Читать книгу: «Водоворот судьбы. Платон и Дарья», страница 8
– Годится, – утвердил Хохряков и возвратил бумагу Яковлеву.
– Мне нужно переговорить с вами по вопросу эвакуации Романовых – располагающе улыбнулся комиссар.
– Когда вам будет удобно?
– Сегодня вечером, – ответил Яковлев и окинул Хохрякова выразительным взглядом.
– Хорошо, – согласно боднул головой, бывший кочегар броненосца “Александр III”.
В этот же день весть о приезде комиссара достигла губернаторского дома. Великие княжны не на шутку всполошились, поднялась страшная суматоха.
– Комиссар придет делать обыск.
– Он может обнаружить наши письма. Надо сжечь их.
– Нужно уничтожить дневники, там все наши сокровенные желания, мечты, мысли. Не хочется ими делиться с чужим человеком.
Взволнованные приездом чрезвычайного комиссара великие княжны тут же начали уничтожать свои письма и дневники.
Вечером Яковлев явился в Тобольский Совет.
– Советское правительство наделило меня чрезвычайными полномочиями, поэтому чтобы я мог успешно выполнить свою миссию, я требую, от вас беспрекословного мне подчинения. В ином случае я должен буду воспользоваться в отношении вас крайними мерами, – не терпящим тоном объявил комиссар.
Никто из присутствующих особому уполномоченному не возразил.
– Однако есть одно обстоятельство, которое может серьезно повлиять на вашу миссию, – подал голос Хохряков.
– Что именно?
– У цесаревича обострилась болезнь, поэтому он не сможет выехать.
– В таком случае мне придется отложить эвакуацию царской семьи.
– Я выступаю категорически против этого решения. Я считаю, что Романовых нужно немедленно увозить из Тобольска, потому что скоро реки вскроются и тогда монархисты могут попытаться освободить бывшего царя.
– Я не могу единолично решить этот вопрос, мне необходимо посоветоваться с Москвой.
Яковлев, не откладывая дело в долгий ящик, связался по прямому проводу со столицей и доложил, что цесаревич оказался больным, и что он не транспортабельный. Из столицы комиссару приказали забрать с собой только бывшего царя, а цесаревича пока оставить в Тобольске.
На следующий день Яковлев в сопровождении Матвеева появился в губернаторском доме. На первом этаже их встретил Кобылинский. Комиссар подал Евгению Степановичу документы. Тот бегло их просмотрел и, аккуратно сложив, возвратил обратно.
– Познакомьте меня с вверенной вам территорией и охраной, – сухо попросил Яковлев.
Кобылинский провел чрезвычайного комиссара вокруг губернаторского дома, и от его палючих глаз ничего не скрылось. Когда в одиннадцать часов по приказу Кобылинского солдаты и офицеры собрались, Яковлев подал удостоверение уже Матвееву, и тот громко зачитал его солдатам. Потом Яковлев выступил перед ними с небольшой речью. В ней он плохо отозвался о Временном правительстве и, в тоже время всячески расхвалил новую власть. Не забыл комиссар помянуть добрым словом и солдат, охранявших бывшего царя, а потом вдруг обронил вскользь, что солдатам выдадут повышенное жалованье и распустят по домам.
Услышав обещание комиссара, солдаты одобрительно загудели. Яковлев в ответ заулыбался своим мягким лицом. Но вдруг солдаты насторожились. А в чем же заключается его чрезвычайная миссия? Почему он ее не раскрыл. Чего опасается комиссар и почему льстит?
После встречи с Яковлевым солдаты кинулись к Хохрякову и заявили ему об своих опасениях насчет чрезвычайного комиссара, но тот быстро развеял их сомнения, сказав, что давным-давно знает Яковлева, как видного революционера. Солдаты, сбившись с толку, недоуменно покрутили головами, но так ни до чего и, не додумавшись, ушли от матроса ни с чем.
На следующее утро Яковлев, узнав, что уральцы ночью постановили в случае попытки освободить бывшего царя убить его, потребовал от Авдеева объяснений.
– Это-неправда, – испуганно воскликнул уральский командир.
