Читать книгу: «История психологии. Проблемы методологии», страница 7

Исследование роли житейского психологического знания о труде и трудящемся как результата осмысления и рефлексии человеком своего жизненного практического опыта и его влияния на становление психологии труда как научной дисциплины представлено в кандидатской диссертации О.Г. Носковой (Носкова, 1986).

Объектом изучения в ней выступали содержащиеся в русских периодических изданиях и журналах профессиональной направленности публикации специалистов‐практиков разных сфер деятельности: земских врачей, инженеров, фабричных инспекторов, учителей. Целью работы являлось: (1) выявление и рассмотрение практического запроса к психологии на основе описания спектра значимых социальных задач, возникающих в различных сферах жизнедеятельности русского общества конца XIX–начала XX вв., требовавших привлечения знаний о труде и трудящихся; (2) анализ способов их решения (внедрения психологических идей); (3) выявление «исследовательских ситуаций» в самой психологической науке России этого времени и в смежных с ней научных дисциплинах. К числу осознанных обществом и требующих психологического обоснования социально‐важных практических проблем О.Г. Носкова относит подготовку профессионалов, проектирование и организацию труда, управление персоналом и пр., устанавливая их аналогию с проблемным полем современных психологических дисциплин: инженерной психологии, эргономики, психологии труда, психологии управления, организационной психологии, профессиональной педагогики.

Выявленные и проанализированные О.Г. Носковой психологические идеи специалистов‐практиков, включающие знание о труде и трудящемся, различаются, как глубиной осмысления рассматриваемых вопросов, так и способом их освещения, представляя с этой точки зрения разнообразные варианты – «от понятий обыденной речи, опирающихся на здравый смысл автора, систематизацию профессионального опыта, до рефлексии недостаточности этих познавательных средств, призывов к научному исследованию практических проблем и даже разработке программ специальных прикладных психологических дисциплин (“Железнодорожная психология” И.И. Рихтера, 1895, “Прикладная эргометрия” А.Л. Щеглова, 1909 и др.)» (там же, с. 40). В работе делается вывод о стимулирующей роли практики в развитии научного психологического знания, доказывается, что система психологического знания о труде и трудящемся, возникшая в предреволюционной России, отражала объективные потребности разных сфер общественной жизни и выступала в качестве основания развития наук о труде в 20–30‐е годы ХХ в.

Обоснование рассматриваемого положения представлено в книге А. Гилгена, К. Гилген, В.А Кольцовой и Ю.Н. Олейника «Развитие советской и американской психологии в годы второй мировой войны» (Gilgen, Gilgen, Koltsova, Oleinik, 1997). Проведенный авторами анализ книг и периодических изданий (психологических и непсихологических), рассмотрение основных направлений развития психологии военного времени, позволил выявить ряд важных моментов.

Показана детерминирующая роль общественной практики в развитии психологической науки. Выделены и исследованы разнообразные формы взаимодействия науки и практики, включающие как исследования, выполняемые непосредственно по заказу государственных органов, отвечающие насущным потребностям общества, так и инициативные прикладные психологические разработки, осуществляемые учеными и практиками. Примером прикладного психологического исследования, выполненного в годы войны непосредственно по заказу высших директивных органов, является разработка рекомендаций по цветомаскировке наиболее ценных архитектурных памятников Ленинграда, осуществленная группой психологов под руководством Б.Г. Ананьева в последние предблокадные месяцы (см.: Каничева, Ярмоленко, 1985). Образцом инициативной работы, отвечающей практическим потребностям времени, выступает труд Б.М. Теплова «К вопросу о практическом мышлении. (Опыт психологического исследования мышления полководца по военно‐историческим материалам.)»²⁶, написанный в 1943 г. и посвященный исследованию особенностей деятельности военачальника (Теплов, 2003б)²⁷. Можно было бы привести еще много подобных примеров.

