Читать книгу: «Тайна Форта Росс, или Почему с русскими не соскучишься», страница 2

Шрифт:

В холле Марта с гордостью показала мне на висевший на стене ключ, подаренный Вашингтону его другом – «революционным маркизом» Жильбером де Лафайетом.

– После Французской революции Джорджу вручили этот ключ от главной парижской тюрьмы. Никак не могу запомнить ее название.

– Бастилия, – вежливо напомнил я.

– Да, верно. А теперь это ключ от наших спален наверху. Хотя все очень маленькие, как тюремные камеры, но зато готовы вместить всех гостей, которых иной раз набивается как в придорожной таверне. Пойдемте наверх, вы выберите себе гостевую спальню для ночлега.

Я вежливо отказался, заметив, что мне недалеко и что меня сегодня ждут дома.

Марта разочарованно вздохнула, но предложила все-таки осмотреть второй и даже третий этаж, куда обычно не пускают туристов. Спаленки здесь были совсем крохотные, но зато в одной из них из окна открывался чудный вид на ночной Потомак. Река блестела как огромная рыбина серебряными чешуйками. Луна уже поднялась высоко и улыбалась звездам, водившим вокруг нее хоровод. Было светло как днем. И во всем этом великолепии вверх по течению шла бригантина. Она шла под американским звездно-полосатым флагом. Но на флаге было гораздо меньше звезд-штатов и вместе они образовывали не прямоугольник, а круг.

Дождавшись, когда Марта выйдет в коридор, я незаметно достал смартфон и сделал пару снимков. Потом приблизил изображение, чтобы крупнее снять старый революционный флаг. И снова нажал на кнопку. Вообще я ни разу не снимал в особняке музея-усадьбы. Это было запрещено для туристов. Но, во-первых, я просто снимал вид на реку. А, во-вторых, я почувствовал, что если сейчас я не сделаю этот снимок, то я лишу себя какого-то очень важного факта-улики для журналистского расследования.

Мы обошли все спальни, кроме хозяйской на втором этаже. В двух гостевых комнатах слуги уже растопили камины и зажгли подсвечники. Все это время я не уставал удивляться, а где же сейчас находилась охрана музея-усадьбы. Ведь свет с верхних этажей виден издалека. Неужели вот так запросто любой может устроить вечеринку в покоях первого президента Америки?! Впрочем, это ведь все-таки была частная территория и принадлежала Женской ассоциации Маунт-Вернона. А, значит, владельцы могли отдавать ее в аренду кому и когда пожелают.

Когда мы спустились вниз, все трое любителей Вирджинского табака уже ждали нас в большой зеленой зале. Узнав, что я собираюсь уходить, они поспешили вежливо раскланяться.

– Мне бы не хотелось, сэр, чтобы у вас осталось превратное впечатление обо мне или о моем отношении, которое я как американец питаю к вашей стране, – любезно произнес лжеДжефферсон и примирительно протянул руку.

Я пожал крепкую большую ладонь, едва удержавшись от признания, что я и сам бы посмеялся такой меткой шутке насчет «здоровья императора», если бы ее произнес мой соотечественник.

В свою очередь Джон Адамс поспешил исправить свою реплику насчет моего «национального костюма»:

– Я уже староват для дальних странствий, но вот мой старший сын мечтает поработать в России в качестве дипломата.

Я пожелал будущему дипломату удачи, не преминув заметить, что встретить медведей в российской столице у него будет куда меньше шансов, чем в столице американской.

Вашингтон, видя мое все-таки неудовлетворенное любопытство, признался, что завтра ему «предстоит еще один неравный политический поединок с Адамсом и Джефферсоном». Те смущенно стали отнекиваться.

– Они думают, что утро вечера мудренее, что при солнечном свете им будет проще уговорить меня вернуться, – сказал Джордж. – Но повторяю, джентльмены, и я не делаю из этото секрет даже при иностранцах: я не собираюсь возвращаться в столицу и командовать армией или чем-либо еще. В Соединенных Штатах достаточно дельных людей, чтобы управлять этой страной. Иначе я должен жить вечно.

Все дружно рассмеялись:

– Разве это плохо?!

Джордж сделался серьезным.

– Вечность дана нам для другого, друзья. Поверьте, Создатель уготовал всем нам куда более прекрасные плоды, чем плоды власти.