Яковлев с отвращением оглядел Авдеева, и презрительно скривив губы, сказал:
– Я уже отдал приказ арестовать Заславского и его друзей.
– Напрасно вы это сделали, потому что никакого совещания ночью не было, – уныло пролепетал Авдеев, а потом бросился к Хохрякову и рассказал ему об угрозе чрезвычайного комиссара.
Матрос без промедления предупредил Заславского, и тот раньше времени покинув Тобольск, благополучно избежал ареста.
После разговора с Авдеевым, Яковлев явился к Кобылинскому и объявил ему, что по постановлению ВЦИК он должен вывезти из Тобольска царскую семью.
– Это-невозможно! Алексей Николаевич сильно болен, – воспротивился Евгений Степанович – Он не сможет с вами поехать.
– Я уже переговорил с Москвой по этому вопросу, – с досадой объявил Яковлев. – Мне приказали забрать с собой только бывшего царя.
Кобылинский молча кивнул головой.
– Выезд назначен на завтра, поэтому я сегодня должен поговорить с Романовым.
– Я узнаю, когда он сможет вас принять.
Кобылинский отправился к Татищеву и спросил у него, в какое время Романов сможет принять чрезвычайного комиссара. Посоветовавшись по этому вопросу с Ники, князь тут же возвратился и поведал, что бывший государь сможет принять уполномоченного из Москвы в два часа дня.
Яковлев был точен, в назначенное время он вместе с Кобылинским явился в губернаторский дом. В коридоре первого этажа их встретил камердинер Волков.
– Мне назначена аудиенция у Романова, – мягко улыбнулся комиссар.
– Присядьте, я доложу Николаю Александровичу о вашем прибытии, – слегка склонив голову, ответил Волков.
Через короткое время камердинер пригласил гостей проследовать за ним в зал, куда из гостиной степенной походкой тут же вошли спокойные Ники и Аликс.
– Я чрезвычайный уполномоченный ВЦИК Василий Васильевич Яковлев, – вежливо представился Яковлев. – Прибыл в Тобольск по распоряжению советского правительства.
– Думаю, что нам представляться нет необходимости, – смущенно улыбнулся Романов, и крепко пожал руку комиссару.
Яковлев кинул на Романова пристальный, изучающий взгляд.
– Имеются ли у вас жалобы на условия вашего содержания? – спросил он, не спуская глаз с Романова.
– У нас нет жалоб на жизнь, – не отводя глаз, ответил государь.
Яковлев, не выдержав взгляда Романова, отвел глаза в сторону.
– Николай Александрович, мне нужно переговорить с вами с глазу на глаз.
Аликс, гневно окинув строгими очами Яковлева, решительно выразила протест:
– Что это значит, Василий Васильевич?
В душе Аликс зародилось чувство протеста. Ее пытливый взгляд проникал прямо в душу. Она переживала состояние мучительной скованности. Душа женщины затрепетала, как лист на дереве при резком порыве ветра.
Яковлев возвел на государыню вопросительные глаза.
– Извините, но я тоже желаю присутствовать при вашем разговоре, – воскликнула Аликс.
– Согласен, – подчеркнуто небрежно согласился комиссар.
Яковлев, немного помолчав, словно прикидывая, насколько он произвел впечатление на Романовых, обратился к государю:
– Вы, наверное, уже знаете, что я направлен сюда для того, чтобы вывезти вас и вашу семью. Но ввиду того, что ваш сын болен, я получил приказ забрать только вас.
Романовы переглянулись взглядами полными удивления и тревоги.
– Я никуда с вами не поеду! – резко вспыхнул Ники.
Комиссар на долю секунд придержал приподнятую левую бровь и предостерег этого не делать, потому что он тогда, чтобы выполнить приказ, должен будет применить силу. И потом вместо него могут прислать другого, менее гуманного человека, чем он. Сказав это, Яковлев выпрямился, довольный ощущением собственной силы.
Романовы, выслушав комиссара с предельным вниманием и уловив в его интонации предупреждение, напряженно замолкли. Их побледневшие лица омрачились. Слова Яковлева как будто падали водой с огромной высоты и разбивались о горные камни. Ники достал из портсигара папиросу, но, так и не решившись закурить, помял ее в пальцах. Спокойствие к нему долго не возвращалось.
