Читать книгу: «Кто я? Книга 2. Мои университеты», страница 3

Глава 7

В январе 1954 года я получил из Москвы письмо от проректора Всесоюзного заочного политехнического института, в котором мне сообщали, что если я не сдам контрольные работы до конца января, то меня отчислят из института за неуспеваемость, и я в результате этого в дальнейшем никогда не смогу поступить в другой институт без экзаменов, как мне полагалось с учетом диплома с отличием из техникума. Я испугался. Действительно, за весь первый семестр я не сделал ни одной контрольной работы по изучаемым предметам и не был готов их выполнить. Я немедленно послал в институт письмо, в котором сообщал, что в течение первого семестра меня неоднократно вызывали в военкомат, и это мешало мне учиться (конечно, это было ложью), и просил меня отчислить по собственному желанию, а также выслать мой техникумовский диплом по указанному мною адресу. Не более чем через месяц меня отчислили по собственному желанию, и я получил обратно свой диплом об окончании техникума.

Я стал подумывать, в какое высшее учебное заведение мне поступить. Я понял, что заочно учиться не смогу, и решил поступить в Челябинское высшее военное авиационное училище штурманов. В начале августа училище объявило очередной набор абитуриентов для сдачи вступительных экзаменов, там же было написано, что те, кто окончил средние учебные заведения с отличием, принимаются без экзаменов. Это меня устраивало, а военная служба в авиации меня не беспокоила. Но нужно было проходить строгую медицинскую комиссию – всё же авиация. Причем медкомиссию проводили непосредственно в медсанчасти училища. Я пришел туда, врач посмотрел на меня и сказал, что они не могут принять меня в училище, поскольку у меня какое-то образование над левым глазом. Если мне этот нарост кто-либо не удалит, они меня в училище не примут. Врач посоветовал мне обратиться в медсанчасть треста «Челябметаллургстрой», обслуживающую наш завод, и я немедленно пошел туда в поликлинику на прием к хирургу. Им оказалась женщина лет 35, она внимательно посмотрела мою «шишку» над глазом и завела меня в соседнюю комнату типа операционной. Медсестра велела мне лечь на операционный стол, сбрила мне бровь, намазала это место йодом и позвала врача. Подошла врач, посмотрела на меня и сказала: «Я сейчас операцию делать не буду, поскольку должна посоветоваться с окулистом – возможно, это связано с глазом, хотя я так не думаю. Но если, не дай бог, вы после операции ослепнете, меня посадят лет на 15—20. Приходите в четверг (а был вторник)». Я разочарованно встал со стола и сказал, что приду в четверг.

К назначенной дате я пришел в поликлинику и в регистратуре сказал, что врач-хирург (назвал ее фамилию) мне назначил сегодня прийти на операцию. На это регистратор поглядела в свою тетрадь, потом посмотрела на меня и сказала, что еще вчера названный мною хирург не работала, так как ушла в отпуск. Я подумал, что хирург трусливо скрылась от меня, побоявшись делать операцию, о чем она, собственно, и говорила во вторник. Регистратор спросила, записать ли меня к другому врачу, на что я ответил, что не нужно. Дело в том, что уже в понедельник следующей недели приемная комиссия училища прекращала прием документов, и я уже не успевал вовремя сделать операцию. Тем более что можно снова напороться на хирурга-труса.