В дверях я еще немного потоптался на месте. Я все ждал, что сейчас мужчины скинут свои парики, Марта свой чепчик и примутся фотографироваться со мной на память в честь удачного розыгрыша. Но мужские парики оставались на месте, чепчик все также украшал седую головку хозяйки. И все четверо моих собеседников имели вид совершенно непринужденный.

Выведя меня на крыльцо, Джордж вдруг произнес:

– Кажется, вы кое-что забыли у нас в доме?

Он протянул мне диктофон. В уголке горела красная лампочка записи. Я сконфузился, словно меня уличили в том, что я шпионю за президентом. Джордж заметил это, но промолчал. Только как-то загадочно улыбнулся… Я взял диктофон, выключил запись и положил его в карман. Мне вдруг стало так стыдно, что я покраснел и поспешил уйти, холодно и скороговоркой простившись.

Тот же самый слуга с фонарем проводил меня до калитки. Я пытался разговориться с ним, но он отвечал вежливо и уклончиво, как человек, который не привык обсуждать с гостями дела Маунт-Вернона. Поклонившись при прощании, он исчез, будто провалился в темноту.

От каменных ворот я быстрым шагом прошел дальше к автостоянке. Мне было жутковато. Под одиноким фонарем стоял мой одинокий автомобиль. Его вид показался мне таким странным, как если бы я увидел не этом месте припаркованную летающую тарелку. Машинально я достал ключи, открыл дверь, сел за руль.

Но первое, что я сделал, так это не включил двигатель, чтобы скорее прогреть мотор, а полез в карман за диктофоном.

Я проверил последнюю маунт-вернонскую запись. Ее не было. Я проверил все треки – сегодняшней записи не было. Я проверил работу диктофона на запись. Он работал исправно. Так вот почему Джордж так странно улыбнулся: он стер мою запись! Конечно, с моей стороны было наглой репортерской выходкой – тайком записать чужой разговор. Но зачем он стер запись, если они просто курили трубки?

Я достал свой смартфон, чтобы проверить качество снимков, сделанных из окна особняка. Снимков не было. Фотокамера смартфона была исправна, но последних трех снимков не было!

Это смутило меня еще больше. У меня даже возникло желание вернуться и устроить скандал организаторам этой вечеринки, если, конечно, они еще были в доме. Но чтобы я им сказал? Что они стерли мою аудиозапись? Что я исподтишка сделал снимки, а их нет? Какие у меня были доказательства? Я решил, что не стоит выставлять себя на посмешище. Если с диктофоном все были примерно ясно, то с фотокамерой смартфона пока не очень. Неужели я второпях просто плохо нажал на сенсорную кнопку?

В этих раздумьях я быстро доехал до дома. У въезда в наш гараж стояла машина гостей. Мне не очень хотелось сейчас кого-либо видеть. Я попытался незамеченным подняться по лестнице в прихожей к себе в кабинет на второй этаж. Но из гостиной меня остановила вопросом жена:

– Ужинать ты, конечно, не будешь?

Я кивнул.

– Тогда наливай себе вина и присоединяйся. У нас тут «вечер в Останкино».

За годы жизни в Америке Наташа не переставала смотреть программы на русском. Она считала, что это помогает сохранить родной язык. Иногда я составлял ей кампанию. Но только, если в передачах не было политики.

Зайдя в гостиную, я поздоровался. У нас в гостях была подруга жены, Кристина, и ее американский муж, Грэг.

– А Грэга переводят в Москву, – гордо сообщила Кристина, которая уже давно хотела вернуться жить в Россию.

– Поздравляю.

– Дали месяц, чтобы он начал бегло говорить по-русски.

– Хорошо, хоть не по-китайски!

– Сказали, надо больше смотреть российских телепрограмм.

– Тогда начинайте с новостей. Так проще, – посоветовал я.

– Мы пробовали. Но больше пяти минут их не выдерживаешь. А потом Грэгу сказали на работе, что нужен живой русский, на котором говорят нормальные люди, а не политики.

– Ну, тогда общайтесь с нами. Зачем вам телевизор?

– А вот зачем, – торжествующе сказала моя жена. – Мы как раз нашли новое реалити-шоу.

Я поморщился. Я не любил реалити-шоу почти так же, как и политические программы: по уровню примитивизма они были примерно на одном уровне.