– Николай Александрович, вы не должны особо переживать по поводу вашего отъезда, потому что за вашу жизнь я отвечаю своей головой – доверительно-дружеским тоном договорил комиссар, но Романовы все равно уловили в его голосе потаенную угрозу.
И Аликс, и Ники одновременно подняли головы. Их лица были задумчивы и серьезны, а сердца наполнились трепетной дрожью.
– Спасибо! Когда вы собираетесь выехать?
– Завтра в четыре часа утра, – с постным лицом ответил Яковлев и с деланным безразличием отвернулся. – Вы можете взять с собой что хотите и кого хотите. Всего хорошего!
– До свидания! – холодно промолвил Ники.
Когда Кобылинский вместе с Яковлевым собрался уходить, Ники незаметным жестом руки попросил его вернуться. Проводив Яковлева, Евгений Степанович возвратился назад. Одновременно с ним пришли Татищев и Долгоруков. Ники нервно закурил папиросу, и чтобы справиться с волнением по привычке заходил взад-вперед. Притихнув, все озабочено о чем-то задумались. И вдруг, точно очнувшись, стали оживленно обсуждать возникшую ситуацию.
– Куда они хотят меня отвезти?
Романов недоумевая, потер подбородок.
– Из намеков Яковлева я понял, что в Москву, – прервал лихорадочные мысли присутствующих Кобылинский.
– Но почему именно в Москву? – рассеяно спросил Романов.
– Даже не знаю, что вам на это сказать, – честно признался Евгений Степанович.
– Может быть, для суда надо мной?
– Все возможно в голову комиссара не залезешь, чтобы узнать его сокровенные мысли.
– Но тогда при чем здесь дети? Их тоже хотят вывезти, – ни к кому не обращаясь, спросил Романов и вытянул из папиросы последний дым.
“Евгений Степанович, ты, конечно, нес службу исправно, по этому вопросу к тебе нет никаких вопросов, но ты абсолютно ничего не сделал для освобождения царской семьи. Хотя такая возможность у тебя, несомненно, была”, – с укором подумал Матвей Васильев.
Романов зашагал по комнате крупными шагами как загнанный в клетке зверь:
– Может они хотят, чтобы я подписал Брестский договор? Но я никогда этого не сделаю! Мне легче умереть, чем сделать это.
В голосе государя прозвучали ноты искренности и он брезгливо убрал руки в карманы.
– А может это Германия или Британия добились вашего освобождения. Отсюда и возникла Москва, – настигла мысль Татищева.
– Я никогда не приму свободу из рук Германии! – в сердцах воскликнул Романов, и у него заклокотало в душе от негодования.
Аликс явственно почувствовав угрозу, не на шутку встревожилась. Государыня стала выглядеть необычайно взволнованной, ее глаза загорелись лихорадочным блеском от выступивших слез. Влажные глаза с невыразимой болью и вздрагивающее тело ясно выражали ее состояние.
– Ники, я поеду вместе с тобой – не отпущу тебя одного! Без меня они опять заставят тебя что-нибудь подписать, – подавляя рыдания, сказала Аликс, намекая на отречение от престола.
Жена хорошо знала, что ее муж был человеком мягким, сговорчивым и доверчивым. Она боялась, что он снова может уступить давлению со стороны. Однако Романов был сговорчивым только до поры, пока не задевали его чести. Если он чувствовал, что его доверием начинают злоупотреблять, он сразу же становился твердым и неумолимым. Об этом знали немногие, так как он проявлял эти качества своего характера только в сложных обстоятельствах жизни.
– Спасибо моя дорогая! – приглушенно поблагодарил Ники, заметив в глазах Аликс тихую решимость и смертельную любовь к себе.
Вскоре Яковлев снова вернулся в губернаторский дом, чтобы убедиться, что цесаревич действительно болен. Кобылинский провел Яковлева на верхний этаж к государю, где он в это время сосредоточенно о чем-то раздумывал.
– Я хочу посмотреть на вашего сына.
– Алексей лежит в постели, у него открылось кровотечение, – с горечью ответил Ники.
