Читать книгу: «In Memoriam. Сборник воспоминаний, статей, иных материалов», страница 3
Т. Рудяк, А. Трухтанов: Мы получали не только урок золотой латыни, но и достойный античности урок силы человеческого духа…
Изучение любого искусства начинается с признанных классических образцов. Они дают точку отсчета и задают критерии качества. В европейской правовой традиции таким образцом признано римское право, консолидированное в Юстинианов Сorpus iuris civilis. Год за годом первокурсники факультета МП, изучавшие римское право под руководством Виталия Алексеевича Кабатова, не только получали основательное знакомство с классическим образцом стройной и строгой правовой системы, но и проникались наглядным – и весьма редким – человеческим образцом сочетания интеллектуальной строгости и душевного благорасположения к окружающим. Профессор Кабатов идеально соответствовал своему предмету. Высокий, прямой, в неизменном строгом костюме и с ясным взглядом, он, казалось, вобрал в себя прямоту и твердость Законов XII таблиц. Его голос, звучавший как хрипловатый шепот, поверяющий непосвященным тайное знание, излагал логику гаевских и ульпиановских построений так же стройно и легко, как сами классики писали свои responsa. Всякий раз, когда в завершение лекции он поднимал руку, чтобы написать мелом на доске крылатую фразу-максиму, замерший в тишине лекционный зал № 7 получал не только урок золотой латыни, но и достойный античности урок силы человеческого духа. Телесная демонстрация этой силы была слишком наглядной, да что там – откровенно пугающей, чтобы оставаться неосознанной даже и 16-летними юнцами. Но мы вряд ли вполне понимали, что именно дух этот питал его редкостную душевность. Не осознавая как следует ее истоков, мы тем не менее явственно ощущали ее проявления. Тропизм юности заставляет внешне заносчивых молодых людей искать душевного сочувствия себе, но не приемлет ни фальши, ни снисходительности. Многие из нас находили повод – пусть наивный, надуманный – обратиться к Виталию Алексеевичу с каким угодно вопросом для того, чтобы унести в ответе, по форме вполне деловом, теплое ощущение искренней благожелательности, предназначенной непосредственно, лично нам. Это ощущение неизменно сопровождает воспоминание о Виталии Алексеевиче… Нет, на самом деле оно составляет главное содержание и ценность воспоминания о нем, подобно тому как главное ценностное содержание самого римского права составляет идеал классической человеколюбивой формулы Цельса: «Ius est ars boni et aequi» (D. 1.1.1.pr.).
Татьяна Рудяк, Александр Трухтанов, выпускники международно-правового факультета (1997)
А. Костин: «Виталий Алексеевич – наше знамя!»
Юридическое образование на МП факультете для меня, как и для моих сокурсников, началось в 1970 г. с лекции Виталия Алексеевича по римскому частному праву. Начал он с известной реплики Цезаря: «Жребий брошен» (Alea iacta est). В смысле: «Ну вот, друзья, вы поступили на МП факультет, теперь вы юристы». Мы сразу поняли, что это высокоинтеллектуальный человек, абсолютно владеющий своим предметом. Он замечательно вкладывал азы права в умы молодого поколения. Это только кажется, что римское право – предмет мертвый, как и латинский язык, на котором оно базируется. Универсальные термины международного частного права, понятные юристам разных стран, происходят из латыни. С другой стороны, римское право, как я понял уже по прошествии многих лет, лежит в основе юридической логики в частном праве. Это «мертвое право» переживет нас всех! И Виталий Алексеевич доносил до нас эту мысль.
До сих пор не могу забыть ощущения радости, когда на втором курсе получил от него похвалу за курсовую по исковой давности в гражданском праве. Дело в том, что во время работы над ней я столкнулся с несколькими моментами, по которым не смог найти четких ответов в законодательстве и литературе. И я предложил варианты таких ответов. К сожалению, меня не было на занятии, где разбиралась моя работа, но мне передали, что Виталий Алексеевич особо отметил в ней именно эти места.