– Еще один американский сэконд-хэнд?

– Как раз наоборот. В Штатах уже закупили права на трансляцию, а Голливуд даже собирается снимать сериал.

Жена усадила меня на диван, сама принесла бокал вина. Вид у меня был разбитый, и она хотела меня немного развеселить. Но я сидел мрачнее тучи и смотрел на экран, раздражаясь, что она и наши гости хохочут. Я не находил ничего смешного.

В телевизоре люди говорили по-русски, но я совершенно не улавливал нить разговора. В кадре, в роскошной золотой зале с потолками-зеркалами, похожей на дворец в Петергофе, какой-то странный субъект в спортивном костюме и кроссовках танцевал со светской дамой, одетой в платье 19-го века. Вокруг них кружили разодетые пары. Мелькали брильянты, эполеты, аксельбанты и весь набор великосветской мишуры, который можно встретить в классических фильмах типа «Война и мир».

– Вот смотри, смотри, – вскрикнула Кристина. – Этот простофиля уже действительно поверил, что танцует с принцессой в императорском дворце. Глянь, как он обезьяничает, копируя мазурку.

– Что за клоунада?! – пробурчал я.

Вмешался Грэг и объяснил мне, перемежая английские и русские слова:

– Понимаешь, все участники этого маскарада – профессиональные актеры. А гость, парень в кроссовках, выбран случайно. Он отправился на вечернюю пробежку по парку в Петергофе и заблудился. Вернее, его заманили. И все вокруг должны создать такую атмосферу, чтобы он поверил, что оказался на императорском приеме во дворце. Гостя обхаживают все исторические персонажи, ему выделяют лучшие покои, и сам император Александр Второй назначает ему аудиенцию.

– Бред какой-то! Неужели взрослый человек может в такое поверить?! Если он, конечно, не идиот…

– Я тоже думал, что не может, – согласился рассудительный Грэг. – Но оказывается, мы, как дети, сами мечтаем попасть в сказку.

Я оценивающе посмотрел на Грэга. Он всегда был для меня, эмигранта, живым учебным пособием для понимания «стопроцентного американца». Сам уроженец Аляски, Грэг даже внешне походил на неуклюжего и добродушного медведя, но при этом хваткого, неутомимого и бесстрашного. Меня всегда поражало, как ему удавалось совмещать в себе изощренный технический ум с какой-то вопиющей детской наивностью. Я уже собрался рассказать ему о своих приключениях в Маунт-Верноне, надеясь, что хоть он-то поймет меня и поверит на слово, но тут вмешалась Кристина.

– Хватит вам болтать. Дайте послушать! Шоу катилось к развязке. Человек в кроссовках выпил предложенный слугою бокал вина, снял спортивную кофту, видимо вспотев от танца, и в одной футболке направился к беседующим в уголке молодым дамам. Они начали шутить и смеяться. Вдруг к ним подошел молодой офицерик и начал что-то сердито выговаривать незнакомцу. Тот в ответ панибратски похлопал его по плечу и ткнул рукой в грудь. Офицерик отпрянул назад, взвизгнул и отвесил хаму пощечину. Мужчина в кроссовках, видимо, был простых нравов, к тому же боксер. Он, недолго думая, заехал обидчику в челюсть, да так, что тот перелетел через столы с бокалами и тарелками и упал буквально на руки каких-то великосветских старушек. В зале поднялся переполох. Из смежных комнат выбежала охрана с наручниками и дубинками, выскочили репортеры с камерами и микрофонами. Заиграл рокн-ролл. На экране пошли титры…

– Я же говорил тебе, что будет смешно, – Грэг, увидев, что я закашлялся, похлопал меня по спине, думая, что я поперхнулся.

Я увернулся, показав жестом, что все ОК.

Стукнув себя ладонью по лбу, я повалился на диван, надрываясь от хохота. У меня, похоже, начинался нервный тик. Я смеялся до икоты.

Жена посмотрела на меня с тревогой. Кажется, я вел себя не совсем прилично. И это от одного бокала вина.

– Что с тобой? – с тревогой спросила Наташа.

– Все олрайт. Не знаю, кто выкупил права на франшизу, но, кажется, я уже сам участвую в таком же шоу.

3

Джулия, наш телепродюсер недельного обозрения, кисло улыбнулась, когда я предложил ей снять на выходных последний предрождественский парад и вечерний фейерверк в усадьбе Маунт-Вернона.

