Цитаты из книги «Долгое прощание», страница 3

В этом мире, оказывается, исчезают не люди, а целые гнездовья, племена со своим бытом, разговором, играми, музыкой.

Ведь страх - неуловимейшая и самая тайная для человеческого самосознания пружина.

"Аз есмь!" - говорило рукопожатие

Он спросил: что он сделал плохого?

- Вы ничего не сделали пока. Еще не успели. Но зачем ждать, когда сделаете? Уходите теперь..

Она заговорила о том, что всякая критика должна быть в первую очередь объективной, оценивать в целом, а потом уж выискивать блох.

Но вот от чего Глебов не мог освободиться, что мучающе сопровождало его все годы, начиная с самых ранних, – это глубоко на дне теснящая душу обида…

И ни ее побороть, ни возвыситься над нею не выходило. Как неизживаемая болезнь: то тяжело, то ничего не заметно, а то такое лихо, что нет сил терпеть. Ну почему, к примеру, ему и то, и это, и все легко, бери голыми руками, будто назначено каким-то высшим судом? А Глебову до всего тянуться, все добывать горбом, жилами, кожей. Когда добудешь, жилы полопаются, кожа окостенеет.

Ведь он, должно быть, богатый. Нет, богатство не дает счастья. Надо еще что-то, главное. От этой мысли была смутная радость и чувство превосходства: таинственное что-то, нужное для счастья, казалось Ляле, у нее есть. Она не могла бы твердо объяснить, что это было, но уверенно знала: у нее есть. Потому что, когда другие были несчастны, ей хотелось жалеть и облегчать, делить чем-то, а значит было чем делиться, если получалось такое желание

Нет ничего долговечней и обманней детских Любовей.

Все старухи болеют, такова профессия.

В нём всегда была театральщина, какой-то непереваренный Шиллер.