Читать книгу: «Сценарий 19/91. Быль о том, как я потерял страну», страница 3

Сюжет первый

Ирина Степановна, несчастная женщина, которой очень сильно не везло в жизни, вошла в троллейбус. Абонементную книжечку она приготовила заранее, ещё стоя на остановке, и, войдя в троллейбус первой, тут же ринулась к компостеру. Ритуал этот был выработан и отлажен самой жизнью, несчастной и беспросветной. Ирине Степановне действительно очень не везло в этой жизни. Да и кому теперь везёт? Запихав абонемент в щель компостера, Ирина Степановна хотела было его прокомпостировать, но троллейбус рванулся с места, и Ирина Степановна промахнулась рукой мимо рычага. «Как мне не везёт!» – наверняка подумала Ирина Степановна, когда промахивалась мимо рычага компостера. Она промахнулась мимо рычага компостера и ударила рукой по голове Игоря Александровича – инженера, молодого специалиста, окончившего недавно высшее учебное заведение.

Игорь Александрович совсем недавно окончил высшее учебное заведение, но был человеком печальным и нервным по причине своей неудачной жизни. Он уже лысел. Ему было уже под тридцать, и ничего хорошего от этой жизни он уже не ожидал. Поэтому он ехал сидя, не обращая внимания ни на инвалидов, ни на пассажиров с детьми, ни на пожилых женщин, ни на молоденьких женщин, ни на кого не обращая внимания. Вообще-то Ирина Степановна была женщиной молоденькой, но это не имеет никакого значения.

Когда Ирина Степановна ударила Игоря Александровича по голове, то Игорь Александрович подумал, наверное: «Боже, как мне не везёт!» – и притворился, что спит, а то, чего доброго, пришлось бы уступать место. Ирина Степановна сначала, было, испугалась, что молодой мужчина, которого она шандарахнула, начнёт возмущаться, но потом увидела, что он как будто спит, и успокоилась. Она даже не стала извиняться, а опять протянула руку к компостеру, чтобы прокомпостировать билет, но тут…

Иногда жизненные совпадения имеют такую явную направленность и назойливость, что кажется, будто действительно существует судьба и в душе рождается даже некоторая наклонность к фатализму. Но люди обычно не замечают руки судьбы, потому, наверное, что не умеют смотреть на происходящее со стороны.

Троллейбус неожиданно дёрнулся в сторону, как раз в то время, когда Ирина Степановна хотела нажать на рычаг компостера. Ирину Степановну бросило назад, она опять промахнулась и ударила Игоря Александровича по голове.

Боже мой! – думаю я, глядя на эту картину – Какая рутина! Какое будничное однообразие посещает человека, когда ему не везёт! Как уйти от этого невезения? Как вырваться из бесконечной цепи неудач и обид? Последнее время я даже начинаю бояться тех людей, которым не везёт.

Кто знает, что было бы на земле, если бы всем людям везло, если бы Игорь Александрович поднял лицо своё, открыл глаза и увидел бы, что на улице оттепель, что в мутных окнах троллейбуса проплывают мимо мокрые деревья, люди шагают по слякотным тротуарам, стены домов разрисованы потёками капели и много чего другого. Он увидел бы Ирину Степановну и, может быть, он тогда догадался бы уступить ей место, и… нет, я вовсе не хочу сказать, что с этого начался бы их роман. Но, может быть, увидев испуганное лицо Ирины Степановны (а Ирина Степановна действительно испугалась немного, ведь, надо же так второй раз садануть человека по голове), Игорь Александрович улыбнулся бы ободряюще, дескать: «Ничего, ничего, со всеми такое случается» – и уступил бы ей место, и билет бы сам за неё прокомпостировал, а может быть, и он тоже промахнулся бы и ударил бы её по голове, а Ирина Степановна спросила бы: «Вы что же это, нарочно меня посадили, чтоб расквитаться?» А Игорь Александрович ответил бы: «Да что вы! Я случайно» – и опять промахнулся бы, и снова ударил бы её по голове. Не сильно, конечно, чтобы не обидеть. Это было бы действительно смешно. Но Игорь Александрович не поднял лица, а только вздохнул про себя со стоном и продолжал сидеть как сидел, с закрытыми глазами.

