Читать книгу: «Мессианский квадрат», страница 13
Я вспомнил, как однажды рассказывал Халеду о трудностях развода, с которыми столкнулась Сарит. Халед тогда вдруг принял сторону Пинхаса и стал убеждать меня, что женщина должна находиться в подчиненном положении у мужчины.
– Такова природа, – говорил он. – В конечном счете женщины сами этого хотят.
– Ну что за глупости?! Женщины давно борются за свои права, свобода им так же дорога, как и нам.
– Это все христиане понапридумывали.
– При чем тут христиане? Никто не считает женщину существом второго сорта. У иудеев жена принимает участие во всех решениях мужа. Галаха категорически запрещает мужу овладевать женой против ее воли и уж тем более бить ее.
– Мне кажется, это поверхностный взгляд. В глубине женщина cтремится именно к покорности, и ислам позволяет ей раскрыть свою суть. Посмотри на мусульманских женщин, живущих в Европе. Почему они не стремятся эмансипироваться? Ведь там это возможно. Потому что они знакомы с чем-то большим, чем свобода…
Тогда я приписал эти варварские суждения какой-то невероятной наивности Халеда в женском вопросе. Я рассказал ему о русской пословице «раки любят, когда их варят живыми», и объяснил покорность мусульманок элементарным страхом за свою жизнь.
– Этот страх так же силен в Париже, как и в Мекке, – сказал я. – Если связываться с исламистами боятся даже бесстрашные европейские журналисты, то чего ты хочешь от забитых арабских женщин.
Тогда мне показалось, что Халед задумался, но, по-видимому, только показалось. Всю обратную дорогу я думал только о Халеде и совсем забыл о собственной цели. Я ведь делал это все ради Сарит…
Пинхас отнесся к происшедшему вполне хладнокровно.
– Нет рукописи, нет развода, – подвел он итог нашей экспедиции, когда мы сделали небольшой привал.
– Пинхас! – воскликнул я. – Ведь ты же сам видел, что рукопись украли? Я был готов ее тебе отдать! Так отпусти Сарит.
– Послушай, Ури, – Пинхас был как будто возмущен моей наивностью. – Я не благотворительная организация, я не раздаю бесплатных обедов. Рукопись пропала исключительно по твоей вине. Такие вещи хранят в сейфе со специальным температурным режимом, а не в случайных ямах. Ведь ты же кажется программист… Как можно допускать такие «баги»? Твои программы вообще работают?
Менее всего в тот момент мне хотелось объяснять Пинхасу, что программист из меня так и не вышел.
Я отвернулся, чувствуя, что слезы наворачиваются на глаза. Так тошно и обидно мне уже давно не было. Наверно, с тех пор, как меня во дворе дразнили «сраным евреем».
Добравшись до зоны, где уже работал мобильный, стараясь быть спокойным, я сообщил о случившемся Сарит.
– У Тамар уже полтора часа держится сорокоградусная температура, – ответила она и разрыдалась.
Я приехал в Кохаш уже через двадцать минут, а еще через полчаса мы прибыли в больницу Хадаса-Гар-Цофим. Там мы оставались до позднего вечера, пока врачи не установили возбудитель лихорадки и не начали лечение.
***
На другой день, преодолев себя, я позвонил Андрею. Он буквально застонал от услышанного.
– Может быть, не стоило время тянуть, ко мне ездить, надо было скорее бежать отдавать ему рукопись?
– Да ты что?! И при чем тут это? – удивился я и рассказал Андрею о том, что все дело было в Халеде, который, по всей видимости, оказался вором.
– Ты знаешь, – признался Андрей, – его предательство меня как-то особенно выводит из равновесия. Я так был рад, что наконец свой человек в исламском мире появился, и вдруг…
– Меня это тоже ужасно мучит, – сказал я. – Но, пожалуй, еще больнее то, что Халед как человек очень к себе располагал. Арабы вообще народ теплый, но Халед, ты заметил, как-то по-особенному обаятелен.
– Да, обаятельный… Но вообще-то умение втираться в доверие – это профессиональное качество любого агента.
Через знакомого я попросил узнать, не находится ли Халед Эль-Масри в тюрьме. Один заключенный из Ум-Эль-Фахема с таким именем имелся, но ему было только восемнадцать лет.
Я покопался в записях, нашел адрес Халеда и отправился к нему в Акко. Увы, хозяин квартиры, которую Халед снимал, не знал о нем ровным счетом ничего. Халед исчез, исчез бесследно, исчез уже почти полгода назад.
Вернувшись из Акко, я заехал к Сарит. Тамар спала. В отчаянии я взял руку Сарит в свою, но почувствовал, что уже не вправе этого делать.
– Надо идти в рабанут и требовать, чтобы они применили против Пинхаса серьезные меры… – простонал я, схватившись за голову. – Это совершенно невозможно. Он должен тебе когда-нибудь дать развод.
– Мне надо ехать к родителям. Они от этой истории с ума сходят… Не понимают, что произошло, я ведь им говорила, что Пинхас обещал меня развести, если ему пещеру покажут.
Мы выехали в Иерусалим, где я познакомился, наконец, с родителями Сарит, жившими в квартале Рамот-Эшколь.
Они оказались очень милыми людьми, которые почти ничего обо мне раньше не слыхали, но приняли как старого приятеля.
– Мы когда-то давили на Сарит, хотели, чтобы она с этим Пинхасом осталась, – рассказала мне мать. – Но какой он ужасный человек оказался. Почему он отказал в разводе на этот раз?
– В этой пещере не оказалось того, что он искал, – объяснил я. – Ее разграбили.
– Какой ужас! Но Сарит-то здесь причем?
– Вы не переживайте. Имеются способы воздействия. Я надеюсь, в конце концов, мы найдем к Пинхасу подход.
.
***
Через несколько месяцев после неудачной экспедиции в ущелье Макух я снова явился к Пинхасу.
Это было между 15 и 23 октября. Это я могу сказать точно, так как помню, что в это самое время велись переговоры Нетаниягу с Арафатом в Уай-Плантейшен. Как всегда, Израиль додавили: Арафату передали еще тринадцать процентов территорий Иудеи и Самарии – причем два из них представляли собой Иудейскую пустыню, а Арафат, как всегда, расплатился своей «золотой монетой» – обещанием отменить параграфы палестинской хартии, предполагающие уничтожение государства Израиль.
Впрочем, на этот раз в Газе действительно было организовано трагикомическое шоу по отмене хартии, в котором активнейшее участие принял сам президент США. Окинув взором размахивающих руками главарей ООП, Клинтон торопливо объявил, что, по его мнению, параграфы действительно были упразднены.
Но сами арабы смеялись и говорили, что все остается в силе, так как не была соблюдена «процедура». И не мудрено: ведь на этом «голосовании» никто не затруднил себя даже подсчетом поднятых рук.
Вот в эти тоскливые дни я в отчаянии снова пришел к Пинхасу:
– Послушай, Пинхас, отпусти Сарит, а я тебя к пещере той провожу, где рукопись лежала. Вдруг там еще что-то в этом роде осталось.
– Разумеется, ты меня проводишь к той пещере, но все же не раньше, чем передашь ту самую рукопись.
– Но почему тебя не интересует сама пещера? Мы же с Андреем не специалисты, мы могли что-то там не заметить. Вдруг там еще одна такая же рукопись лежит?
– А вдруг нет? А вдруг там ничего кроме черепков? Зачем мне кот в мешке? Я отдам тебе Сарит – и взамен не получу ничего.
Пинхас улыбался, он явно наслаждался моим унижением и своим открытым цинизмом.
– Не надейся. Я не мать Тереза.
– Вижу, – пробормотал я с горечью.
– Так вот, хоть я и не занимаюсь благотворительностью, но как профессор я все-таки дам тебе мудрый совет. И если ты им воспользуешься – у тебя все наладится. Если рукописи ты найти не можешь, то не трать попусту время, а попроси своих раввинов, чтобы они подыскали тебе подходящую партию. Поверь, и помимо Сарит на свете много замечательных девушек. Дело в том, что у Сарит уже есть муж. Привыкни, наконец, к этой мысли.
Какой негодяй! – подумал я.
Когда я пересказал Сарит наш разговор, она ответила:
– Да, он негодяй, Ури, но боюсь, он дал тебе хороший совет. Это мое замужество с ним – мое несчастье. Ты не должен из-за этого страдать. Представь, что я состояла бы с ним в счастливом браке. Ведь ты бы меня не добивался?
– Разумеется, нет. Но если бы я заметил, что ты несчастна с ним, я бы предложил тебе то, что предлагаю сегодня: добиться развода и выйти за меня.
Сарит была явно рада услышать это признание. Лицо ее как-то просветлело. Между тем произнесла она нечто противоположное тому, что читалось в ее глазах.
– Ты же видел, какой он, Ури. Ты попусту теряешь время.
– Глупости. Он не из тех, кто только тебе назло не станет оформлять своих отношений с какой-либо другой женщиной. Да кроме того, такую женщину, которая согласится на подобные отношения, тоже поискать надо… Когда-нибудь же он женится, и ты станешь свободна.
– Когда «когда-нибудь»? Если честно, я боюсь, что он вообще себе никогда жены не найдет. С одной стороны, она должна быть красивая и не глупая, а с другой – восторженно соглашаться с каждым его словом. Поверь, когда до тебя начинает доходить, что в этом поддакивании состоит твоя важнейшая супружеская обязанность, то ты невольно начинаешь ею тяготиться. А после того как Пинхас на мне обжегся, он по этому предмету других претенденток строго будет экзаменовать.
– Трудно быть женой гения, – съязвил я.
– Во всяком случае, эта ноша не по мне…
* * *
В этот вечер еврейские жители Иудеи и Самарии в знак протеста против уступок, сделанных Нетаниягу в Уай-Плантейшен, стали устанавливать караваны на холмах, соседствующих с их поселениями. Сам Шарон, сопровождавший Нетаниягу в США и поддержавший его уступки, призвал поселенцев захватывать ничейные земли и обживать их.
Так в те дни возобновилось застопоренное Рабиным заселение территорий. На холмах рядом с поселениями устанавливались караваны. Поселки эти стали называться «маахазим», что буквально значит «владения», которые в русскоязычной прессе прозвали «форпосты». Армия эти «маахазим» снимала, но их выставляли вновь, и некоторые из них со временем получали официальное признание властей.
Как раз в ту пору мой хозяин, окончательно отчаявшийся найти еврейских работников, нанял трех таиландцев. Особого смысла оставаться на той ферме у меня не было, и в декабре я поселился в «маахазе» Инбалим, где как раз в тот момент организовывалась ферма. Маахаз этот был расположен на том самом месте, с которого я показывал когда-то Сергею и Ольге Иудейскую пустыню.
Так случилось, что как раз в те самые дни переезда я случайно встретился с ней в Иерусалиме. Я купил себе настольную лампу в каком-то магазине на улице Агриппас и у самого выхода столкнулся с этой странной особой.
Ольга мне явно обрадовалась. Несколько месяцев назад она звонила и предлагала повидаться, но, памятуя о нашей прежней нелепой встрече, я отказался, сославшись на занятость.
Теперь, не находя вежливого способа уклониться от беседы, я согласился посидеть с ней в ближайшем дворике.
Видимо, припомнив, что я охотно поддерживаю хевронскую тему, Ольга решила начать именно с нее. Она рассказала, как у них празднуют Хануку, как каждое еврейское окно светится десятками свечей и как это нервирует международных наблюдателей, обласканных местными арабами.
Рассказывала Ольга забавно, я смягчился, и когда она, как и ожидалось, начала расспрашивать о рукописи, я плавно перешел от вопроса о ее местонахождении к вопросу о ее содержании и рассказал об открытии Андрея, что Иисусов было два, один из которых, по его мнению, был казнен на Песах, а второй – на Суккот.
– Удивительно! – воскликнула Ольга. – Этот твой друг вообще знает, что похожая теория существует? Ведь Рудольф Штайнер считал, что Иисусов было два.
– Как? – в свою очередь изумился я. – А с чего Штайнер это взял?
– Ясновидение. Штайнер ведь очень серьезный мистик. И не удивительно, что то, что ему открылось, он назвал Пятым евангелием… Кроме того, он обнаружил подтверждение своему прозрению в канонических Евангелиях. Ведь в них имеется разночтение в родословных.
– Вот как? Ты можешь рассказать подробнее?
– Штайнер считал, – начала Ольга, – что миссия Иисуса столь велика, что ее должны осуществлять два человека, две души. Одна душа должна была хранить в себе весь земной опыт человечества, а другая должна была быть новой небесной душой. Первая – старая умудренная душа – была душой Заратустры. Эта душа инкарнировала и прежде. Благодаря этим инкарнациям к моменту вселения в Иисуса это была самая зрелая человеческая душа… И эта душа воссоединилась с другой совершенно новой душой, с душой другого Иисуса…
– Подожди, подожди, – остановил я Ольгу, узнавая по тому легкому чувству брезгливости, которое во мне появлялось, что я уже где-то это слышал, – Не об этом ли шла речь тогда в московском общежитии, когда мы познакомились?
– Не помню точно, но вообще-то об этом речь в той компании заходила… Так вот, теперь главное… По Штайнеру, в соответствии с противоречивыми историями, рассказанными Матфеем и Лукой, при Ироде жили два Иосифа – один в Вифлееме, другой в Назарете. Тезками были также и их жены – их звали Мариями. Своих первенцев они также назвали одним именем – Иисус. Оба Иисуса происходят из Давидова рода, вифлеемский – из основной ветви, которая восходит к царю Соломону, назаретский происходит от Нафана, другого сына Давида, как собственно и написано об этом у евангелиста Луки. Оба Иисуса рождаются в Вифлееме. Первым рождается Иисус – потомок Соломона. Родители бегут с ним в Египет, спасая его от Ирода. Когда опасность минует, они возвращаются в Израиль и селятся в Назарете. Потом рождается Иисус у Иосифа – потомка Нафана, который оказывается в Вифлееме ради переписи, после которой родители с новорожденным возвращаются в Назарет. Обе семьи с какого-то момента живут в одном городе. При этом Штайнер приходит к выводу, что старший Иисус умер, когда младшему исполнилось около двенадцати лет. По его мнению, в Евангелии описана жизнь лишь одного взрослого Иисуса – сына Нафана. Душа Иисуса – сына Соломона – присоединилась к нему. В каббале это, кажется, «дибук» называется?
– Нет, давай уже каббалу к этому не будем примешивать… – забеспокоился я. – Но в целом, конечно, любопытно. Андрею, наверняка про эти родословные будет интересно узнать. У тебя, может быть, книга на эту тему имеется?
– Книга есть. Но только по-немецки… Я даже не уверена, что она существует в русском переводе.
– Интересно. Обязательно расскажу про это Андрею.
– Мне тоже интересно было бы встретиться с ним и послушать его, – сказала Ольга.
Мы простились уже вполне по-дружески.
***
Когда мы созвонились с Андреем по телефону, я, разумеется, пересказал, что услышал от Ольги.
– Все это, конечно, очень интересно, – признал Андрей. – Но едва ли имеет отношение к тем двум Иисусам, которых я обнаружил. То, о чем твоя Ольга говорит, – это противоречие внутри синоптиков, а у меня речь идет о противоречиях между синоптиками и Иоанном.
– Но ты, я вижу, с самой идеей двух Иисусов как-то ужился?
– Ужился? Пока нет, но стараюсь. Я действительно все больше убеждаюсь в том, что Иисусов было двое, и пытаюсь как-то проинтерпретировать такую возможность в христианском духе. Но и с идеей Штайнера поближе познакомиться тоже бы не мешало. Все-таки о двух Иисусах человек говорит. Ольга не сказала, где об этом можно прочитать?
– Нет, не сказала. Попробуй в Интернете поискать.
– В Интернете!? – удивился Андрей. – А что это?
– Ты разве не слышал? – в свою очередь удивился я, – всемирная компьютерная сеть. Там в «Альтависте» можно найти книги, существующие в электронном виде.
1999
Трехлетний опыт работы на ферме и некоторые сбережения, сделанные за этот период, позволили мне войти в долю с основным владельцем хозяйства – Шимоном. Мы завели более ста голов овец и коз, из молока которых изготовляли сыр, держали также и кур, приносящих каждый день до пятисот яиц. Продавали мы эти яйца почти в два раза дороже обычной рыночной цены, но покупатели находились. Питались наши куры натуральным кормом, и яйца были вкусные. Да и жили птицы привольно, и у покупателей была уверенность, что они не участвуют в истязании живых существ.
Маахаз мой находился в десяти минутах езды от Кохаша, и Сарит часто заезжала ко мне на ферму, чтобы показывать своей
Я также постоянно навещал Сарит. Работать большей частью приходилось допоздна, и обыкновенно, когда я появлялся в Кохаше, Тамар либо уже спала, либо укладывалась спать. В этом ей помогала не только Сарит, но и десятилетняя соседская девочка, которая иногда за Тамар присматривала.
Девочка эта поначалу просто читала вместе с Тамар молитву, но потом на моих глазах преобразила это чтение в некоторое удивительное таинство. Она представила дело так, будто архангел Габриэль, наблюдающий за молитвой Тамар, каждый раз клал ей под подушку скромные подарки в виде стеклянных шариков и личных посланий, в которых хвалил Тамар за усердие, проявленное в молитве. Тамар благоговейно хранила эти сувениры в специальной коробочке и периодически просила Сарит перечитать ей эти трогательные и одновременно величественные ангельские послания.
– Мне уже самой стало трудно верить, что эти письма просто какая-то девочка написала, – смеялась Сарит. – Кажется, что они и в самом деле с небес.
После того как Тамар засыпала, мы с Сарит перекусывали и что-нибудь вместе делали: слушали записи лекций известных раввинов, смотрели фильмы или просто болтали.
Однажды в один из таких вечеров я показал Сарит место в Гемаре, в котором рассказывалось, как во втором веке до нашей эры рабби Йегошуа бен Перахия вместе со своим учеником Йешуа из Назарета бежали от преследований царя Янная в Египет. После того как гонения кончились и они вернулись обратно, им устроили роскошный прием в гостинице. Рабби Иегошуа воскликнул: «Как прекрасна эта гостиница!», но слово «гостиница» – «ахсания» – означает также и хозяйку гостиницы. Йешуа понял рабби Йегошуа именно в этом втором значении слова и ответил: «Мне так не кажется. У нее слезятся глаза». Тогда рабби Йегошуа возмутился: «Нечестивец! – воскликнул он. – Вот оказывается, что тебя занимает – (женщины)!» После этого он объявил Йешуа «херем» – отлучение. Несколько раз Йешуа возвращался к своему учителю и просил принять его обратно. Но Йегошуа бен Перахия был непреклонен. Однажды, когда Йешуа снова пришел просить у него прощения, рабби Йегошуа решил было его принять и сделал знак, чтобы тот подождал, пока он кончит молитву. Но Йешуа показалось, что его снова гонят. Тогда Йешуа пошел установил кирпич и публично поклонился ему. Когда же рабби Йегошуа позвал своего ученика, тот ответил: «Я выучил от тебя, что тому, кто согрешил и совратил многих, не предоставляют возможности раскаяться».
– Объясни мне только, при чем тут царь Яннай? – удивилась Сарит, – ведь он правил за сто лет до Йешуа?
– В этом вопросе, действительно, имеется некоторая нестыковка…
– И как же она объясняется, эта нестыковка?
– По-разному… Например, по мнению Рабейну Тама, Гемара вообще ни разу не упоминает об основоположнике христианства. По его версии, везде, где написано имя «Йешуа», речь идет об ученике рабби Йегошуа бен Перахии, жившем за сто лет до до Йешуа христиан. Согласно Рабейну Ашеру, в Талмуде говорится о двух разных Йешуа.
– Как? И Талмуд, оказывается, о двух Йешуа говорит? – удивилась Сарит.
– Вроде бы так. Хотя в народе их принято отождествлять.
– Эта тенденция мне что-то напоминает. Это похоже на то, как начинающие читатели ессейских текстов отождествляют Учителя Праведности с Йешуа из Назарета. Может быть Йешуа – ученик рабби Йегошуа бен Перахии – это никто иной как Учитель Праведности?
– Какая мысль! Но тогда очень может быть, что обнаруженный Андреем документ – это вовсе никакое не Евангелие, а как мы и думали в самом начале – кумранский текст! То есть там излагается какая-то история об Учителе Праведности, где он, наконец, назван своим собственным именем – Йешуа.
– Вот именно, – обрадовалась Сарит. – Я вспоминаю, что в кумранских свитках определенно что-то похожее написано относительно конфликта Учителя Праведности с Первосвященником.
Я немедленно разыскал в интернете кумранские тесты, порылся в них и вскоре обнаружил в «Комментарии на книгу пророка Аббакука» следующий абзац: «Это означает Нечестивого Первосвященника, который преследовал Учителя Праведности, дабы поглотить его в гневе пыла своего, в доме скитания его, и в конце праздника покоя, Йом Кипура, он объявился среди них, дабы поглотить их. И дабы споткнулись они в день поста».
Здесь упоминалось то же, что и в рукописи Андрея: Учитель Праведности предстал перед Первосвященником на Йом Кипур.
– А Нечестивый Первосвященник, – заметила Сарит, – это как раз Александр Яннай. Пинхас, я помню, в своей книге это однозначно доказывает. В кумранских текстах написано, что Нечестивый Первосвященник стал живыми распинать людей, чего никогда не бывало в Израиле. А Яннай распял восемьсот раввинов.
– Верно, – согласился я. – Эти казни, по всей видимости, имеет в виду и Гемара, сообщая о преследованиях, вынудивших рабби Иегошуа бен Перахию и Йешу бежать в Египет…
Уже потом, обстоятельно просмотрев с десяток кумранских текстов, я обнаружил, что в них говорилось и о других врагах Учителя Праведности – о «строителях ограды», которые не поверили его проповеди «Нового Завета». Кроме того, там порицалось вынесение «херема» как меры наказания. А в Талмуде Йешу подвергается со стороны рабби Йегошуа бен Перахия не казни, а именно «херему». Из тех же «Гимнов» было хорошо видно, что Учитель отвержен, что не только Первосвященник ищет его убить, но что и мудрецы против него.
Итак, оказалось, что Гемара все же упоминает об Учителе Праведности! Она упоминает о нем на 107-й странице трактата Сангедрин, в истории о рабби Йегошуа бен Перахии и его ученике Йешуа из Назарета.
***
И все же после моего последнего разговора с Пинхасом, когда он рекомендовал мне поискать другую спутницу жизни, в Сарит произошел какой-то надлом. Изменения стали заметны не сразу, но постепенно, с каждым днем она выглядела все мрачнее, и ход ее мыслей принимал все более болезненный и отчаянный характер. Я уже и забыл, когда она в последний раз смеялась.
Я продолжал несколько раз в неделю навещать Сарит и все чаще слышал от нее, что она ужасная женщина, раз позволяет мне находиться возле нее.
– Брось, Сарит, – напоминал я, – это ведь я виноват. Я тогда, перед армией, обещал тебе звонить и не сдержал слова…
Замечая, что этот довод ее мало успокаивает, я подыскивал другие:
– Но ведь мы друзья. Просто друзья. Как можно сетовать на то, что рядом с тобой друг?
– Нет. Мы не друзья, Ури. В этом все дело…
– Хорошо, мы не друзья. Мы любим друг друга. Но разве это повод для слез? Есть люди, которых никто не любит, которые живут одни. Насколько же мы счастливее их! Или есть люди, которые любят друг друга, но разлучены. Например, те, кто были на войне или в лагерях. Моя бабушка была разлучена с дедушкой, кажется, лет семь или восемь, пока тот был в сталинском лагере, а потом на войне. Редкие письма – это все, что они имели. Подумай! Разве нашу ситуацию можно сравнивать с их! Мои бабушка с дедом все бы отдали для того, чтобы иметь возможность вот так просто видеться, как мы с тобой видимся.
Я старался успокаивать Сарит, но иногда и мне казалось, что все напрасно, что мы оба в страшной ловушке.
– Как же ты думаешь устраивать свою жизнь? – спросил меня однажды Йосеф. – Так ведь и без семьи можно остаться! Я тебе расскажу что-то. Я всегда думал, что отец – это что-то огромное, недосягаемое, и вдруг я слышу, как какое-то махонькое существо кличет меня «папа». Я – отец. Это невероятное чувство. Невозможно, чтобы ты лишил себя этого. А ведь этот Пинхас и впрямь может никогда не дать развода…
– Не знаю, Йоси, – ответил я. – Если в любви входить в такие расчеты, то для чего тогда вообще жить?
– Но если бы ее отношения с Пинхасом были нормальными, разве эти твои чувства к ней существовали бы?
– Если бы что-то такое возникло, я бы просто перестал у них бывать.
– Все-таки, Ури. Вот не даст этот Пинхас развода даже через пять лет. Что ты будешь делать? Жить без семьи?
– Яков ждал Рахель семь лет.
– Хорошо, через семь?
– Ой, не знаю, Йоси, – вздохнул я, действительно подавленный этим непомерным сроком, к тому времени мне должно было бы исполниться тридцать шесть! – Не знаю. Я знаю лишь то, что расчетов таких строить не могу…
– Сколько вообще эта история продолжается?
– Уже почти два года…
– Значит, через семь лет пройдут девять. Там еще год, и будет десять. Тебе не кажется, что тогда ты просто обязан будешь ее оставить?
Я, конечно, сразу понял, о чем он говорил. По закону Торы, если в течение десяти лет совместной жизни жена остается бесплодной, с ней требуется развестись и вступить во второй брак.
– Это относится к женатым людям, а я не женат на Сарит.
– Не юли. Сам знаешь, какова участь человека, использующего свое знание закона для поисков лазейки. Воля Законодателя в том, чтобы человек не оставался без детей. Если это требование справедливо в отношении женатого человека, то тем более в твоем случае.
***
Летом Сарит кончила свои медсестринские курсы и осенью пошла работать в одну из иерусалимских больниц, в приемное отделение.
Как раз тогда суд в качестве меры воздействия лишил Пинхаса возможности выезжать за границу. Видимо, это нарушало какие-то его планы, так как он был совершенно взбешен. Приехав в очередной раз забрать дочь, Пинхас заявил Сарит, что не поддается дрессировке и что если раввины не сумели воздействовать на него с помощью доводов разума и морали, то тем более они ничего не добьются от него силой.
Этот разговор подкосил Сарит. С того момента с ее лица не сходило выражение страдания. Она часто плакала и вдруг отказалась добиваться каких-то дополнительных судебных санкций против Пинхаса.
Прошел месяц. Мне показалось, что Сарит начинает успокаиваться. Однако после очередной ее встречи с Пинхасом случилось то, чего я никак не ожидал. Когда на другой день после этой встречи я пришел к Сарит, то нашел ее очень расстроенной и напряженной.
Пытаясь ее отвлечь, я стал рассказывать о своих козах и об ощенившейся овчарке, которую теперь придется удалить с пастбища и предоставить двухнедельный отпуск по уходу за новорожденными.
Но Сарит не слушала и вдруг прервала меня на полуслове:
– Хватит, Ури, я больше не могу!
Голос ее прерывался от волнения:
– Я думаю, мне следует вернуться к Пинхасу.
Я не верил своим ушам.
– Ты с ума сошла! Что ты говоришь? Ты же с ним не сможешь?
– Ури, он тоже страдает. Он всегда любил меня.
– Ага, и поэтому он променял тебя на рукопись?
– Он не согласился отпустить меня ни за что на свете, противостоя сильнейшему давлению со всех сторон.
– И это доказывает его любовь?
– Ури, я знаю очень хорошо, что он любит меня. У меня не было никаких причин оставлять любящего мужа.
– Любящего мужа?!
– Ури, ты не все знаешь. Он в самом деле любит меня. В действительности это единственная причина, по которой он не дает мне развод или, как он недавно выразился, «не поддается дрессировке».
– Да? А он сам называет другие…
– Это он из гордости так говорит. В последнюю нашу встречу он объяснился со мной… Преодолел эту свою дурацкую гордость и объяснился…
Сарит от волнения запнулась.
– Объяснился? – во мне все затрепетало. Мне вдруг показалось, что сама Сарит неравнодушна к Пинхасу. – Что это значит? Что он сказал?
– Он сказал, что любит… Да, любит меня! Он умолял, чтобы я вернулась к нему. Он сказал, что без меня его жизнь совершенно отравлена. Он сказал, что не может без меня даже продолжать писать свой роман об Учителе Праведности и об Иисусе… У него творческий кризис. А ведь какой мог бы получиться роман!
В глазах Сарит заблестели слезы.
– Что за дикость? Причем здесь роман? – замахал я руками. Нелепость этого последнего «литературного» довода как-то особенно поразила и задела меня. – Я вот тоже никакого романа не пишу. У меня, считай, тоже творческий кризис. Ну и что?
– Он нуждается во мне, Ури, – Сарит дотронулась до моего плеча. – Ты замечательный человек, я тебя не достойна. Я столько лет морочила тебе голову. Но я, по-видимому, должна вернуться к Пинхасу. Так будет правильно.
– Да ты правда сошла с ума! Он тебя околодовал! Ты что, уже говорила с ним об этом?
– Нет. В тот наш разговор я не сказала ни да, ни нет. Но если ты не будешь возражать, я бы хотела это сделать и вернуться к нему…
Я был потрясен и не мог выговорить ни слова. Сарит тоже молчала… Я положил свою руку на плечо Сарит, она подняла на меня заплаканные глаза.
– Сарит, это твой выбор. Я нисколько, конечно, тебе препятствовать не могу и не хочу. Но умоляю, подумай хорошенько…
– Я уже подумала. Так будет лучше всем.
Я молча повернулся и направился к выходу. На пороге я обернулся, еще раз взглянул на Сарит… Ее лицо было такое белое и напряженное, что мне показалось, что она сейчас упадет в обморок. Я бросился к ней, обнял и прижал к себе, но она с силой оттолкнула меня и ушла в комнату. Я выскочил на улицу.
– Как Пинхас этого добился? – стучало в моей голове. – Как он мог это предвидеть? Как он все это рассчитал, этот пошляк, этот злой гений? Не верю я в его любовь к Сарит, не верю!
На другой день я подумал, что все сказанное накануне Сарит могло быть минутным наваждением. После работы я заехал к ней в Кохаш, но дома ее не было. То же повторилось и на следующий день, и через день. Сарит действительно ушла. Я не понимал, как все это могло случиться. Как она может быть с Пинхасом, как может терпеть его высокомерие, его нарциссизм? При мысли, что она с ним, у меня мутнело в голове и мучительно сжималось сердце, это казалось немыслимым, невозможным.
Я оказался просто промежуточным звеном в разборках мужа и жены, которые наконец примирились.
***
Настала пятница. С утра я зашел в детский сад и спросил воспитательницу, знает ли она, где Тамар. Воспитательница ответила, что девочка не появлялась уже несколько дней, но что она не в курсе, что произошло. Я зашел в секретариат поселения и спросил, что слышно о Сарит, почему ее нет дома.
– Она съехала, – просто ответила мне секретарша.
– Как съехала? Когда?!
– Караван не будет оплачиваться начиная со следующего месяца, но по-моему, она уже не живет… –
Хотя была уже поздняя осень, начинался хамсин, становилось жарко и душно. По лицу моему стекал пот, перемешанный со слезами. Я сел в машину и поехал к Йоси в Мицпе-Йерихо.
Вообще-то я намеревался провести субботу у родителей, но мне совсем не хотелось озадачивать их своим видом.
Я привык уже звонить Сарит перед заходом солнца и прощаться на шабат. После некоторых колебаний я и на этот раз набрал номер саритиного сотового телефона. Звонил я со своего номера, чтобы она могла видеть, что это я.
– Шабат шалом, Сарит.
– Шабат шалом, Ури.
– У тебя все хорошо?
– Да, Ури. Ты можешь не беспокоиться. Все нормально.