Особое место в системе психологического знания периода Великой Отечественной войны занимают работы практиков, которые в поисках решения поставленных временем задач обращались к рассмотрению психологических проблем. Речь идет о многочисленных публикациях в периодике кадровых военных, пытавшихся осмыслить роль человеческого фактора в боевой деятельности, предложить рациональные приемы психологической подготовки бойцов, укрепления и поддержания их боеготовности и морально‐психологического состояния. Примечательно, что в этих публикациях выдвигались и обсуждались де‐факто проблемы, которые де‐юре были запрещены в психологической науке. Например, многие публикации носили социально‐психологический характер и были посвящены рассмотрению взаимодействия членов воинских коллективов разных уровней, проблем психологии руководства, массовидных психических состояний. В работах учителей и воспитателей в журналах психолого‐педагогической направленности поднимались вопросы, касающиеся эмоционального состояния детей, организации жизни детского коллектива, способов психологической помощи и реабилитации ребенка, подвергшегося травматизирующему воздействию стрессогенных факторов военного времени.

Характеризуя в целом вклад практиков в развитие психологической науки в годы войны, можно отметить, что они фактически обнажали и озвучивали наиболее актуальные зоны практического приложения психологических знаний, формулировали первоочередные задачи психологии, предоставляли для научного осмысления ценный эмпирический материал. Работы психологов‐практиков выступали, таким образом, формой оперативной и действенной связи психологической науки с жизнью. В развитии советской психологии их влияние особенно значимо еще и потому, что они убедительно демонстрировали общественную потребность в психологическом знании и практическую значимость психологических разработок, внося тем самым важную лепту в восстановление статуса психологической науки, утраченного в ходе предвоенных идеологических дискуссий (Gilgen, Gilgen, Koltsova, Oleinik, 1997).

Огромный материал, отражающий место и роль житейских психологических знаний в становлении и развитии научной психологии, содержится в книге Е.А. Будиловой «Социально‐психологические проблемы в русской науке» (Будилова, 1983).

Определяя замысел своей работы, Е.А. Будилова опирается на два основных методологических положения. Первой опорной точкой выступают методологические установки системного подхода, который применительно к анализу развития психологической науки «предполагает всестороннее изучение ее истории, ее множественных связей с общественно‐историческими условиями, а также связей с другими науками. Он охватывает изучение того, как шло познание различных качеств психического в разных теориях и областях практики…» (там же, с. 3). Последовательная реализация принципов системного подхода в историко‐психологическом исследовании, по мнению Будиловой, ведет к расширению тематики исторических работ и «открывает новые линии, по которым шло развитие психологии в России, а это позволяет вести разработку новых пластов действительности, ставит перед историками науки новые задачи» (там же).

Второе методологическое основание работы – признание общественной практики в качестве важнейшей детерминанты становления и развития психологической науки. В связи с этим одним из аспектов исследования становится рассмотрение вклада специалистов‐практиков в разработку проблем психологии.

Предметом исследования Е.А. Будиловой является зарождение социально‐психологического знания в разных областях науки и практики. Так, становление юридической психологии в России во второй половине XIX в. определяется ею как «ответ на требования теории и практики судебного дела», обусловленные, в свою очередь, новым порядком судопроизводства, устанавливающимся в послереформенной России. На этом фоне возрастает интерес юристов к психологии, которые видели в ней источник знания о закономерностях поведения человека. Они опирались на психологию, разрабатывая проблемы субъекта преступления, его психического состояния, определяя нормы и принципы индивидуализации преступного деяния. Серьезные психологические проблемы актуализируются и становятся предметом осмысления и учеными‐юристами, и практическими работниками в сфере судопроизводства в связи с введением института присяжных заседателей: «…коллективность решения присяжных и его мотивация, зависимость группового решения от социального состава присяжных и его социально‐психологических особенностей, правосознание присяжных и действующие правовые нормы и ряд других» (там же, с. 54). Особое внимание практиков привлекал вопрос выработки общего и объективного решения людьми, различающимися по своему опыту и индивидуально‐пси хологическим характеристикам.