«У, алкоголик! – подумала вслух Ирина Степановна – Сидит тут!» – и изо всей силы треснула по компостеру. Рычаг компостера как-то странно увернулся, и Ирина Степановна опять попала по голове Игорю Александровичу. И поделом, потому что он, всё-таки, мужского пола.

«Да хоть ты меня убей! – подумал Игорь Александрович – всё равно не дождёшься!» – и продолжил прикидываться спящим, а Ирина Степановна всё била и била его по голове. Хотя, может быть, это и не Ирина Степановна вовсе была, а сама его, Игоря Александровича судьба, которая бьёт и будет бить тех, кто не хочет открывать глаза.

Сюжет второй

Я еду к тебе. Наконец-то. Я хотел поехать вчера, позавчера и всё время с тех пор, как видел тебя последний раз. Мне мешали важные дела и разнообразные проблемы, перечислять которые скучно, потому что главное то, что я хочу тебя видеть, хочу говорить с тобой, слушать тебя. Я знаю – ты обрадуешься, когда я приеду и поэтому я еду к тебе. Я знаю, что у тебя тоже какие-то дела, и ты будешь мне о них рассказывать, рассказывать, торопясь рассказать всё, пока я не уехал, хотя ты тоже понимаешь, что дела – не главное, а главное то, что мы встретились. Я еду к тебе. Я знаю, что мы опять так ничего и не скажем по существу. Ты, наверное, потому, что торопишься рассказать всё, а я просто потому, что не знаю, как говорить об очевидном. Ты – прекрасна, но произнесение этой истины вслух тут же переведёт её в разряд чего-то вторичного и заурядного. Всё сказанное мной – неважно по сравнению с тем, что я приехал к тебе.

***

Машина такси стояла, наехав двумя колёсами на тротуар. Зелёная лампочка за лобовым стеклом горела, мотор тарахтел, капот трясся, а сам таксист глядя вдаль через открытое окно, жевал булку. Иногда он ещё и выбрасывал крошки на головы голубям.

Помахивая кейсом, к машине подбежал Илья Максимович, начинающий лысеть мужчина средних лет. «Свободны?» – спросил он, приоткрывая дверь. Таксист ничего не ответил. Илья Максимович решив, что молчание – знак согласия, сел. Но зря. Машина не трогалась с места. Водитель продолжал кормить голубей булкой. Илья Максимович кашлянул, чтобы напомнить о своём присутствии, но от этого ничего не изменилось. Илья Максимович был человеком деликатным, даже очень деликатным, так что, нарушить тишину ворчливым: «В чём дело?» – или наигранно весёлым – «Колёса не крутятся?» – у него не хватило духа. Он покашлял ещё, но шофёр не обращал на него никакого внимания.

Вообще-то наши люди, в большинстве своём, к хамству привычные, но тут любой бы возмутился. Илья Максимович возмутился. Он заёрзал и сказал вслух: «Мне в центр» Водитель обернулся, и некое подобие любопытства пробежало по мимическим складкам его лица. Он взялся одной рукой за руль, будто собираясь ехать, а другой при этом выключил зажигание. Автомобиль чихнул и перестал трястись. Наступила тишина, нарушаемая звуками оттаявшей улицы. Мимо проносились машины и общественный транспорт. С другой стороны проходили люди, утопая ногами в жидком месиве талого снега.

– Куда вам? – переспросил шофёр, будто не слышал совсем того, чего ему сказали только что.

– В центр – терпеливо повторил Илья Максимович.

– Зачем? – спросил шофёр, но не так заинтересованно, как спрашивают, желая чего-то узнать, а как-то равнодушно, с той интонацией, которую вкладывают, желая урезонить, мол – «Тебе оно надо? Брось. Глупости всё».

Иначе как изысканное издевательство воспринять такой ответ таксиста нельзя. Встречаясь с изысканным издевательством, некоторые нормальные люди нервничают, некоторые и подавно – звереют. Илья Максимович смутился. Не потому, что сробел, а потому, что не мог уразуметь – какой род неуважения к его личности проявляет таксист своей интонацией и нелепым вопросом? И в целом, что это вот сейчас происходит?

– Вообще-то по делам – ответил Илья Максимович, желая выйти из конфликта мирным путём. Он даже не смотрел на таксиста, чтобы не нарушать границ, но таксист разглядывал пассажира наглым образом. Всё с той же меланхолией в голосе, он спросил:

– Что? Важные дела?