– Мог бы перед Рождеством предложить что-нибудь посвежее, зрители умрут от скуки.

Я не хотел сразу раскрывать все карты. А без этого идея съемок действительно выглядела банальщиной.

– Ну, что там еще можно снять? Интервью с президентом? – поморщилась Джулия.

– Вот именно, – попытался отшутиться я.

– Я видела расписание. Президент в пятницу вместе с семьей уже летит во Флориду на рождественские каникулы.

– Но ведь первый президент остается дома…

Продюсер удивленно вскинула брови, встряхнула копной роскошных русых волос и весело рассмеялась. Вообще, когда Джулия смеется, то она, как все красивые женщины, кажется еще красивее. Мне хотелось сказать ей об этом. Но я не мог сейчас прибегать к комплиментам. Это было дешево и нечестно. Все-таки мы были давними друзьями.

– Понимаешь, одна из Голливудовских студий, похоже, готовит новое реалити телешоу в Маунт-Верноне и держит это в большом секрете. У меня есть инсайдеровская информация. Круто, если мы снимем это первыми и покажем до Рождества. Это будет эксклюзив!

Я готов был поделиться с Джулией своим планом, как я выведу Джорджа на чистую воду. У меня была припасена для него дюжина вопросов на камеру. И ни о каком интервью я договариваться не стану. Начну раскручивать лжеВашингтона, пока оператор незаметно, издалека будет снимать и записывать звук по второму каналу камеры. Я хотел сразу обсудить с Джулией некоторые детали, но до конца ее рабочей смены оставалось ровно пять минут. Она бросила взгляд на часы и побежала выключать компьютер. Я не обиделся. Знаете, когда у тебя дома двое маленьких детей, голодный муж и приехавшие в гости родители, то жизнь для тебя – это не только телевидение. Это, скажу я вам, вообще супермиф, что телеэфир – это супернаркотик, что телевизионщики любят свои ТВ шоу больше, чем свои семьи. Это такой же миф, как и то, что все политики любят восседать на своих политических сборищах больше, чем возиться с детьми и внуками. Конечно, всё зависит от личной иерархии ценностей. Но у Джулии эта иерархия никогда не переворачивалась с ног на голову. Именно поэтому она была и классной мамой, и классным продюсером, который не даст себя сожрать работе, но при этом даст своим коллегам шанс реализоваться.

– Ладно, валяй, – на бегу крикнула мне Джулия. – Только с операторами договорись сам. Я не хочу их напрягать на последний уикэнд перед Рождеством.

Я договорился с Биллом. Он был старый холостяк и был свободен в эту субботу. На нашей ТВ станции Билл был живой легендой. Мне кажется, он сразу родился с видеокамерой в руках. Он снимал на всех материках, во всех горячих точках, был ранен и контужен, горел в самолете, тонул в океане. И поэтому к каждой операторской удаче или неудаче относился философски: «Успеть унести свои задницы – это главная профессиональная задача». Билла трудно было вдохновить какой-то «местечковой сенсацией» и тем более удивить. И если бы даже на лужайку в Маунт-Верноне вдруг стал заходить на посадку Marine One – вертолет с президентом Соединенных Штатов, Билл в лучшем бы случае выплюнул изо рта жвачку и заметил: «А что, это забавно. Пожалуй, стоит снять пару планов…»

Но действующий президент в этот день на шоу в Маунт-Верноне, разумеется, не появился. И все бы нечего, но не было сейчас и другого – первого лжепрезидента США.

Я метался по холмам и оврагам музея-усадьбы, как Пьер Безухов по Бородинскому полю. Вокруг гремели холостые залпы старинных медных пушек, щелкали мушкетные выстрелы. Дюжина местных вирджинских ковбоев изображала налет английской кавалерии, натиск которой сдерживал отряд американских патриотов-добровольцев, засевших за повозками на опушке леса. Я искал моего «генерала Вашингтона» повсюду: и в стане американской милиции, и на бивуаке британских колониальных солдат, и даже в толпе зрителей. Но все мои поиски были безуспешны, моего Джорджа в тот день просто не было в Маунт-Верноне. Вместо него роль Вашингтона исполнял какой-то тщедушный, худосочный актеришка с грубыми гримасами, театральным позерством, который так же был похож на главнокомандующего революционной армии, как фермерский мул на арабского скакуна.

