Читать книгу: «Домбайский вальс», страница 5

– Ты что, Донат, совсем спятил? Тащишь бензин в дом, где печка. И запах критический и до пожара недолго.

– Ничего, – говорит Донат, – я их сбоку. Войдите в моё положение.

Один, койка которого рядом стояла, почесал в голове и говорит:

– Мы понимаем, Донат, что бензин лучше в тепле хранить, но если Тропф узнает, что ты его в дом занёс, без разговору тебя из лагеря отчислит, не успеешь возразить.

– Откуда он узнает? – сомневается Донат.

– Да мало ли. У него всюду соглядатаи. Ты вот что: отнеси канистры в дизельную, там всё равно солярка хранится и тоже тепло. Не так, конечно, как в доме, но всё же не мороз.

Пришлось Донату, хочешь не хочешь, согласиться, против железной логики не попрёшь. И отнёс он несчастные канистры в дизельную. И прихватил туда с собой запаску, ножной насос, огнетушитель, аптечку, домкрат и багажник с крыши, который пришлось откручивать с помощью гаечных ключей. Пусть теперь попробуют угнать, далеко не уедут. Дизелист, конечно, увидел и рысью к Тропфу, чтобы самому крайним не оказаться. Тот выслушал и говорит тому:

– Молодец, что сказал. Пусть остаётся всё как есть.

Он уже тогда замыслил страшное дело и сообразил, что всякое облегчение машины ему в этом деле только на руку.

Симанович тем временем успокоился. Зарегистрировался у начспаса (в тот момент начспасом был Джебраил Курданов, пришедший из Сванетии через Клухорский перевал), заполнил маршрутный лист и стал подыскивать себе хорошего напарника, чтобы в связке с ним покорить Домбай-Ульген. Искать ему, надо прямо сказать, пришлось недолго. Им оказался сосед по койке, мастер спорта, Малинин Андрей Александрович, художник по профессии. Когда-то вместе на Донгуз-Орун ходили в Баксанском ущелье. Признали один другого, обрадовались, даже втихаря выпили по чуток спирта за встречу. Из плоской фляжки, нержавейки, которую Донат всегда с собой возил на всякий случай. Мало ли в горах что может случитьмя. Если бы об этом прознал Тропф – стопроцентное отчисление. И он узнал от кого-то, но, странное дело, словом не обмолвился. Выжидал чего-то, не иначе. Задумал что-то вероломное и тайное. Скрытное.

Друзья стали готовить снаряжение, всё тщательно проверили. Андрей Малинин даже искренне восхитился:

– До чего у тебя, Донат, хорошее снаряжение, позавидовать можно. И машина у тебя загляденье. Я просто тащусь.

Донат от радости надулся (в хорошем смысле слова), чуть от гордости не лопнет. Сбылась, наконец, его мечта, чтобы похвастаться.

Стали ждать разрешения начспаса на выход. А тот не даёт отмашки, хоть тресни. Надо, говорит, погодить немного, а то мороз – жуткий. Решили подождать. Ждут день, другой. Малинин время не теряет, пишет по памяти этюды на горную тематику. Не маслом, а гуашью. Тоже, ясный пень, запах не из приятных, но не сравнить с бензином. Донату этот запах даже нравился. Напоминал ему детство, когда он в Доме пионеров посещал изостудию в кружке детского творчества.

Но ждать, по сути дела, надоело, поскольку ждать да догонять последнее дело. Эти двое, пока в тепле при печке сидят, раздухарились, отправились к начспасу права качать. Что это такое, говорят, мы мастера спорта, с морозами знакомы не понаслышке, на вершинах похлеще бывает, к чему такая бюрократия, давай отмашку. А тот, Джебраил-то, ни в какую. Давление, говорит, растёт, приближается к максиму, мороз ожидается сильней. Ещё пару-тройку дней погодить надо. Вы, говорит, хоть и мастера спорта, а я не могу людями рисковать, когда спасатели будут ваши замёрзшие трупы вниз сволакивать. Те, конечное дело, обижаются, Симанович и Малинин, что это за глупые намёки, время уходит, мы можем не успеть восхождение сделать. Время не ждёт.

Идут жаловаться заместителю начальника лагеря по учебной части, то есть завучу, то есть фактически тому самому Францу Тропфу, про которого читатель уже давно в курсе дела и, может быть, даже тот тому надоел.

