Читать книгу: «Предфилософия и учение Махатм. К «Сокровенному учению Махатм»», страница 2

О том, где возникает философия, говорит Диоген Лаэрций в «Прологе» к своим десяти книгам «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Во времена Диогена Лаэрция (II – III вв. н.э.), т.е. спустя более чем полтысячелетия после Аристотеля, в условиях Римской империи, объединившей латинский мир с греческим, а латино-греческий мир с ближневосточным, в условиях наступления религии и мифологии Востока на античную культуру, вопрос о месте возникновения философии был, по-видимому, животрепещущим. Многие утверждают, констатирует Диоген Лаэрций, что занятие философией началось впервые у «варваров», что первыми философами были персидские маги, ассиро-вавилонские халдеи, индийские гимнософисты, египетские жрецы, кельто-галльские друиды и семнофеи, а также финикианин Мох, ливиец Атлас, фракийцы Замолксис и Орфей (важное положение, поэтому мы выделили здесь представляющие для нас интерес народы). Например, кельтские друиды и индийские гимнософисты излагали свою философию в загадочных выражениях, в которых учили почитать богов, не делать ничего дурного и упражняться в мужестве, ассиро-вавилонские халдеи занимались астрономией и прорицанием, персидские маги высказывались о существе и происхождении богов, рассуждали о справедливости и учили о двух началах всего сущего – о добром и злом божествах.

Говоря о Египте, Диоген Лаэрций ссылается на Аристагора и Манефона, а также на сочинение Гекатея «Об египетской философии». Если верить всему тому, что передает Диоген об египетской культуре, то получается, что именно египтяне создали и науку, и философию, и этику, и теологию. В самом деле, греческий доксограф сообщает, что, по общему мнению, египтяне изобрели геометрию, астрономию и арифметику, знали, что дожди вызываются изменениями в атмосфере, что Луна затмевается, попадая в тень Земли, что звезды огненные; учили о метемпсихозе (души переживают тела и переходят в другие тела) и об астрологии (звезды оказывают влияние на земные явления). Предметом же философии египтян были боги и справедливость. Кроме того, сообщает Диоген, что египтяне «считали, что начало (всего) – вещество (материя), затем из него выделились четыре элемента (стихии) и образовались всевозможные (виды) жизни».

Однако сам Диоген был не согласен с теми, кто видел начало философии у не греков, «варваров». Доказательство того, что «философия получила свое начало у греков», сводится Диогеном к сообщению об афинянине Музее – первом составителе генеалогии богов, учившем, что все произошло из одного и разрешится в одно, и фиванце Лине – авторе поэмы о происхождении мира, которая якобы начиналась словами: «Было такое время, когда все разом произошло». В этих двух легендарных деятелях Эллады и следует, согласно Диогену, видеть первых философов.

В Новое время проблему генезиса философии рассматривали многие философы. Гегель, например, говоря о проблеме возникновения философии, пытался отыскать внутреннее единство между философией как таковой и предшествующими ей во времени формами сознания: религией, мифологией, искусством. И религия (особенно в своей мифологической части), и философия, утверждает Гегель, выражают одно и то же бесконечное и всеобщее содержание, а потому они, в сущности, своей едины, хотя религия выражает это бесконечное посредством представлений, а философия – понятий. То, что одно и то же содержание может быть выражено как на языке понятий, так и на языке представлений (а в случае искусства и на языке образов), предполагает, разумеется, внутреннее единство образа, представления и понятия, их принципиальную совместимость друг с другом. Для Гегеля же образ и представление – это всего лишь эрзацы понятия, его как бы метафоры и несовершенные, затемняющие его формы. Но скрытое внутри них понятие просвечивает сквозь них. Поэтому и религия, и мифология – это как бы несовершенная форма философии. В основе той и другой лежит разум (единый абсолютный дух), но в случае мифологии – фантазирующий, в случае же философии – мыслящий.