Поскольку с училищем штурманов не выгорело, я решил поступать в Челябинский металлургический институт на вечерний факультет. Это учебное заведение находилось в соцгороде, недалеко от моего дома. На следующей неделе я пошел сдавать документы в приемную комиссию металлургического института, и это был последний день сдачи документов. Почему-то я вместе со своим соседом Василием в тот день напился до бесчувствия и опомнился только на следующий день, проснувшись утром у себя дома. Никаких моих документов дома не было. Я стал размышлять, ходил ли я в институт, сдавал ли документы в приемную комиссию и не потерял ли я их где-то. Подумав, я решил пойти в институт и узнать, приходил ли я к ним вчера. К величайшему моему удивлению и облегчению, оказалось, что я приходил к ним вчера и сдал документы, а секретарь приемной комиссии даже не заметила, чтобы я был сильно пьян – я выглядел слегка выпившим и вел себя, как нормальный человек. Секретарь комиссии сказала мне, что я зачислен студентом на вечерний факультет, занятия на котором начнутся 1 октября, хотя приказ о моем зачислении выйдет до 1 сентября. Дело в том, что все абитуриенты, зачисленные на первый курс, в сентябре поедут работать в колхоз на сбор овощей. Но, так как студенты вечернего факультета и так работают на производстве, они не могут поехать на сбор урожая. Тем не менее, занятия в институте на всех факультетах начнутся 1 октября.

В сентябре я получил повестку из военкомата на 20 сентября для призыва в армию. Я показал эту повестку директору завода, на что он сказал: «Работай. Сходи, конечно, 20-го числа в военкомат, но в армию тебя не заберут, так как страна еще не дожила до того, чтобы начальников цехов завода забирать в армию». Я и продолжал работать.

20 сентября я прибыл в военкомат, где мне сказали, что меня призывают в армию, однако нужно пройти медицинскую комиссию. Мне сказали, чтобы я ее прошел в медсанчасти «Челябметаллургстроя», и с направлением из военкомата я пошел туда. У меня был обходной лист с фамилиями врачей, от которых я должен получить заключение о состоянии моего здоровья. Я должен был обойти всех врачей в течение двух дней и сдать обходной лист в военкомат. Я так и сделал, в итоге все врачи написали, что я здоров и годен к военной службе.

После прохождения комиссии мне в военкомате выдали повестку на 4 октября – отправка в войсковую часть. В военкомате какой-то офицер сказал мне, что в сборном пункте они собирают призывников как минимум за двое суток до их отправки в войсковую часть, но, поскольку я живу непосредственно в Челябинске, в военкомате решили, что я могу подождать дня отправки и дома. Меня направляют в войска ПВО страны, из Челябинска вместе со мной по спецнабору уедет 30 призывников в Уральский военный округ, город Киров. 2 или 3 октября за нами приедет представитель войсковой части, в которой мы будем проходить службу, и заберет нас с собой.

Сотрудники военкомата были в упор заняты отправкой эшелона с призывниками на Дальний Восток, куда отправляли около 800 человек. И, хоть на территории военкомата и был написан призыв «Избежим рекрутчины!», там находилось полно пьяных в дым призывников. Позже я узнал, что их буквально погрузили в теплушки человек по 50 в каждый вагон и под охраной отправили к месту службы.

С повесткой на 4 октября я подошел к Рябицеву и сказал, что всё – я должен увольняться. Рябицев, не оставляя попыток уладить этот вопрос, ответил: «До 4-го числа еще долго, и я все же постараюсь как-то тебя от этого освободить. Продолжай работать». Хотя я знал, что он ничего не сможет сделать, я продолжал работать – все равно болтаться дома без дела мне не хотелось.

И вот однажды я прихожу на работу к 8 часам утра, и меня буквально встречает милиционер. Оказалось, что это следователь из прокуратуры. Он говорит мне, что должен допросить несколько человек о несчастном случае, произошедшем предыдущей ночью – наш шофер, выезжая с территории металлургического завода через проходную на примыкающие к нему территории, рядом с трамвайной остановкой совершил наезд на двух велосипедистов со смертельным исходом. На мой вопрос, могла ли это быть не наша машина, следователь ответил: «Мы уже осмотрели вашу машину в гараже сегодня утром и обнаружили на ней следы наезда, водитель Семченко задержан. Теперь требуется допросить свидетелей наезда – Семченко назвал троих человек, которые ехали с ним в ту ночь, и факт наезда отрицает. Он считает, что свидетели подтвердят его слова». Следователь дал мне бумажку, на которой были написаны фамилии этих людей, и попросил вызвать их к нему (на время допроса он разместился в моем кабинете). В кабине с Семченко ехала начальник лаборатории Капитолина, в кузове самосвала ехали бульдозерист Новосельцев и контролер ОТК, не помню ее фамилии. Капитолина и контролер ОТК задержались до полуночи, так как подписывали документы на отгрузку гранулированного шлака в вагоны МПС, а Новосельцев работал в вечерней смене. Жили они все вместе с Семченко в одном доме, поэтому и ехали вместе с ним с завода домой. Жена Семченко работала комендантом заводского ЖКХ.