С аспирантских лет я продлил свое общение с Виталием Алексеевичем вплоть до сегодняшнего момента. Хотя Виталий Алексеевич не был моим научным руководителем по диссертации, профессионально-духовный контакт с ним мне тогда очень помог.
Теперь я заведующий кафедрой, на которой работает Виталий Алексеевич. Все прошлые годы он преподавал и много писал, а с этого года стал старшим научным сотрудником кафедры, и не исключаю, что он будет вести мастер-классы. Его уникальность в том, что в своем возрасте он сохранил абсолютную живость ума и способность глубоко понимать проблему. С ним всегда приятно советоваться, он по натуре большой либерал и демократ – в хорошем смысле этого слова. Всегда ведет себя корректно, деликатно – что с молодыми людьми, что с преподавателями. С ним всегда комфортно беседовать.
Каждый год, в июне, мы всей кафедрой отмечаем день рождения Виталия Алексеевича, и всякий раз говорим себе: «Виталий Алексеевич – наше знамя!»
Алексей Костин, выпускник международно-правового факультета (1976), заведующий кафедрой международного частного и гражданского права МГИМО МИД России
В. Крахмалев: Виталий Алексеевич был для нас примером для подражания…
Виталий Алексеевич – один из наших самых любимых преподавателей, добрый и умный. У нас были преподаватели, которые могли тебя унизить за то, что ты чего-то не знал или не сделал. Виталий Алексеевич такого себе не позволял. Даже к тому студенту, который у него, скажем, не совсем хорошо учился, он относился по-доброму, не ставил на нем крест. И если у студента потом просыпалась совесть и он осознавал свои ошибки и говорил что-то умное, Виталий Алексеевич с удовольствием с ним беседовал, слушал его.
Думаю, что не погрешу против правды, сказав, что для большинства из нас Виталий Алексеевич, человек с ограниченными возможностями (как это теперь принято говорить), своей стойкостью и целеустремленностью в работе был для нас, его студентов, примером для подражания, мы учились у него тому, как надо относиться к жизни и своим обязанностям. Виталий Алексеевич помогал, если видел, что тебе трудно что-либо вспомнить. Ведь он знал, на что способен студент, не замеченный в нерадивости.
Римское право – довольно сухой предмет, латинский язык – мертвый язык. Заинтересовать им сложно, а Виталий Алексеевич успешно это делал. Он постоянно оперировал римскими поговорками, многие из которых я помню до сих пор. Частенько он говорил нам: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку» (Quod licet Jovi, non licet bovi). Когда мы его перебивали на семинарах, могли гарантированно услышать: «Да будет выслушана и другая сторона» (Audiatur et altera pars). Но тем самым он вовсе не пытался показать свое знание латыни. Он хотел через поговорки заинтересовать нас предметом. А его Виталий Алексеевич знал прекрасно, перед собой он всегда держал тетрадку – было видно, как тщательно он готовился к занятиям с каждой группой.
Владимир Крахмалев, выпускник международно-правового факультета (1973), партнер юридической фирмы ООО «ЮРЕКС, Партнеры»
И. Рыбалкин: Для Виталия Алексеевича право стало музыкой…
На первой же лекции по римскому праву Виталий Алексеевич, хотя тогда он был далеко не молодым человеком, поразил меня своей энергичностью и ясностью изложения. Собранный, четкий, быстрый, остроумный, с задорным блеском в глазах, элегантный, он совсем не казался пожилым человеком. Профессор никогда не читал лекции с листа. Это был его живой рассказ о Риме, который он переживал вновь и вновь, общаясь с нами.
Тогда мы были молодыми студентами. На лекции мы приходили не столько в надежде стать специалистами по римскому праву, сколько с желанием внимать профессору Кабатову, который завораживал буквально любого из нас, стоило ему появиться за кафедрой. Великий дар педагога и ритора – заинтересовать, увлечь аудиторию. Нас притягивало не римское право, а сияние его личности. Повторюсь, Виталий Алексеевич был блестящим оратором и незаурядным педагогом, который использовал нестандартные приемы обучения… Как-то раз, чтобы передать настроение римской толпы, которая бурно реагировала то ли на непопулярный декрет, то ли на идиотский преторский эдикт, он сравнил происходящее с одной итальянской оперой. Неожиданно он с легкостью напел мелодию и продекламировал либретто. Это было очень шутливо, органично и естественно. Театральный экспромт, а не заготовка, кочующая из семестра в семестр. То был спонтанный порыв увлекающегося, образованного и талантливого человека. Для него право стало музыкой!
Виталий Алексеевич обладает энциклопедическими познаниями в праве и латинской культуре, которыми он щедро делится со студентами без малейшего снобизма, с искренним желанием увлечь.
Мне показалась симпатичной его доброта и уважительная снисходительность к студенту. По результатам волнительного экзамена редко кому ставилась «двойка» или «тройка». Он слишком хорошо понимал, что год обучения римскому праву – лишь мгновение, а «неуд.» или «уд.» в зачетке разволновавшегося студиозуса – что унизительный удар указкой по рукам.
Профессорская снисходительность и доброта имели, казалось, парадоксальный дисциплинирующий эффект. Большинство моих друзей на курсе читали рекомендуемые книги от корки до корки (и, конечно же, штудировали крылатые латинские выражения), желая преуспеть в предмете. Тонкий знаток русской изящной словесности, Виталий Алексеевич придавал большое значение и тому, как молодой человек говорил на экзамене: умение логично и грамотно выражать свои мысли (бесценный навык на все случаи жизни) помогли не одному молодому студенту пройти суровое испытание.
Как оказалось, Виталий Алексеевич преподавал римское право и моему отцу, который в свое время также окончил факультет МП. Недавно он вспоминал свои студенческие годы… «Блестящий профессор Кабатов!» – одно из его наиболее ярких воспоминаний. «Слава Богу, тебе преподавал азы права такой педагог!» – были его слова.
Здоровья Вам и низкий поклон, Виталий Алексеевич!
Илья Рыбалкин, выпускник международно-правового факультета (2000), партнер юридической фирмы Akin Gump Strauss Hauer & Feld LLP
Е. Синильщикова: Я поднимаю глаза и вижу Виталия Алексеевича – слегка улыбающегося, доброжелательного и великодушного…
Когда мы в 1968 г. поступали в МГИМО, в Институте было всего два факультета – МЭО и МО. На МЭО была создана группа международного частного права, преобразованная затем в факультет МП. Чтобы попасть в нее, пришлось дополнительно сдать около двадцати предметов. И вот очередь дошла до римского права. Прочитав тоненькую книжечку, я смело вошла в кабинет. Первый вопрос преподавателя поверг меня в шок: из головы вылетело все, что я с таким трудом выучила. Но вот я поднимаю глаза и вижу Виталия Алексеевича: слегка улыбающегося, доброжелательного и великодушного.
Позже я узнала, что наряду с необыкновенной деликатностью Кабатову присущи твердость характера, огромная сила воли и требовательность. Но ничто не могло затмить впечатления от нашей первой встречи.
Мне повезло. На курсе нас было всего 18 человек, с нами училась и Елена Кабатова, дочь Виталия Алексеевича. Благодаря дружбе с Леной я бывала в доме Кабатовых. Там было всегда тепло и просто.
Виталий Алексеевич был моим учителем и в Институте, и на курсах повышения квалификации. Всегда радуюсь случаю оказаться с ним в одном составе арбитража и наблюдать, как он творит решения.
Елена Синильщикова, выпускница международно-правового факультета (1973)
Г. Цицишвили: Ощущение было такое, что перед тобой живой герой…
При внешней строгости Виталия Алексеевича манера преподавания у него всегда была артистичной. Цитируя римских гладиаторов, которые провозглашали: «Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» (Ave, Caesar, morituri te salutant), он мог сделать соответствующий жест. Он очень много говорил о римских традициях, о системе права, об именитых юристах, рассказывал истории о том, как жил Рим. Виталий Алексеевич оживлял этот сухой предмет, превращал его в увлекательное повествование. Но вот о себе он никогда не рассказывал, хотя мы знали, что он фронтовик. Такой он скромный человек. Хотя мы все больше и больше узнавали о нем: знали, что он горел в танке, был тяжело ранен. Это вызывало огромное уважение, и мы относились к нему не как к обычному преподавателю, а как к герою. Я поступил в институт после армии, и при встрече в коридоре мне всякий раз хотелось отдать ему честь. Ощущение было такое, что перед тобой живой герой. Он даже внешне был похож на благородного римлянина.
Без римского права в юриспруденции никуда. Благодаря Виталию Алексеевичу, который смог меня им увлечь, я довольно часто пользовался этими знаниями не только в профессии, но и в жизни.
Геннадий Цицишвили, выпускник международно-правового факультета (1976), управляющий партнер адвокатского бюро «Блищенко и партнеры»
Л. Январева: Виталий Алексеевич смотрел на студента так, будто давно его знал…
На нашей самой первой лекции по истории римского права мы увидели высокого, стройного, красивого мужчину, который приветствовал нас, но держал по швам руки… в черных кожаных перчатках. Позже мы узнали о тяжелом ранении Виталия Алексеевича…
Лекции его были настолько интересными (послушать их, кстати, приходили студенты разных курсов), что в зале стояла мертвая тишина, а мы, вытянув шеи, внимательно слушали незнакомые слова и понятия, иногда даже забывая записывать их в тетрадки. Голос у Виталия Алексеевича был негромкий, но мы отчетливо слышали каждое слово. Обычно он внимательно следил за залом и, когда видел, что кто-то отвлекся, просто замолкал и ждал, когда студент наконец переключит на него свое внимание. Однажды он заметил на первом ряду спящую монгольскую студентку и остановил лекцию, сказав шепотом: «Давайте немного помолчим, чтобы не разбудить девушку!» Зал взорвался от смеха, разбудив студентку, которая, проснувшись и не поняв, что смеются над ней, нисколько не смутившись, приготовилась внимать непонятному языку дальше.
Мы благоговели перед этим человеком. У Виталия Алексеевича было удивительное свойство: он смотрел на студента так, будто давно его знал. Помню, я стояла за ним в очереди в буфет. Вдруг он повернулся ко мне и, улыбнувшись своей обаятельной улыбкой, протянул обе руки, попросив взять из [портмоне] мелочь и купить ему кофе. Много лет спустя, когда я поздоровалась с ним на заседании Арбитражного суда, я опять увидела эту улыбку. Он, конечно же, не узнал меня, но улыбнулся так, будто мы были давно знакомы.
Человек глубокой порядочности, влюбленный в свое дело, пришедший к творческому успеху своим путем, а главное, упорным трудом, – такой он, наш Виталий Алексеевич Кабатов! Мы всегда помним о нем и гордимся, что живем с ним в одно время.
Любовь Январева, выпускница международно-правового факультета (1978)
З.М. Каневский
Жить для возвращения: Автобиографическая повесть
(2001 г.)
[фрагмент о В.А. Кабатове]
Зиновий Михайлович Каневский (1932–1996) – российский полярный исследователь, географ, писатель.
В 1955 г. окончил географический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. В ходе зимовки на Новой Земле в 1959 г. попал в ураган. В результате обморожения лишился обеих рук ниже локтей и пальцев на ногах. Лауреат Всесоюзного конкурса на лучшее произведение научно-популярной литературы (1973 г.). Член Союза писателей СССР (1979 г.), многолетний сотрудник редакции журнала «Знание – сила».
<…>
Возвратившись из Крыма, Наташа наведалась в Институт протезирования и неожиданно получила имя, отчество, фамилию и телефон человека, который согласился помочь мне советом. Судьба распорядилась так, что жил он рядом с нами, в десяти минутах ходьбы, что тринадцать лет спустя мы одновременно переехали на другой конец Москвы и вновь оказались по соседству, ну а главное, с первой минуты знакомства сблизились, подружились, перешли на «ты», несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте.
Виталий Алексеевич Кабатов в девятнадцать лет потерял обе руки ниже локтей в страшной битве на Курской дуге, на окраине Белгорода. Он был ранен осколками снаряда и, пройдя медсанбаты и тыловые госпитали всех видов, вернулся в Москву инвалидом, имеющим за плечами одну десятилетку. Нет, не только. Помимо средней школы он еще, как и я, ходил в музыкальную (по классу скрипки), и в июне 1941 года поступил в Гнесинское училище… Ему предстояло получить высшее образование, жениться, родить дочку и стать доктором юридических наук, профессором Института международных отношений. Мы познакомились с ним, когда ему было тридцать пять, а за несколько лет до этого он защитил кандидатскую диссертацию.
Виталий, Талик, родился тринадцатым по счету ребенком в семье, где к тому времени в живых остались только три девочки. Согласно домашнему преданию, его отец, узнав о рождении сына, на радостях даже выпил рюмку, впервые в жизни! Израненный Талик, вернувшись с фронта, поступил под опеку одной из старших сестер, Александры Алексеевны, Али, многоопытной медсестры. Она ухаживала за ним, сопровождала в санатории, помогала учиться в МГУ.
Однажды Аля кормила его бутербродами на лужайке возле какого-то подмосковного пансионата для инвалидов. Еще продолжалась война, на территории работали пленные немцы. Один, такой же двадцатилетний, как Талик, только здоровый, с жадностью глянул на хлеб с колбасой, и Виталий попросил сестру поделиться с немцем. Позднее, обсуждая с ней этот эпизод, он говорил:
– А ты можешь себе представить, что это я мог бы быть на его месте, родись я в Германии…
(Эпизод этот воспроизвожу со слов Александры Алексеевны, человека истово верующего, безупречно правдивого и безмерно обожавшего младшего брата.)
Я восхищаюсь им почти сорок лет. Всегда спокойный, сдержанный, он верен в любви и дружбе, чуток ко всему новому в науке и прогрессивен в политических взглядах. За столом общителен и весел, не чуждается рюмки, но никогда не преступает грань. Ездит на велосипеде (в протезах), плавает на байдарке (со специальными приспособлениями), прекрасно ныряет и держится на воде (без протезов), всю зиму ходит на лыжах (без палок), бегает на коньках и даже был чуть ли не чемпионом МГУ! Стоит по-йоговски на голове, в свои семьдесят с лишним не имеет ни жиринки. Объехал весь мир в командировках и в туристических круизах, вместе с женой Саидой воспитал дочку Лену, которая тоже вот-вот станет доктором юриспруденции, лелеет внука, ровесника моего собственного.
Первое, что он сказал мне при знакомстве:
– Ты наверняка стесняешься своих черных перчаток, прячешь руки, засовываешь их в карманы плаща или пальто. Так вот, избавься от этого раз и навсегда! Глазеют? Пусть глазеют, равнодушно смотри им в лицо, долго не выдержат. И в транспорт спокойно входи без билета. Нет, вовсе не одни воевавшие имеют на это право, а и любой инвалид первой группы.
Скажу сразу: ни одной из этих заповедей я не выполнил и по сей день. Даже проходя мимо контролера в метро, отчего-то робею и тычком показываю ему руки – дескать, имеем право на бесплатный проезд.
В первый же день нашего знакомства Виталий Алексеевич легко и непринужденно, за какие-нибудь час-полтора научил меня, скажу без преувеличения, почти всем премудростям инвалидного быта. Например, вилку и ложку нужно втыкать черенком между указательным и средним пальцами кисти, помещая его над большим пальцем, и тогда охват будет исключительно прочным. А самую мучительную проблему – туалетную – можно решить с помощью специального крючка, который легко надевается на универсальную гильзу – так называемый рабочий протез. Этот протез был предназначен для того, чтобы пилить-строгать, паять, копать землю, проводить в доме малярные работы. Его придумал один из «бездвуруких», Дмитрий Сергеевич Рещиков. Правда, ни Виталию, ни мне эта конструкция в полном объеме была ни к чему, мы рукомеслом не занимались. А вот приспособить рабочий протез для байдарочных весел, а также для пинг-понговой ракетки (Талик прекрасно играл в настольный теннис и обучил этому делу меня, когда мы одно лето вместе жили на подмосковной даче) – это с превеликим удовольствием.
Брился Виталий Алексеевич привычной безопасной бритвой – меня же пользовала электробритвой Наташа, переходить на лезвия мне очень не хотелось. Что ж, пришлось прямо здесь, в квартире новых друзей, изобретать для меня нехитрое устройство для электробритвы, которое можно было бы надевать на тот же рабочий протез. Мой арктический друг со времен «Русской Гавани» Миша Фокин, осевший после Арктики и Антарктики в недальнем Обнинске, выточил для меня на своем заводе это устройство.
Другой мой товарищ, географ и прирожденный изобретатель Женя Цыкин, соорудил мне из плексигласа молоточки для печатания на машинке, предварительно купив и притащив в наш дом саму машинку – немецкую портативную «Оптиму». Тридцать пять лет спустя, сегодня, я отстукиваю на ней эти строки все теми же легкими и прочными молоточками, заменившими мне два пальца, и скорость печатания довольно высока – до пяти-шести страниц в час, хотя из-за усталости «машиниста» скорость эта в течение дня заметно падает! Ужасно горжусь тем, что со временем сам Виталий воспринял примерно такую же конструкцию и много лет спустя окончательно перешел на пишущую машинку.
А в тот первый вечер он потряс меня еще вот чем. Подошел к роялю, откинул крышку и начал… играть! Звучали свободные импровизации на темы известных классических мелодий. Он играл культями, не смущался, когда попадал мимо клавиш, широко использовал ножную педаль. Ампутация у него была заметно выше, чем у меня, сантиметров на пять, и справляться с клавиатурой, естественно, было куда как нелегко, однако он играл, музыка звучала, а я… Ну как вы думаете, что было со мной? Я вел себя неприлично, хотел, чтобы он поскорее встал со стула, чтобы занять его место и заиграть самому, впервые за четыре с лишним года, впервые – не пальцами, а «великолепными культями»! Ведь по возвращении из больницы я ни разу не подошел к своему пианино марки «Рёниш», даже не глядел в его сторону…
Едва мы с Наташей, окрыленные, явились домой, я бросился искать свои ноты, мне не терпелось попробовать сыграть первую часть «Лунной сонаты», я прекрасно помнил, что это сделать несложно всего двумя «пальцами» (разумеется, с помощью педали и некоторых ухищрений). Нот нигде не было.
Я подступился с расспросами к тете Соне. Неожиданно она расплакалась и призналась в страшном преступлении: накануне моего приезда из больницы, терзаясь душевно и безумно боясь моих терзаний, она связала все ноты в пачки и вынесла их из дома в мусорные контейнеры, чтобы ничто больше не выворачивало душу ее обожаемого племянника-сына, утратившего навсегда возможность прикоснуться к фортепианным клавишам…
Забегая вперед, скажу, что нотами я обзавелся. Помогла моя любимая Александра Мартиновна, чья жизнь, увы, завершалась все в той же бывшей келье Новодевичьего монастыря. Года два набирался я решимости предстать перед ее почти уже ничего не видящими глазами. Предстал. Она попросила меня подойти поближе и долго пыталась непослушными артрозными пальцами ощупать протезы. Отчаянные были минуты, я внезапно скинул всю амуницию, сел к роялю и принялся наигрывать и напевать, как тогда говорили, «песни советских авторов», поскольку и в самом деле песню пишут двое – композитор и поэт. Александра Мартиновна окаменела, я, напротив, размягчился до безобразия и плакал. Хороший получился вечерок!
<…>
Печатается по: Каневский З.М. Жить для возвращения:Автобиографическая повесть / Подготовка текста и послесловиеН.В. Давидович-Каневской. – М.: Аграф, 2001. С. 256–261.