Так как в основе мифологии лежит разум, то мифология, хотя она и продукт фантазии, не является продуктом произвола. «В качестве продуктов разума (но не мыслящего разума), – писал Гегель, – религии народов и их мифологии, какими бы простыми и даже неуклюжими они ни казались… содержат в себе… мысли, всеобщие определения, истину, ибо в основании их лежит инстинкт разумности». Так как лежащий в основе мифологий разум – разум не мыслящий, а фантазирующий, в мифологии форма противоречит содержанию. Для Гегеля миф возникает не в результате какого-то сверхразумного прозрения мистика, обладающего исключительным даром проникать в сокровенную сущность вещей⁵, и не в результате сверхъестественного откровения, а всего лишь из-за неумения выразить объективное разумное содержание в разумных же формах. Мифология как мировоззренческая часть религии – единственный, по Гегелю, духовный источник философии. Именно потому, что философия и наука по форме тождественны, что обе они оперируют понятиями как средствами познания, становление того самого логически понятийного мышления, которое необходимо для превращения фантазирующего разума в разум мыслящий, а тем самым и для возникновения философии, должно соотноситься с предфилософским научным знанием, непосредственно связанным с человеческой практикой. Ведь именно в таком знании и подытоживался, обобщаясь, реальный познавательный процесс.

Что касается вопроса о том, где возникает философия, то Гегель, положив в качестве социального условия возникновения философии политическую свободу и подчеркивая отсутствие какой-либо свободы на Востоке (там свободен лишь один человек, но свободен как деспот, а потому его свобода есть лишь произвол, вожделение и формальная свобода), утверждает, что «философия начинается в греческом мире», что «философия в собственном смысле начинается на Западе». Отвергнув восточную философию в качестве философии, Гегель, верный своему принципу единства духовной культуры человечества, включает то, что считает восточной философией, в общий ход развития абсолютного духа в качестве не философии, а предфилософии. При этом он не может не считаться с тем, что многие ученые его времени серьезно писали о китайской и индийской философиях и что это имело основания. Но эти основания, утверждает Гегель, мнимые, ибо и китайская, и индийская философии – плоды некоей иллюзии, вызванной тем, что и в Древнем Китае, и в Древней Индии религии были незрелыми (?), они остановились еще на той ступени развития, когда субъективный элемент еще не выявился, как это произошло в античной религии, а потому эти досубъективные восточные религии легко можно принять за философию.

Приведем, далее, в качестве примера религиогенной концепции возникновения философии взгляды Френсиса Корнфорда (1874—1943). Из работ Ф. Корнфорда прямое отношение к рассматриваемой нами проблеме имеют такие его монографии, как «From religion to philosophy. A study in the origins of Western Speculation» (1912) и «Principium sapientiae» (1952). Обе монографии посвящены происхождению античной философии. Правда, в последней работе Ф. Корнфорд исследует преемственность между вавилонской мифологией, с одной стороны, и греческой мифологией и философией – с другой, полагая, что философия самой первой в античности философской школы произошла из «Теогонии» Гесиода, а «Теогония» – из древневавилонской космогонистической поэмы «Энума элиш» (это собственно и определило наш выбор народов для анализа их начальных мировоззрений в исследовании). Будучи идеалистом, Ф. Корнфорд не касается вопроса о социально-экономических и политических условиях возникновения философии, ограничиваясь лишь ее духовными предпосылками. Ф. Корнфорд говорит о двух источниках философии: религии и интеллекте⁶, но из этих двух возможных духовных источников философии решающую роль он отводит религии. Предысторию философии Ф. Корнфорд начинает с анализа первобытного сознания.⁷ В своем анализе он опирается на взгляды Джеймса Фрейзера, Р. Маретта и других аниматистов (преанимистов), а также Э. Дюркгейма. Подобно Дж. Фрейзеру, Ф. Корнфорд выводит религию из магии как ее предшественницы; он полагает, что вера в то, что в мире господствует некая безличная сила («мана»), предшествовавшая вере в индивидуальные души и личных богов; наконец, Ф. Корнфорд допускает, что религия имеет свои корни в социальной структуре общества (но при этом Ф. Корнфорд говорит не о всякой, а лишь о первобытной религии).

