеллектуал, анализирующий недавно состоявшуюся «Революцию роз», говорил, что интеллигенция не стерпела попрания чести и достоинства народа, во время революции в первых рядах шли всем знакомые и ценимые писатели, поэты, композиторы, художники, ученые, деятели кино. «Масса состояла только и только из образованных людей. Среди них не было ни одного рабочего».

Этими примерами я хочу сказать то, что прогрессивный критерий народов измеряется количеством образованных, грамотных граждан, но одного этого для свободы недостаточно. Необходимо также чувство достоинства и смелость это достоинство показать. На страже достоинства нации стоят совестливые интеллигенты.

Я начал этот текст дефиницией Кузнецова. Подобная классификация писателей и поэтов показатель нравственной трагедии, испытываемой не знающим свободы обществом.

В свободных обществах интеллигенция не делится на моральные категории!

***

Если применить вышеизложенную классификацию к нашему времени и обстоятельствам, наверно, получится следующее:

– полностью подчинившиеся: «Да здравствует Ени Азербайджан!»;

– умеренные либералы: «Да здравствует Ени Азербайджан! Но далеко не всё происходящее хорошо!»;

– воинствующие либералы: «Да здравствует власть и Ени Азербайджан с человеческим лицом! Однако попадать в суд мы не хотим»;

– оппозиционеры: «За Ени Азербайджан, но не за такой как в последние 20 лет».

Мне захотелось составить длинный список с представителями нашей интеллигенции, разнесенными по этим пунктам. Не вышло! В зависимости от ситуации каждый из них легко перескакивал с одного пункта на другой, «полностью подчинившийся» становился «умеренным либералом», а то и «воинствующим либералом».

Лишь в одном из пунктов твердо стоял на ногах: писатель Чингиз Гусейнов. И я уверен, что ни один писатель, поэт, композитор, художник, учёный, деятель кино, вообще человек, считавший себя интеллигентом не будет возражать, что якобы он не из тех. А если назвал бы имя хоть двух-трех писателей, поэтов в пункте оппозиционеров (есть такие талантливые творческие люди, очень хотел, чтобы они попали в этот список), уверен, что они сразу опровергли и выступили бы против моей классификации.

Интеллигенция, сформированная из людей с общественной совестью, озоновая прослойка общества. Иммунитет народа и общества на общественные недуги тем сильнее, чем толще эта прослойка. А наш «озоновый слой» прохудился, весь в дырах. Это и есть причина всех наших «болезней».

Народу не хватает кислорода «озоновых людей», чтобы почувствовать дух свободы и протестовать, потому что когда отсутствует фактор протеста, целая нация становится чеховской «размазней».

Наша беда еще и в том, что советская интеллигенция по причине своей порочности не смогла сформировать национальную элиту эпохи независимости и теперь ей, можно сказать, не дают никакого права голоса. А новая мысль, сформированная за этот отрезок времени, еще молода и слаба.

Взамен у нас сформировалась совершенно другая, конгломератная элита, сформированная из снобов и неучей. Трусливая, подлизывающаяся элита с рабской натурой, раскрывающая объятия чинушам и богатеям, но не умеющая выказать ни малейшей толерантности даже самому «беззубому» протесту инакомыслящих.

…Хочу жить в те времена, когда наша интеллигенция будет относиться лишь к одному пункту – пункту «Свободных»! Вот тогда у нас и появится «озоновая прослойка», защищающая от всяческих общественных болезней!

 
Октябрь, 2012
Бурсерид, Швеция
 

Обезьянья диктатура

В копенгагенском зоопарке наибольшее мое внимание привлекли павианы. Тигры, превратившиеся в клетке в кошек, жеманные и медлительные жирафы, тоскующие по джунглям слоны, безразличные ко всему толстокожие носороги, верблюды, чья шкура на спине от отсутствия наездников истончилась словно у джейранов не были столь интересны, как эти обезьяны. Я битый час не мог отвести глаз от их лицедейства.

В огромной клетке находилось несколько десятков обезьян от мала до велика. Жизнь в этом вольере будто бы регулировалась особыми законами. Общество управлялось на основе четко заведенного механизма. Большая семья подчинялась воле отца-павиана. Не представлялось возможным, что от его контроля может ускользнуть хоть малейшая деталь. Он обладал правом вознаградить или наказать любую другую особь.

В тот день общество павианов вело свою привычную повседневную жизнь: самки кормили малышей, дети резвились и играли. Один взбирался на скалы, другой свисал с ветки, третий почесывал бок, ловкач отбирал у тихони снедь, а затем, будто злорадствуя, показывал осклабленные зубы, обиженный забивался в угол и смотрел куда-то вдаль печальным взглядом, обжора, расчищая руками яйцо от скорлупы, крепко зажимал ногами банан – одним словом, все обезьянничали.