Будилова ссылается на работу юриста А.М. Бобрищева‐Пушкина²⁸, в котором делается упор на выявлении психологической составляющей деятельности присяжных. В работе подчеркивается важность психологии для юридической практики. По сути, предметом исследования юриста‐практика выступала сугубо психологическая проблема – правосознание присяжных и его роль в психологии присяжных. Тщательному анализу Бобрищев‐Пушкин подверг 716 процессов и 1508 вынесенных по ним вердиктов. Наряду с собственно юридическими параметрами (особенности дела, характер преступления и т. д.), он учитывал мотивацию решений присяжных, их мнения и оценки по поводу рассматриваемых дел, фиксировал протекание их коллективных обсуждений. Для обработки данных им использовались также количественные методы. Был выявлен ряд интересных и практически значимых закономерностей. Установлено, что мотивы действий присяжных могут определяться характером преступления, особенностями личности подсудимого, протеканием слушания дела, личным составом присяжных. Важной детерминантой принятия решений Бобрищев‐Пушкин считает правосознание присяжных. Им рассмотрены оправдательные приговоры, выявлена их зависимость от социального состава судов, места их нахождения (столица, провинция), категории дел. Обнаружен интересный факт – влияние предыдущих, принятых в тот же день решений на последующие, что на языке научной психологии может быть определено как феномен установки. Сам Бобрищев‐Пушкин объясняет выявленную им зависимость эффектом возникновения коллективного настроения и его влиянием на всю группу присяжных.

В работах другого юриста‐практика²⁹ Л.Е. Владимирова подчеркивается, что присяжные оценивают и судят целостного человека, а не отдельное деяние. Поэтому, с его точки зрения, важно ввести в судебный процесс обязательное медико‐психологическое обследование подсудимого, проводимое специально подготовленными врачами‐психологами. Предметом психологического исследования должны стать состояние психического здоровья подсудимого («психической недостаточности», «уменьшенной вменяемости»), сфера его чувств, воли, мотивов, умственных процессов. Особое внимание обращается на изучение нравственной стороны личности преступника как «существа общежительного» – его отношения к самому себе и к ближнему, «жалости» или «безжалостности». Преступление рассматривается как явление «психо‐социальное», в связи с чем обосновывается необходимость изучения социальной стороны каждого правонарушения, включающей учет расовой, сословной, профессиональной принадлежности преступника, его семейного положения, круга общения.

Предлагается использовать широкую совокупность методов: учет наследственных данных, проведение антропологических, физиологических исследований, применение тестов, выявление степени внушаемости человека. «Чужая душа не всегда потемки. Научная психология дает свет»,– пишет Владимиров (1901, с. 262)³⁰.

В работе журналиста и исследователя Сибири Н.М. Ядринцева³¹ представлены результаты наблюдения заключенных, их опросов, полученные автором во время трехлетнего пребывания в ссылке. Приводятся психологические описания различных групп заключенных, вводится понятие «тюремная община», рассматривается ее влияние на поведение преступников, выявляются особенности коллективной жизни острога, ее иерархической социально‐психологической структуры, традиций, системы отношений, складывающихся между сокамерниками. Высказывается важная мысль о том, что преступником человека делают особые жизненные обстоятельства. Исходя из признания роли общения в жизни человека, делается вывод о тяжести одиночного заключения, описываются возникающие в этих условиях у человека психические состояния. Наряду с общением в качестве важного фактора объединения людей в тюремное сообщество называется деятельность. Ядринцев описывает разнообразные способы удовлетворения потребности человека в деятельности, те специфические занятия, которыми осужденные замещают отсутствие возможности трудиться. Он делает заключение о важности труда в жизни человека, о стремлении удовлетворить эту базовую потребность.