Ф. Корнфорд приписывает коллективному сознанию состояние первобытной нерасчлененности, в котором слиты воедино социальное и природное, субъективное и объективное, а также эмоциональное и практическое отношения к миру. С пробуждением индивидуального сознания коллективное сознание отчуждается и переходит во внешнюю по отношению к индивидам необходимость, в ту самую «ману», о которой как о первичной в духовной эволюции человечества говорят преанимисты. Эта «мана», утверждает Ф. Корнфорд, и телесна, и бестелесна, и материальна, и духовна: физическое, с одной стороны, и психическое – с другой, присутствуют в ней нераздельно (это собственно основа учения Махатм). Рассматривая эту «ману» как стоящую над индивидами необходимость отчужденного первобытного сознания, Ф. Корнфорд находит ее древнегреческий аналог в гомеровской «мойре». По Ф. Корнфорду, существовало единое коллективное сознание первобытной группы. После того как появилось индивидуальное сознание, коллективное сознание приняло форму стоящей над индивидами, от них отчужденной и над ними властвующей силы. Третья ступень в эволюции первобытного сознания состояла в расчленении на персонифицированные части самой безличной «маны». Так возникают представления о личных богах и демонах, так складывается политеистская религия, из которой и возникает философия. Философия происходит из политической религии, утверждает Ф. Корнфорд, как попятное движение мысли от политеистического персонализма к первобытной «мане» и «мойре».

Итак, что мы имеем. Все и всё в западной науке указывает на то, что философия – как высшая форма мировоззрения возникает в греческом мире. Именно там начались систематическое познание мира и попытки объяснить окружающие человека явления по следующей цепочке: познание начинается с ощущений, ощущения перерабатываются в восприятия, те – в опыт, на основе же опыта возникают искусства и науки. Попытаемся проследить, как это происходило в Греции, и что явилось первоосновой мировоззренческих взглядов греков.

II. Рождение греческой философии

Египетская и месопотамская цивилизации были земледельческими, а цивилизации окружающих племен первое время оставались пастушескими. Развитие торговли, вначале исключительно морской, внесло новый элемент. Вплоть до I тысячелетия до н.э. оружие делали из бронзы, а племена, не имевшие на своей собственной территории необходимых металлов, были вынуждены приобретать их путем торговли или при помощи пиратства. Пиратство являлось временным средством. Там, где социальные и политические условия приобрели достаточно устойчивый характер, торговля оказалась более выгодным занятием. Пионером в торговле, по-видимому, выступил остров Крит, ибо в течение приблизительно одиннадцати веков, вероятно с XXV до XIV века до н.э., на Крите существовала передовая в художественном отношении культура, известная под названием минойской. Своего наивысшего развития эта торговля достигла около 1500 года до н. э. По-видимому, критская религия имела много общего с религиями Сирии и Малой Азии, но в искусстве наблюдается большее сходство с египетским искусством, хотя критское искусство очень оригинально и изумительно жизнерадостно.

Центр критской цивилизации – так называемый «дворец Миноса» в Кноссе, о котором сохранилась память в традиции классической Греции. Критские дворцы были весьма величественными сооружениями, но приблизительно к концу XIV столетия до н.э. были разрушены. До своей гибели минойская культура распространилась (около 1600 года до н.э.) на материковую Грецию, где продолжала существовать, претерпевая постепенное вырождение, почти до 900 года до н. э. Эта материковая цивилизация известна под названием микенской. Мы знаем о ней благодаря царским гробницам, а также благодаря крепостям, расположенным на вершинах холмов, которые свидетельствуют о большем страхе перед военным нападением, чем это было на Крите. И гробницы, и крепости продолжали впечатлять воображение классической Греции. Старейшие произведения искусства во дворцах представляли собой действительно изделия критского искусства или же искусства, весьма к нему близкого. Микенская цивилизация, вырисовывающаяся сквозь дымку легенд, описана Гомером.