Илья Максимович решился проявить стойкость характера, вперил в таксиста ответное, максимально прочное выражение лица и вдруг обнаружил в глазах водителя полное отсутствие издевательства, либо ещё какого высокомерия. Взгляд таксиста оказался крайне задумчивым, даже отстранённым, хоть и направлен был, вроде бы, в его, Ильи Максимовича сторону.

– Да – сказал Илья Максимович, осознавая своё право не уточнять, и уточнил – служебные.

– Угу – угукнул водитель.

– Ну, мы может быть, поедем? – предположил Илья Максимович вариант положительных перемен в жизни.

– Вы действительно в этом уверены? – спросил шофёр, и по нелепости поставленного вопроса Илья Максимович понял, что общается с сумасшедшим. Тем не менее, стараясь сдерживать себя, сумасшедшего таксиста и весь этот мир в каком-то разумном русле, он уточнил:

– В чём?

– В том, что надо ехать – всё так же отстранённо пояснил таксист.

В открытое окно лился воздух, непривычно тёплый для зимы, скорей даже весенний по своей консистенции. Воздух пах гарью, сыростью, кооперативными чебуреками и вообще городской сутолокой. По этим запахам, а ещё пуще по непривычной теплоте своей, казался тот воздух не только насыщенным, но и пьянящим. Илья Максимович глубоко вздохнул носом, чтобы сохранять самообладание, но запахи оттепели странным образом вплелись в общую композицию и опрокинули её. Очевидная нелепость бесед с чокнутым таксистом, несуразность его философского отречения от шофёрской функции и совсем уж необъяснимая серьёзность ведения диспута, в сочетании с атмосферной аномалией, переменили Илье Максимовичу весь внутренний настрой. Сделалось ему как-то грустно, тоскливо даже и неуютно. Он посмотрел на мокрый серый забор вдоль улицы, на тополя, тянущие во все стороны свои пахучие ветки и спросил с нежданной для самого себя тоской в голосе:

– А разве может быть альтернатива?

– Вот и я не знаю – признался шофёр, и в его признании прозвучала та же тоска, которую Илья Максимович только что чуял в себе. Дабы сдвинуть мир, выдернуть его из вязкой неопределённости, он целеустремлённо и поучительно произнёс:

– Надо ехать. Надо делать свои дела! – но тут же и сам усомнился в правоте сказанных слов. Что-то покорное и печальное показалось ему в сказанной формулировке.

– То-то и оно! – сказал таксист в ответ на интонацию Ильи Максимовича, а не на его слова, и тут же спросил – Свои ли это дела?

– Да! – проявил упорство Илья Максимович – Рабочий день в самом начале. Надо многое успеть!

Шофёр почесал подбородок и сделал новое предположение:

– А может, ну его?

– Как это ну его? За что же мне будут деньги платить, если ну его? – возмутился Илья Максимович.

– Ах, боже мой! Какая ерунда! – воскликнул таксист – Презренный металл! – и, достав мятую пачку купюр, вдруг стал запихивать её в карман Илье Максимовичу. Тот не ожидал подобного фортеля, но реакцию проявил достойную, выпихнул пачку из кармана вместе с таксистовой рукой. Таксист не признал поражения, а напротив, исхитрился и сунул пачку Илье Максимовичу за пазуху.

– Это что такое? – завизжал Илья Максимович, выгреб купюры из внутренностей пальто и сунул их шофёру. Шофёр не брал. Завязалась битва, в которой оба пытались всучить деньги друг другу. Оба проявили достойную ловкость, в результате чего пачка распалась, и купюры расползлись по закоулкам автомобиля. Илья Максимович был доволен одержанной победой своего благородства. Деньги, всё-таки, остались в машине. Он посмотрел на шофёра победно, но не увидал встречной досады у того на лице. Таксист был спокоен как мрамор. Он не утерял философского отношения к жизни, и доказал это, спросив:

– Если бы вам не платили денег, вы бы всё равно стремились куда-то ехать?

– Наверное, нет – сознался Илья Максимович.

– Приятно иметь дело с честным человеком – заключил водитель.