– Мне нужно его проведать, – настойчиво попросил комиссар.
– Алексею нельзя двигаться, идемте со мной.
Когда они вошли в комнату, рядом с цесаревичем, низко склонив голову, сидел воспитатель Гиббс. Яковлев всмотрелся в совсем юное лицо мальчика, и его заворожила легкая усмешка в глазах Алексея. Почувствовав к себе постороннее внимание, цесаревич досадливо поморщился.
– Мой сын и его воспитатель Сидней Гиббс, – представил их Романов.
Комиссар с улыбкой пристально поглядел на цесаревича и вдруг резко отвернувшись, попросил Кобылинского провести его по всем комнатам. Вдвоем они обошли весь особняк, а затем снова вернулись в комнату цесаревича. Яковлев еще раз внимательно посмотрел на Алексея, словно, не веря страдальческому выражению мальчика, что-то неразборчиво пробормотал и быстрыми шагами покинул растревоженный дом. Уходя, Яковлев выразительным взглядом окинул Романовых. Комиссар оказался в совершенно незнакомом ему мире, где царили свои законы, о которых он не имел никакого понятия.
Через четверть часа Ники ушел на улицу, чтобы успокоиться. Аликс, потирая виски и заламывая руки, перешла в комнату дочерей.
– Мой долг быть рядом с мужем. Вдвоем нам легче будет им сопротивляться, – стала горячо и взволнованно говорить Аликс, спотыкаясь на каждом слове.
Она не останавливалась ни на одну минуту и постоянно повторяла то, что уже говорила. В петлявших одна за другой мыслях не было последовательности и логики. Хотя в ее словах все было просто и ясно. Но в то же время она находилась за той чертой, откуда не было легкого выхода. Аликс просто необходимо было выговориться. Она все говорила и говорила. Кровь ударила ей в виски, зазвенела в ушах и она, лихорадочно блестя глазами, без конца облизывала сохнущие губы.
Глаза и щеки взволнованной женщины загорелись нездоровым огнем. Государыню охватило сильное волнение. В голове Аликс беспорядочно заметались тревожные мысли. С ее глаз не сходило лихорадочное смятение. Резкие и порывистые движения выдавали ее истерическое состояние. Ее горячие пальцы задрожали, казалось, что еще миг, и она разрыдается. Как невозможно сдержать буйный ветер в чистом поле, так и она не могла сдержать потока слов, льющихся из ее уст. Она прямо горела от страшного предчувствия. Помимо воли и желания в ней родилась еще одна потаенная сила.
– Мама необходимо что-нибудь решить, – с волнением в голосе воскликнула дочь Татьяна.
Романова вверглась в таком состоянии, что придворные и прислуга перепугались не на шутку за ее здоровье. Никогда прежде она не находилась в таком виде. Но не делайте опрометчивых выводов и не спешите корить Аликс. Здесь нет ее вины, она ничего не могла с этим поделать. Это было выше воли государыни. Так проявляла себя наследственная болезнь.
– Татьяна Николаевна права надо что-нибудь решить, – поддержал Татьяну Жильяр.
Государыня впала в безотрадное отчаяние. Однако никто не кинулся ее утешать, потому что каждому узнику в особняке было ясно, что слезы ее безутешны, как безутешно и ее горе. Присутствующие лишь изредка вскидывали на Аликс испуганные глаза.
– Сегодня мне приходится выбирать между мужем и сыном, а я не знаю, что мне делать, потому что не получаю никаких указаний от бога. Но я уже твердо решила, что оставлю сына, чтобы разделить жизнь или смерть своего мужа, – сказала низким грудным голосом Аликс.
– Ваше величество, не беспокойтесь ни о чем! Если вы отправитесь вместе с государем, то те, кто останется здесь, будут ухаживать за Алексеем Николаевичем. С этим не возникнет никаких трудностей! – воскликнул Жильяр.
Романова смолкла, чтобы перевести дух. В тоже время она почувствовала ненужность своего многословия. В это же время прогулки вернулся Ники. Его пальцы, сжимавшие папиросу, заметно дрожали.
– Папа, я тоже отправлюсь вместе с вами! – вдруг объявила Мария Николаевна.