В истории микенцев имеется много неопределенного (такова оценка самой науки). Обязаны ли они своей цивилизацией завоеванию их критянами? Говорили ли они по-гречески или принадлежали к местной, более древней расе? На эти вопросы невозможно дать определенного ответа, но в целом кажется вероятным, что они были завоевателями и что, по крайней мере, аристократия состояла из белокурых завоевателей с севера, принесших с собой свой язык. Будущие греки пришли в Грецию тремя последовательными волнами: сперва ионийцы, за ними ахейцы, а последними дорийцы. Ионийцы, хотя и были завоевателями, по-видимому, усвоили критскую культуру довольно полно, как позднее римляне усвоили греческую цивилизацию. Но они были разогнаны и почти целиком изгнаны своими преемниками – ахейцами. Из хеттских табличек, найденных при городе Богазкёй, известно, что ахейцы создали большую организованную империю в XIV веке до н. э. Микенская цивилизация, ослабленная войной ионийцев и ахейцев, была практически разрушена затем дорийцами – последними завоевателями той страны. Если прежние завоеватели в основном усваивали минойскую религию, то дорийцы сохранили исконную индоевропейскую религию своих предков. Религия микенских времен тем не менее продолжала существовать, особенно среди низших классов. Поэтому религия классической Греции оказалась смесью двух религий. На самом деле некоторые из классических богинь были микенского происхождения.

Одним из самых главных результатов, который получили греки от торговли и пиратства – вначале эти два рода деятельности едва ли различались, – было приобретение искусства письма⁸. Хотя в Египте и в Вавилонии письмо существовало в течение тысячелетий и минойские критяне также имели письменность, время, когда греки обрели алфавитную письменность, остается неизвестным. Они научились этому искусству от финикийцев, которые, подобно другим обитателям Сирии, испытали влияние Египта и Вавилонии и вплоть до возникновения греческих городов в Ионии, Италии, Сицилии удерживали превосходство на море и в морской торговле. В XIV веке до н.э. в письме к Эхнатону («еретическому» фараону Египта) сирийцы пользовались все еще вавилонской клинописью, но Хирам из Тира (969—936 годы до н.э.) уже употреблял финикийский алфавит. Египтяне сначала применяли чисто рисуночное письмо. Постепенно рисунки приобретали все более условный характер, стали изображать слоги (первые слоги названий изображаемых вещей) и, наконец, отдельные буквы по принципу: «„Л“ означало „Лучник“, который стрелял в лягушку». Этот последний успех, которого добились в сколько-нибудь законченной форме отнюдь не египтяне, а финикийцы, означал создание алфавита со всеми его преимуществами. Греки, заимствовав у финикийцев это изобретение, изменили алфавит так, чтобы он мог обслуживать их язык. При этом они сделали важные нововведения, добавив гласные, тогда как финикийский алфавит состоял из знаков, обозначающих одни согласные. Не может быть сомнения, что приобретение этого удобного способа письма значительно ускорило прогресс греческой цивилизации.

Гомер был первым выдающимся продуктом эллинской цивилизации. Следует признать, что религия у Гомера не слишком религиозна. Его боги вполне человечны; они отличаются от людей только бессмертием и обладанием сверхчеловеческими способностями. В моральном отношении им нельзя отдать никакого предпочтения перед человеком, и трудно понять, как они могли внушать большое благоговение. В некоторых местах у Гомера, вероятно более поздних, они трактуются с вольтеровской непочтительностью. Истинно религиозные чувства, которые могут быть обнаружены у Гомера, относятся не столько к богам Олимпа, сколько к более туманным существам, таким как Судьба, Необходимость или Рок, которым подчинен даже Зевс. Идея Судьбы оказала большое влияние на всю греческую мысль, и она, возможно, была одним из источников, из которых наука извлекла свою веру в естественный закон.

Гомеровские боги – это боги аристократии завоевателей, а не боги полезного плодородия тех, кто действительно возделывал землю. Гилберт Маррей пишет: «Боги большинства наций претендовали на роль создателей мира. Олимпийцы не претендовали на это. Самое большее, что они когда-либо сделали, состояло в том, что они завоевали его… Что же они делают после того, как они завоевали свои царства? Заботятся ли они о правлении? Содействуют ли они земледелию? Занимаются ли они торговлей и промышленностью? Нисколько. Да и почему они должны честно трудиться? Они считают, что легче жить на годовые доходы и поражать ударами молнии тех, кто не платит. Они – вожди-завоеватели, королевские пираты. Они воюют, пируют, играют, музицируют; они напиваются допьяна, покатываются со смеху над пришедшим к ним хромым кузнецом. Они никого не боятся, кроме своего собственного царя».