– Но это если бы, это в мечтах, в воображении, а живём-то мы в реальном мире – сказал Илья Максимович – так что, надо ехать. Жизнь, к сожалению, сложней и будничней наших мечтаний.

– Жизнь? – переспросил шофёр, и тут же возразил – Да разве это жизнь? Это убогое существование плоти!

– Разве вы священник? – уточнил Илья Максимович.

– Нет, блин! Космонавт! – возмутился таксист – Вы же видите, что я таксист.

– Ну, может, по совместительству…

– Нет.

– Извините – сказал Илья Максимович, и открыв дверь, добавил – знаете, я наверное, пойду.

– Конечно, пойдёте – сказал таксист, но тут же и выдвинул антитезу – только вам надо ехать, а не идти. Если вы движетесь туда, куда вам не надо, то удаляетесь от того места, куда вам на самом деле надо.

Илья Максимович держался за ручку двери и готов был уже покинуть салон, но обернулся, вопросительно подняв брови. Недоумение, схожее с замешательством, пронеслось внутри его мозга, словно бегущая строка на табло: «А ведь в этих словах есть какой-то смысл. Почему же он мне непонятен? Я что ли, глупей таксиста?»

Таксист продолжал развивать мысль:

– Вы сами понимаете, что не логично покидать то место, в котором существуют неясности. Невыясненные вопросы так и останутся висеть грузом на душе.

– Любопытно вы рассуждаете…

– Просто я думаю.

– И давно вы этим занялись?

– Нет. С сегодняшнего утра.

– И до чего же вы, интересно, додумались за столь короткое время?

– Зря вы иронизируете. Я серьёзно думаю. Жизнь, вот, течёт. Весной уже пахнет, а мы всё… эх!.. – шофёр безнадёжно махнул рукой.

Илья Максимович захлопнул дверь и откинулся на спинку сиденья. Он ощутил это самое «эх» как свою, но сильно скукоженную мысль. Теперь она разворачивалась, и вырастала в осознание всей действительности вокруг. Да, он давно уже занимается нелюбимым делом, дни его проходят пустыми и ненужными. Он давно устал от того, что считает работой, но ещё больше – от пустоты, от закольцованного маршрута на службу и обратно. Один день похож на другой и не видно им конца впереди, в то время, как позади всё время слипается в один только день, многократно повторённый, но всё равно, одинаковый, без вариаций. Илье Максимовичу захотелось вдруг чего-то изменить, да этого и всегда ему хотелось, но теперь особенно.

– Не знаю, как быть – сказал он вслух.

– Вот, и я тоже не знаю – согласился таксист.

В салоне снова воцарилась тишина, но на этот раз – другая тишина. Не та, нелепая и напряжённая своей пустотой, а наоборот, тишина, в которой люди понимают друг друга, ибо переживают одно и то же.

– Хотите булку? – спросил таксист.

– Спасибо – ответил Илья Максимович и взял, протянутый ему кусок батона.

Глядя из окон наружу, они тосковали «о бесцельно прожитых годах» и ели батон.

– Наверное, надо быть мужественным – предположил Илья Максимович.

– Надо – согласился таксист – но это сопряжено с большими потерями.

– Везите меня в аэропорт! – сказал Илья Максимович.

– И куда вы полетите? – уточнил таксист.

– Какая вам разница? – отмахнулся Илья Максимович – Видите, что не на работу. Вам этого мало?

– Это для меня очень важно – сказал таксист – вы нашли какой-то путь, а я ещё не нашёл. Вдруг, ваше решение будет мне подсказкой?

– К любимой женщине. Вот. Я полечу к любимой женщине – заявил Илья Максимович.

– Это далеко?

– Да, вообще-то.

– Думаете, она вас там ждёт?

– Не знаю, но всё равно. Надо ехать именно туда.

Мотор чихнул и завёлся. «Волга» спрыгнула с бордюра и помчалась к аэропорту.

«Что за ерунда? – спросите вы – Разве бывают такие таксисты? Разве бывают такие служащие? И вообще, разве такое может быть?» Я вам отвечу: «Да, не может. Ну и что?»