Стал Донат Тропфу талдычить: мы мастера спорта, мы мастера спорта. А твой Джебраил Курданов перестраховщик. Вели ему, Франц, нас выпустить. Время не ждёт. А Тропф нахмурился и немногословно отвечает:

– Ты, Донат, между нами говоря, покуда ещё лишь кандидат в мастера спорта, а не мастер спорта. И неизвестно, сможешь ли им стать. Тебе ещё рано пыжиться и надуваться, доннерветтер. А что касается начспаса, то я ему приказывать не имею права. Поелику, согласно Тирольской Декларации о спортивной деятельности в горных условиях, принятой на спортивной конференции в Инсбруке в сентябре 1953-го года, и ратифицированной Федерацией альпинизма СССР пять лет спустя, выпуск альпинистов на маршрут является прерогативой исключительно начальника спасательной службы. И зоной его персональной служебной ответственности. Как он сказал, так и будет. – И снова: – Доннерветтер!

Франц Тропф вообще никогда не ругался нехорошими словами. И хотя его на лесоповале дружно и азартно учили материться, он так и не научился этому широко распространённому в России искусству. Знал только одно немецкое ругательство «Donnerwetter» (по-русски равносильно выражению «чёрт возьми») и всюду его применял весьма смачно. Как говорится, налево и направо. Подчас ни к селу, ни к городу.

– Раз так, – говорит Симанович сквозь сжатые зубы, – я буду жаловаться незамедлительно начальнику лагеря Вахнину Виктору Викентьевичу. Это, в конце концов, выходит за рамки.

– А вот этого, Донат, – отвечает Тропф, – я тебе, делать не советую. У Виктора Викентьевича шибко печальная дата.       Как раз сегодня исполняется сорок дней, как он схоронил свою собаку, и он находится не в своей тарелке. – И вновь, как попугай: – Доннерветтер!

Делать нечего, Симанович и Малинин ушли к себе, не солоно хлебавши. Симанович обиду затаил, надулся как мышь на крупу, а Тропф решил, что наступил критический момент. Пришла пора дать ход делу под тайным кодовым названием «Барбарис», которое он замыслил. И о котором, собственно говоря, в этой главе речь идёт. Решено – сделано.

Вызывает к себе после отбоя начспаса, Джебраила Курданова. И велит тому телеграфно: к четырём часам, когда все будут крепко спать, собрать и построить возле дизельной спасотряд. Всем взять с собой страховочные верёвки. Блочки и полиспасты рассовать по карманам. На ногах кеды и тёплые носки. На голове налобными фонарики. Огни не зажигать. Разговорчики, смешки, перешёптывания, покашливания, позёвывания, похрюкивания, чихи – запрещаются. Курение – тоже. Тишина – абсолютная.

Джебраил, ясное дело, удивляется: такого ещё ни разу не было. Но расспрашивать не стал. На этот счёт между завучем и начспасом был уговор: получил приказ – исполняй. И точка. Спросил только:

– Сколько щиловек?

– Дюжина, – отвечает Тропф, – Сиречь двенадцать.

Джебраил не выдержал и задал ещё один вопрос, последний:

– А не обморозятся? В кедах-то?

– Думаю, за час управимся. Не помёрзнут. Не успеют, доннерветтер.

Ровно в четыре ночи отряд был построен.

Мороз усилился, туман исчез, на чёрном небе миллиарды лучистых звёзд. И луна ещё не успела спрятаться. Поляна осветилась волшебным светом. Горы словно упаковались серебристой фольгой для конфет. Тени мастихиновыми мазками лежат, глубокие, темно-синие, фиолетовые, лиловые, зелёные, как на картинах Куинджи. И тишина – оглохнуть можно. Только тарахтят жалобно дизеля, которые один лагерный, другой турбазовский.

Вышел Тропф. Подошёл к отряду, оглядел, чтобы удостовериться, всё ли сделано, как он велел. Стоят, не шелохнутся, через плечо смотанные верёвки, как солдатские скатки. Отослал Джебраила спать, а сам повёл отряд к дому, где спал непробудным сном (перед утром сон самый крепкий) Донат Симанович. Подошли тихо. Под окном стоит «Запорожец», аж сияет при лунном свете. Стоит, почти прижатый боком к стене. Мановением руки и пальца Тропф велел его отодвинуть. Взялись, одни за передний бампер, другие за задний, и легко переставили. Построил Тропф шестерых из отряда с одной стороны Донатовой машины, других шестерых – с другой. И велел знаками руки, которая у него сохранилась после лесоповала, подсунуть шесть верёвок под машину и взять их концы через два плеча со спины, как обычно делают альпинисты, когда страхуют своих товарищей. А оставшиеся концы верёвок смотать и подвесить через серьгу к пояснице. Так и сделали.