Первыми на допрос пришли женщины, следователь велел им заходить в кабинет по одному. Сначала зашла Капитолина. Следователь сразу сказал ей, что шофер машины, на которой они ехали, совершил наезд, и спросил, видела ли и слышала ли она что-либо во время поездки с завода домой. Она ответила, что ехала в кабине, ничего не видела и не слышала, а после длительного рабочего дня практически сразу заснула и проспала всю дорогу, пока Семченко не разбудил ее у дома. Следователь сказал ей: «Семченко на площади насмерть сбил двух велосипедистов, вы не могли этого не заметить. Погибло два человека, а вы не говорите правды. Подумайте!». Капитолина повторила, что во время поездки спала и ничего не видела и не слышала. Тогда следователь сказал ей побыть в другой комнате, но никуда не уходить.

Следующей вошла контролер ОТК. На аналогичный вопрос следователя она ответила, что вообще ничего не видела и не слышала, так как сидела в кузове автомобиля спиной по направлению движения. Следователь сказал: «Площадь, где Семченко наехал на двух велосипедистов, была ярко освещена, и вы должны были видеть результаты наезда на двух человек». Контролер снова ответила, что ничего не видела и не слышала. После этого следователь отправил ее в комнату к Капитолине.

Новосельцева пока не было. Оставив следователя в своем кабинете, я вышел на крыльцо покурить. Буквально через 5 минут появляется Новосельцев и говорит мне: «Меня вызвали из дому на допрос к следователю. Слава богу, следователь появился! Я ему расскажу всё, как было. Этот бандит Семченко задавил двух велосипедистов! Я слышал, как автомобиль наехал на что-то. Я сидел спиной по направлению движения и после столкновения увидел, что за нами валяется велосипед и два человека то ли живые, то ли мертвые. Я понял, что мы наехали на них. По-видимому, они ехали на одном велосипеде, так как велосипед валялся один. Я видел, как к ним подбежало несколько человек, и стал стучать по кабине, чтобы Семченко остановился, но он ехал, не останавливаясь. Тогда я наклонился к дверце автомобиля и проорал ему: „Остановись! Мы наехали на двух велосипедистов! Может, они еще живы. Им надо оказать какую-либо помощь или хотя бы вызвать бригаду скорой помощи“. Семченко молчал и продолжал ехать. Более того, на полпути к дому он остановился и сказал всем нам: „Если кто-нибудь из вас проболтается о том, что я на кого-то наехал и этот человек умер, мне деваться будет некуда, и я убью того, что проболтается. Если потребуется, убью вас всех троих“. Я не знаю, что тут говорят женщины, но я плевал на его угрозы! Это бандит, и его надо сажать в тюрьму». Я сказал ему идти в мой кабинет, где его ждет следователь, и Новосельцев выложил следователю все то, что рассказал мне. Следователь все записал, Новосельцев расписался, после чего следователь попросил меня позвать Капитолину и контролера ОТК, что я и сделал. Следователь зачитал им показания Новосельцева и спросил, что они могут к этому добавить. Они подтвердили все то, что сказал Новосельцев. Правда, они уточнили, что результатов наезда не видели, но подтвердили, что Семченко пригрозил им убить того, кто проболтается о случившемся. Следователь поблагодарил нас и ушел.