Гомер как законченное достижение был продуктом Ионии, то есть части эллинской Малой Азии и прилегающих островов. Гомеровские поэмы записаны и зафиксированы в их теперешнем окончательном виде самое позднее в какой-то отрезок времени VI века до н. э. В этом самом столетии начинаются греческая наука, философия и математика. В то же время в других частях мира происходят события чрезвычайной важности. Конфуций, Будда и Зороастр могут быть отнесены к этому же столетию. В Древней Греции мы можем найти много такого, в чем мы могли бы усматривать религию в принятом у нас смысле слова. Эта религия связана не с олимпийскими богами, а с Дионисом, или Вакхом. Это имя, вполне естественно, вызывает в нашем сознании образ бога с сомнительной репутацией – бога вина и пьянства. Но тот путь, каким из культа Вакха возник глубокий мистицизм, оказавший столь большое влияние на многих философов и даже сыгравший свою роль при формировании христианской теологии, весьма примечателен и должен быть понят всяким, кто желает изучить развитие греческой мысли.

Дионис, или Вакх, был первоначально фракийским богом. Фракийцы были гораздо менее цивилизованны, чем греки, относившиеся к фракийцам как к варварам. Как и у всех народов с примитивным земледелием, у фракийцев существовали свои культы плодородия, а также бог, способствующий плодородию. Имя этого бога – Вакх. Неизвестно, когда культ Вакха был перенесен из Фракии в Грецию; по-видимому, это произошло незадолго до начала исторической эпохи. Этот культ Вакха был встречен ортодоксией враждебно, но тем не менее он укоренился в Греции. В нем содержалось большое количество варварских элементов, вроде разрывания на куски диких животных и поедания их целиком в сыром виде. Он содержал в себе также любопытный элемент феминизма. Благородные матроны и девушки, собравшись большими группами, проводили целые ночи на открытых холмах в танцах, вызываемых экстазом, и в упоении, отчасти алкогольном, но главным образом мистическом. Эта практика весьма раздражала мужей, но они не осмеливались идти против религии. Еврипид в своем произведении «Вакханки» изобразил красоту и варварство этого культа. Успех Вакха в Греции неудивителен.

Цивилизованный человек отличается от дикаря главным образом благоразумием, или, если применить немного более широкий термин, предусмотрительностью. Цивилизованный человек готов ради будущих удовольствий перенести страдания в настоящем, даже если эти удовольствия довольно отдалены. Эта привычка становится важной с возникновением земледелия. Ни животное, ни дикарь не стали бы трудиться весной ради того, чтобы обеспечить себя пищей на следующую зиму, если не считать немногие чисто инстинктивные формы деятельности, вроде собирания меда пчелами или заготовки орехов белками. Но и в этих случаях нет предусмотрительности, имеется только прямой импульс к действию, полезность которого для будущего может быть доказана лишь человеком, наблюдателем этих действий. Истинная предусмотрительность возникает только тогда, когда человек делает что-либо не потому, что его толкает на это непосредственный импульс, а потому, что разум говорит ему, что в будущем он получит от своего труда пользу. Охота не требует предусмотрительности, потому что она доставляет удовольствие, но возделывание почвы есть труд и не может совершаться под влиянием спонтанного импульса. Цивилизация подчиняет себе импульсы не только через предусмотрительность, которая представляет собой самоуправляющийся контроль, но также через законы, обычаи и религию.

Среди греческих, как и среди позднейших философов некоторые тяготели к науке, другие – к религии, последние прямо или косвенно многим обязаны религии Вакха. Особенно это относится к Платону, а через него это влияние распространилось на те более поздние движения мысли, которые в конце концов воплотились в христианской теологии. Культ Диониса в своей первоначальной форме был варварским и во многих отношениях отталкивающим. Однако не в этом первоначальном виде он оказал влияние на философов, а в одухотворенной форме, приписываемой Орфею, в аскетической форме, ставящей на место физического духовное опьянение. Орфей – неясная, но интересная фигура. Одни утверждают, что он был реальной личностью, другие считают его богом или воображаемым героем. Согласно традиции, Орфей, как и Вакх, пришел из Фракии.

Говорят, что Орфей был реформатором, которого разорвали на куски бешеные менады, побужденные к этому вакхической ортодоксией. Склонность Орфея к музыке не столь заметна в ранних формах легенды по сравнению с более поздними. Первоначально он был жрецом и философом. Чем бы ни было учение самого Орфея (если он существовал), учение орфиков хорошо известно. Они верили в переселение душ; они учили, что в будущем душу ожидает либо вечное, либо временное страдание от пыток в зависимости от их образа жизни здесь, на земле (корреляция с учением Махатм, далее выделяется аналогично). Они стремились к «очищению», отчасти путем церемонии очищения, отчасти путем избежания осквернения. Наиболее правоверные из орфиков воздерживались от животной пищи, исключение составляли только ритуалы (когда пища принималась сакраментально). Они считали, что человек – отчасти земное, а отчасти небесное существо; благодаря чистой жизни небесная часть возрастает, а земная часть убывает. В конце концов человек может стать единым целым с Вакхом (т.е. с Богом, иными словами самому стать Богом) и называться «Вакх». У орфиков существовала разработанная теология, согласно которой Вакх был рожден дважды: первый раз от своей матери Семелы, а второй – из бедра своего отца Зевса⁹.

Орфики были аскетической сектой, вино для них – только символ, как позднее причастие для христиан. Искомое ими опьянение – это «энтузиазм», союз с богом. Они думали, что таким путем приобретают мистическое знание, недостижимое обычными средствами. В греческую философию этот мистический элемент принес Пифагор, такой же реформатор орфизма, каким был Орфей по отношению к религии Диониса. От пифагорейцев орфический элемент перешел в философию Платона, а от него – в ту более позднюю философию, которая была уже полностью религиозной. Некоторые явно вакхические элементы сохранились всюду, где орфизм имел влияние. Одним из таких элементов был феминизм. Его много у Пифагора, а у Платона элемент феминизма привел даже к требованию полного политического равноправия для женщин. «Женский пол, – говорит Пифагор, – по своей природе более благочестив».

Другой вакхический элемент состоит в уважении к сильной страсти. Греческая трагедия выросла из ритуалов Диониса. Особенно Еврипид чтил двух главных богов орфизма: Диониса и Эроса. Орфик не более «безмятежен», чем прежний поклонник Вакха. Для орфика жизнь в этом мире является страданием и скукой. Мы привязаны к колесу, которое, вращаясь, образует бесконечные циклы рождения и смерти. Наша истинная жизнь – на звездах, но мы прикованы к земле. Только путем очищения, самоотречения и аскетической жизни можем мы избежать этого круговорота и достигнуть, наконец, экстаза единения с Богом. Это вовсе не взгляд тех людей, для которых жизнь легка и приятна.

Милетская школа важна не своими достижениями, а своими исканиями. Эта школа была вызвана к существованию благодаря контакту греческого духа с Вавилонией и Египтом. Милет был богатым торговым городом; благодаря сношениям Милета со многими народами первобытные предрассудки и суеверия в этом городе были ослаблены. До того, как Иония была в начале V века до н.э. покорена Дарием, она в культурном отношении являлась важнейшей частью эллинского мира. Религиозное движение, связанное с Вакхом и Орфеем, почти не затронуло ее; ее религия была олимпийской, но она, по-видимому, не принималась всерьез. Философские построения Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена следует рассматривать как научные гипотезы, и они редко испытывают на себе какие-либо неуместные влияния антропоморфных стремлений и нравственных идей. Поставленные ими вопросы заслуживали внимания, и их смелость воодушевила последующих исследователей.

