Читать книгу: «Пуская мыльные пузыри», страница 2
Балкон
Придя домой, Лев Георгиевич продолжал думать о том настырном мальчишке и, разумеется, о Любе. Последнее удивляло больше всего. Он не мог выбросить из головы эту излишне сентиментальную, неуверенную в себе женщину, носящую черный балахон и искренне верящую, что этот балахон скрывает отсутствие фигуры. Лев Георгиевич не мог спрятать ее портрет за мишурой формул, физический законов. Ежесекундно поступали приказы из главного штаба – мозга – прекратить тратить время и умственные ресурсы на бессмысленные рассуждения. Но – наверное, в первый раз в жизни – эти приказы ничего не значили.
Всю дорогу до дома он не мог перестать думать о Любе и злился.
Жил Лев Георгиевич в сорока шести минутах ходьбы от школы; он снимал комнату у глуховатой старушки. Ипполита Ивановна, названная отцом-механиком в честь царицы амазонок, обожала своего единственного жильца. После смерти мужа Ипполита Ивановна осталась одна в чужом сером городе, где она никого не знала (а если и знала кого-то, то эти «кто-то» ей были неприятны).
Однажды в дверь постучал молодой (но выглядящий немолодо), угрюмый человек. За спиной у него была сумка, в левой руке – портфель, а в правой – сорванное объявление.
– Вы все еще сдаете комнату? – спросил он, даже не поздоровавшись.
– Да, – кивнула Ипполита Ивановна, прижимая руки к груди. Она уже не надеялась, не ждала гостей, вышла в халате, непричесанная.
Молодой человек ей сначала не понравился, было в нем что-то отталкивающее. Металлический голос, отсутствие мимики и хороших манер. Ипполита Ивановна хотела громко хлопнуть дверью прямо перед его длиннющим носом, но передумала. Вдове нужны были деньги (она вышла замуж в семнадцать лет, так что не имела ни образования, ни представления, что такое работа).
– Цена та же, что в объявлении?
– Да.
– Я сниму комнату на неопределенный срок. Готов заплатить за месяц вперед. И доплачу столько, сколько потребуется, если будете готовить мне завтрак.
Ипполита Ивановна вспыхнула. Она не умела готовить, но умолчала об этом. Справится как-нибудь, проглотит, переварит! Из трех комнат нахал выбрал самую маленькую, с единственным преимуществом – застекленным балконом. Павлуша (муж Ипполиты Ивановны) любил курить на этом балконе, а она не переносила запах табачного дыма.
– Вы курите? – спросила неприязненно Ипполита Ивановна.
– Да, курить буду на балконе, – констатировал нахал, поставил дорожную сумку на чистое покрывало, достал несколько вещей, кошелек, расплатился, как и обещал, за месяц.
Поначалу вдова недолюбливала Льва Георгиевича (он представился спустя шесть дней, невзначай, когда забирал завтрак с кухни). Однажды Ипполита Ивановна хотела плюнуть ему в чай, но сдержалась. Человек он был неприятный, но жилец – мечта. Тихий, спокойный, способный починить любую вещь в доме, стоит только попросить. Да, грубоват. Да, курит. Да, порой ведет себя, как бесчувственная машина. Но за шесть лет совместной жизни Ипполита Ивановна полюбила жильца, как родного племянника.
– Лева Жорикович! – приветствовала его Ипполита Ивановна. – Ты сегодня рано, дорогой.
– Сокращенные уроки, – ответил Лев Георгиевич задумчиво, повышая до нужной громкости голос, снял мокрое пальто, разулся.
Ипполита Ивановна сразу заметила: что-то стряслось.
– Левушка, у тебя что-то случилось? – спросила она озабоченно, кутаясь в шаль.
– Нет.
– Уверен? Ты сегодня более угрюмый, чем обычно, а я не уверена, что такое вообще возможно!
– Я в порядке.
Голос и мимика, как у Железного Дровосека. Кажется, все как всегда. Но женское сердце невозможно обмануть!
– Ты уверен?
– Да.
Он уже прошел в свою комнату, оставил портфель у стола, снял пиджак, жилет и, оставшись в одних брюках и легонькой рубашке, вышел на балкон. Даже не надел тапочки!
– Простынешь же, Лева, а мне потом тебя выхаживать, – ворчала хозяйка, вынося домашние тапки на балкон.
– Мне не холодно, – ответил равнодушно тот, закуривая.
– Все вы так говорите, а потом простужаетесь!
С минуту молчали. Лева смотрел на горизонт, о чем-то задумавшись. Но не так, как обычно. Было что-то в этой задумчивости печальное, неопределенное.
– Шли бы вы, Ипполита Ивановна, я окно хочу открыть, а вы в одной шали. Я за больными ухаживать не умею, пропадете.
Так по-сыновьи прозвучали его слова, что Ипполита Ивановна растаяла.
– Есть-то будешь? – спросила она.
– Да.
С улицы задувало дух опавших листьев. Недалеко пронесся трамвай. Залаяла собака. Ипполита Ивановна зашаркала на кухню. Загремела кухонная утварь. Что-то стеклянное упало на пол, по звуку не разбилось. Все идет своим чередом. Однако в этой осени, оголяющихся деревьях Лев Георгиевич видел нечто большее, чем смену времен года. Он предчувствовал что-то, но никак не мог понять, что именно. Будто расстройство желудка, только не в желудке, а чуть выше, где-то в груди.
– Рита твоя звонила сегодня, – прокряхтела с характерным выражением лица Ипполита Ивановна, стоя в дверном проеме, кутаясь уже в две шали. – Просила, чтоб ты ей перезвонил. Ты, Лева, будь добр, скажи ей, чтобы она больше не звонила и не приходила сюда, пока не извинится за свой тон! Ты меня понял? И пусть запомнит, что я – Ипполита Ивановна, не Ипполина, не И-Полина, не Иппонина! Ипполита Ивановна! И-п-п-о-л-и-та! Пусть зарубит себе на носу!
От горячности слов волосы хозяйки растрепались.
– Ты меня слышал, Лева?
– Что? – переспросил тот. Он погрузился в чужие бесформенные мысли, не имеющие логического строя. – Простите, задумался.
Ипполита Ивановна махнула рукой, пошла на кухню. Завизжал чайник.
– Ох, ох, что с ним, – причитала старушка, осторожно переливая кипяток, – хороший же парень: красивый, хоть и носатый; умный, хоть и нудный; рукастый, в доме все чинит… А что-то не так с ним, ох, не так. Будто сломалось что-то в человеке…
– Сломалось, – повторил задумчиво Лев Георгиевич.
«Когда, если не сейчас?» – подумал он, вернулся в комнату. Закрыл дверь на щеколду. Быстро прошел к комоду, героически закрывавшему проплешину на обоях, открыл нижний ящик, до которого Ипполита Ивановна во время уборки не могла дотянуться из-за больной спины, и достал оттуда маленький сверток. Неуверенно осмотрел его содержимое – баночку мыльных пузырей, которую купил в киоске на другом конце города. Купил, пожалел, застыдился, спрятал, но не выбросил.
Однажды он увидел Любовь Григорьевну, пускающую мыльные пузыри с видом неподдельной умиротворенности. Она, заметив его, спрятала бутылочку, улыбнулась, сказала лишь: «Это расслабляет!»; и убежала.
«А что я теряю?» – подумал Лев Георгиевич, вышел на балкон, взболтал баночку и выпустил рой маленький пузыриков, подхваченных ветром и унесенных куда-то далеко. Ничего. Выпустил еще. Ничего. «Может, нужно смотреть на них, пока не лопнут?» – предположил Лев Георгиевич и выпустил дюжину мыльных пузырей вглубь комнаты. Смотрел, не моргая, пока последний не лопнул. Ничего.
Невозможно радоваться, словно какому-то чуду, тому, чье устройство ты понимаешь. Раздутое мыло. Интерференция света на тонкой пленке. Ничего более. Нет возбуждающего интереса, восхищения, ощущения близости чего-то волшебного и необыкновенного.
– Будто сломалось что-то в человеке… – прошептал Лев Георгиевич.
Стрижка
Среда. Любочка всегда любила среды. Сама не знала почему, но любила. Среда ассоциировалась у нее с желтым цветом. Пять темно-зеленых букв на желтом – цвете солнца, радости и символе болезни, увядания, бедности и страдания у Достоевского. Среда была желтой.
По средам всегда происходило что-то хорошее (или менее плохое, чем в остальные дни). В школе было меньше уроков – и в детстве, и на работе. По средам мама готовила курочку и любимое Любочкино печенье. Среда – хороший день.
В среду человек работающий успевает войти в режим с понедельника и еще не так сильно устает, как в пятницу. Бездельнику же просто нравится слово «среда».
Конечно, мысль, что половина каникул прошла, омрачала отдых, но Любовь Григорьевна старалась не думать о плохом.
В эту среду Любочка решила выполнить самые важные задачи на каникулы: подстричь Бубу и навестить мать. С утра Любочка позавтракала, подхватила коротконогого шпица на руки и пошла в салон «Собачий рай». Она терпеть не могла это место, как и его название, но в «Собачьем рае» работала Рита, ее давняя подруга. Они сидели за одной партой. В той школе, в которой теперь Любочка работала, в той школе, из которой, влюбившись, сбежала Рита.
Салон находился недалеко от дома, всего в двадцати минутах ходьбы. Это подкупало. Да и Рита по старой дружбе делала небольшую скидку.
Тучи нависали над городом, угрожая излить из себя дождь, но угроз своих не выполняли. Желтая вывеска «Собачий рай» моргала.
Звонок, висящий на двери, издал негромкое троекратное «дзинь», когда Любочка с Бубой зашли в салон – зашла Люба, собачка торчала у нее из-под мышки, тявкая на яркий свет и знакомый запах.
В салоне горели желтые лампы, некрасиво оттеняли оливковые диваны, которые неприятно смотрелись в окружении стен канареечного цвета.
Желтый день, желтая вывеска, желтые стены, желтые листья, шуршащие под ногами. Все было желтым в эту среду.
Со стен на входящих смотрели собачьи морды, подстриженные по последней собачьей моде, завитые, ухоженные. Обстановка в комнате ожидания была скудной. Всего два диванчика друг напротив друга, стойка с кассовым аппаратом, перегоревший торшер и горшок с чахлым растением. Самое интересное происходило за стенкой, где собак мыли, стригли, фотографировали. Там же была кладовая.
Клиентов сегодня было немного (как всегда). Лишь двое мужчин. Один стоял с задумчивым видом у горшка, силясь понять, что за несчастное растение похоронено в нем. Второй сидел на диване, согнувшись над журнальчиком. У него была остриженная «под ежик» голова, на затылке виднелись проплешины. От черных кудрей не осталось и следа.
Любочке потребовалось несколько минут, чтобы снять плащ, успокоить возбужденную Бубу, сесть с ней на диван, всмотреться хорошенько в лицо человека напротив.
– Лев Георгиевич, это вы? – спросила с сомнением она, гладя Бубу, скачущую по ее мягким коленям.
Человек с проплешинами не поднял головы от журнала, который он, к слову, не читал. Он издал звук, похожий на «угу».
– Рада вас видеть, – улыбнулась Любочка. – Простите, что сразу не узнала… – она с трудом сдержала смех. – У вас новая прическа? Вам очень идет.
Для убедительности она трижды кивнула, издав-таки на втором кивке кряхтение прорывающегося смеха.
– Благодарю.
То, что женщина не рассмеялась вслух, Лев Георгиевич оценил.
Да, стоило найти настоящего мастера. О чем он думал, когда позволил Рите подстричь себя? Ей даже пуделей не доверяли! Она стригла тех собак, которым шерсть нужно только укоротить, а не привести в конкретную затейливую форму. Для стрижки пуделей нужны фантазия и ловкие пальцы. Ни того, ни другого Рита не имела.
Любочка хотела сказать что-то еще, но не успела, стеклянная белая дверь открылась. Выбрел кокер-спаниель с неровно подреженной шерстью. За ним шествовала Рита, держа зачем-то ножницы с ярко-желтыми кольцами в поднятой руке. Пес осуждающе смотрел на хозяина, который стоял у растения. Рита, закатывая глаза, прошла к кассовому аппарату, дала сдачу с видом великомученицы.
Рита не любила свою работу и не скрывала этого. Она мечтала причесывать известных актрис, моделей в элитном салоне красоты. Однако женщина, не умея ни стричь, ни причесывать, угодила в «Собачий рай» – Ритин ад.
Ворчащий человек и его пес покинули салон, обиталище желтого. Лев Георгиевич проводил глазами спаниеля. «Как я тебя понимаю», – подумал он, почесав голову. Еще позавчера ему мешали густые кудри. И чем они ему не угодили?
Рита даже не попрощалась с уходящими. Плохие манеры ей простительны. Она была красавицей. Густые волосы коротко острижены и «небрежно» причесаны. Миловидное личико. Бесформенная кисейная блуза неприлично облегала силуэт роскошного тела, хотя и была призвана скрыть его. Вся шея Риты была увешана сиреневыми, розовыми, красными шнурками с лимонными бусинами, руки ее звенели браслетами. Все в ее облике говорило о незаурядности и эксцентричности.
– Здравствуй, Рита, – улыбнулась Любовь Григорьевна.
Она неуклюже поднялась, подошла к подруге, с которой не виделась почти полгода.
– Ты что здесь делаешь?!
Любочка растерялась. Ее смущало присутствие Льва Георгиевича.
– Ну, я… У Бубы шерсть так отросла, надо бы подстричь… И я…
– Да я не про салон, Люба! – нетерпеливо перебила Рита.
Любочка и забыла, как ей неприятны постоянные жестикуляции подруги.
– Что ты делаешь в городе? А-а, к матери приехала на каникулы? Дело хорошее. А почему меня только сейчас навестила?
«Она не заметила, что я звоню со своего домашнего телефона? – удивилась Люба. – Но она сама звонила мне раза два…»
Любовь Григорьевна опустила Бубочку на пол, та поскакала, словно маленький оживший помпон, куда-то за белую дверь, любопытно обнюхивая все вокруг.
– Ты не поняла, Рита, – сказала чуть слышно Люба, поправляя прическу. – Я не уезжала. Совсем. Прости, что не сказала раньше и не навещала. Работа, сама понимаешь…
– Что-о-о?! – протянула Рита, как это делают невоспитанные люди. – Почему?! Разве тебе не предложили место в той заумной гимназии?
Любочка несчастно вздохнула. Она не хотела говорить о гимназии в присутствии Льва Георгиевича.
– Предложили, но я отказалась, – сказала Любочка, разглядывая туфли. – Не хотела маму оставлять одну, – она печально взглянула на Льва Георгиевича.
Разумеется, она осталась не ради матери. Та, узнав об отказе, очень расстроилась, даже разозлилась и дала первый в жизни подзатыльник дочери. Такой шанс!
– Да и к переезду я не готова, – кашлянула Люба. – Может, в следующем году. Директор обещал, что будет ждать меня. Я подружилась с его нелюдимой женой, так что меня готовы принять, как только я буду готова, даже посередине года.
– Ну, хоть так. Может, еще одумаешься.
Минута молчания по опущенной возможности работать в престижном учебном заведении из-за невзаимной любви к бесчувственному человеку была прервана бесцеремонной, равнодушной к чужим переживаниям Ритой.
– А я тебя и не заметила! – пропела она голосом блудницы. – Почему ты не сказал, что придешь, м? Решил подкрасться ко мне со спины, мой тигр?
И она, такая легкая, прыгнула на Льва Георгиевича. Рита сидела на его коленях и, сама того не понимая, втаптывала в грязь мечты подруги.
Любочку спасла Бубочка. Она опрокинула что-то за стеклянной дверью, залаяла.
– Подстриги мою собаку, будь любезна, – бесстрастно сказала Люба, садясь на прежнее место.
Рита даже не заметила перемены в ее голосе. Она поцеловала Льва Георгиевича, впервые в жизни испытывающего такой стыд. Рита вспорхнула, зацокала во вторую комнату салона, захлопнула за собой дверь. Послышался писк Бубы.
Да, Рита всегда была красивее Любы. Да, у нее было много друзей и поклонников. Да, Рита отняла последнюю радость Любочки – любовь и малейшую надежду на взаимность. Да, у Любочки были поводы разрыдаться на месте, возненавидеть Риту, бросить злое слово Льву Георгиевичу, собрать вещи и уехать навсегда из города.
– Знаете, я и предположить не могла, что вы и Рита… – Люба, к своему удивлению, говорила спокойно, голос не дрожал, не выдавал волнения. – Рита не раз говорила мне о своей новой пассии. И теперь, зная, что это вы, забавно вспоминать некоторые ее слова… И как я не догадалась, не понимаю… Мне это и в голову не приходило! Я совсем по-другому представляла вашу возможную… кхм, спутницу. Не то чтобы я думала об этом, но…
– Да, я понимаю.
По карнизу застучали капли дождя. Серый мир мок. В «Собачьем рае» было сухо и желто. До ушей Любочки доносилось тявканье. Буба не любила стричься, иногда даже пыталась кусаться. Сегодня при мысли о Ритиной крови – хотя бы тонкой струйке из пальца – Любочка улыбнулась.
– Можно задать вопрос? – спросила она.
– Если хотите.
Лев Георгиевич уткнулся в журнал, открытый на той же самой странице. Он отчего-то был уверен: ему не стоит смотреть на Любу.
– Почему тигр? Это не мое дело, но… Почему? Было бы логичнее называть вас львом, Лев Георгиевич. Хотя это банальнее, но все же. Я знаю, как вы цените логику…
– Рита – глупая женщина, и вам это известно.
«Но ты все равно выбрал ее!» – подумала Любовь Григорьевна, но вслух не сказала.
«До чего оскорбительно, унизительно, обидно! Ты думала, он не любил тебя, потому что неспособен любить, а оказывается, все дело в тебе, – язвил Голос в голове. – У него есть женщина, и это не ты. Это Рита! Безмозглая кокетка! Он предпочел ее. И это не тот случай, когда судьба свела вас слишком поздно, он был обручен. С Ритой они познакомились максимум месяц назад, ведь до этого она встречалась с Васей. Не обманывай себя. Ты не героиня любовного романа! Вы знакомы годы, но он и не смотрел на тебя. Ведь ты – Пузыриха! Пузыриха. Пузыриха. Пузыриха. Все дело в тебе! Ты глупая и глупо выглядишь! Благодари Бога за то, что он хотя бы не знает о твоих чувствах. И о твоей глупости. И о ее размерах».
Слушая издевки Голоса и соглашаясь с ним, Любочка не почувствовала на себе тяжелого взгляда тусклых глаз.
– Наверное, вы ждете, что я принесу извинения за грубый ответ? – прохрипел Лев. – Но вы могли ожидать его, когда подсылали ко мне мальчишку. Вы же знаете: я не люблю детей.
– Простите, я не понимаю, о чем вы…
– О мальчике, которого вы подослали ко мне в прошлую пятницу. Каринов вроде. Он предложил «незабываемо провести вечер». От вашего имени.
Язвительный Голос задыхался в приступе гомерического смеха.
– Что? – пролепетала Любочка. – Я?! Лев Георгиевич, вы же знаете я бы никогда… Да и привлекать ребенка!.. Нет, нет! Ну что вы! Я… ничего не знала об этом. Я… я бы никогда, Лев Георгиевич!
И почему кудахтанья этой сердобольной женщины вызывали у него не только раздражение? Да, было что-то еще, но Лев Георгиевич никак не мог понять, что именно.
– Верю. Не беспокойтесь. Я заподозрил мальчишку в самодеятельности сразу. Рад, что мы все выяснили и что я был прав.
– Да. Вы всегда правы, Лев Георгиевич. Не понимаю, откуда у Дениса взялись такие мысли. Мне очень неловко, – Любочка постаралась улыбнуться. – Боюсь представить, какого вы теперь обо мне мнения…
Лев не смог сказать: «Не переживайте. Мое отношение к вам не изменилось. Не будем говорить об этом инциденте!» Еще давно Георгий Павлович выбил из своих сыновей, словно из пыльного коврика, умение и желание врать.
Они молчали. Дождь перестал. Бубочка больше не лаяла. Рита кончила стричь и чертыхаться. «Собачий рай» погрузился в тишину. Давящую, неловкую, вязкую, пугающую тишину.
Наконец раздались скрип двери и быстрые прыжки когтистых лапок. Люба даже не посмотрела на собаку, погладила ее, вынула из кармана платья заранее приготовленные деньги.
Кажется, Рита что-то говорила. Любочка не слушала. Она думала о том, что нужно за два часа занести Бубу домой, покормить ее и к обеду успеть дойти до матери (без собаки, она вызывала у женщины икоту). Люба думала о том, что теперь у нее меньше на одну причину жить, и о том, что забыла зонтик.
Она обернулась один раз. Риты в комнате ожидания уже не было. Лев Георгиевич стоял между диванами. Любочка не смогла понять выражение его глаз, да и это было уже неважно.
Любочка уходила, когда он спросил:
– Вы не уехали, потому что не хотели оставлять мать?
– Нет. Врать не буду: не из-за нее. До свидания, Лев Георгиевич.
Отряхнув рукав плаща, подхватив на руки Бубу, она вышла под дождь (как непостоянна погода!), облегченно выдохнула и пошла в сторону дома.