Глава 8

Я прожил в Челябинске 14 месяцев, до этого я никогда не жил в больших городах. Самый большой город, в котором я жил – это Каменец-Подольский, но он в десятки раз меньше Челябинска. Для сравнения, население Челябинска более миллиона человек, тогда как в Каменец-Подольском проживает несколько десятков тысяч. Вокруг центрального района Челябинска находятся несколько заводов со своими жилыми микрорайонами, я жил и работал в Металлургическом районе. Из нашего района в центр города можно было попасть либо автотранспортом, либо на трамвае. Однако трамвай из нашего района не доходил до центра Челябинска, поскольку примерно на полпути трамвайная линия преграждалась насыпью с железнодорожными путями, и проезда сквозь нее не было – был только пешеходный проход. Если ехать на трамвае, то прямо перед этой насыпью была конечная остановка нашего маршрута, а дальше для продолжения пути надо было пройти под насыпью и сеть на другой трамвайный маршрут. Естественно, при этом нужно было покупать новый трамвайный билет. Это создавало, конечно, большие неудобства, особенно поздно вечером или ночью, когда приходилось ехать домой после посещения театра, цирка или парка, находящихся в центре города. Кроме этого оказалось, что в Челябинске разгул криминала, и при пересадке с трамвая на трамвай ночью возле насыпи грабители нападали на людей, отбирали у них деньги с ценностями и даже раздевали догола.

По пути в центр за насыпью находился вещевой рынок – так называемая «барахолка». Примерно через неделю моей работы на заводе в выходной день я ехал в гостиницу «Южный Урал», где остановился тогда мой дядя Володя. Со мной ехал Штукалюк. У меня были наручные часы «Победа» на браслете, но браслет был сломан и на руке не держался, поэтому я положил часы в брючной карман для часов. Этот карманчик был небольшим, и в нем поместились только часы, а браслет торчал снаружи. Почему-то мы со Штукалюком захотели выйти на остановке рядом с «барахолкой» и что-то там посмотреть. Вряд ли мы хотели там что-то купить, так как денег у нас было очень мало. Скорее всего, на базар мы пошли просто из любопытства. Мы прошлись по рынку, посмотрели, чем там торгуют, и вышли к трамвайной остановке. Там какой-то парень на вид лет двадцати очень вежливо спросил меня, который час. Я вынул из карманчика свои часы, посмотрел на них и ответил. Он поблагодарил меня. Тут подошел трамвай, и при входе в вагон почему-то образовалась давка. Народу было не так уж много, но получилось так, что мы вынуждены были проталкиваться сквозь толпу. Штукалюк даже отправился к передней двери и зашел в вагон через нее. Уже стоя в трамвае на задней площадке, я заметил, что прижимавшийся ко мне во время посадки парень вдруг стал резко от меня отходить. Я вспомнил про браслет часов, торчащий из кармана, и потрогал карман – часов там не было. Я сразу подумал, что этот парень и вытащил у меня из кармана часы. Наверное, и время у меня на остановке спросили не случайно, а чтобы убедиться, что у меня приличные часы. Парень спешно шел к передней площадке трамвая, и я крикнул Штукалюку, чтобы он его задержал, но Штукалюк не понял, чего я от него хочу. Тут открылась передняя дверь вагона, и парень вышел. К этому времени я уже подошел к Штукалюку и сказал ему, что этот парень унес мои часы. Трамвай уже тронулся. Я было подумал, что следует выйти из трамвая, догнать этого парня и отобрать у него мои часы, но пришел к выводу, что их тут целая шайка, и мы вдобавок к похищенным часам получим еще и по морде. Приехав к дяде, я рассказал ему о своем «приключении». Он мне посочувствовал. Забегая вперед, скажу, что следующие часы я приобрел только через 7 лет.

По выходным я время от времени ездил в центр города – либо в театр, либо в цирк, либо в городской парк. За год я был в оперном театре Челябинска два раза, в первый раз смотрел оперу «Отелло», а во второй – «Кармен». Мне очень понравились оперные артисты и их голоса. Акустика в оперном зале была замечательная, и артисты пели безо всяких микрофонов и усилителей – всё было отлично слышно. В цирке я запомнил только клоуна, это был Олег Попов – достаточно знаменитый впоследствии артист. Я запомнил его по большой клетчатой кепке, которая в дальнейшем сопровождала его всюду и стала символом О. Попова до самой его глубокой старости. Мне говорили, это было его первое выступление после окончания циркового училища. Более того, кто-то мне даже сказал, что это выступление было его дипломной работой. Не знаю, насколько это все соответствует действительности. До этого я видел только одного клоуна – Карандаша в Московском цирке. Позднее в том же Московском цирке я увидел Ю. Никулина. Я считаю, что Попов, Карандаш и Никулин – равноценные по таланту люди. Теперь о городском парке. Он также находится в центре города, там находились различные аттракционы, но они меня не интересовали – я интересовался танцплощадками, их в парке я насчитал четыре. Возможно, танцплощадок было больше, но я по парку особо не разгуливал и других танцевальных площадок не обнаружил, кроме этих четырех. На трех из них танцевали самые различные танцы, причем преобладали «западные» танцы – танго, фокстрот, которые не приветствовались в СССР. А на четвертой танцплощадке танцевали исключительно русские народные танцы: кадриль, «Чародейку», «Коробочку», «Яблочко» и еще несколько других, совершенно мне незнакомых. Музыка воспроизводилась радиолой с усилителем. Я решил, что буду ходить на четвертую танцплощадку, потому что мне было интересно узнать, как танцуют эти танцы, новые для меня. Я не умел танцевать ни один из них, но присматривался к танцующим и со временем научился танцевать некоторые эти танцы. На танцплощадке имелся распорядитель, он же показывал, как нужно танцевать, и выстраивал пары так, как это требовалось для танца. За порядком на танцплощадке следила группа парней, и если кто-то из пар во время танца начинал выкидывать коленца и делать что-то, не соответствующее танцу, к этой паре подходили «наблюдатели» и немедленно выводили с танцплощадки. При этом они говорили: «Если вы хотите танцевать что-то другое вместо наших танцев, идите на соседние танцплощадки – там можно танцевать все, что угодно. И не приходите больше к нам, пожалуйста». Мне это нравилось. На эту же танцплощадку не пускали чересчур пьяных. Однажды я пришел на танцплощадку со своим приятелем-сварщиком. Я был абсолютно трезв, а вот мой приятель был пьян, и его не пустили на площадку. Как он только не пытался туда войти! Он выискивал различные проходы к ней, но, как только он появлялся на танцплощадке, его немедленно оттуда выставляли. И это тоже мне нравилось. Я также заметил, что на танцплощадке, где танцевали только русские танцы, народу всегда было больше, чем на любой другой. Получалось, что среди танцплощадок была конкуренция, и ее выигрывала именно танцплощадка с русскими народными танцами, куда не пускали пьяных. Мне приходили на ум различные запреты танцев у нас в техникуме и не только, но выходило, что любые запреты хуже открытой конкуренции, в которой выигрывает лучшее.

Недостатка продуктов в магазинах Челябинска не было. Особенно много было озерной рыбы, поскольку рядом полно озер. Одно из них, Смолино, было в черте города, в Тракторозаводском районе. Я только один раз был там и запомнил только, что рядом с этим озером хвойный лес или лесопосадка – отсюда и название озера. Еще мне в Челябинске понравилось то, что и летом, и зимой продавалось мороженое, много было кафе-мороженых. Я бывал в этих кафе – в довольно просторном помещении стояли столики, на которые официантки приносили в специальных чашечках мороженое разных сортов (их было не менее пяти).

Зима 1953—1954 года была для меня достаточно холодной, так как зимы в Украине, откуда я приехал, гораздо мягче, а в Челябинске температура зимой доходила до -35 градусов. Большинство мужчин ходили в шапках-ушанках, но уши у шапок никто из них никогда не опускал даже при сильном морозе и ветре. Все старались разогреть уши руками.

Я уже отмечал, что в Челябинске на улицах было очень много пьяных людей – как мужчин, так и женщин. Рабочие завода, выходя из проходных, сразу старались выпить хоть рюмку водки в расположенных по всей длине забора между заводскими проходными ларьках, цепь которых тянулась от одной трамвайной остановки до другой. Я любил летом ходить пешком путь от завода до соцгорода. Эти 4 километра пути – санитарная зона между заводом и городом, дорога была с бетонным основанием, покрытым асфальтом. Несколько раз на этом пути мне попадались пьяные женщины, валяющиеся в кювете. А однажды я обогнал парочку девушек, одна из которых предложила мне себя за 5 рублей. Я понял, что эти молодые девчонки – рабочие треста «Челябметаллургстрой». Зарабатывали они немного, да и вообще строительные рабочие зарабатывали меньше, чем рабочие металлургического завода.

И завод, и соцгород начали строиться во время войны. Завод строился с полным металлургическим циклом и по новейшей технологии, хотя мартеновское производство стали к тому времени уже устарело, а доменное производство было самым современным и к тому же очень экологичным. Тем не менее, производство кокса в коксовых батареях было недостаточно экологически чистым – воняло ужасно, между прочим. В соцгороде также строились современные многоэтажные дома и современная инфраструктура: водопровод, канализация, электричество, газ, централизованная отопительная котельная. Также были построены несколько школ, детских садов, дворец культуры, два кинотеатра, здания металлургического техникума и металлургического института, больница, поликлиника (как ведомственная, так и муниципальная). Соцгород, как и завод, все время строился – огромный строительный трест «Челябметаллургстрой» строил как соцгород, так и цеха завода. Тем не менее, жилья не хватало – всё еще существовали два поселка, находящихся недалеко от соцгорода и завода. Они назывались «Шанхай» и «Копай-город». Я не был в первом, а во втором был и увидел там обыкновенные вырытые землянки, в которых жили люди с 1941 года. Говорили, что и «Шанхай» точно такой же. Там не было никакой инфраструктуры – землянки топились самодельными печами, ни газа, ни электричества, освещение керосиновыми лампами. Эти поселки подлежали расселению и уничтожению, но, когда я там был, люди всё еще в них жили.

Недалеко от места, где находились два наших финских домика, был поселок под названием Першино, в котором жили эвакуированные украинцы. Вот этот поселок был чудесным – там были сады, огороды и достаточно приличные частные домики. Кстати говоря, до приезда украинцев в Челябинск почему-то считалось, что там не могут расти помидоры, яблони, груши и сливы. Приехавшие из Украины люди не знали этого и стали высаживать и сады, и огородные овощи. Оказалось, что все растет.

Я проработал на челябинском заводе до октября 1954 года. Завод работал плохо, не выполнял показателей, заданных ему главком, и зарплату нам не платили. Последние полгода, начиная со второго квартала, я не получал зарплату, а получал только аванс. Моя зарплата была 1000 рублей в месяц, но я получал только 300 рублей аванса и ничего более. С рабочими же рассчитывались полностью.

Тем временем я собирался в армию. Передав Оськиной по акту свой цех, я простился с работниками завода и персонально с Рябицевым. Завершив все свои дела на заводе, утром 4 октября я вместе с мамой был в сборном пункте областного военкомата. Там уже был представитель войсковой части, в которую нас направляли служить. Звали его капитан Репкин. Он построил нас, 30 человек спецнабора, и назвал войсковую часть и ее почтовый адрес, чтобы наши родители знали, куда отправлять письма, и велел собираться в путь.