Машину приподняли от земли, покрытой слежавшимся снегом, стоят, ждут, тихо сопят. Тропф приложил палец к губам и велел идти за ним в ногу. И спасотряд молча пошёл, чуть покачиваясь из стороны в сторону, тихонько покряхтывая. Впереди идёт Франц Тропф, с непроницаемым лицом в темноте, за ним плывёт на плечах спасотряда «Запорожец».

Идут они по той дороге, по которой шли в начале повести директор турбазы «Солнечная» Долина» Левич Натан Борисович, Председатель Ставропольского краевого совета по туризму Лашук Григорий Степанович и директор будущего большого строительства Шувалов Андрей Николаевич.

И приходит отряд к тому месту между турбазой «Солнечная Долина» и альплагерем «Домбай», где росла купа огромных чинар. Под ними звёзд в ночном небе не стало видно. Луна к тому времени уж спряталась за горами.       А чинары эти, надо сказать, они из семейства платановых, очень-преочень толстые. Ветви у них, как хобот у слона. И кора тонкая, гладкая, жёлтая, с пятнами, как у жирафа. Но этого ничего не видно, потому что темень непроглядная. Под этими чинарами обычно толстым слоем лежат целиковые, полураскрытые и полностью раскрытые волосатые тёмно-коричневые шарики, а в них орешки – чинарики. Их можно грызть и есть. По форме они близко к фисташкам, а по вкусу – к дубовым желудям. Но этого тоже ничего не видно, ибо не только темно, но ещё и снегом запорошено.

Разрешил Тропф включить налобные фонарики и вести негромкие переговоры. Велел достать полиспасты. А самый низкий толстый сук высоко. Альпинисты-спасатели сразу сделали акробатскую пирамиду. Четверо самых толстых и выносливых внизу встали, обнявши одной рукой друг дружку за плечи. А другую руку поставили ковшиком около того места, где у мужчин ноги раздвояются, и считается это место почему-то зазорным. Вышло вроде ступенек. Опираясь ногами на эти ступеньки, четверым нижним на плечи вскочили трое, полегче. На тех вскарабкались двое, а уж на тех двоих забрался самый лёгкий. И как раз достал он до нижнего сука. А там уж по веткам поднялся на самую верхотуру. Привязал там страховочную верёвку, которую за собой тянул. Приладил полиспасты, и по ним те, кто внизу стоял, стали машину вверх поднимать. С оттяжками, дабы не покарябать её ветками. Всё же дорогая вещь, в случае чего не расплатишься.

Огоньки от фонариков помигивают между засохшими лапами листьев, будто это ёлочные лампочки на новый год. Ещё двое по блочкам на верхотуру забрались. Общими усилиями втащили «Запорожец» к тому месту, где ствол чинары расходился на три ответвления. Верёвками машину опутали, к стволам и сучьям накрепко примотали. И к нижней ветке спустились, чисто обезьяны. А там уж и спрыгнули легко на снег.

Тропф велел фонарики пригасить, взглянул кверху, запрокинув голову назад – ничего не видно. Что-то чернеется между ветками и листьями, а что – непонятно. И велел он отряду вернуться в лагерь досыпать положенное, а напоследок сказал сурово:

– Об этом знаю только я один. Даже вы, которые это сделали, ничего не знаете, доннерветтер. – И приложил палец к губам.

И все этот знак поняли так: кто бы что бы ни спросил – молчок. Я ничего не знаю, моя хата с краю. И всё шито-крыто. Никто – ничего.

                              VI

Утром, чуть забрезжило, первым проснулся Донат Симанович. И сразу к окну. Глядь, а машины-то нету. Он решил, что это ему поблазнилось только, померещилось, что, верно, он ещё спит и видит страшный сон. Стал глаза кулаками тереть. Посмотрел снова – обратно машины нету. Что за чертовщина! Прямо как у Гоголя в Сорочинской ярмарке. Не может такого быть.