Поняв, что у нас уже ничего не выгорит, я предложил Биллу паковать аппаратуру и идти в машину. Сам же решил еще раз обойти маунт-вернонский особняк. Я давно потерял всякую надежду найти Джорджа, но вдруг, проходя мимо стилизованной под старину кузницы, где обычно собирается немало школьников, чтобы поглазеть на старинное ремесло – ковку ножей и топоров, я заметил знакомое лицо. Это был кузнец-волонтер, которого я видел рядом с Джорджем на прошлом шоу-реконструкции. Я ухватился за этот шанс как за соломинку и поспешил в кузницу с расспросами. Я как мог описал внешность Джорджа, и кузнец сразу утвердительно закивал:

– Так вы ищите старика Джо?! Ну, конечно же, я его не видел. И признаюсь, мне бы хотелось теперь не видеть его как можно дольше.

Я застыл в нерешительности. Мой собеседник, довольный произведенным эффектом, пояснил:

– Ведь он умер.

– Как умер? – переспросил я с таким видом, как будто впервые узнал, что люди имеют свойство иногда умирать, в том числе и неожиданно.

На моем лице было написано столько изумления, что мужчина поспешил меня утешить.

– Умер, как все умирают. Знаете, он вообще был чудаковатый. Мы даже не знали, где он живет. Нам сообщили о его смерти только вчера из его страховой компании.

– Умер, но отчего?

– Скоропостижно. Грипп. Не выдержало сердце, такое бывает у стариков.

Мужчина с любопытством посмотрел на меня.

– Скажите, а вы случайно не тот самый журналист из России, о котором он нам рассказывал?

Я кивнул. Мужчина похлопал меня по плечу как старого приятеля.

– Он очень тепло о вас отзывался… И знаете, Джо оставил письмо, которое адресовано наверняка вам. Как замечательно, что вы объявились. Письмо у меня в машине. Пойдемте на стоянку, я передам его вам.

Он передал мне письмо. Грубый серый конверт из плотной, немного шершавой бумаги. Без обратного адреса и без марок. Но с моей фамилией и неразборчивой подписью отправителя. Я недоверчиво покрутил конверт в руках, даже не зная, что теперь с ним делать. Затем, поблагодарив «кузнеца-почтальона», положил письмо в карман.

Настроение у меня было подавленное, я пошел к нашему служебному минивэну. Там, уже сложив аппаратуру, меня ждал Билл. Я старался не смотреть ему в глаза. Мне было жалко загубленного телесюжета и неловко перед оператором. Но главное, меня не покидало чувство, что меня снова разыграли – теперь уже с этой нелепой смертью. Я не знал, что теперь делать. Объехать все морги, все госпитали Северной Вирджинии, Мэриленда и Вашингтона? Но это было глупо! И потом, кого искать? И зачем? Покойники, как известно, не очень разговорчивы даже перед телекамерами.

Билл подвез меня домой. Когда прощались, он несильно стукнул меня кулаком в плечо:

– Не горюй, дружище. Я отснял кучу эффектных лайвов, огнедышащих пушек, падающих всадников и рукопашку. Ватерлоо не обещаю, но вытянешь вполне пристойный сюжет.

Я выдавил из себя благодарную улыбку. Несмотря на поддержку Билла, я чувствовал себя совершенно разбитым.

Дома было пусто и холодно. Я разжег камин. Дрова были сырые и не хотели разгораться. Не знаю почему, может я просто простыл на ветру, но меня знобило. Я налил себе рюмку коньяка. Выпил залпом. Сел у огня, укрывшись пледом. Мне было не по себе.

Чего я боялся, скажете вы? В общем-то ничего. Просто меня пугало это письмо. Я даже пожалел, что не прочитал его там, в Маунт-Верноне, на людях. Наконец, выпив для храбрости еще рюмочку, я решил вскрыть конверт, пока не стало темнеть. Мне было страшно быстро надвигающегося зимнего вечера. Мне казалось, что вместе с темнотой за окном, мой дом наполнится кошмарами.

