Читать книгу: «Сны из детства. Шелковая книга о счастье-бабочке, теплом доме и волшебном мостике, ведущем к гармонии», страница 4

И надо всем этим – небо. В этот вечерний час – многоцветное, завораживающее. А то, что под ним, будто окунули в персиковый сок. Провода светятся далеко впереди и кажутся уличной рождественской гирляндой. И в какой‐то момент картинка мира становится нереально яркой. Как последний всполох перед тем, как все будет медленно гаснуть. И пока идешь к своему дому, провожаешь не только солнце, но и сам день. Сзади меня – словно разлили в небе клюквенный сок. А под ним стелются лиловые горы – уже бросили тень на корабельные сосны. Зато впереди – все еще празднуется оранжевый день.

И вот я иду, насколько хватит взгляда – больше ни души. И представляется, что все это меняющееся небо, разомлевший воздух, закатный, ласкающий свет – все для меня одной. Каким‐то незаслуженным подарком и дарованным откровением.

И уже над самым нашим домом солнце задержится немного и медленно сползет за лес. И в этот момент всегда наворачиваются слезы. Все, что так пленительно красиво и невыразимо хорошо, оказывается выдержать тоже трудно, и начинаешь плакать. А потом плачешь уже оттого, что все самое прекрасное так быстротечно.

10

На даче время течет медленно, как мед. И так же янтарем играет на солнце. Дни складываются в узорную мозаику, нанизываются бусами. Вот мотылек запутался в белой шторе. Кружевная тень от занавесок в солнечном квадрате пола. Остывающее в кувшине молоко, наполненная медом мякоть абрикосов, закатные лучи целуют травы, а вечера так томительно прекрасны…

Перемываешь на веранде посуду после ужина, а вокруг уже темнота – синим бархатом. Дверь во двор открыта, видно, как празднично светится беседка. И кота видно, усевшегося по-хозяйски прямо на столе. А с улицы волнами наплывают толчки теплого ветра, и кажется, что этот вечер – крымский. Сладостный вздох уходящего лета.

Август вплетает в наши волосы первые паутинки и золото лучей, дышит последним теплом, целует прощально-нежно. И это дарованное доверие, приходящее всегда после долгого пути вместе.

11

Делали во дворе сидр. Яблоки плавали в ванночке, медленные осы были разморены августом, а наши руки то и дело соприкасались. Август наполнен особым притяжением. И хочется быть подобными этим осам, и яблокам, и дыханию перезревшего лета.

А потом все изменилось. Мы стали чистить яблоки ловко и быстро, чтобы успеть до грозы. А небо все темнело, поднимался ветер и доносил запах скорого дождя. Где‐то вдали прогремело, а потом ближе – уже громко и раскатисто. И вдруг все стихло. Я так явно ощутила вес одной-единственной минуты. Перед тем, как по рукам пробежит водяная дробь, и после того, как растерянно взволнуется природа. Это была минута абсолютного покоя – долгая, как целая жизнь.

12

С крыш стекает дикий виноград – краснеет на приветливом и нежарком уже солнце.

Вечерний воздух какой‐то невесомый и, кажется, светится. Вечереет все раньше и раньше, и это теперь связано с чем‐то тихим, уютным. Гуляешь, наполняешься тающим светом и все ярче проступающим цветом. Находишь в себе предрождение осени. И от мыслей о том, что сейчас вернешься домой, зажжешь везде свет, услышишь вскипание воды в чайнике, потянешься за чашкой, становится хорошо и спокойно.

Выходишь пасмурным утром после дождя в пижаме и сапогах – так запросто, с какой‐то птичьей легкостью. Гладишь влажные стволы яблонь, чувствуешь их терпкое дыхание, смотришь на растрепанные цветы и кажется, что времени не существует.

Лето прошло, непритязательное, бесшабашное лето.

Уже идешь по длинной дороге и осознаешь, как интересно стало гулять. Сворачиваешь то туда, то сюда и везде открываешь изменившийся дачный мир: здесь он схватился опаловым, там – багряным. Береза вплела в зеленые косы золотые ленты, и они чуть колышутся. Их текучесть так живописна, в ней есть что‐то от полотен Климта.

Вот и Осень. А в ней моменты созерцания и тишины, прекрасные строки и глубокие чувства. Осень – это вечная поэма жизни.

13

И снова мы собираем сумки. Их, кажется, поразительно много. Мы будто сворачиваем лето и дом и будем пытаться все это увезти в город, но опять не получится.

Я спрашиваю у дочери, сложила ли она пижамы и носки, а вместо этого хочется спросить: сколько птичьих рассветов и румяных закатов, сколько дрожания голубых стрекозьих крыл и скольжения водомерок она забирает с собой?

Я спрашиваю, не забыла ли она шампунь и босоножки, а вместо этого как бы спросить: не забыла ли она, как пахнет лес после дождя и как трава целует босые ноженьки?

Вошли ли все вещи в сумки – сколько солнца и соснового духа ей удалось в себя вместить и хватит ли до следующего лета?

Дай я на тебя посмотрю, на твою кожу цвета молодого дерева, на малиновый румянец щек, на выгоревшие волосы, похожие на речной песок, на сочный и звонкий голос, на глаза, в которых живет теперь закатное солнце. Ты тоже свидетель этого счастливого дачного лета, его озорной сообщник. Значит, и дача, и лето – все это с нами навсегда.

Осень

Начало осени в тебе

Люблю наблюдать за детьми, что идут из школы в ореоле золотистого мягкого света. И весь сентябрь ощущать себя в преддверии чего‐то нового. В книжных в первые дни очередь в кассу всегда длинная и праздничная, как в парке аттракционов. Тебе и не к спеху, но все равно становишься – ведь так приятно искать и находить то, с чего начнется новый период, новая жизнь.

В сентябре вплываешь в начало осени, наблюдаешь, как меняются запахи. Пьешь прозрачную чистоту воздуха, приправленную нотками хризантем и георгинов. Хмурое небо теперь кажется прекрасным.

Витрины рассматриваешь с новым интересом. Сапоги, пальто, зонты – все, что не воспринималось еще в августе, теперь зазывает, манит. Веселый горошек на резиновой обуви, уютная шотландская клетка палантинов, мягкие линии свитеров, благородный твид, кожаные сумки цвета верблюжьей шерсти. Бирюзовый и мятный вдруг перестали быть фаворитами, а глаз сам останавливается на терракотовом, пурпурном и шоколадном. И не замечаешь, как покупаешь какую‐то безделицу. Или тапочки, или плед. А самыми любимыми магазинами становятся книжные, кондитерские и антикварные. В них теперь хочется жить.

И еще хочется готовить – много, сытно и вкусно. Мусака и тыквенный пирог, наваристые восточные супы, сливовый тарт и яблочные штрудели. Безумно желаешь горячего шоколада.

Вновь осознаешь, какое это удовольствие – во что‐нибудь кутаться. И какая это радость – возвращаться домой. Включать свет, ставить чайник и смотреть, как он вскипает. А потом пить чай – бесконечно долго.

И тебе уже не жаль отдать свою летнюю безудержность, легкость и беззаботность. Самое волшебное сейчас – заводить маленькие ритуалы, зажигать домашние огни и быть еще ближе к тем, кого искренне любишь.

Первое сентября

Первое сентября – такой важный, желанный, долгожданный, ответственный. День взросления. Уже не манная каша – игрушки по местам! Теперь – чернильница и пенал, воротничок в чистоте и свежести, запах нового ранца и учебников. И форма. Правда, очень длинная, купленная на вырост. Я и сама длинная, так нескладно выросшая за лето, с короткой стрижкой – данью поездки к морю – которую не заплести уже красиво в косы. Только бант на макушке, как на торте.

Этот день складывался совсем не так, как мечталось, – с самого утра. И фартук был куплен не воздушный, гипюровый, а обычный, и белые гольфы с помпончиками куда‐то задевались и были заменены скучными колготами. А вместо яркого ранца – коричневый портфель с квадратными защелками, похожими на велосипедные фары. И даже гладиолусы-ракеты, такие чудесно-праздничные, почему‐то нам не достались, а вместо них томились в графине растрепанные астры.

Утро было пронзительно-сырым и словно подгоняло меня, растерянную, – не зевай, шевелись, началось так, как началось.

И уже не было удивления, что определили меня на торжественной линейке в самую последнюю шеренгу, ведь я была на голову выше всех нарядных, почти кукольных, одноклассниц. А самым страшным оказалось то, что нас разделили с лучшей подругой – она попала в другой класс. Плакать было нельзя, и я давила в себе слезы, они меня перекашивали изнутри и снаружи, не давая отцу запечатлеть торжественный день.

Развевались флаги, колыхалось цветочное море, репродуктор делал голоса учителей слишком резкими, а музыку – оглушающей. Время текло мучительно, из стеблей астр мне на туфли капала вода. А потом меня выдернули из шеренги и поволокли по кругу почета, вложив в руку колокольчик. Все замелькало и слилось в один цветной слайд. Меня, такую высокую и нескладную, не посадил на плечо красивый десятиклассник, и я семенила рядом, спотыкаясь и почти падая.

Помню, как искала глазами родителей, когда всех позвали в классы, и не находила, и не знала, куда идти, – как выглядит учительница, я забыла. День казался ненастоящим, приснившимся.

Как разворачивались события дальше – от первых уроков до дороги домой – память скромно умалчивает. Зато сохранилось ощущение разломленного дня. Когда вторая его половина, словно устыдившись за первую, щедро баловала и утешала.

Дома ждал праздничный чай с «Киевским» тортом и новые фломастеры на двенадцать цветов – страшный дефицит по тем временам. Невероятным образом нашлись гольфы, и даже любимые гладиолусы, глубокого фиолетового цвета, каким‐то чудом стояли в той вазе, где недавно печалились астры. Это приехали родственницы-хохотушки из самой Москвы!

Папа же организовал настоящий праздник – и вот мы с подружками уже в парке аттракционов. Сливочное мороженое? Пожалуйста! Катамараны? А давайте! Колесо обозрения? Подняться над парком, над этим противоречивым днем, да что там – над целым миром! И мы, взявшись за руки, уже бежим занимать очередь.

Отцовский фотоаппарат честно запечатлел всю эпопею этого дня. Сначала туманный утренний двор и меня, пытливо вглядывающуюся в объектив, словно спрашивающую: за что? Дальше – разноликую размытую толпу у школы, меня – скучающую, расстроенную, широко и некрасиво шагающую с колокольчиком, с бантом, съехавшим куда‐то набок. А потом вернувшийся праздник – радостные лица за столом, подробности кондитерского изобилия, гладиолусы в высокой вазе. И меня – с запрокинутой головой летящую на качелях, крепко держащуюся за длинную цепь. Меня, с огромными от восторга глазами, в которых проносился огромный мир. Меня смеющуюся, причудливо разрисованную солнцем, счастливую.

Счастье плескалось недавним морем и вытесняло собой все.

Как вспоминаю свой первый школьный день, всегда думаю о захватывающей непредсказуемости жизни.

Когда из темноты и духоты выходишь в светлые чертоги, из безнадежности – в сквозняк распахивающихся дверей. Из полного непонимания – к внезапно обретенной ясности. Такие они – волны жизни. Жизнь держит нас на плаву, пока мы учимся сохранять равновесие. И все для того, чтобы мы наполнялись своей собственной силой и дрейфовали по ней к своей собственной радости.

Слушать

В дождь обязательно гулять. И непременно под прозрачным зонтом. На его полусфере собираются капли, и вот небо уже в веселый горошек. А чувство такое, будто тебе семь и ты идешь в цирк или в зоопарк. Дождь теперь яркий, как рисунок на зонте, и какой‐то праздничный.

Захожу в дом. Дождь обвалился. Стучал настойчиво, призывно. Словно обиделся на то, что я шла. К чашкам и плюшкам.

Дома хорошо, по-осеннему уютно. Закипающий чайник ворчит, разговаривает с дождем. В эти недолгие минуты, когда ему наконец предоставили слово, нужно успеть сказать многое. Или хотя бы главное. Сахарница и чашки слушают, разморенные в тепле пирожные – тоже. Только дождь выбивается, но потом они уже звучат в унисон. Я даже почти понимаю, о чем они говорят. Ну или мне так хочется думать, что почти одно и то же.

Хотела включить стиральную машинку, но не стала. Чтобы не перебивать. Вещам тоже нужно выговориться.

И научиться слушать друг друга.

Неожиданно прекрасно

С кровати видно, как проносятся листья – птичьи стаи листьев, стремительных и ошеломленных. И это всегда так неожиданно и прекрасно. Словно что‐то в тебе тоже куда‐то летит, в непостижимое небо.

И еще рядом вырастает дом. Бревна светлые, солнечные, кладутся с глухим стуком, притираются друг к другу, пахнут, должно быть, все еще влажным лесом. Дом глядит сквозными окнами, будто бы удивляется чему‐то. И я еще не знаю – соседство, закрывшее от меня часть далеких деревьев, хорошее или не очень, но все равно это про обновление, про жизнь, не стоящую на месте, такую необъятную в своей полноте.

Вечерами завариваю чай с имбирем, корицей и мятой, заправляю лимоном и медом, включаю ночники, такие сейчас необходимо-уютные, и читаю литературные заметки и чудесные эссе Ирины Снеговой, моего любимейшего литературоведа и поэта, выпущенные очень давно, когда я еще ходила в садик, и только сейчас счастливо мне встретившиеся.

К важным для себя вещам идешь в течение всей жизни – малыми шагами, внимательным проживанием и поддержанием огня в своем сердечном очаге. Тогда случаются самые счастливые встречи. Обязательно случаются.