Матери, держа новорожденных за хвост, не давали им отбиться. И когда куда-нибудь направлялись, то либо закидывали детенышей за спину либо тащили, взяв за хвост. Словно оберегали своих детенышей от других самок… А что страшного могло произойти в огражденном вольере?! Может, давал о себе знать генетический страх, оставшийся со времен жизни в дикой природе. Но порой ужасные происшествия в огражденном пространстве не имеют себе равных по сравнению с тысячами опасностей, подстерегающих в лесах и джунглях.

Здесь как и в человеческом обществе шла тайная и явная борьба. Если присмотреться, начинаешь это ощущать. Вот бы разобраться во всех тонкостях! – тогда мне удалось бы написать интереснейший на свете репортаж.

Отец семейства восседает на самом высоком месте в вольере – на скалах и оттуда контролирует всю семью. Когда поднимается шумиха и обезьяны принимаются дебоширить, бывает достаточно одного окрика Отца-павиана, чтоб воцарилась полная тишина. Непокорные самки, нарушающие «правила» подвергались суровому наказанию. Они подвергались половому насилию Отца-павиана. Всего лишь за час мне пришлось стать свидетелем ровно трех таких наказаний. Во время этого процесса самка смиренно подчинялась Отцу-павиану, покоряясь его желаниям. После «процесса наказания» самка становилась такой тихой, так боязливо забивалась в угол, что ни за что нельзя было бы предположить: именно она поставила вольер на уши своим дебошем (Но это декадентство особо не затягивалось, вскорости самка снова возвращалась к привычному настроению и действиям). А Отец-павиан рычал, бил себя в грудь и возвращался на свой трон на возвышении.

Другим методом наказания была ссылка в заднюю клетку. В зоопарке для павианьей семьи были выделены две большие клетки. Одна на открытом воздухе, вокруг которой собрались мы, а другая клетка располагалась в закрытом помещении. Обезьяны переходили из клетки в клетку через несколько маленьких отверстий-дверей. Павиан, вызвавший гнев доминантного самца-Отца, в качестве места отбывания наказания перебирался в закрытую клетку, где из-за жары почти не имелось зрителей.

В диктатурах справедливости нет, будь это общество, созданное животными либо людьми. Борьба обезьян за еду, принесенную работником зоопарка, была совершенно далека от принципа справедливости. Сильный отбирал еду у слабого. Справедливое разделение пищи не волновало и абсолютного лидера – самца-Отца. Его уже всем обеспечили, еды у него было навалом.

Семья павианов напомнила мне Чарльза Дарвина, в особенности его книгу «О выражении эмоций у человека и животных». Эта книга, попавшаяся мне у бакинских букинистов в 80-х, отложилась в моей памяти по большей части своими иллюстрациями. Наблюдая обезьян в загоне еще раз убеждаешься: человеческое общество переняло свое устройство от природных законов. Порой мы заходим столь далеко, что забываем: мы частичка природы, одно из порожденных ею существ. Именно это напомнили мне обезьяны – мы тоже одни из живых организмов природы.

Как схожа мимика страдающего человека и обезьяны, подвергшейся насилию… Довольная улыбка самки, кормящей грудью детеныша и при этом не отводящей от него взгляда, точь-в-точь как улыбка матери на картине Леонардо да Винчи «Мадонна Литта», матери, кормящей молоком своего малыша. Чувства изгнанной из стаи обезьяны написаны у нее на лице, словно тень страданий, охватившая горемычного человека. А радость особей, перепрыгивающих с ветки на ветку со счастливым смехом, ничем не отличается от блаженной человеческой радости. Эмоции же самца-Отца, наслаждающегося процессом наказания, так походят на садистские ощущения человека, который тиранит и мучает слабых и бесправных.

Жизнь в клетке напоминала режим, созданный людьми, властвующими над себе подобными. От новорожденного малыша до главаря все подчинялись жесткой системе, работающей с точностью механизма. Будто главарь рожден править, а все остальные подчиняться.

Все общества, созданные людьми на заре цивилизации, построены на основе перенятых у животных и зверей моделей общежития. Эта схожесть берет свое начало в одной воле, руководящей всем живым – «желание сильного править над слабым». Это главный принцип модели общежития, интуитивно созданной живыми существами.

Это чувство присуще всему живому. В особенности, человеку. Ни один зверь не сравнится с человеком в жестокости по отношению к себе подобным.

Впоследствии некоторые людские сообщества, прошедшие через тысячи исторических испытаний, смогли создать «общество равных возможностей» на основе иных моделей.

А некоторые все еще живут в обществах, похожих на обезьянью диктатуру, которую мне довелось увидеть в копенгагенском зоопарке.

 
Копенгаген, Дания
19 августа 2013
 

Пустая жизнь

Зачем мозговые центры и извилины, зачем зрение, речь,

самочувствие, гений, если всему этому суждено уйти в почву и, в конце концов, охладеть вместе с земною корой, а потом миллионы лет без смысла и без цели носиться с землею вокруг солнца? (Антон Чехов, «Палата №6»)

Недавно я искал спутников для совместного просмотра фильма Рустама Ибрагимбекова «Кочевник», чей показ был анонсирован в Театре «Ибрус». На мой зов не откликались. Самым приличным среди многочисленных отнекиваний было «Тебе больше нечем заняться…». Когда число фейсбуковских знакомых и оффлайновых друзей, которых я обзванивал и пытался уговорить, сравнялось с количеством оставшихся до начала фильма минут, я вышел из офиса. Без пятнадцати семь я отправился по кривой и темной улочке до близлежащего театра. Я был расстроен.

***

В марте сего года я вместе с другом Лечой Ильясовым, московским чеченцем и этнографом, гостил в Вашингтоне. Приютившая нас хозяйка всем своим пылом демонстрировала «кавказское гостеприимство американского происхождения». Она копалась в интернете и составляла список культурных мероприятий, включала нашу жизнь в график, чтобы нам было интересно. Музеи, парки, рестораны и кафе сменяли друг друга. Мы уже «наполовину прочли» историю города – «В Рейгана стреляли вот здесь».

Одним утром она заявила, что хочет повести нас в театр пантомимы. «К тому же этот театр основали грузинские мигранты. Талантливые ребята». Презентация, рассчитанная на нашу кавказскую солидарность, не пробудила никакого интереса у «объевшихся» за несколько дней культурными мероприятиями. Мы сказали ей, что не хотим идти, что у нас другие планы, но на следующее утро наш опекун пришла с билетами. Нам пришлось идти в театр, невольно, неохотно. Как будто колхозников собрали в лафет и вели слушать симфонию Кара Караева. Когда же мы вспомнили о своем уговоре выпить в тот вечер пива в баре напротив станции метро «Van Ness», то чуть ли не проклинали пилота самолета, некогда доставившего этих грузинских артистов в Америку. Делать что ли было нечего? – тебя насильно ведут в Вашингтоне на грузинский спектакль, к тому же немой…

Когда мы вошли в Театр Арлингтон Спектрум стало известно, что спектакль, который предстоит посмотреть, «Божественная комедия» (Данте), подготовленная Синетическим Театром (Synetic Theater). Мы узнали, что этот театр создали грузинские мигранты Паата и Ирина Цикуришвили в 2001-ом году. Театр, за короткий срок ставший популярным, завоевал за эти годы немало наград. Небольшой зал в скором времени наполнился зрителями. Мне не удалось определить средний возраст пришедших на спектакль. Большинство составляли пожилые, но и молодых было немало. Все выглядели собранно и аккуратно. Все лучились счастьем, кроме моего друга Лечи. Казалось, в его глаза впитались все страдания чеченской войны. Эхо Карабахской войны, впитавшееся в мое лицо, тоже, наверное, видел лишь он. Своего лица я видеть не мог.

Погас свет. Началась пьеса. Необычная декорация, состоящая из темных тонов нескольких цветов, производила странное впечатление. Гигантская воронка была полна людскими душами, изнемогающими в дикой страсти. Небесная музыка аккомпанировала этому стенанию душ. «Души» обнаженных душ перед престолом Творца тоже были обнажены: здесь ты ничего не скроешь. Здесь «живы» одни грехи. Да, это ад, ад Данте. Сам Данте позавидовал бы этому аду на сцене, который оживил грузин. Зал затаил дыхание. В отличие от «ада» на сцене жизни здесь не было, она замерла. Будто не мы, а обитатели ада ужасались нашим положением. Ощущая себя среди этих душ, я невольно смотрел на сидящего справа Лечу. Самый безобидный чеченец на свете был ошеломлен. Был ошеломлен весь зал. Наверно, лишь сидящие рядом со мной могли видеть в каком я состоянии. Своего лица я видеть не мог.

Следующие части «Божественной комедии» получились такими же удачными. Цвета, свет, звуки, мимика и пластика актеров образовали гармонию. Когда представление закончилось, наши лица покинуло «страдание», а лица американцев «счастье». Все лица выглядели одинаково. Все мы были ИЗУМЛЕНЫ! Спектакль провел нас через круги «Ада» к «Чистилищу» и наверх в «Рай».

По пути обратно мы комментировали пьесу, как театроведы. Наш друг сожгла наше недовольство и скованность в «геенне огненной». Она понимала, что подарила нам вечер, достойный вписаться в память и потому сияла. Наши лица тоже сверкали, словно фонари улицы Коннектикут.

***

Я дошел до театра «Ибрус» на улице Гасана Сейидбейли, 18. Два сотрудника театра курили на выходе. Пожилой сотрудник смерил меня удивленным взглядом и сказал, что фильм не покажут: «Кроме вас никто не пришел».

Такие дела, дорогой читатель! На фильм первого получившего «Оскар» азербайджанца Рустама Ибрагимбекова, фильм, повествующий о древних тюрках, в тюркском городе с тремя миллионами жителей нашелся лишь один зритель…

Я завершил таким образом пустой день и зашагал обратно во мрак улицы…

 
3 декабря, 2009
Баку, Азербайджан