– Воля твоя, Мария! – прикрыв глаза, устало согласился Романов.
Аликс жалко и вымученно улыбнулась. Ярко проступивший румянец на ее щеках говорил о сильном внутреннем волнении в ее душе. Оно как охватило ее, то так и не отпускало. Ники же, как всегда, был сдержан, синие глаза глядели спокойно, бородатое лицо не выдавало ни тени тревоги. Но кто знает, что в это время творилось в его душе?
В комнате неожиданно закричал цесаревич от сильнейшей боли:
– Мама, помоги мне!
Мать кинулась к сыну. Ее глазам предстала страшная картина – тело сына мучительно содрогалось. Сидящий рядом Гиббс не знал, как помочь цесаревичу и что ему делать. Аликс усиленно сдерживала себя, чтобы не закричать на весь дом. Горе и отчаяние пронзили насквозь душу матери. Ее сердце сжалось до боли. Каково матери знать, что ее сын в любую минуту может умереть? Какая мать может выдержать страдания своего ребенка?
Гиббс, не выдержав, оставил их одних.
– Позовите доктора Боткина! – крикнула нечеловеческим голосом мать.
Однако доктор оказался бессилен перед неизлечимой болезнью. Страдания цесаревича сделались совсем невыносимыми. Алексей долго метался, что-то бормотал как в бреду, а затем обессилено затих.
– Господи, дай Алексею телесного исцеления! – прошептала одними губами Аликс.
После того как сын успокоился, Аликс перешла в комнату дочерей, где ее уже ждали Волков и Тутельберг.
– Ники увозят в Москву – прерывающимся от рыданий голосом сказала Аликс – Они хотят, чтобы он заключил мир с Германией, но я никогда не допущу этого сделать.
Волков и Тутельберг кинулись безуспешно утешать государыню в сосредоточенной тишине, но она, поправив дрожащей рукой, седеющие локоны волос, потерянным голосом сказала:
– Не утешайте меня понапрасну.
В словах государыни проскользнуло чувство какой-то слабости. Ее сердце мучительно искало выход и не находило его, потому что сын, дочери и муж для нее имели большое значение. Сердце государыни забилось тревожно и с перебоями. Аликс безудержно разрыдалась. Она дала волю своим слезам из-за расшалившихся нервов.
В полдень в доме купца Корнилова Яковлев полюбопытствовал у Кобылинского:
– Кто отправится с бывшим государем? Я уже сказал Романову, что с ним может поехать кто угодно. Пускай только вещей берут с собой немного.
– В сей час, я справлюсь у Николая Александровича.
Через короткое время Кобылинский сообщил Яковлеву окончательное решение Романовых. Назавтра отправляются: Николай Александрович, Александра Федоровна, дочь Мария Николаевна, князь Долгоруков, врач Боткин, камердинер Чемодуров, лакей Седнев и горничная Демидова.
– Мне все равно, – безразлично махнул рукой комиссар.
После полудня отъезжающие начали собираться в путь. Угнетенное состояние узников сменилось суетливой деятельностью. Губернаторский дом никак не могла покинуть нервозная обстановка.
Вечером Яковлев построил солдат и, выбросив вперед руку с зажатой шапкой, объявил им, что он приехал, чтобы вывезти из Тобольска царскую семью и попросил держать его слова в секрете, но его просьба их только напугала.
– Мы требуем, чтобы нам тоже позволили сопровождать бывшего царя.
Комиссар вначале отверг предложение солдат, заявив, что у него имеется свой достаточно надежный отряд, но затем вынуждено согласился взять с собой шесть человек из охраны губернаторского дома.
Задолго до вечера перед губернаторским домом прошла передача обязанностей от гвардейских солдат к красногвардейцам. Старая и новая охрана, толкаясь и переругиваясь, выстроились напротив друг друга. Гвардейские солдаты строго по ранжиру, красногвардейцы по кривой линии. Первые были одеты в добротную военную форму, вторые во что попало. Одни вооружены винтовками, другие различными видами оружия. Новая охрана произвела на гвардейских солдат и офицеров неизгладимые впечатления. Они испытали не проходящий шок от их вида.