Важной сферой накопления социально‐психологической мысли, исследуемой Е.А. Будиловой, выступала также военная психология, которая, «как и все прикладные отрасли психологии, всегда была связана с теорией и методами общей психологии своего времени, представляя их приложение в той или иной области человеческой де ятельности, и вместе с тем развивалась подобно другим прикладным отраслям исходя из потребностей специальной области человеческой деятельности – военного дела, его теории и практики» (Будилова, 1983, с. 88–89). И хотя зарождение военной психологии как особой области знания в России датируется Е.А. Будиловой 80–90‐ми годами XIX в., одновременно подчеркивается, что ему предшествовала длительная история развития военно‐психологической мысли в работах многих известных военных деятелей. В качестве объективных запросов практики, стимулировавших становление в пореформенной России этого направления психологии, выделяются создание массовой и многонациональной по своему составу армии, введение непрерывной профессионально‐военной подготовки, актуализация проблем идеологической работы и совершенствования методов социально‐психологического руководства в армии в условиях роста социальных противоречий в России того времени. На формирование военной психологии влияло развитие общей и социальной психологии. Результатом явилось появление огромного массива общих и специальных военно‐психологических работ (более 120)³² (там же, с. 90). Причем значительная часть этих работ была подготовлена военными специалистами, опирающимися в первую очередь на осмысление и обобщение практического опыта военного руководства. В качестве примера Будилова приводит труды известного военного деятеля М.И. Драгомирова³³. В них рассматривается широкий круг психологических и социально‐психологических проблем: доказывается зависимость характера отношений между людьми от рода их занятий; проводится анализ боевой деятельности и лежащих в ее основе психологических начал – «самосохранения» (природного инстинкта, руководящего человеком) и «самоотвержения» (духовной силы, направленной на преодоление этого инстинкта); раскрываются основные направления воспитательной работы в армии (формирование волевых качеств бойцов, их активности и самостоятельности в постановке и достижении цели); обосновываются значимость коллективной воинской жизни и организующая роль совместных боевых действий как источников развития личности бойца, его поведения; ставится вопрос о задачах управления армией. Сугубо психологические пробле мы обсуждаются также в работе кадрового военного, участника русско‐японской войны К. Дружинина³⁴: подчеркивается роль настроения бойцов как фактора боеготовности и его обусловленность результатами предшествующих сражений, общей ситуацией на фронте; раскрывается зависимость психологического состояния бойцов от характера военных действий – наступательных или оборонительных, совместных или осуществляемых в одиночку; обосновывается влияние общения бойцов, их взаимной поддержки на укрепление воинского духа и т. д.

Высоко оценивая указанные психологические идеи, отражающие актуальные потребности жизни и рожденные непосредственно в сфере практики, Будилова дает их взвешенную и объективную характеристику – «беспомощность в теоретических вопросах и обилие жизненных наблюдений» (Будилова, 1983, с. 6).

Эти и многие другие примеры, рассматриваемые в работе Е.А. Будиловой на основе исследования материалов, накопленных в различных сферах практической деятельности, показывают, сколь широк и разнообразен был спектр социально‐психологических проблем, разрабатываемых специалистами‐практиками, какой богатый эмпирический материал они доставляли психологической науке.

* * *

Проведенный анализ свидетельствует об огромной роли, которую играют житейские психологические представления в развитии психологического знания.

Они являются исторически первой формой психологического знания, зарождаются на самых ранних этапах эволюции человеческого общества и продолжают свое развитие в течение всей его последующей истории.

Житейское психологическое знание непосредственно включено в жизнедеятельность человека, возникает в связи с насущными потребностями его бытия и апробируется самой жизненной практикой. Укорененность обыденного психологического знания в жизни человека определяет его действенность, вневременной смысл и высокую практическую значимость.

Житейские психологические знания опираются на здравый смысл и являются обобщением многократно наблюдаемых проявлений психи ческих феноменов, поэтому они содержат в себе важное рациональное знание. Однако пространство житейских психологических знаний не исчерпывается рациональной мыслью; оно охватывает широкий спектр психологических идей – осознанных и бессознательных, имплицитных и эксплицированных, оформленных и существующих в латентном состоянии.

Основные сферы их существования – произведения народного творчества, связанные с осмыслением человеческого опыта (поговорки, пословицы, исторические песни и сказания и т. д.), этнографическая культура народа (традиции, обычаи), психологические представления, накапливаемые в различных областях жизни людей, в работах специалистов‐практиков.

Многогранны функции, выполняемые житейским знанием в познавательной и социальной сферах жизни общества. Они формулируют социальные образцы поведения, вооружают человека на бытовом уровне эталонами понимания и оценки социальных и психологических явлений, являются средством фиксации исторического опыта познания психических явлений.

Тесно связанные с реальным бытием человека, рожденные непосредственно в жизненной практике и потому чрезвычайно чувствительные к ее насущным потребностям и интересам, житейские психологические представления выступают в роли своеобразного социального заказа, обращенного к психологической науке. Они обнажают и озвучивают наиболее актуальные зоны научного поиска и практического приложения фундаментальных психологических знаний, формулируют на бытовом языке первоочередные задачи психологической науки.

Нередко опережая психологическую науку в постановке и разработке тех или иных проблем психологии, они тем самым предоставляют для научного осмысления ценный эмпирический материал, стимулируют развитие психологической науки. Проникая в науку, житейские представления могут стать источником возникновения в ней инновационных тенденций, осуществления важных открытий. Вместе с тем, испытывая влияние со стороны фундаментальной науки и пытаясь «понять» ее идеи, житейские знания озвучивают их на простом языке, делают их доступными массам и в силу этого фактически выполняют функцию популяризатора научного знания, фактора формирования психологической культуры общества. Все сказанное позволяет определить житейские психологические представления в качестве важной сферы накопления и существования психологического знания, формы оперативной и действенной связи психологической науки с жизнью.

Искусство как важный источник психологического познания

К числу исторически ранних форм психологического познания относится его развитие в русле искусства, являющегося художественной формой отражения и воплощения системы психологических представлений человека.

Общественно‐историческая природа и обусловленность искусства глубоко обоснованы Г.В. Плехановым (см.: Кольцова, 1981). Истоки эстетических суждений и понятий, представлений о красоте лежат в практической жизнедеятельности людей, определяются уровнем их бытия. Согласно Плеханову, «общественный человек» сначала смотрит на предметы и явления с утилитарной точки зрения и только впоследствии переходит на точку зрения эстетическую. «Разумеется, не всякий предмет кажется общественному человеку красивым; но, несомненно, что красивым может ему казаться только то, что ему полезно, т.е. что имеет значение в его борьбе за существование с природой или с другим общественным человеком» (Плеханов, 1928а, с. 118). Так, приводя в качестве примера историю возникновения украшений, Плеханов отмечает, что первоначально они выполняли сугубо практическую функцию, являясь свидетельством храбрости, ловкости и силы человека, и только позже и на этой основе они обрели самостоятельный эстетический смысл (Плеханов, 1928б). Подобная же тенденция выявляется им при исследовании истории возникновения и эволюции живописи, моды и других общественных явлений.

Главной задачей искусства на всех этапах его развития является раскрытие многообразных проявлений человека в различных ситуациях его взаимодействия с миром. На это направлены в равной мере как первые наскальные рисунки (отражающие сцены совместной охоты, те или иные ритуальные действия), так и необыкновенно глубокие по своему психологическому содержанию художественные произведения Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.В. Гоголя, А.П. Чехова, Э. Золя, Г. Флобера, Ч. Диккенса и других классиков мировой литературы. Раскрытие внутреннего мира человека выступает и сегодня в качестве главной цели и доминирующей направленности произведений искусства, и чем глубже и полнее удается художнику решить эту задачу, тем большую ценность представляет созданное им творение.

Психологический анализ искусства включает ряд аспектов: во‐первых, рассмотрение роли искусства в психическом развитии человека (В.М. Бехтерев; Л.С. Выготский; М.М. Рубинштейн; Н.А. Рубакин; И.А. Сикорский и др.); во‐вторых, выявление психологического содержания самого искусства как продукта человеческой деятельности (Б.Г. Ананьев; В.А. Артемов; Л.С. Выготский; А.А. Потебня; Н.А. Рубакин; Б.М. Теплов и др.); в‐третьих, обоснование возможностей искусства в раскрытии психического мира человека (Б.Г. Ананьев; И.В. Страхов; Б.М. Теплов и др.). Следует отметить, что большинство работ в этой области ограничивается теоретическим анализом проблемы и не содержит попытки введения продуктов художественного творчества непосредственно в психологические исследования. Отсутствует и единство в понимании необходимости данного шага. Наряду с утверждением познавательной ценности искусства как раздела «душеведения» и возможности его активного использования в практике психологических исследований, высказываются и противоположные мнения. Так, В. Штерн писал о необходимости соблюдения осторожности при использовании тех или иных примеров из художественной литературы для обоснования научных психологических выводов и обобщений. Причину своего взгляда он образно аргументировал тем, что «нарисованную корову нельзя доить» (Штерн, 1998). Pазрешение указанных противоречий требует обращения к более детальному анализу проблемы.

В работах В.М. Бехтерева, посвященных проблемам генетической рефлексологии, с позиций поведенческого подхода исследуется влияние музыки на психическое развитие и эстетическое воспитание ребенка, формирование его эмоциональной сферы, ставится вопрос о важности музыкального слуха как «органа» восприятия и понимания музыкальных произведений (Бехтерев, 1909; 1913; 1915). Бехтерев рассматривает также прикладные аспекты данной проблемы, в частности, обосновывает психотерапевтическое влияние музыки, необходимость использования метода музыкотерапии в клинической практике. Проблемы музыкального воспитания и его роли в психическом развитии ребенка рассматриваются также П.Ф. Каптеревым, И.М. Догелем и другими учеными.

С объективной точки зрения Бехтерев прослеживает эволюцию ранних форм самостоятельной изобразительной деятельности детей. Он делает вывод, что «законы развития искусства в жизни народов те же, что и законы развития искусства в жизни отдельных лиц, и поэтому естественно, что общие черты развития детского рисунка повторяют те ступени развития человеческого искусства, которые оно проходило, начиная с доисторического периода своего развития» (Бехтерев, 1910).

Проблемы детского изобразительного творчества рассматриваются также в работах В. Воронова, К. Лепилова, И.А. Сикорского, И.М. Со ловьева. Подчеркивается естественный и наиболее рано проявляющийся интерес ребенка к рисованию как средству активного эстетического освоения мира и выражения собственных чувств, переживаний и мыслей, умственного развития. Отмечается интегрирующая роль рисования в процессе обучения, воспитания и психического развития, способствующая успешному усвоению других школьных предметов и формированию различных структур психики ребенка. И.А. Сикорский оценивает рисование как продуктивный вид «умственного упражнения» (1909).

Проблема воздействия художественной литературы на психическое развитие человека в 1920–30‐е годы активно разрабатывалась в русле библиопсихологии, и прежде всего в трудах создателя этого направления Н.А. Рубакина (см.: Кольцова, 2000). Им были сформулированы задачи психического развития человека посредством приобщения к книжной культуре, формирования потребности в чтении, развития навыков работы с текстом. Это, в свою очередь, привело ученого к постановке проблемы психологии чтения и читателя, ставшей основой разработанной им дисциплины – библиопсихологии (Рубакин, 1912; 1924; 1928; 1929.). Наиболее полно масштабный характер планируемых исследований отражен в обозначенных Рубакиным этапах их реализации: «от изучения процесса чтения к изучению читателя; через изучение читателя к изучению качеств книги, независимо от свойств читателя; от такого изучения (объективного) произведений всякого автора к определению свойств автора как возбудителя различных переживаний» (Рубакин, 1929, с. 90). Использование библиопсихологических процедур должно было, по замыслу Рубакина, помочь проникнуть в тайны сложнейших явлений, относящихся к области всемирной литературы и духовной культуры человечества, которые предполагалось рассмотреть изнутри – «со стороны их влияния в самом процессе их восприятия». В плане изучения воздействия текста книги на психику читателя большой интерес представляет выдвинутая Рубакиным идея построения читателем «собственной проекции» (или личностного смысла) воспринимаемого им текста. Обращают на себя внимание два плана анализа системы «книга – человек»: с одной стороны, исследуется влияние книжного текста на человека, с другой – сама книга выступает в качестве предмета психологического исследования.

Изучение влияния литературного произведения на различные стороны психики ребенка, на эмоциональное, нравственное, эстетическое, интеллектуальное развитие рассматривается в работах П.Ф. Каптерева, В. Келтуяла, С. Крюкова, М.М. Рубинштейна, И.А. Сикорского и других исследователей. Специальное внимание уделяется вопросам изучения и формирования читательских интересов ребенка.

Говоря о влиянии художественного произведения на развитие и совершенствование психического мира ребенка, А.П. Нечаев выделяет два аспекта: во‐первых, оно обеспечивает возникновение эстетического наслаждения; во‐вторых, выражая облаченную в художественную форму мысль, является важным средством интеллектуального роста ребенка. Основная педагогическая ценность художественного произведения заключается, согласно мнению автора, в интеллектуальной стороне. Тем самым вскрывается особая воспитательная роль искусства как средства комплексного воздействия на чувства и мысли человека: художественное произведение создает условия для целостного воспри ятия и понимания окружающего мира, позволяя в частных явлениях выявить общие черты (Нечаев, 1906а; 1906б).

Роль искусства как одного из важных источников развития эмоционально‐чувственной сферы человека глубоко и всесторонне раскрыта в работах П.М. Якобсона (1961; 1964; 1966; 1998 и др.). Сила воздействия искусства на человека обусловлена, согласно его мнению, двумя причинами. Во‐первых, присущей ему глубиной художественно‐образного постижения мира. «Произведения искусства,– пишет Якобсон,– могут явиться основой для возникновения содержательных эстетических чувств. Искусство использует ряд специальных средств и приемов для того, чтобы в художественно‐образной форме отразить действительность. Оно в лучших произведениях запечатлевает глубину художественного познания действительности. И именно поэтому произведения искусства могут порождать глубоко содержательные эстетические переживания» (1998, с. 45). Во‐вторых, влияние искусства на человека определяется его спецификой как «типически‐образного» отражения жизни его создателем, обусловливающего «усиливающий эффект его воздействия» – пробуждение у воспринимающего его субъекта глубоких эстетических чувств, эмоциональных отношений и сопереживания судьбам героев: «Особенностью эстетических чувств, вызываемых произведениями искусства, является то, что возникающее у человека эмоциональное отношение к предметам искусства всегда сопровождается сознанием, что им воспринимается не сама жизнь, а отражение этой жизни в сознании художника, которое содержательно, типически, образно передает эту жизнь. Такое отражение реальных процессов жизни становится источником наслаждения, рождая в зависимости от содержания произведения целую гамму разнообразных переживаний – радости, волнения, печали, восторга, удивления, пре клонения, страха, негодования, восхищения» (там же). Переживания, вызываемые восприятием художественных произведений, отличаются по своему тону от тех, которые возникают в процессе реального взаимодействия человека с миром: «Так как человек воспринимает в произведении искусства не саму реальную жизнь, а ее отражение, в его восприятии отсутствуют практические житейские соображения и установки; человек имеет возможность целиком отдаться бескорыстному наслаждению этими произведениями. Такое отношение и создает благоприятную основу для возникновения, в соответствии с развивающимся содержанием произведения искусства, богатой и многообразной гаммы эстетических переживаний, оплодотворенных мыслями, отношением человека к миру и жизни. Создания искусства порождают в человеке огромный мир чувств и мыслей» (там же, с. 46).