***

Когда на улице оттепель, то кажется, будто наступила весна и скоро будет лето. Холодный рассудок возражает: «Нет, это только оттепель» Что ж, он, конечно, прав. На его стороне календарь и жизненный опыт. Но всё равно, на улице оттепель и капель, и мокрый грязный снег, и лужи, а кора тополей пахнет вовсе не февралём, а совсем даже чем-то майским. Всё это – приметы весны, которая когда-нибудь наступит.

012 Лживые раскаяния вопреки всему

Ай, блин, какая беда! Подводит меня непомерная жадность. Так и норовлю вставлять в тело повествования такие тексты, которые меня же самого коробят неуёмным пафосом. Ну, какое имеет отношение сюжет про таксиста к событиям 1991 года? Разве только то, что написан был в пору, называнную пузатыми старцами-шестидесятниками новой оттепелью.

Если не брать в расчёт внезапное желание Ильи Максимовича повидаться с некогда любимой женщиной, основное настроение этого, второго сюжета в единогласном решении обоих дядек – послать к чёрту текущие дела. Дескать – катись всё, провались! Вот где прячется настоящий след эпохи, поскольку едва наметилось «ослабление гнёта коммунистической идеологии» – так сразу и полезло со всех щелей, и в том числе из меня самого, чувство повсеместной слякотной лирики. Не только в воздухе, но в каждом атоме вселенной витало это настроение, и здесь кроется историческая правда впендюренного вымысла.

Чтобы усилить лирический эффект, или исторический эффект, или ещё для какого-то эффекта, надо бы присобачить к тем двум февральским сюжетам песню Олега Кваши на стихи Валерия Панфилова «Зеленоглазое такси». Теперь, спустя 30 лет, многие мои современники, которые не забыли ещё, для чего в верхнем углу лобового стекла такси горела зелёная лампочка, могли бы, как и я, тащиться, подпевая эпохальному козлетону Михаила Боярского:

«О-о-о-о, зеленоглазое такси

О-о-о-о, притормози, притормози!

О-о-о-о, и отвези меня туда,

О-о-о-о, где будут рады мне всегда, всегда!»

Эх бы, вот бы… но нет. Вместо задушевного хита, я употреблю стишонку, созданную в те же времена, но никому неизвестную, но зато собственноручно скроенную вопреки. Чему вопреки? Да всему вопреки, и даже самому себе:

Сделаем город культурным и чистым!

Скажем – активное нет аферистам!

Скажем – активное нет хулиганам,

и проституткам, и наркоманам!

Улицы станут светлее и чище!

Всех тунеядцев лишить надо пищи!

Кто не работает, тот пусть не ест!

Каждый несёт свой пожизненный крест.

Надо сражаться и надо бороться!

Враг наш не дремлет и не сдаётся!

Если сдаётся, мы в плен не берём!

Пусть нарастает свершений объём!

Пусть нарастает свершений размах!

Крепко победу мы держим в руках!

И вопреки онанистам, таксистам,

сделаем город культурным и чистым!

013 Ольга Кузина

«Не ходите, девки, замуж за Ивана Кузина!

У Ивана Кузина большая кукурузина!»

Частушка не имеет к Ольге Кузиной никакого отношения. Частушку народ сочинил в незапамятные времена, а Ольга Кузина училась вместе с Виктором Григоровичем в институте культуры. Все люди в молодости, порой даже не отдавая себе в том отчёта, норовят размахнуться пошире, да врезать помощней. Сама энергия мирового космоса так и лупит наружу из молодых людей, но из Ольги Кузиной в студенческие годы энергия била неизмеримыми мегатоннами, как из того Ивана, который в частушке. Что там до Блаватской, от которой портились бытовые электроприборы и гасли свечки! Стоило Ольге Кузиной, прогуливаясь по парку культуры и отдыха, приблизиться к сломанным каруселям, как они сами собой чинились и начинали вращаться с утроенной силой. Слесари да электрики только руками разводили, мол – что за наваждение? Полтора года карусель не работала, стояла себе, ржавея под изменчивыми метеоусловиями, а тут хрясь, завелась, закрутилась. Хоть билеты продавай! Если Ольга Кузина бралась тянуть канатик, то сколь бы ни было людей напротив, канатик перетягивался в её сторону.

Некоторое время после института Ольга любила Гаврилу, то есть, того самого Гавриловича, который вовсе не Григорович, хоть фамилии и созвучны. Гаврилович работал в Балагане электриком и звукорежиссёром, по характеру своему совсем был не энергичным, а скорей даже наоборот. Флегматичным он был человеком. То и дело спал на ходу. Чтоб не потерять Гаврилу, Ольга клала его в карман, да так и носила в кармане, хоть на представления, хоть на гастроли. Иногда вынет, протрёт от пыли и за пульт усадит, чтоб он включал нужные кнопки. Он и включал сквозь сон.

Длилось бы это вечно, но увидала Ольга другого парня, который пришёл работать в Балаган артистом. Звали его Лёша Решетников, и во всём он был Гавриле не чета. Сам лихой-молодой, бравый да ухватистый.

Бывало, после представлений и трудов тяжких, выпьют артисты по рюмочке-другой, да и сядут песню петь. Витя Григорович – тонким тенором затянет: «Ой, да захотела меня мать…» – а Лёша Решетников тут же и подхватывает на низах: «Да меня мать…» Такой у Леши был певческий голос обертонистый, словно это не человек поёт, а сам африканский слон издаёт такую низкую ноту, от которой колеблется саванна. Что там легендарные басы типа Шаляпина со Штоколовым! Низкие колебания Лёшиной подпевки – сотрясали стены артистических гримёрок. Никто уж тогда не смел остаться в стороне, и все артисты Балагана, вне зависимости от пола и возраста, подхватывали удивительные слова народной песни: «…ой, да за первого отдать! А тот первый, первый, да не верный. Ой, не отдай меня, ма-а-ать!»

Когда Ольга увидала, какой Лёша молодец, да услыхала голос его, гримёрки сотрясающий, так и бросила Гаврилу. Вынула из кармана и бросила, а сама полезла на стену. Балаган тогда гастролировал, и артисты жили в гостинице, а Лёша, словно какая-то сказочная Рапунцель, находился на третьем, а то и на четвёртом этаже, высоко от земли, в гостиничном номере. Ту стену и преодолела Ольга, причём вертикально вверх, без всяких подручных средств, только благодаря космической энергии. Ворвалась она в окно и сказала: «Всё, Лёша! Кирдык тебе!» – и поженились они, и детей нарожали сто штук. Потом, конечно, развелись, как все нормальные люди. Но это уже позже, по мере угасания космических энергий.

Когда Витя Григорович собрал бывших артистов Балагана и ныне действующих артистов Балагана, и всех причастных – на празднование тридцатилетия Балагана, Ольга прибыла в окружении многочисленных детей, совсем уже подросших и здоровенных как быки. Приехал на встречу и Лёша Решетников. Разговорились мы с ним про жизнь теперешнюю, и оказалось, что работает он строительным альпинистом, лазит по вертикальным стенам. Выходит, Ольгино стенолазание – незримо протянулось через всю жизнь, догнало Лёшу и осталось с ним на долгие годы.

Это я рассказал для наглядной иллюстрации того, какую немыслимую мощь должен в себе нести настоящий сценарист. Ещё студенткой, Ольга Кузина перелопатила толщи книг и гущи фольклорных игрищ, и создала сценарий, обладающий невероятной живучестью. Собранная Ольгой стилизация легла в основу Балагановского репертуара, чтобы регулярно возрождаться на праздничных площадях. Зазывалки, скоморошины, Петрушкины репризы и простенькие забавы – гремели, усиленные современной звуковой аппаратурой, множились и тиражировались в разных интерпретациях благодаря смекалистым игровикам:

«Эй, честной народ!

Вынь-ка рожи из бород!

Выходи скорей из дома!

Я Фома, а он Ерёма!»

Подобные околофольклорные вирши живут, наверное, и поныне, разъятые на части и употребляемые другими людьми, в других местностях и в других костюмах. Всё это – осколки вечного, неизводимого волшебства, неоднократно подхваченного и притыренного аниматорами друг у друга.

Человек несведущий и корыстный, как многочисленные сутяги типа Лили Брик, или потомки гениев, на коих демонстративно отдыхает природа – удивится от такого положения дел и спросит возмущённо: «А как же соблюдение авторских прав? Это ж выходит сплошной плагиат!» Но я отвечу сразу всем ущербным жадинам: «На солнечный свет не бывает авторских прав, а в фольклоре нет плагиата. Есть одна только традиция».