Когда над Домом Свободы сверкнул прощальный луч солнца, Романовы встали перед многочисленными православными иконами на колени. Но колыхающийся огонек лампад не принес успокоения. Мучительная боль в израненных душах царской семьи нисколько не проходила. В их душах беспрерывно возрастала тревога. Затуманенные головы без конца одолевали безнадежные думы. Но все, что было до этого это еще полбеды, беда ждала их впереди.
За тот день супруги стремительно постарели, в их волосах прибавилось много седины. Впрочем, дети тоже в один миг повзрослели. Романовы стали смотреть на мир глазами страдающего человека. Тихие слезы постоянно наполняли их глаза.
Скоро на Тобольск надвинулась неумолимая звездная ночь. Она наступила темная и тихая. Город погрузился в мирный сон. Переливчато засверкали вверху частые звезды. В особняке установилась напряженная тишина.
Всю ночь Ники и Аликс простояли у окна, пытаясь прочитать свою судьбу, но их будущее расплывалось в непроглядном мраке. Боль и обида застили сердце Романовых. Прошлое навсегда отвернулось от них, оно обжигающе дохнуло им в лицо. Они долго думали, долго приводили в порядок взбудораженные мысли, но так и, не додумавшись ни до чего, почувствовали себя подавленно. Романовы не смогли задержаться на какой-то одной беспорядочной мысли. Они до самого утра не исчезли. Возбужденность, бушевавшая в груди, не утихла. Царской семье чтобы успокоиться необходимо было время. Только оно могло вылечить их души. Но этого времени у них оставалось мало, оно стало для них злым. Никто из них не мог поручиться ни за ближайший день, ни за ближайший час. Однако человек всегда на что-то надеется. Но узники все же жестоко ошиблись в своих предположениях, потому что все следующие события развернулись совсем по другому сценарию.
***
Весна хоть и медленно, но уверенно надвигалась на Урал и Сибирь. От запаха почек и весеннего воздуха в лесу забеспокоились птицы. Они с каждым новым днем все веселее пели свои песни. Лед на реке уже посинел, но по ночам еще держался небольшой морозец, поэтому ледоход ожидался не скоро.
Ранним утром возле ворот губернаторского дома скучились кони с сибирскими кошевами и возчиками. Животные яростно мотали своими длинными головами и звонко гремели удилами. Они нетерпеливо танцевали на одном месте.
Слышался неумолчный говор, шаги. Романовы, трижды перекрестившись на образа, вышли на улицу. Они покинули особняк как чужой дом, хорошо понимая, что обратной дороги назад им уже не будет.
Утром у государыни в душе царило спокойствие. Хотя еще вечером она сидела в страшном смятении, продемонстрировав всем растерянность и надломленность. Романова словно переродилась. У великих же княжон в глазах появились слезы. Сестры с плачем бросились на шею Марии. Их прощание было душевным. Мать успокаивала дочерей, продолжили лить девичьи слезы.
Ники судорожно перекрестил своих детей, поцеловал, потом дружески обнялся с Кобылинским и бодро зашагал к саням. Волнение последнего дня миновало, он снова приобрел спокойный вид. Когда Романов проходил мимо Яковлева, то он вдруг приложил руку к папахе. Охрана поступку комиссара сильно изумилась.
Аликс спросила у Яковлева разрешения сесть рядом с мужем, но тот, вежливо отклонив ее просьбу, сам подсел к бывшему царю. Тогда государыня устроилась рядом с Марией.
Заметив, что Романов одет в легкую шинель, Яковлев удивленно спросил его:
– Вы что в одной шинели поедете?
– Не беспокоитесь обо мне, – невозмутимо ответил Ники. – я всегда так одеваюсь.
– Нет, так не пойдет. Охрана принесите что-нибудь бывшему государю, – с расторопной услужливостью распорядился чрезвычайный комиссар.
Один из солдат притащил плащ и сунул его под сиденье, где сидел Романов.
– Трогай! – тут же скомандовал Яковлев, и возницы хлопнули вожжами.
Застоявшиеся лошади взяли мелкой рысью. Дочери, почувствовав себя в один вмиг несчастными, часто закрестились, глядя на отъезжающих сквозь дрожащие на ресницах слезы. И их охватил такой страх, что сердца заледенели. Им даже показалось, что они вот-вот остановятся.