Едва оделся, с превеликим торопом, и шасть на двор. Нет машины. И главное – никаких следов. Верно, снег сильно притоптан. Ну и что? Он повсеместно притоптан. Не могла же машина, в самом деле, по небу улететь. Тем паче в такой жуткий мороз. Должно же быть этому какое-то разумное материалистическое объяснение, помимо сверхъестественного чуда. Чувствует, как у него руки-ноги холодеют и мурашки по спине бегают. Расстроился сильно Донат. Даже завтракать не пошёл. В альпинистскую столовую. Хотя там (он это ещё с вечера знал) в тот день давали любимые им ленивые голубцы, из железных консервных банок, привезенных по импорту из Болгарии. Банки вскрой консервным ножом, разогрей на сковороде, и готово дело. Шутка ли сказать, ложился спать, была машина, а утром встал, нет её. Как в Лету канула. Какие тут к чертям собачьим голубцы!

Побрёл Донат пригорюнившись, смотрит себе под ноги на дорогу, надеется хоть самый малый след отыскать. Всю Домбайскую поляну исходил вдоль и поперёк. Даже по висячему мосту прошёлся, чуть от обиды с него не свалился в реку. Мёрзнуть забыл, спотел весь наотделку. Нигде – ничего. Что за пропасть, в самом деле! Чувствует наяву, как начинает он с ума сходить. Тревожно ему сделалось и жутко. Стали чудиться летающие тарелки и инопланетяне. Надо, думает, поскорей в лагерь возвращаться. Не то унесут, проклятые, к чертям на кулички. Не успеешь «мама» сказать. И рысью в «Красную Звезду». Вернулся в домик, лёг на койку и стал лежать. Изо всех сил старается ни о чём не думать, чтобы мозги себе не повредить.

А напарник его, Андрей Малинин, видит, Донат не в себе, и думает: надо дать человеку успокоиться и не тревожить его разговорами. Лучше на время уйти с глаз долой. И ушёл прогуляться по Поляне, набраться впечатлений, чтобы потом изобразить на холсте разные этюды.

Отлежался Донат немножко, малость успокоился, решил, что сдаваться сразу не стоит, под лежачий камень вода не потечёт. Надо всех расспросить, может быть, кто-нибудь что-нибудь видел. Поднялся с койки, оделся потеплее, пошёл бродить по лагерю и всех спрашивать. У всех один ответ: нет, ни сном ни духом. Дело было, по всему видать, ночью, мы спали, ничего не видали. Пуще прежнего Донат приуныл.

А в это самое времечко зимовщик из лагеря «Домбай» шёл как раз обедать в столовую турбазы «Солнечная Долина». Тропа, по которой он шёл, пролегала извивами сначала круто вверх, а после через эту самую купу чинар. Зимовщик шел не торопясь, мурлыча себе под нос весёлый мотив, как в степи глухой замерзал ямщик. Глядел себе под ноги, как все люди, когда идут в горку. А как вошёл под сень чинар, стал по привычке вверх поглядывать. С опаской. Бывали случаи, когда с ветвей ронялись приличные шапки снега и прямо проходившим туристам по башке. Одного раззяву, бедолагу глупого, вообще в больницу отвезли, с компрессионным переломом шейного отдела позвоночника.

И видит зимовщик, что что-то непонятное на большой чинаре висит. Вроде как колёса. Пригляделся, батюшки светы! Там не токмо колёса, а цельная автомобильная машина, спрятанная, висит. Огляделся кругом – никого поблизости нет, у кого можно было бы спросить, чья машина. Пошёл дальше. Думает: на турбазе узнаю.       Ну, и рассказал там про своё необыкновенное наблюдение. А туристы, те бегом смотреть.

И разнесли слух по всей Домбайской поляне. Слухи, как известно, распространяются со скоростью звука. Часу не прошло, как Донат Симанович знал, где его машина. И вприпрыжку туда. Запыхался. Глянул – действительно на чинаре висит его родной «Запорожец». Снизу особо не видно, но можно догадаться, что плачет он горючими слезами.

Обрадовался Донат от восторга находки. Чуть не описался. Сердце в груди бьётся как птица, хочет наружу выскочить. Донат был человек неглупый, образованный, можно сказать, интеллигентный, сразу сообразил, что это розыгрыш такой альпинистский. Своеобразный.

Возвращается в свой лагерь «Красная Звезда», идёт пританцовывающей походкой, изо рта пар радости валит белыми клубами. И направляется прямым ходом к Францу Тропфу.

– Ха-ха! – заявляет Донат. – Крайне ловко это у вас получилось.

– Про что ты говоришь-то, Донат? – отвечает Тропф непроницаемым лицом. – Мне невдомёк

– Ладно, Франц, будя! Не прикидывайся, будто ты Фома неверующий. Сам небось всё придумал и организовал.

– Да про что ты? Не пойму я, доннерветтер.

– Как это про что? Будто ты не знаешь, что мою машину на дерево затащили. Все про это знают, один ты не знаешь.

– Как так на дерево? Не может того быть.

Тут уж Донат растерялся. Может, думает, вправду не он это. Может быть, это туристы из Солнечной Долины. Или инструктора по собственной инициативе. Всё может быть в наше неспокойное время.

– А ты сам сходи, посмотри, – говорит он Тропфу.

И тот пошёл, глазом не моргнул. Ой, артист!

Возвращается через полчаса и говорит, как ни в чём не бывало:

– Действительно, – говорит, – ты прав, Донат, висит на дереве машина. Скорей всего, это твой «Запорожец». Удивительное дело, доннерветтер! Похоже на криминал.

– Что значит, скорее всего? – начинает возмущаться Донат. – Других таких «Запорожцев» на Поляне нету. Знаешь что, Тропф, не валяй дурака. Вели своим архаровцам немедленно снять её с дерева и вернуть машину законному владельцу.

– Я этого сделать не могу, – возражает Тропф. – Дело это не простое, криминальное. Надо вызывать из Ставрополя следаков. И до их приезда ничего трогать нельзя, попортить дактилоскопические следы недолго.

– Ладно тебе, Франц, – начинает умолять его Донат, – покуражился и хватит. Ты мне восхождение на Домбай-Ульген срываешь. Помоги мне снять машину, и будем считать этот случай шуткой юмора.

– Ну, гляди, Донат. На твою ответственность. И без претензий с твоей стороны. Но всё же давай составим протокол, что машина снята с дерева по твоему настоянию. И ты его подпишешь.

– Хорошо, хорошо, я всё подпишу, что ты хочешь, только перестань морочить мне голову и верни поскорей мою машину.

– Ладно, договорились. Но только вот что, Донат, я этот возмутительный случай просто так, без последствий, не оставлю. Сам разберусь. И если дознаюсь, что это кто-то из наших сделал, зачинщиков примерно накажу.

Ну, сняли ему машину. Не сильно, но поцарапанную. Донат принёс с собой бутылку тёплого бензина, залил в бак. И сел за руль. «Запорожец» завёлся с пол-оборота, будто обрадовался своему спасению. Ехал Донат медленно, торжественно, улыбчиво, весь путь от чинар до Красной Звезды на клаксон давил, пытаясь поймать мотив «чижик-пыжик, где ты был».

И всё успокоилось. На время.

Коечный сосед Симановича, художник Малинин, мастер спорта, с которым они вместе собираются сходить на Домбай-Ульген (пока ещё не отказываются от этой идеи), советует Донату: ты, говорит, на всякий пожарный случай привяжи свою машину за бампер к ножке кровати. Мне кажется, верёвка под дверью пролезет, там щель заметна.

– Да ладно тебе, Андрей, каркать, – говорит Симанович. – Я думаю, что такого повториться не может. Это было бы слишком перпендикулярно. И даже, может быть, гипотенузно. И главное, неэстетично.

А Тропф не унимается, по всему видно, решил, что Донат Симанович ничего не понял. Призывает к себе начспаса Джебраила Курданова и говорит тому вполне серьёзно:

– Подбери двух инструкторов, что в деле участвовали, и отправь их в Теберду. Пусть они на тамошней турбазе перекантуются пару-тройку дней. А вернутся, когда ты им сигнал подашь.

Так и сделали. А на другой день, как они уехали, появился отпечатанный на пишущей машинке «Олимпия» приказ, вывешенный на специальном стенде в столовой. Текст его гласил: «За организацию несанкционированного нарушения общественной дисциплины, выразившегося в угоне частного автомобиля марки ЗАЗ-965А, с подъёмом его на дерево, зачинщиков этого возмутительного и безобразного нарушения, а именно инструкторов Кудрявцева и Назарбаева, уволить с работы, без выплаты им выходного пособия, и отчислить из лагеря «Красная Звезда». И подпись: «Зав. учебной частью, временно исполняющий обязанности начальника лагеря, Франц Тропф».

Никто не смеялся, напротив, все затаились.

Донат Симанович прочитал, с удовлетворением, и сказал Малинину:

– Вот видишь, Андрей, после такого приказа твой совет привязать машину за бампер к ножке кровати, выглядит просто смешным, прямо тебе скажу. Я уверен, никто больше не решится безобразия нарушать.

В тот день, так сошлось, Лёха Липатов объявил, что у него старый дизель сдох. И это ощутили все туристские и альпинистские заведения на Домбайской поляне, поскольку горевшие до этого вполнакала лампочки потухли, Видно, тоже сдохли. И батареи на турбазе стали медленно и неуклонно остывать. Остряки со страху смеяться: чтой-то стало холодать, не пора ли нам поддать? Петруша, рыжий, конопатый, который повстречался Лашуку, Левичу и Шувалову на дороге от моста через Аманауз к административному корпусу, не теряет присутствия духа и загадывает девчатам загадки. Одна такая: «Тело к телу, волос к волосу. Что это?» Девчата краснеют щеками и говорят:

– Дурак ты, Петя!

– Сами вы глупые дурочки. Это же глаза: тело – веки, а волосы – ресницы. А вы что подумали?

Девчата визжат, заливаются смехом, и им становится теплее.

А Тропф снова вызывает к себе начспаса Джебраила Курданова. Считай уж, в третий раз. И велит ему собрать в ночь тот же спасотряд, как раньше, в деле с чинарой. Только на этот раз без полиспастов, блочков и налобных фонариков. И верёвок шесть штук. Сказано – сделано.

Допрежь надо обнародовать, что столовая, где висел приказ, была недалеко от того домика, где ночевал Донат Симанович, успокоенный. Буквально полста метров вверх по ущелью Домбай-Ульген, от силы – сто. А возле той столовой огроменная поленница дров для голландских печек в домах и для нужд кухни. Полено к полену, одно к одному, нутро аппетитное, кремовое. Не поленница, а произведение современного искусства, цельный дом. Называется инсталляция. Расход поленьев большой, но пополнение их не отстаёт. За этим пристально следит завхоз Казбек Кадыров, у которого дел по горло. С утра до ночи напролёт. Но он всё успевает, очень расторопный.

Так вот. Приходит ночь и вновь морозная, звёздная. Красота неописуемая: призрачная, волшебная, изумрудная. Ровно в три тридцать отряд построился и ждёт. Будто это богатыри, вышедшие из вод Лукоморья. Правда, без дядьки. Тут появляется Тропф и, ни слова не говоря, ведёт отряд к поленнице дров. Велит спасателям выбрать осторожно, без шума, проход. С тупиком в конце. Те встали перед поленницей в две отходящие перпендикулярно от одного из торцов шеренги. По шесть молодцев каждая. И стали вынимать из поленницы колотые дрова, стараясь не делать подозрительного шума, передавая их из рук в руки по левой и правой шеренгам. Складывая поленья в сторонку, переламываясь в пояснице.

Постепенно образовался карман, в который вошли передние из каждой шеренги. И уже оттуда, из кармана, стали передавать дрова, держа их на руках, словно мины, которые предстояло обезвредить. Карман углублялся, шеренги внедрялись внутрь, почти уж скрылись. Снаружи оставались два последних спасателя. Примерно через час в поленнице возник тупиковый коридор шириной в два метра, длиной в четыре, высотой до самого верха – звёзды виднеются в чёрном небе. Как бы просека в заколдованном лесу.

Когда всё было готово, Тропф повёл отряд к машине Симановича. И сделали всё спасатели, как прошлый раз, когда её к чинаре носили. Подсунули верёвки, приподняли и отнесли прямо к инсталляции. Поставили машину задом к карману, передом к домику, где спал безмятежно Донат. Попробовали её вкатить на колёсах – не вышло. Донат на всякий случай рукоять от коробки скоростей воткнул на первую передачу, а рычаг ручника кверху оттянул до отказа. Тогда ребята-спасатели, упершись руками в передний бампер, капот и стенки кабины, втолкнули машину в карман юзом по снегу. Потом заложили вход отложенными дровами и восстановили поленницу в первоначально виде. Она немного подросла, стала длинней и шире, но, честно сказать, не очень заметно. Следы от колёс, где стояла машина, перед тем как её затолкали, затоптали ногами в кедах и вдобавок присыпали снегом. И снова Тропф приложил палец к губам и отпустил спасотряд спать.

Наутро Донат, проснувшись, зевая и потягиваясь, взглянул в окно. И вновь не увидел своей машины. «Ну, Тропф, погоди! – сказал он про себя. – Это уже не остроумно, выходит за рамки приличия и твоего своеобразного юмора». И стал срочно одеваться, не сразу попадая ногами в штаны. Нервничал и чесался в голове. Проснулся сосед, его гипотетический напарник для связки в запланированном восхождении на Домбай-Ульген, Малинин Андрей, мастер спорта и заодно художник.

– Ты куда? – спрашивает он спросонья.

– Вот, понимаешь, какое дело, Андрей, – отвечает Донат с понятным раздражением в душе, – опять, едри её в корень, моей машины нету. Опять этот Тропф куролесит. Пойду, погляжу. Наверное, на той же чинаре висит. Других вариантов не предвижу.

– Вряд ли Тропф, – сомневается Андрей Малинин, зевая громко. – Могли ведь и угнать. Вспомни сванов с КПП. Машина у тебя классная.

– Угнать! – восклицает Донат. – Как бы ни так. Я бы услышал. Нет, кроме Тропфа некому.

И ушёл. Прямиком к той чинаре. Почти уверенный на все сто процентов, что там его машина. Запыхался, невольно торопясь. Прибежал, глянул – нет на дереве его машины. Ах, ты, думает, сукин ты сын! Где он её припрятал, интересно бы узнать. Обошёл все закоулки – нигде нет. А того ему невдомёк, что его машина у него под боком стоит. В России всегда так: топор ищут где подальше, а он рядом – под лавкой.

Тогда Донат обращается прямо к Францу Тропфу:

– Послушай, Франц, хватит тебе ваньку ломать, честное слово. Покуролесил и достаточно. Уже не смешно. Отдай мне мою машину, Христом-богом тебя прошу. Скажи мне, где ты её спрятал? Мне это очень интересно.

– Извини, – говорит Тропф Донату, – но я тебя не понимаю. И Ваньки никакого я не знаю. И машины твоей я не видел. Я всю ночь спал. Не веришь, спроси у моей гражданской жены Фатимат, мы вместе спали. Она магометанка, обманывать не станет, у них врать – большой грех, доннерветтер.

Пуще прежнего Донат хлопочет и ноет: отдай мне мою машину да отдай. Отдай да отдай. Скажи, где спрятал. Довёл Тропф мужика до слёз.

У шеф-повара из лагерной столовой ребятишки гостили, внук и внучка. Внуку семь лет (в школу ещё не ходил), внучке шесть. Озорные – ни приведи господь. Мальчика Петей звали, девочку Аней. Кто ж его знал, что такой несусветный мороз будет на Домбайской поляне. Думала мать этих детишек, дочь шеф-повара (имя ему Лука), Катерина Луковна, отправляя их в горы, что будет как всегда: тепло, солнышко шпарит, воздух чист, загорят детки, заодно откормятся у деда на альпинистских харчах.

Наказал Лука внуку и внучке, ещё с вечера, как их спать уложить, назавтра из дому ни ногой. Сидеть дома, играть в тихие игры. Оставил им еду, ночные вазы сполоснул, тёплые вещи под лавку спрятал и ушёл на работу. Дверь снаружи поленом припёрнул, чтобы они без спросу не вышли. А те все свои дела в горшки сделали, каши гречневой с молоком налопались, нашли одёжу под лавкой, оделись сами и в дверь торкнулись. Она закрыта. Тогда они в окно. Сиг наземь, на морозный снег. И побежали озоровать.

Первым делом утащили лестницу, прислонённую к пожарному щиту возле котельной. Приволокли эту лестницу к поленнице дров. Приставили и залезли по ней на самый верх. И стали играть там в Чапаева. Кричат оттуда:

– Мы на крыше бронепоезда!

Дальше – больше. Принялись там возиться и строчить из пулемёта. И тут заметили глубокую и жуткую яму. Первой возле неё очутилась Анка. Заглянула туда и шепчет со страху:

– Там чиво-то есть.

– Чиво? – шепчет в ответ Петька.

– Не знаю, – отвечает Анка.

Тогда Петька храбро ползёт к краю ямы, чуть всю поленницу не растормошил, и сам в неё заглянул сверху вниз, чуть не свалился. Несколько поленьев всё же уронил. Они стукнули там непонятно. Петя пригляделся, сощурившись, чтобы лучше разглядеть, и говорит:

– Аня, по-моему, там машина спрятанная.

Они сразу вниз, полполенницы развалили, и побежали опрометью к деду. Прибежали дети в кухню, второпях, перебивая друг дружку, о своей находке сообщили. Вот тогда всё и открылось.

Донат прибежал, раскидал дрова, освободил проход, ему взялись помогать, радостно гогоча, все кто ни попади, кто в тот момент поблизости находился. Донат протиснулся вглубь, дверцу отворил, залез внутрь, рукоять коробки скоростей переставил на нейтралку, ручник отпустил. И выкатили ему его «Запорожец» с криками «Ура!».

И тут уж Донат Симанович, не выдержав над собой весёлого измывательства, постановил себе валить из этого благословенного Домбая, без промедления, к чёртовой матери. Обиделся Донат, прямо сказать, до глубины души. Не стал ею кривить, губы на дрожь настроил. Я, говорит, эту вашу Домбайскую поляну, эту сраную Белалакаю, этого однорукого австрияка хулигана Тропфа в гробу видал, в белых тапочках. А кто бы, спрашивается, не обиделся? При таких кошмарных обстоятельствах.

– Куда ты теперь? – спрашивает его коечный сосед Андрей Малинин, художник и мастер спорта. Понял он, что отговаривать того бесполезно, человек из себя вышел, навряд ли обратно вернётся.

– Поеду, – отвечает Донат скучно, – в Адыл-Су. Может быть, успею там сходить ещё раз на Шхельду. Или на Донгуз-Орун. Как повезёт.

– А бензина тебе хватит? – спрашивает Малинин, чтобы утешить друга, – Не ближний чай свет.

– Хватит, – говорит Донат. – У нас теперь заправок этих самых завались: одна, помнится, в Теберде, другая в Черкесске, третья в Пятигорске, ещё одна в Тырнаузе. Кроме того, мне это, скажу тебе честно, от души, без разницы. У меня есть заветная трубочка, всегда стрельну у грузовиков за бутылку. В бак залью и в две канистры.

– Ну, в добрый час, приятель!

– Пока! Не поминай меня лихом.

Загрузился Донат, завёл свой драндулет и покатил вниз, по шоссе. А как миновал кладбищенскую лавину, остановился напоследок, стекло приспустил, высунулся и как закричит не своим голосом:

– Ну, Тропф, погоди! – И кулаком из окна грозит.

Но его уже никто не слышал, потому что шум стоял невообразимый.

Провожали кандидата в мастера спорта, Доната Симановича, всем лагерем «Красная Звезда». Почти как почившего в бозе великого артиста. Кто сильно в ладоши хлопал; кто кричал «Ура!», «Банзай!»; кто изображал клич казачьей лавы: «Даёшь Есиноватную!»; кто нервически хохотал; кто плечами жал; кто слезу пускал сквозь смех – шум, гам, возгласы, разброд мнений волнами. Родилось эхо и покатилось в горы. Достигло вершины Мусат-Чери, отразилось от Зуба и вернулось обратно, ослабев.

По пути, у кромки векового леса, это вызвало треск лопнувшей снежной доски. Началось грозное движение тяжёлых снежных масс, чтобы получилась новая, молодая, лавина. Но тут же она остановилась, не успев разогнаться и грохнуться в просеку старой, кладбищенской. Видно, поняла, что не сможет она преодолеть заслон, созданный выросшим за годы молчания густым сосновым подлеском, вперемешку с елью, пихтой, дубом, буком и грабом. А также не по зубам ей слежавшийся мёрзлыми слоями снег, пронизанный, точно бетон арматурой периодического профиля, стелящимися ветвями рододендрона – эндемика Северного Кавказа.