Читать книгу: «Три радужных форели в большом пруду», страница 5
– Я вот тут вчера ходила к одной женщине… как бы тебе объяснить, ну… ясновидящей и она кое-что рассказала мне о нашей семье. А почему вы с мамой никогда не общаетесь с нашими родственниками?
– Ясновидящей, значит. Похоже зря мы столько сил вложили в твое образование. Мракобесие какое. – говорил он хоть в своей обычной манере, но как-то без души, будто произносил чужой текст.
– Окей, давай опустим первую часть и просто ответь на вопрос… – мне почему-то стало его жалко, я видела, что он теряется из-за того, что совсем не знает, как со мной говорить.
– Ну ты же общалась с бабушкой, и мы общались. А все остальные… Слушай, какая разница, кто твой родственник? То, что у вас одна фамилия, не делает людей ближе, ни к чему не обязывает. Это же какой-то набор случайностей и условностей. Важнее те, кого ты на самом деле любишь – вот о ком надо думать и кем дорожить.
– Что же это получается? Я тоже твоя случайность и условность? И меня не надо любить? – на последних словах я предательски перешла на фальцет, скрывая подкатившие слезы.
– Не передергивай! Что ты вечно все переворачиваешь с ног на голову?
– Да хватит нападать! Я же простой вопрос задаю! Ты любишь меня? Любил когда-нибудь?!
Испуганная моим воплем утка, подняла веер брызг и отчаянно хлопая крыльями, пролетела над нами и дальше вглубь парка. Отец сжал металлический подлокотник и подавшись вперед, по-прежнему не глядя на меня, заговорил тихо и глухо:
– Мама не хотела тебя рожать. Твоей сестре было всего 4 года, мы только-только выбрались из долгов, получили маленькую однушку, надеялись, что теперь можем вздохнуть спокойно, поездить – попутешествовать, может быть переехать наконец в другой город – не такой мрачный. И тут беременность, а значит конец всем планам. Но я уговорил ее не делать аборт. Я не мог позволить нам убить моего ребенка. Но когда ты родилась, она подхватила заражение крови и плюс ко всему впала в послеродовую депрессию. Не хотела видеть тебя, брать на руки. Ее держали в больнице несколько месяцев. А я забрал тебя, как и положено, на пятый день. Забрал домой. Потому что тебе нужен был дом, нормальный, настоящий. Я бегал каждое утро на молочную кухню, пеленал, купал, гулял, баюкал. Ты спала только у меня на руках, и я несколько месяцев спал сидя, чтобы ты не плакала. Я видел, как твой взгляд наполняется смыслом, я видел, как ты первый раз в жизни улыбнулась… Ты спрашиваешь любил ли я тебя когда-нибудь?
– Пап…
– Ох, черт! Клюет!!
Мы подскочили одновременно, но если я в панике, то отец в полной боевой готовности – выверенными четкими движениями он сделал захват и медленно, не теряя концентрации довел бьющуюся на крючке, переливающуюся в солнечных лучах крупную рыбу до берега.
– Садок! Быстро!
Я метнулась, схватив садок и через минуту в нем тяжело шевелилась, широко раскрывая жабры, редкая рыбина.
– Папа, с ума сойти! Ну ты крутой! Что это за рыба?
– Радужная форель, если я правильно понимаю – он довольно улыбнулся, бережно, но крепко взял ее в руки и запустил в пластиковое ведро с водой.
– Радужная форель? В нашем городском пруду? Что за новости! Это что новая программа благоустройства парков?
– Наверное, я не знаю. – отец снова закинул удочку и присел и только теперь посмотрел на меня долго и внимательно.
Я не могла узнать его взгляд. Мне показалось, что это и не он вовсе смотрит на меня, а какой-то совершенно незнакомый мне человек. Я читала в глазах этого незнакомца всё, чего мне так не хватало – глубокие чувства, заботу, любовь.
– Пап… я не знала ничего о том, что ты мне рассказал.
– Ничего… теперь знаешь. – он словно не хотел развивать тему.
Утро разгоралось, воздух становился теплее, вода вспыхивала яркими искрами на солнце и плескалась у берега…
– Но можно я все-таки еще кое-что спрошу? – мне не хотелось нарушать редкий момент, но я чувствовала, что нет никакого определенного времени, когда это может повториться и торопилась поговорить с ним.
– Спроси…
– Почему тогда ты совсем забыл обо мне, когда я подросла? Ведь ты даже ни разу не поговорил со мной, вот так, как сегодня..
Он очень тяжело вздохнул и закрыл лицо руками… о чем-то подумал несколько минут и только после, оторвав ладони от лица ответил:
– Я сам не знаю, прости. Когда вернулась мама – ты стала будто одержима ею. Я понимаю, что это смешно, обижаться на младенца, маленькую девочку. Но ты словно забыла про меня, искала и ждала только мать. Не давала ей оставить тебя ни на минуту, а если оставалась без нее, то плакала до истерик. А я вечно на своей стройке и ты стала отвыкать от меня. Я злился, бесился, не знал, как вернуть то, что было между нами. И стал срываться. Однажды, когда ты осталась со мной и снова бесконечно рыдала и звала маму, я пытался тебя успокоить и ты оттолкнула меня. Тогда я будто с ума сошел и ударил тебя…
– Боже,… папа…
– Тихо… я договорю. Я не смог себя простить. И чтобы никогда не повторить этого, стал закрываться от тебя, старался не оставаться дома с тобой, а потом инсульт. Я так и не смог смириться с тем, что в 45 лет остался инвалидом до конца жизни и тогда я убедил себя в том, что это мое наказание за тебя… Вот в общем, как-то так.
– Я ничего этого не помню.
– Наверное помнишь, но так глубоко, что кажется, будто этих воспоминаний нет. Но я должен был это сказать. И я должен попросить у тебя прощения… Прости меня, пожалуйста. Если можешь.
Я поднялась, подошла к нему и обняла сзади, уткнувшись носом в его седую макушку.
– Конечно, я прощаю тебя. Но это слишком много для одного утра, пап… я не буду больше тебя расспрашивать. Мне кажется, мое сердце столько не выдержит.
Он вдруг дернулся так, что заехал мне затылком по носу. На мгновение у меня потемнело в глазах, а отец уже рванул к берегу.
– Нормальный ты, вообще? Что там опять клюет? – я терла ушибленный нос, злясь и одновременно радуясь, возможности прервать этот душераздирающий разговор.