Наконец я собрался духом: достал конверт и осторожно вскрыл его ножницами. Письмо было написано на твердой зернистой белой бумаге мелким, экономным почерком, который трудно разобрать быстро. Я надел очки и принялся изучать вот такое послание:

«Мой русский друг!
Надеюсь, Вы позволите мне называть вас другом, потому что несмотря на все наши споры и на то, что у нас было слишком мало времени для общения, я искренне надеюсь, что мы расстались друзьями. И, если бы Провидению было бы угодно свести нас вновь, я думаю, мы нашли бы еще много тем для душевного дружеского разговора.
Прежде всего я спешу извиниться, что не смог встретиться с вами перед Рождеством. Но у меня была на это единственная уважительная для джентльмена причина, и мой друг, передавший вам письмо, видимо, рассказал вам о ней…
Вы задали мне вопрос, который до сих пор не идет у меня из головы. Мне казалось, что я достаточно недвусмысленно и своими публичными выступлениями, и главное – своим образом действий ответил на него. Но, раз вы и другие люди его снова задают и, видимо, будут задавать дальше, мне хотелось бы снова объясниться.
Я несколько раз откладывал писать вам, надеясь, что у нас еще будет возможность встретиться в Маунт-Верноне. Но вчера, объезжая верхом плантацию, я попал под сильный дождь со снегом и сильно простудился. К вечеру я почувствовал себя очень неважно, а сегодня я почти потерял не только голос, но и физические силы и понял, что это, вероятно, моя последняя возможность, взяться за перо.
Итак, почему же я решил не баллотироваться на третий президентский срок в 1796-м году? Я думаю, ответ на этот вопрос вам уже понятен. И у вас, после общения с моей супругой, была возможность удостовериться, что мои помыслы были искренними и что мое желание вернуться к тихой семейной жизни было очевидным.
Но сейчас меня волнует другое. Меня терзают сомнения: не совершил ли я ошибку, когда позволил уговорить себя избираться на второй срок? Мне всегда казалось, что это было связано с безвыходной ситуацией, с тем, что наша юная республика оказалось перед угрозой новой опустошительной и, возможно, даже проигрышной войны и внутренних распрей. Но сейчас я прихожу к выводу, что неизмеримо большая для нас угроза все-таки состоит в том, что во многих людях, в тех, кто идет во власть, интуитивно живет желание, не только удерживать ее как можно дольше любым мало-мальски законным путем, но откровенно узурпировать ее. Поверьте мне, это желание, как скрытую болезнь, порой трудно распознать. А уж лечить ее можно только одним способом – твердостью демократических законов.
Уходя в отставку после восьми лет президентства, я хотел подать пример, которому бы следовали следующие лидеры нашей страны. Уверяю, что и сегодня я сделал бы тоже самое, но с одной разницей: я бы ограничил себя только одним сроком президентских полномочий. Более того, я склонен считать, что такой же практике должны неукоснительно следовать не только президенты, но и конгрессмены, губернаторы и даже мэры маленьких городов – в общем, все те, кто облечен доверием народа. Возможно, это стало бы еще одним защитным барьером против партийных, семейных, финансовых кланов, от которых не может быть полностью защищена ни одна Демократия. Возможно ли это сегодня? Завтра? Или через сто, двести, триста лет? Не таит ли это опасности развала всякой новой республиканской государственности? Это сомнение удержало меня от пропаганды такого образа действий в недавнем прошлом и настоящем, но не исключаю, что это то, к чему мы все, люди, которые придерживаются идеи свободного правления, придем, если будем к этому искренне стремиться.
Остаюсь в глубоком почтении к Вам. Передаю наилучшие пожелания от моей супруги Марты.
Джордж Вашингтон.
13 декабря 1799 г. Маунт-Вернон».

Я перечитал письмо еще раз. Потом еще раз. Выпил залпом еще рюмку коньяка. Но алкоголь не брал меня.

Я позвонил жене и спросил, когда она приедет с работы.

Она сказала, что собиралась заскочить в магазин, но уже передумала и едет домой. Ей не понравился мой голос:

– Ты говоришь голосом человека, который один застрял в лифте.

Я ответил, что просто очень устал, а в остальном все нормально. Но я соврал. Все было ненормально.

Я перечитал письмо еще несколько раз. По частям. По абзацам. Стиль, слог, почерк, все было очень грамотно подстроено. Будто над его сочинением трудилась целая группа экспертов.

«Эврика! – я вскочил на ноги и нервно заходил по комнате. – Все ведь элементарно. Завтра это письмо надо отдать на экспертизу. И все прояснится. Зато этой подделкой я хоть повеселю всю редакцию перед праздниками!»