В темной бездне предостерегающе замигали звезды. По всему Тобольску пронесся возмущенный ветер. На улицах было тихо и пустынно. Во тьме город перестал быть выразительным. Деревья и дома скрылись в темноте. Темные окна смотрели неприветливо и загадочно. В некоторых домах раздвинулись на окнах занавески. Озадаченные горожане стали испуганно всматриваться в утреннюю мглу, но чернота сомкнулась так глухо, что они ничего не увидели.
Обоз направился в утреннюю мглу.
– Господь, не оставь их в пути! – глотая слезы, прошептали девушки и, обливаясь слезами, ушли в губернаторский дом.
– Какая удивительная семья, – тихо обмолвился Кобылинский.
Над Сибирью все еще перемигивались крупные белые звезды. Отъезжающие прощающим взглядом оглянулись назад и не увидели серые силуэты великих княжон.
Вскоре колонна выехала на избитую таежную дорогу, и черный лес нахлынул со всех сторон, оставив над узкой дорогой лишь небольшой кусочек звездного неба. Обозы вошли в величественное таежное царство. Лошадь за лошадью шагали в полной тьме. Животные изнемогали от голода и усталости. Справа и слева без конца и края тянулся сибирский лес. Утренние сумерки огласились неустанным топотом копыт и звяканьем конской амуниции. Грохот экипажей и крики возниц разбудили тайгу. Однако постепенно воздух наполнился другими звуками. Где-то тявкнула лисица, сбиваясь на визг, где-то далеко прорычала рысь и где-то в темноте на деревьях забредили грачи.
Между тем вечный спор между утром и вечером закончился, и над горизонтом поднялось сонное солнце. Его негреющие лучи высветили вяло-текучий обоз. Но, несмотря на то, что солнечные лучи уже заплескались над верхушками деревьев, здесь все еще стояли сумерки, потому что огромные мохнатые деревья надежно скрыли небо. Макушки сосен и кедров взметнулись так высоко, что не оставляли солнечным лучам ни одного шанса проникнуть до земли.
Романовы огляделись по сторонам. Впереди всех сгорбившись, ехал Авдеев на ржавой худоногой лошаденке, за ним двигались всадники, затем подводы с солдатами и узниками, а в самом хвосте боязливо оглядываясь по сторонам, следовал немногочисленный конвой с пулеметами на санях.
Комиссар, нетерпеливо и настойчиво понукая коня, часто оглядывался на Романова, желая увидеть признаки страха на его лице, но бывший царь всем своим видом выражал полную беспристрастность. В этот час Романов внутренне преобразился, он снова был готов к борьбе за жизнь.
В утреннюю зарю между чрезвычайным комиссаром и бывшим царем возник жаркий спор о политике.
– Зачем вы заключили позорный мир с Германией? – спросил Ники.
– Народ устал от войны, Николай Александрович.
– А как же наш долг перед союзниками, перед погибшими солдатами? Русские никогда не предавали своих союзников, – быстро и горячо отозвался государь.
– Мы вначале разберемся с внутренним врагом, а потом и до внешнего врага доберемся, – рассудил Яковлев.
– Когда Германия оккупирует большую часть территории? – закуривая, спросил Романов.
– А зачем вы объявили мобилизацию? Не нужно было провоцировать Германию, – не отвечая на вопрос, вяло ответил комиссар.
– Не мобилизовать солдат? Но Германии хватило бы две недели, чтобы мобилизоваться, а России не хватило бы и месяца. Поймите, что Германия все равно напала бы на Россию. И тогда в случае отсрочки мобилизации случилась бы катастрофа, – кинулся горячо убеждать комиссара Ники.
– Все равно не нужно было вступать в войну, – упрямо буркнул Яковлев.
– Я войну не начинал и никаких намерений ее начинать не имел. Это Германия объявила войну России. Нам что, нужно было признать свое поражение? – сожалея, произнес Романов, выбросив папиросу.
– А почему вы не остановили войну?
– Если бы я войну остановил, то что бы я сказал родственникам погибших и покалеченных солдат и офицеров, которые отстаивали честь России в тяжелых боях?
– Как будто у вас было, что сказать им, продолжив войну?
– Они погибли за святую веру и за отечество. Дело-то совсем другое. Зачем вы затевали революции во время войн? Я заблуждался, думая, что главные события разворачиваются на западном фронте, поэтому совсем не ожидал гибельного удара в глубоком тылу. Это же сродни предательству. Неужели нельзя было дождаться окончания войны? Ваши действия могут дорого обойтись России.
Яковлев, не найдя, что сказать в ответ, что-то сердито пробурчал себе под нос и неприязненно замолк. Вскоре он задремал, покачиваясь и пробуждаясь на рытвинах и кочках. Погружаясь в дремоту, он все ниже и ниже опускал голову. Романов усмехнулся, хотел закурить, но замерзшие пальцы не смогли выудить папиросу из коробки.
Все мрачней и угрюмей становилась тайга. В вершинах деревьев шумел легкий ветерок. Северный ветер, цепляясь за вершины деревьев, раскачивал их. Лесная дорога таилась в тишине. На дорогах и буераках снег стаял, черная земля обнажилась. Люди постоянно вынуждены были садиться то на сани, то на телеги.
Кони курились легким паром и, тряся своими длинными головами, тащили за собой тяжело груженые повозки. Казалось, что колеса вот-вот соскочат с оси и раскатятся в разные стороны. От них грязь отваливалась крупными кусками. Копыта коней все время разъезжались на обнаженной земле, а повозки то и дело подскакивали на кочках.
Обоз шел по избитой дороге через редкие села и деревни, на ходу меняя лошадей. Всадники вставали на стременах, меняли положение тела, но усталость все равно не проходила. С каждым часом она угнетала и давила на плечи непосильной поклажей. Люди чувствовали, что усталость вот-вот овладеет ими. Грубая тряска выматывала душу и силы. Настроение узников резко омрачилось. Они сделались молчаливыми и уставшими. Дорога оказалась длинной и утомительной.
– Я изнемогаю, Мария! Во мне что-то надломилось – неприметно вздохнув, вдруг сказала государыня.
– А ты отвлекись на что-нибудь. Посмотри, какая природа вокруг!
– Да природа здесь восхитительная! В ней есть доля прелести. Только что-то это не радует.
– Посмотри направо, там бредут какие-то животные! – вдруг воскликнула дочь.
– Это-лоси, Мария.
– Сколько их – целое стадо!
– Они выглядят гордыми красавцами.
Лоси шли, высоко поднимая свои длинные, словно точеные ноги. Иногда они останавливались, вскидывали вверх свои величественные головы с ветвистыми рогами и, раздувая ноздри, к чему-то прислушивались. Через минуту лесные животные, завидев людей, встрепенулись и, испугавшись их криков, исчезли в лесу. Неожиданная встреча с лосями ненадолго приподняла настроение у Аликс с Марией.
Однако скоро, грязь и разбитые дороги сделали свое дело. Узники устали, и чтобы не почувствовать на себе усталости старательно старались, чем-нибудь себя отвлечь. Мария Николаевна стала вести пристойные разговоры с охраной и скоро знала все про их жизнь. Аликс тускло, оглядываясь по сторонам, думала о чем-то своем. Романов курил папиросы и, прикрыв глаза, вспоминал свое юношеское десятимесячное кругосветное путешествие с эскадрой вице-адмирала Назимова, которое пролегло через Египет, Индию и Японию.
Все шло хорошо, если б не случай в японском курортном городке Оцу на берегу озера Бива. В тот день цесаревич Ники с греческим принцем Георгом и японским принцем Арисугавой, двигался на рикшах по тесным улочкам городка, как вдруг японский полицейский Цуду Сандзо внезапно выхватил саблю и, бросившись наперерез, нанес два удара Романову. Один из ударов вскользь попал по голове Ники. Русский цесаревич испугавшись, выскочил из коляски и бросился бежать. В этот же миг греческий принц Георг, сбил с ног Цуду Сандзо бамбуковой тростью, а вовремя подоспевшие рикши и полицейские его связали.