Анаксимандр, второй философ милетской школы, гораздо более интересен, чем Фалес. Даты его жизни неопределенны, но, говорят, ему было 54 года в 546 году до н. э¹⁰. Есть основания предполагать, что это близко к истине. Анаксимандр утверждал, что все вещи произошли из единой первичной субстанции, но это не вода, как думал Фалес, и не какая-либо другая известная нам субстанция. Первосубстанция бесконечна, вечна, вневременна и «объемлет все миры», ибо Анаксимандр считал наш мир лишь одним из многих. Первосубстанция превращается в различные известные нам субстанции, а те переходят друг в друга. По этому поводу Анаксимандр делает важное и знаменательное замечание: «А из чего возникают все вещи, в то же самое они и разрешаются, согласно необходимости. Ибо они за свою нечестивость несут наказание и получают возмездие друг от друга в установленное время».

Идея как космической, так и человеческой справедливости играет такую роль в греческой религии и философии, которую нелегко полностью понять нашему современнику. Действительно, само наше слово «справедливость» едва ли выражает ее значение, но трудно найти какое-либо другое слово, которому можно было бы отдать предпочтение. По-видимому, Анаксимандр выражает следующую мысль: вода, огонь и земля должны находиться в мире в определенной пропорции, но каждый элемент (понимаемый как Бог) вечно стремится расширить свои владения. Но имеется некоторого рода необходимость, или естественный закон, который постоянно восстанавливает равновесие. Там, где был, например, огонь, остается пепел, то есть земля. Это понятие справедливости – не переступать установленных от века границ – было одним из самых глубоких греческих убеждений. Как и люди, боги подчинены справедливости, но эта высшая сила сама не являлась личной силой, не была каким-то высшим Богом.

Анаксимандр основывал доказательство своего положения, согласно которому первосубстанция не может быть ни водой, ни каким-либо другим известным элементом, на следующем доводе: если бы один из элементов был основным, то он поглотил бы все остальные элементы. Аристотель нам сообщает, что Анаксимандр рассматривал эти известные ему элементы как стихии, находящиеся друг к другу в отношении противоположности. «Воздух холоден, вода влажна, огонь горяч». А потому, «если бы один из них [из этих элементов] был бесконечным, то остальные давно уже погибли бы». Следовательно, первичная субстанция должна быть нейтральной в этой космической борьбе. Согласно Анаксимандру, существует вечное движение; в ходе этого движения произошло образование миров. Миры возникли не в результате творения, как это считается в иудейской или христианской теологиях, но в результате развития. И в животном царстве имела место эволюция. Живые существа возникли из влажного элемента, когда он подвергся выпариванию солнцем. Как и все другие животные, человек произошел от рыб. Человек должен был произойти от существ другого рода, потому что благодаря характерному для него теперь долгому периоду младенчества при своем возникновении он никак не смог бы выжить.

Самыми важными проблемами в философии Платона являются: во-первых, его Утопия, которая была самой ранней из длинного ряда утопий; во-вторых, его теория идей, представлявшая собой первую попытку взяться за до сих пор неразрешенную проблему универсалий; в-третьих, его аргументы в пользу бессмертия; в-четвертых, его космогония; в-пятых, его концепция познания, скорее как концепция воспоминания, чем восприятия. От Пифагора (возможно, через Сократа) Платон воспринял орфические элементы, имеющиеся в его философии: религиозную направленность, веру в бессмертие, в потусторонний мир, жреческий тон, а также свое уважение к математике и полное смешение интеллектуального и мистического. От Парменида Платон унаследовал убеждения в том, что реальность вечна и вневременна и что всякое изменение, с логической точки зрения, должно быть иллюзорным. У Гераклита Платон заимствовал теорию о том, что в этом чувственном мире нет ничего постоянного.

В диалоге Платона «Федон» описывается последний час Сократа. С него сняли оковы и позволили ему свободно беседовать со своими друзьями. Он отсылает домой свою плачущую жену, чтобы ее горе не нарушало беседу. Сократ начинает с утверждения, что хотя каждый, кто достойным образом занимается философией, не только не будет бояться смерти, но, наоборот, будет приветствовать ее, однако он не покончит жизнь самоубийством, потому что это считается незаконным. Его друзья спрашивают у Сократа, почему самоубийство считается незаконным, и его ответ, который находится в соответствии с орфической доктриной, является почти тождественным тому, что мог бы сказать христианин: «Сокровенное учение гласит, что мы, люди, находимся как бы под стражей, и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать».