Читать книгу: «После конца», страница 3

Глава 5

Вагилид и Танира исчезли во тьме. Валентину показалось, что Танира помахала ему рукой. Это почему-то показалось ему странным.

В доме уже все спали. Не сознавая, как течёт здесь время, Уваров лёг спать. Среди ночи он слышал, как Сергей кричал во сне.

Утро оказалось хмурым. Сергей расспрашивал о встрече с Вагилидом и кивал головой:

– Он нам сочувствует, но он здесь не хозяин.

И вдруг во дворе дикий, чёрный рёв. Потаповы побелели:

– Это за нами приехали, и раньше, чем ждали.

– Что значит «за нами приехали»? – встрепенулся Валентин. Но в дом уже входили вооружённые роботомолодчики. Они решительно отделили Валентина от остальных и ткнули его в сторону. Троих Потаповых же и Сергея взяли с собой.

– К ночи привезут, – успел шепнуть Уварову Сергей.

…Всех четырёх «пришельцев» затолкали в машину, и она понеслась к восходящим на горизонте тучам.

Фургон был закрыт, и «пришельцы» ничего не видели, кроме тьмы. Из кабины доносился только хохот роботомолодчиков.

Между тем везли их в Рипан, столицу этой страны, Ауфири.

Когда въехали в город, «пришельцы» слышали только то зловещий вой, то патологически радостный крик – видимо, с улиц или откуда-то с высоты.

Наконец машина остановилась. Они оказались в зоопарке. Вокруг по аллее стояли на подмостках безжизненно-стальные огромные клетки для зверей. На аллее – прохожие, в стороне – тьма деревьев.

В клетках лежали причудливые животные, но главное, по всей аллее стояла предрешённая и невыразимая тишина. Ни звука, ни рёва зверя, ни тоски его, ни лая.

Звери казались задавленными всем бредом этого мира, его отравой. Огромный лев спал, как забитая собачонка, в углу клетки. Да и не лев-то это был в нашем понимании.

В дальней клетке ходила взад и вперёд гигантская птица с головой собаки. Зато большинство клеток были заполнены крысами разного вида, и размера, и цвета – одна чернее другой. Некоторые были пугающе огромными, величиной с добрую собаку.

Чувствовалось, что только крысам вольготно в этом мире. Остальным зверям и дышать тяжело.

– Ну, опять повторяется, который раз, – прошептал Потапов.

Их загнали в клетку, бросили корм.

Около клетки быстро стала собираться толпа. На самой клетке было что-то написано крупными буквами, и слова выделены красной чертой.

В клетке они сидели на полу: Потаповы в кружок, рядом Сергей.

– Дашенька, дочка, – тихо говорила Полина Васильевна, – главное – не смотри им в глаза, вообще не гляди на них, как будто их нет, и читай про себя молитву.

В толпе тем временем нарастал гогот, словно исходящий не из горла, а из хобота, но гоготали люди, напрягаясь и поднимая вверх головы. В гогот врывался порой дикий, полуженский визг, обращённый в пустоту, и всё это медленно нарастало.

– Читаем молитву, не смотреть им в глаза и не слушать, – повторила Полина Васильевна. – Читаем молитву Господу нашему Иисусу Христу, отдавшему земную свою жизнь во имя нашего спасения. А теперь – Царю Небесному Святому Духу, он здесь, он рядом, и просим его защиты и здесь, и везде…

– Что вы плачете, Сергей? – спросила Полина Васильевна. – Стоять надо в вере, и всё. Радоваться надо, что Бог с нами, а не с ними. Вспоминайте мучеников.

– Нас не мучают, здесь иное, здесь хуже, – прошептал Сергей.

Даша сидела, закрыв глаза. Вскоре в толпе стало твориться что-то немыслимое. Сначала возник крик, похоже, какая-то речь. Потом её перекрыл женский вопль, и тогда всё разрешилось. Кто-то рвался в клетку «пришельцев», грозился, выл, рычал что-то несусветное. Большинство то грозило кулаками в сторону клетки, то внезапно прыгало из стороны в сторону, при этом нередко сшибая друг друга. Кто-то прыгал достаточно высоко и с вышины плевался. Некоторые тут же, рядом, совокуплялись, визжа и хрюкая.

Между совокупляющимися рыскали дети, злобно щипая кого попало, но особенно женщин.

К клетке подошёл совершенно дикий, даже для этой публики, человек. Прильнул к решётке, пролез руками внутрь клетки и стал агрессивно выть, но так надрывно и истошно, что очнулись звери в соседних клетках и тоже стали выть так, словно они на Луне, но визг совокупляющихся, вой неприятной злобы перекрывал иногда идиотический хохот. На секунды становилось тихо, всё замирало, словно готовилось к смерти.

Единственное, что запрещалось, – приносить ножи, любое оружие, камни и тому подобное, иначе от зоопарка ничего бы не осталось. Людей перед входом бдительно осматривали, даже дёргали за странные места.

Тем временем Потаповы и Сергей закончили молиться. Сергей знал, что лучше не смотреть в глаза этих людей будущего – это было бы жутким, последним наказанием, ибо во многих этих глазах было столько необъяснимой ненависти такой концентрации и напряжённости, что он невольно холодел всем телом.

После молитв решили покушать. Разложили нечто, что дали, и стали есть потихоньку. Это вызвало у толпы дикий хохот. Казалось, реакция, движения толпы были совершенно неадекватны.

– Что смешного в том, что мы едим? – спросила наконец Дашенька у родителей. Те только пожимали плечами.

Безобразие в толпе не утихало, принимая всё более уникальные формы. Стражи порядка стояли в стороне и равнодушно позевывали.

– Серёжа, ты бы нам хоть почитал прекрасные стихи. Много наизусть знаешь, сынок! – заметил Иван Алексеевич.

– Сядем поближе друг к другу, чтоб не слышно им было, а то от них всего ожидать можно. Разорвут ещё клетку, – проговорила Полина Васильевна.

И Томилин стал читать вразброс Пушкина, Гумилёва, Блока, Есенина… Стихи лились, и воздействие их настолько очаровало сидящих в клетке, что они позабыли, где находятся. Это было опасно.

Неожиданно Дашенька попросила:

– А вы спойте что-нибудь, Сергей.

Сергей, тронутый просьбой Даши, взял и запел, и довольно громко.

Он абсолютно не отдавал себе отчёта в том, где находится. Тем более Даша попросила. Да и старшие Потаповы оцепенели от такой песни.

– Да не пойте такую песню тут, – опомнилась Полина Васильевна. – С ума сойдёшь! Душа не выдержит.

Между тем они не заметили, что это пение, эти звуки оказали странное воздействие на толпу, к которой, кстати, подсоединялся прибывающий народ. Толпа замерла, затихла, вслушиваясь, и вдруг волна нечеловеческой безумной ненависти захлестнула её.

Люди бросались на клетку, рвались, грызли её зубами, визжали, как будто их поджаривали.

Потапов прошептал:

– Нельзя петь! Ведь и молитву, и стихи мы читали шёпотом!

Стражи порядка яростно расталкивали людей, колотя увесистыми дубинками с шипами. Главный охранник, который вёз «пришельцев» сюда, подскочил наконец к клетке и жестами показал, что петь нельзя.

Ошеломлённый Сергей и так прекратил пение.

– Однако какие они чуткие, – пробормотал он, обращаясь к Даше. – Такие дикие, страшные и всё-таки вибрируют.

– Задело их это до крайности, – мрачно вымолвил Потапов. – Ишь как всё чуют…

– Чуют, что их гибель в красоте небесной, – прошептала Даша. – Такие стихи для них яд.

– Звуки-то, интонации они чувствуют! – добавил Сергей.

– Да они и слова чуют, и душа ранена этим. Вагилид говорил, что у них в глубине психики есть некая особенность… тонкость такая, которая тут же вибрирует на всё необычное, великое, но враждебное им. И тогда они впадают в ярость. Вагилид говорил мне, что поэзия здесь была запрещена, о ней давно забыли, но маленький намёк на её существование тем не менее карается.

Понемногу толпа редела. Пробежит какой-нибудь мальчуган, почешется, укусит прутья решётки – и был таков. Где-то вдали кричала большая птица…

Наконец появилось нечто новое: группа людей, не похожих на предыдущих, холёные, толстые, с глазами мёртвых рыб.

«Этих ничем не проймёшь, – подумал Томилин. – Читай стихи при них или молись – их ничто не коснётся, ничто не сдвинется».

Люди эти молча и тупо, недвижно смотрели на «пришельцев», как в пустоту, и почему-то всё время жевали. Полина Васильевна прошепчет молитву, а они жуют.

Так, в неподвижности, прошло минут двадцать по старому времени.

Сергей не заметил, как они ушли. А ушли они важно и без единой эмоции.

Томилин нетерпеливо ждал конца этого представления. И вот под самый конец у решётки возникли другие. Сергей сразу узнал их по описанию Вагилида. Это были те, которые считали, что они не существуют.

Пришли они гуськом и разом стали безучастно смотреть на «пришельцев». Глаза их на худых лицах были наполнены прозрачной пустотой. Глядя в них, можно было, в сущности, видеть, что происходит за спиной этих «несуществующих».

Глаза эти смотрелись как коридоры, ведущие в никуда.

Люди стояли тихо и незаметно, и была это не тишина тупости, как у предыдущих, важных, а тишина полного отсутствия.

Потаповы так и застыли, на них глядючи.

Странно, что посетители, но особенно охранники, относились к ним с уважением. «Ишь, не существуют», – говорил взгляд каждого охранника, направленный на этих людей.

Даша вздохнула, несуществующих не стало.

Зашевелилась охрана, подгоняя домой посетителей. Когда опустело, как на каком-то бредовом кладбище после гулянки, открылись двери клетки, и добродушно, но с кнутом в руках охранники загнали «пришельцев» из России в машину, и вскоре, уже ночью, они вернулись к себе.

Не было никаких объяснений. Пока Потаповы и Сергей страдали в зоопарке, Валентин оставался дома один. Ему сразу стало не по себе: один, после конца света, в чужом, в сущности, доме. Кругом ничего, кроме страха. Но он постарался подавить тревогу, не мучить себя кошмаром реальности.

Понемногу он успокоился, отпил у Потаповой в кухне какого-то сладенького напитка и задремал в подобии кресла.

«Везде можно жить», – заключил он. Но сон его был чуток.

Разбудила его крыса, просто своим присутствием. Она немного приподнялась на задних лапках и смотрела в сторону от Уварова на потолок, словно потолок был небом. Крыса, тяжёлая на взгляд, огромная, поставила передние лапки на пол и замерла. Уваров поразился её некоторой отрешённости от крысиной сути, точно она уже была не она, не совсем крыса.

Сердце его билось, и он знал, что тело его хочет жить. И вдруг крыса, как-то извращённо повернувшись и изогнув голову, впилась сама в себя, точнее, в свой живот. Зубы у неё оказались острыми, точно уже побывали в аду, и сразу же брызнула кровь, кровь крысы конца времён (или после конца, как угодно). Крыса пожирала сама себя. Она была жирная, аппетитная и беспощадная.

Валентин замер в своём кресле. «Нет никаких объяснений, – подумал он. – Этот мир вне любых понятий». Крыса пищала, но жрала. А потом вдруг изогнулась и побежала вон из дома, оставляя кровавый след. Откуда-то выскочившие крысы понеслись за ней. И тут Валентин окончательно оцепенел, он увидел, что в углу комнаты, у окна, сидит на корточках молодая девушка с распущенными длинными волосами и пристально смотрит в направлении убежавшей крысы, на кровь её и куски тела на полу. Уваров решил, что с него хватит, и закрыл глаза. Но этот уход во мрак продолжался, может быть, несколько секунд.

Девушка подскочила и дотронулась до его лба рукой.

Валентин закричал. Кто она? Ведьма этих времён? Или любовница Вагилида? Но перед ним было лицо человека, его, Валентина, эпохи – знакомые черты, движения…

Девушка отпрянула и заговорила на русском языке:

– Не правда ли, добрый друг, картина из рая, та, которую вы видели… кровь, крыса… и, знаете, кто-то хохотал в углу. Не слышали? – И девушка стала танцевать. Танцуя, она беспрерывно говорила: – В раю так обожают танцы… Вы знаете, я считаю, что мир, в какой мы попали, – чистый рай… Да, да, не возражайте… Кстати, вы откуда? Из Москвы? А я из Питера… Только не бойтесь меня… Я вижу, вы меня боитесь… Почему? Мы же в раю и всегда там были… Смотрите, как я танцую… Не хуже ангелов… Здесь все жители, если вглядеться, ангелы… Не смейтесь… Я не сумасшедшая…

Но Валентин и не думал смеяться. Он вообще ни о чём не думал уже. Просто смотрел на танцующую девушку, и ему вдруг показалось, что он действительно в раю. Петербург, русская девушка, XX век, звуки родной речи. Но не только, не только… Валентину показалось, что ещё один миг, скажи эта девушка что-нибудь такое… – и всё будет кончено, он сойдёт с ума. Валентин испугался, он чувствовал приближение безумия и усилием воли взял себя в руки. Россия – далеко, и кто эта девушка, в самом деле?

А она продолжала танцевать, парить легко и непринуждённо, точно она могла улететь, свободно двигаясь по колесу времени.

А она не умолкала:

– Приходите ко мне пить чай… Вы хотели бы жить на небесах?.. Эта крыса, что съела себя, думаю, сейчас тоже на небе… Духовном, конечно… Неглупый способ, правда, съесть самого себя?.. Вы не ищете такой путь? Напрасно… Крыса умнее нас, – и она запела, медленно кружась по комнате.

Валентин более или менее пришёл в себя.

«Лишь бы не удавила», – мелькнуло в уме. Он спросил:

– А как вас зовут всё-таки?

Девушка остановилась.

– Юлей, Юлечкой, – нежно добавила она.

– Юля, вы слышали когда-нибудь о сдвигах во времени? О возможности оказаться в прошлом или в будущем?

– Слышать не хочу. Не знаю.

И Юля присела на ближний к ней стул.

– А какую школу вы кончали, институт?

Юлия резко захохотала, так что Валентин опять стал нервничать. Смех её показался ему хохотом эдакой лунной ведьмы.

– Что вы там бредите? – спросила она. – Какая школа, какой институт? Вы видели когда-нибудь здесь школу?.. Я и так вижу свой разум… Ха-ха-ха! А как вы считаете? – и она подпрыгнула к Валентину, заглянув в его глаза, точно в колодец. – Как вы думаете, этот мир, где мы находимся, вполне разумен? Или нет?.. Молчите, – она округлила глаза. – А я уверена, этот мир в высшей степени разумен… Здесь кроме разума, собственно, ничего и нет… Деревья – полувампиры, чёрная луна, короткая жизнь, сексуальная истерия, бесы, двойники, самоканнибализм… Разве это не разумно?.. Да, да, – девушка отбежала в угол комнаты, – мой разум бежит от этого, он в ужасе… Так ему и надо. Пусть он познаёт собственный ужас! – И она опять стала кружиться, странная, как потерявший себя ангел. – А для другого разума, не моего, всё это нормально… Знаете… да, как вас зовут?

– Валентин.

– Валентин, вы знаете, если мы доживём до земного рая, то мы будем питаться запахом цветов… Понюхали и напились, набрались энергии… Никаких мерзких органов выделения… Иное тело… Вы хотели бы так жить?.. Все будут такие нежные друг с другом… У меня было так в детстве, я была в детском лагере летнего отдыха, под Новгородом… И там почему-то все мальчики, девочки относились друг к другу так искренне, нежно и ласково, как будто в раю… Это было чудо какое-то, ангелы, наверное, нам послали… Я, наверное, вовек не забуду это время…

Валентин в смятении посмотрел на неё: «Она умница, она говорит нормально, – думал он, глядя на неё, – но что такое опять?»

Глаза девушки потемнели и стали ещё красивей. Она снова приблизилась к Валентину.

– Но Бог лишил нас этого… И мне осталось только петь и парить… И хохотать… Нет, нет, я никогда не буду пожирать себя… Хотя некоторые просят меня об этом… Должна вам сказать, Валя, дорогой мой, что я научилась разговаривать с чертями… Здесь это неизбежно… Никуда от них не денешься. Когда во мне слабеет жизнь, они тут как тут… Но, признаюсь, общий язык с ними трудно найти… Я вам не мешаю?!. Я уйду… Наслаждайтесь вместе с вампирами… Здесь все пожирают друг друга, и себя в том числе. И тот разум это принимает… Мой поцелуй ему…

И она исчезла. Валентин остался, думая, что он умер.

После мысль о том, что он умер, прошла. Он встал, вышел в сад. Было тепло.

– А вообще непонятно, что здесь: лето или зима, ночь или день. Днём темно от бесконечных тёмных облаков, а дождя нет. Ночью светлее, чем днём… Где я, кто я теперь?

Когда послышался шум, сердце дёрнулось от радости. «Вернулись…» Он сразу же спросил о Юле. Потаповы даже рты разинули: «Неужели она пришла? Должны были вернуть дней через двадцать».

– Кто она такая? – спросил Валентин у Томилина, когда ложились спать.

– Безумная, – был ответ. – Живёт в саду, в маленьком домике, недалеко отсюда, одна.

Глава 6

Через два дня явилась Танира. Красивая, но совсем из другого ряда человеческого. Не такая, как все «они», но в то же время из «них», родившаяся после конца мира. Глаза как чёрные звёзды. Блестят светом жизни и смерти. Губы слегка дрожат от какого-то внутреннего состояния. Она довольно бесцеремонно отозвала Валентина в сторону.

– За вами пришла машина, – сказала она. – Поедем в город, в столицу, в Рипан. Я буду вас сопровождать и переводить на русский, когда необходимо. Валентин, не волнуйтесь, ваша безопасность гарантирована. И моя – тоже. Как – это не ваше дело.

– Для чего, зачем?

– Молчите – и всё. Увидите.

И они медленно поехали мимо печальных холмов, на которых массами совокуплялись голые люди. Какие-то шумнокрылатые существа проносились над ними и каркали. Потом опять пустынно – ни кроликов, ни вампиров, ни людей. Танира молчала. Охранники полуспали. Валентин глядел и глядел в окно, надеясь увидеть хоть что-нибудь родное. Напрасно. Впереди слева показались здания окраины огромного города. Машина стремительно въезжала в него. Валентин отшатнулся. Здания походили на небольшие горы с норами, ведущими вглубь, где, видимо, и располагались квартиры. Где окна, где двери, Валентину трудно было распознать. Он заметил улыбку на губах Таниры.

– Удивляетесь, – тихо сказала она, – у вас тысячелетия назад было всё по-другому.

– Танира, я ещё не могу прийти в себя. Дайте мне точку опоры, чтобы мой разум не покинул меня.

– Точка опоры во мне. Смотрите на меня, и вы не погрузитесь в чёрное безумие, не сойдёте с ума… Избегайте смотреть в окно, – вдруг тревожно проговорила она…

Какая-то сила удержала Валентина от того, чтобы взглянуть. Мельком он увидел только тень, возможно какого-то животного. Всё исчезло, они продолжали двигаться во тьму по городу, потом вдруг – свет. Валентин увидел людей, бегущих неизвестно куда. Он спросил Таниру:

– Что это, куда они бегут?

Она ничего не ответила. Они продолжали ехать мимо домов всё медленней и медленней. Валентин увидел дом странной формы, кругловатый.

Танира сказала:

– Это Дом первого безумия.

– Что это такое? – спросил Валентин.

Она не ответила. Немного спустя – другой дом тоже странной формы. Она проговорила:

– Это Дом второго безумия.

Валентин спросил:

– Что значит безумие: болезнь, сумасшествие?

– Нет, нет! – она покачала головой.

Всё дальше и дальше, и потом машина почти совсем остановилась. Они въезжали на площадь. Валентин услышал некий гул, странный гул живых голосов. Наконец машина остановилась, и Валентин понял: площадь была покрыта морем людей. Кто-то сидел, кто-то стоял, кто-то двигался, и всё это море выло, выло нечеловеческими голосами – теми странными голосами, которыми владело это человечество. Они выжили, и Валентин думал: что это? Молитва, или это просто вой отчаяния, или это вой безумия, вой дикой радости – было непонятно, какой оттенок во всём этом. Он стал вслушиваться. Танира молчала, её лицо стало сухим и несколько жёстким, она тоже глядела в окно, Валентину показалось, что этот вой не говорит об отчаянии и не говорит о радости, он говорит о чём-то другом, каком-то неведомом чувстве, которое доисторическому человечеству не было известно. Он опять взглянул на Таниру, и ему показалось, что вот-вот, ещё минута, ещё секунда, и она сама завоет. Танира повернулась лицом внутрь машины, что-то сказала по-своему, и машина медленно двинулась прочь. Они выехали за пределы площади.

– Скоро мы подъедем, – сказала Танира.

– Куда же мы едем, в конце концов, Танира, скажи! – Валентин посмотрел прямо в её глаза. Танира улыбнулась:

– Ничего страшного. Мы едем помочь одному очень важному человеку, и ты можешь это сделать. Вот так.

Наконец они остановились. Тихая улица, особняк. Дом такой формы, которая напомнила Валентину о его времени. Они вышли из машины, прошли угрюмую, ничего не выражающую ни жестом, ни лицом охрану, прошли внутрь мимо пустынного дворика и наконец попали в дом. Около дома было ещё несколько непонятных строений. Сам дом оказался довольно большим, вытянутым в глубь сада. Они остановились в вестибюле этого дома, если это можно назвать вестибюлем, скорее зал, где никого не было.

Наконец навстречу вышел человек, одетый в чёрное. Он повёл Таниру, и они скрылись в маленькой комнате. Валентин оказался один вместе с вошедшим охранником. Наконец Танира вышла и сказала Валентину:

– Пойдём на второй этаж, охранник остаётся здесь, пойдём вместе с этим человеком.

И она указала на того, с кем вошла в маленькую комнату. Этот человек в чёрном сопровождал их на второй этаж. В коридоре был диван, всё показалось Валентину каким-то нормальным. Они уединились, а человек в чёрном отошёл в сторону по знаку Таниры, и она, обернувшись к Валентину, сказала:

– Теперь я расскажу, слушай внимательно. Этот человек, его зовут Тувий, очень важная персона, но он при смерти, он болен, и вылечить его очень трудно, но кое-что помогает, и знаешь что? Как ты думаешь?

Валентин оторопело посмотрел:

– Я не сведущ в медицине, тем более в медицине после конца света.

Танира улыбнулась:

– Кое-что помогает, но, в частности, как ни странно, ему помогают звуки вашей речи. В его душе что-то меняется тогда.

– Нашей речи?

– Да-да! Русской речи, той, на которой говоришь ты и на которой умею говорить я благодаря моему отцу, великому жрецу и учёному.

Валентин развёл руками:

– Каким образом?

– Сначала я случайно по какому-то наитию вдруг стала при нём говорить по-русски, вернее, читать ему. Я помню наизусть ваши стихи. И вдруг он повернулся ко мне, лёжа в постели, и лицо его изменилось. Точно какая-то сфера покоя объяла его. Он улыбнулся. Этот человек никогда не улыбался вообще. Он улыбнулся и сказал мне: «Откуда эти звуки?»

Я объяснила ему. Всё это было довольно рискованно, потому что есть закон, по которому чтение поэзии карается смертью. Но это старый закон. Он возник сразу, когда мы, вернее, наш народ зарождался. Сейчас этот закон не применяется, потому что никто не знает, что такое поэзия. Все забыли об этом. Но Тувий сказал: «Смотри, Танира, мы, конечно, над законом, мы элита, но то, что ты произнесла, – это преступление, но такое преступление очень помогает мне. Читай». И я стала читать. На что я обратила внимание? Я обратила внимание вот на что…

Валентин прервал её:

– Ну хорошо, я-то при чём, ты же знаешь наш язык и можешь сама читать ему стихи по-русски.

Танира покачала головой:

– Да, но всё дело, я думаю, в звуке. Мы же говорим не так, как ты. Твои интонации подействуют на него ещё сильнее. Я думаю, ваш язык обладает каким-то магическим свойством. Понимаешь, когда говоришь ты – это мелодия, это музыка, это то, что у нас запрещено под страхом смертной казни. Ведь это твой родной язык, язык доисторического человечества. Если ты будешь читать ему стихи, я обещаю, что тебя не коснётся никакая угроза.

Упоминание об угрозе не подействовало на Валентина устрашающе, он и так часто подумывал о том, что хорошо, если Бог пошлёт ему освобождение, но, конечно, не искусственным путём. Он смотрел в сторону и не знал, что сказать.

– Да, я согласен, – наконец выговорил он. – Я согласен. Пойдём. Где он?

Танира не встала, не пошла, она продолжала сидеть.

– И ещё я тебе должна сказать. У нас есть религия, но это религия не для черни. Наш народ вообще не знает, что такое религия, и не думает об этом. Он знает, что есть невидимый мир как часть видимого мира, не больше, но есть особая вера, очень странная для вас. Это вера относится только, ну как тебе сказать, к тем, кто у власти, но среднего уровня – это вера в Понятного.

– То есть как, – спросил Валентин, – в какого Понятного?

– Очень просто, – в понятного им Бога. Может быть, это не Бог в их сознании, но Некто. Пусть он Некто, и вот этот Некто – Понятный, и они молятся Понятному.

Валентин проговорил:

– Я не знаю. Мне нечего сказать. Я растерян.

Танира продолжала:

– Но есть вера в Непонятного. Эта вера касается только избранных, иногда верхов, тех, кто правит. Есть храм Непонятного. И вот Тувий, он представляет очень высокий уровень правления страны, он иногда поклоняется Непонятному, это просто небольшое замечание, чтоб ты знал об этом. Всё-таки он умирает, поэтому ты должен немного знать о нашей религии. Хотя, скорее, это вовсе не религия.

Они встали, и Танира медленно пошла по коридору. Валентин пошёл за ней. Огромная дверь оказалась перед ними. Деревянная. Массивная. На дверях – лица странных существ. Охранник открыл дверь. Они вошли в почти круглую комнату. В глубине – кровать, на кровати Валентин увидел маленького человека. Собственно, видна была только его голова, голова, которая виднелась из-под одеяла, тело же под одеялом странно двигалось. Он был маленький, впрочем, как и большинство этих людей.

Голова этого человека показалась Валентину не только маленькой, но и какой-то синенькой, похожей на какой-то неописуемый овощ, выросший где-то на другой планете, тем не менее это была голова: глаза блестели, рот был раскрыт и вёл в чёрную бездну.

Танира сказала что-то по-своему. Он сделал жест рукой, и Танира указала Валентину на стул рядом с постелью, сама придвинула другой стул, такой же лёгкий, и села около Валентина. Она сказала ему:

– Ты помнишь, конечно, свои стихи, стихи твоего народа. Если даже не помнишь, просто говори, говори что хочешь. Главное, говори своим языком, ты слышишь?

Валентин, оцепенев, молчал, и потом она бросила взгляд на Тувия, который лежал неподвижно, и взгляд его был устремлён прямо на Валентина. Он не сводил с него глаз, глаза были недвижимы, как смерть. Тогда Валентин собрался с духом и стал читать стихи, те, что приходили в голову. Он начал с Пушкина, потом вдруг Тютчев, Есенин, Блок, Лермонтов. Он помнил наизусть по крайней мере пятнадцать-двадцать стихотворений, но его настигло смятение. Он переходил от одного четверостишия к другому, читал какие-то отрывки, тем не менее произносил их с душой, вкладывая в эти звуки себя так, как будто бы он читал это там, далеко, тысячелетие назад в каком-нибудь кругу любимых им людей. Танира улыбалась, она была довольна, и глаза её, обычно тёмные, залились каким-то чуть-чуть нежным светом. Звуки русской речи лились и лились. Валентин уже произносил не стихи, а говорил что-то отрывочное, как в сновидении, лишь бы сказать.

Глаза Тувия посветлели, но бездна, которая была выражена на его лице, не сходила, и постепенно в эту бездну падал какой-то покой, падало то, чего не было и не могло быть в этом мире. Его тело стало немного вибрировать, чуть-чуть дрожать, но это была дрожь успокоения, даже какого-то лёгкого наслаждения.

Наконец рот закрылся, он улыбнулся, сказал:

– Хватит, – и обратился к Танире на своём языке: – Танира! Это напомнило мне о Непонятном, но мне стало легче. Этот пришелец нужен мне. Мы договоримся с тобой, когда его привозить. Я скоро умру, но я хочу, чтобы последние дни мои я слушал эту речь. А теперь идите, меня должны проводить в Храм Непонятного, туда, где мы обращаемся к нему, в тот маленький зал, и никому ни слова, конечно, о том, что делал этот человек. Он – человек…

Танира воскликнула:

– Да, да! Он человек, он пришелец из той страны, из того времени!

– Всё может быть, всё может быть, потому что мир создал Непонятный, поэтому может быть всё, всё, абсолютно всё, что для нас непостижимо вообще! – Старик прикрикнул при последних словах, рот его, ведущий в чёрную пропасть, открылся, он задрожал, посмотрел на Валентина и крикнул Танире: – Я не хочу умирать! Вообще не хочу, но пусть он приходит, я хочу слышать звуки эти, хочу слышать, идите! Идите!

Танира резко встала, и они с Валентином вышли из зала.

…На обратном пути машина с Валентином и Танирой остановилась у развилки дорог на окраине. Дикая, огромная стая детей лет двенадцати-четырнадцати, вооружённых в основном железными прутьями, напала на машину. Искажённые злобой лица, уродливые от абстрактной ненависти… Но Танира увеличила скорость, и удалось избежать опасности.