Я почти убедил себя, что это так и немного успокоился. От коньяка и огня в камине мне наконец стало тепло и уютно. Успокоившись, я решился еще раз перечитать это «президентское послание».

Но теперь не дочитал до конца. Жуткая мысль, холодная как дыхание могильного склепа, пришла мне в голову. А что, если письмо настоящее? Вдруг это оригинал какой-то неизвестной президентской переписки, которую умудрился сохранить старик Джо? Ведь внутри письма не было указано, кому оно адресовано… Тогда это удача, о которой только может мечтать любой репортер. Ведь здесь завет самого Вашингтона! И завет, который взорвет весь Капитолийский холм!

«Бред?!» – воскликнул я и от этого еще больше был готов поверить в этот бред. Я вскочил и нервно заходил, почти забегал по комнате и в груди также забегало мое сердце. Я был похож на человека, который выиграл в лотерею миллион долларов. И это было недалеко от истины. Ведь даже если письмо оказывалось фальшивкой, то все равно оно могло стать сенсацией. Следовало только найти следы старика Джо и раскопать все о нем. Я взялся перечитать письмо еще раз и только сейчас заметил постскриптум. Удивительно, что я сразу не увидел его за линией сгиба второй страницы, словно, оно было написано другими чернилами и они проявились только что. Постскриптум вмиг разрушил все мои честолюбивые планы:

P.S.. Только одна просьба, мой друг: воздержитесь от того, чтобы кому-либо показывать это письмо. А еще лучше – сразу сожгите его. За себя я уже не беспокоюсь. Да и о чем может беспокоиться отставной президент, к тому же лежащий, похоже, на смертном одре. Но, памятуя об обстоятельствах нашего общения в Маунт-Верноне, я просто опасаюсь, что это письмо может навредить Вам.

Я как подкошенный снова опустился в кресло.

А ведь и правда. Если письмо окажется фальшивкой, меня поднимут на смех. Пусть даже я смогу поклясться под присягой на слушаниях в Конгрессе, что все это чистая правда. Но кто мне поверит? К тому же, кто захочет мне поверить? Не думаю, что многим в Вашингтоне придется по вкусу идея избираться только один раз! Да меня просто заклюют! Меня сочтут сумасшедшим!

Голова у меня шла кругом. Я почувствовал, что уже сам схожу с ума, не дожидаясь никакой травли. Жар от огня становился все сильнее. Языки пламени в камине поднимались все выше. И я понял, для того, чтобы не свихнуться от этого, необходимо просто сделать то, о чем попросил автор послания: письмо нужно сжечь. Сжечь и забыть! Мои руки потянулись к листкам бумаги. Но знаете, это не так просто – бросить в огонь выигрышный лотерейный билет. Вы бы смогли это сделать? Я – нет. Все-таки это был, возможно, единственный оригинальный текст послания Первого Президента Соединенных Штатов! В эту минуту я ни на йоту не сомневался в его подлинности. Единственная мысль, которую я продолжал гнать от себя, заключалась в том, что умерший вчера старик Джо и был… ни кем иным как настоящим президентом США Джорджем Вашингтоном. Но допустить это значило просто добровольно уложить себя в стационар психиатрической клиники. Я прикончил наконец бутылку коньяка и теперь вошел в какой-то ступор. Долго немигающими глазами я смотрел на огонь, держа письмо в руках как бы дразня огнедышащего дракона, который пламенел рядом, в камине. Не знаю, сколько прошло времени, когда я наконец очнулся от забытья и в голове моей как молния сверкнуло спасительное решение. Простое и ясное как день. Ведь автор письма просил никому не показывать его, но не запрещал говорить о самом письме как о факте!

Я вскочил с кресла и бросился на второй этаж – в свой кабинет. Я включил компьютер, создал вордовский документ и в бешеном темпе начала стучать на клавиатуре. Я торопился, как будто от быстроты моих действий зависела вся моя жизнь. Как будто я выстукивал на телеграфе сообщение-молнию для мировых новостей. Я понял, что теперь, чтобы не произошло, я уже не встану из-за стола, пока не напишу обо всей этой невыдуманной истории. Гора, словно, свалилась с моих плеч, когда я набрал жирным шрифтом заголовок: