Читать книгу: «Поэтические переводы сонетов У. Шекспира 1 – 154», страница 2

также не умею я делать предсказаний на краткие моменты времени,

каждому указывая [его] град, дождь или ветер,

или говорить, хорошо ли пойдут дела у государей,

по знаменьям*, которые я нахожу в небе.

Но я свое знание вывожу из твоих глаз,

и в этих неизменных звездах я читаю ту премудрость,

что правда** и красота будут вместе процветать,

если ты отвлечешься от себя и обратишься к сохранению своей красоты;

иначе вот что я тебе предсказываю:

твой конец будет для правды и красоты роковым пределом.

* "by oft predict" – трудная для перевода фраза, в которой наречие "oft" (часто) употреблено как прилагательное, а "predict" (предсказывать) – как существительное.

** Здесь и во многих случаях далее слово "truth" применительно к адресату сонетов употребляется в широком смысле положительного нравственного начала и может интерепретироваться не только как "правда", "истина", но также как "совершенство", "добродетель", "постоянство", "верность".

15.

Всё, что произрастает в этом мире,

Недолго совершенство сохранит;

На сцене мы, и в жизненном турнире

Нам судьи-звёзды вынесут вердикт.

И рост людей, и также рост растений -

На небе их решается судьба:

На пике ты по молодости гений,

Потом, один путь к немощи раба.

И тот, кто этой мыслью овладеет

Успешен будет в знании своём,

И Время с Увяданьем не посмеет

Тому грозить костлявым кулаком.

И я тебе от знания такого,

Что Время заберёт, открою снова.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

When I consider every thing that grows

Holds in perfection but a little moment,

That this huge stage presenteth nought but shows

Whereon the stars in secret influence comment;

When I perceive that men as plants increase,

Cheer d and checked even by the selfsame sky,

Vaunt in their youthful sap, at height decrease,

And wear their brave state out of memory:

Then the conceit of this inconstant stay

Sets you most rich in youth before my sight,

Where wasteful Time debateth with Decay

To change your day of youth to sullied night,

And all in war with Time for love of you,

As he takes from you, I ingraft you new.

Когда я думаю о том, что все, что произрастает,

остается совершенным только краткий миг;

что эта огромная сцена представляет не что иное как спектакли,

которые, тайно влияяя, толкуют звезды;

когда я постигаю, что рост людей, как растений,

поощряет и останавливает то же самое небо:

все они тщеславны в своем молодом соку, в высшей точке начинается их упадок,

и затем их расцвет изглаживается из памяти;

тогда мысль об этом непостоянном пребывании в мире

делает тебя самым богатым молодостью в моих глазах,

на которых разрушительное Время спорит с Увяданием,

стремясь превратить день твоей молодости в мрачную ночь,

и в решительной войне с Временем, ради любви к тебе,

то, что оно будет отбирать у тебя, я буду прививать тебе снова.

16.

Но почему ты способом влиянья

На временные факторы стихий,

Не укрепишь себя от увяданья,

Не так, как я, когда пишу стихи?

Счастливое твоё наступит время,

И много есть непаханых полей,

Которые твоё живое семя

Приняли б на рассаду сыновей.

И только так продлится жизнь на свете,

Ни красками портрета, ни пером,

Передаётся красота в секрете,

Возможность вечно жить своим плодом.

Возделывая, сохранишь себя,

И соберёшь поспевшие хлеба.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

But wherefore do not you a mightier way

Make war upon this bloody tyrant Time,

And fortify yourself in your decay

With means more bless d than my barren rhyme?

Now stand you on the top of happy hours,

And many maiden gardens, yet unset,

With virtuous wish would bear your living flowers,

Much liker than your painted counterfeit:

So should the lines of life that life repair

Which this time's pencil or my pupil pen

Neither in inward worth nor outward fair

Can make you live yourself in eyes of men:

To give away yourself keeps yourself still,

And you must live drawn by your own sweet skill.

Но почему ты более действенным [могучим] способом

не поведешь войну против этого кровавого тирана, Времени,

и не укрепишь себя против увядания

средствами более благословенными, чем мои бесплодные стихи?

Сейчас ты на вершине счастливых часов,

и много девственных садов, еще незасаженных,

с благочестивой охотой восприяли бы твои живые цветы,

гораздо более похожие на тебя, чем твое рисованное подобие.

Так и должны линии жизни* обновлять твою жизнь,

ведь ни кисть этого времени**, ни мое ученическое перо,

не способные передать ни твоего внутреннего достоинства, ни внешней красоты,

не могут сделать так, чтобы ты сам жил в глазах людей.

Отдавая себя, ты сохранишь себя,

и так ты должен жить, запечатленный собственным милым мастерством.

* Трудное для понимания место, допускающее различные толкования. Возможно, имеются в виду черты детей, потворяющие и "обновляющие" (repair) красоту отца.

** Возможно, здесь имеется в виду современный Шекспиру стиль портретной живописи.

17.

Кто в будущем стихам моим поверит,

Когда в них бесконечна похвальба,

И твой талант раскрыть не хватит меры,

Так много лучших качеств у тебя?

И если бы я мог твои красоты,

Не пропуская, все в стихе собрать,

Грядущий век сказал бы: «Что ты, что ты:

Лица здесь неземная благодать».

Поэтому то, рукописи будут

Не поняты, а правда не видна,

И названа воображенья грудой,

Иль пышным слогом песенки она.

Но если б ты родил на свет ребёнка,

То, жил вдвойне: в стихах, и с ним в пелёнках.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Who will believe my verse in time to come

If it were filled with your most high deserts?

Though yet, heaven knows, it is but as a tomb

Which hides your life, and shows not half your parts.

If I could write the beauty of your eyes,

And in fresh numbers number all your graces,

The age to come would say, `This poet lies;

Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'

So should my papers (yellowed with their age)

Be scorned, like old men of less truth than tongue,

And your true rights be termed a poet's rage

And stretch d metre of an ntique song:

But were some child of yours alive that time,

You should live twice, in it and in my rhyme.

Кто поверит моим стихам в грядущие времена,

если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,

хотя, видит небо, они всего лишь гробница,

которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств?

Если бы я мог описать красоту твоих глаз

и в новых стихах перечислить все твои прелести,

грядущий век сказал бы: "Этот поэт лжет:

такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица".

Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,

были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,

и то, что тебе причитается по праву, назвали бы необузданным воображением поэта

или пышным слогом античной песни;

однако, будь в то время жив твой ребенок,

ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах.

18.

Сравним ли ты с прекрасным летним днём?

Когда ты и красивее и молод:

Бутоны в мае сотрясает шторм,

И лета срок окажется не долог.

Порою солнце слишком велико

И часто, золотой луч затуманен,

Так, всё прекрасное лишается его,

Когда природе он не долгожданен.

Но, лето, что в тебе, не пропадёт,

И будет красота ещё сильнее,

И Смерть не скажет, что пришёл черёд,

Когда в стихах ты станешь повзрослее.

Пока на свете любят и живут,

Продолжит жизнь твою мой скромный труд.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Shall I compare thee to a summer's day?

Thou art more lovely and more temperate:

Rough winds do shake the darling buds of May,

And summer's lease hath all too short a date;

Sometime too hot the eye of heaven shines,

And often is his gold complexion dimmed;

And every fair from fair sometime declines,

By chance or nature's changing course untrimmed:

But thy eternal summer shall not fade,

Nor lose possession of that fair thou ow'st,

Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade,

When in eternal lines to time thou grow'st.

So long as men can breathe or eyes can see,

So long lives this, and this gives life to thee.

Сравнить ли мне тебя с летним днем?

Ты красивее и мягче [более умерен]:

прелестные майские бутоны сотрясаются бурными ветрами,

а [арендный] срок лета слишком краток;

порой слишком горячо сияет небесный глаз,

а часто его золотой цвет затуманен,

и все прекрасное порой перестает быть прекрасным,

лишается своей отделки в силу случая или изменчивости природы;

но твое вечное лето не потускнеет

и не утратит владения красотой, которая тебе принадлежит*,

и Смерть не будет хвастать, что ты блуждаешь в ее тени,

когда в вечных строках ты будешь расти с временем.

Пока люди дышат и глаза видят,

до тех пор будет жить это мое произведение, и оно будет давать жизнь тебе.

* В оригинале – "thou ow'st"; по мнению исследователей, глагол "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).

19.

Всесильно Время вырвать когти льва,

И уничтожить хищное потомство,

И в пасти выбить зуб из озорства,

И птицу Феникс сжечь из вероломства;

Сменять по очерёдности года;

Что хочешь делать, без ограниченья,

На мир любая опустись беда,

Но не сверши, о, Время, преступленья:

Любимому чело не исчерти

Рисунком лет из безобразных линий,

Оставь его нетронутым черты

Как образец на будущей руине.

А впрочем, несмотря на весь твой вред,

Он в вечности – его воспел поэт.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Devouring Time, blunt thou the lion's paws

And make the earth devour her own sweet brood;

Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,

And burn the long-lived phoenix in her blood;

Make glad and sorry seasons as thou fleet'st,

And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,

To the wide world and all her fading sweets;

But I forbid thee one most heinous crime:

O, carve not with thy hours my love's fair brow,

Nor draw no lines there with thine ntique pen;

Him in thy course untainted do allow

For beauty's pattern to succeeding men.

Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,

My love shall in my verse ever live young.

Всепожирающее Время! Затупи когти [лапы] льва,

и заставь землю поглотить ее собственный драгоценный приплод;

вырви острые зубы из пасти свирепого тигра,

и сожги долговечную феникс в ее крови;

проносясь, твори радостные и мрачные времена года;

делай, что пожелаешь, быстроногое Время,

со всем этим миром и его блекнущими прелестями.

Но я запрещаю тебе одно, самое ужасное, преступление:

своими часами не изрежь прекрасное чело моего возлюбленного,

не начерти на нем линий своим древним пером.

Его, в своем беге, оставь невредимым

как образец красоты для будущих людей.

Впрочем, делай самое худшее, древнее Время: несмотря на твой вред,

мой возлюбленный в моих стихах будет вечно жить молодым.

20.

Лицо твоё от женщины красивой,

Ты мой любимый, страсти господин;

Хотя, и с нежным сердцем, но не лживым,

Как у прекрасных греческих богинь;

С глазами без игры, и без обмана,

А взгляд зажжёт огнём любой предмет,

Мужскою статью вышел без изъяна,

И для мужчин и женщин лучше нет.

И чтоб не стал ты женщиною милой,

Природа для решения проблем,

Взяла, и к телу твоему пришила

То, что в тебе не нужно мне совсем.

Раз, ты для женщин вышел как герой,

Останься их сокровищем, плейбой.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

A woman's face with Nature's own hand painted

Hast thou, the master-mistress of my passion;

A woman's gentle heart, but not acquainted

With shifting change, as is false women's fashion;

An eye more bright than theirs, less false in rolling,

Gilding the object whereupon it gazeth;

A man in hue, all hues in his controlling,

Which steals men's eyes and women's souls amazeth.

And for a woman wert thou first created,

Till Nature as she wrought thee fell a-doting,

And by addition me of thee defeated,

By adding one thing to my purpose nothing.

But since she pricked thee out for women's pleasure,

Mine be thy love and thy love's use their treasure.

Лицом женщины, написанным рукой самой Природы,

обладаешь ты, господин-госпожа моей страсти;

нежным сердцем женщины, однако, не знакомым

с непостоянством, которое в обычае у обманщиц – женщин;

глазами более яркими, чем у них, но без их обманной игры,

красящими [золотящими] любой предмет, на который они глядят;

мужской статью, которая все стати превосходит*,

похищает взоры мужчин и поражает души женщин.

Сперва ты создавался, чтобы стать женщиной,

но затем Природа, творя тебя, воспылала к тебе любовью

и занявшись добавлением отняла тебя у меня –

добавив нечто, мне вовсе не нужное;

но поскольку она предназначила** тебя для удовольствия женщин,

пусть будет моей твоя любовь, а использование*** твоей любви – их сокровищем.

* Спорное место. Существительное "hue", кроме преобладающей в современном английском языке группы значений "цвет", "оттенок", "тон", во времена Шекспира могло использоваться также в значениях "форма", "благородная осанка", "грация". Глагол "control" (здесь – в форме

"controlling") может выражать идею превосходства, доминирования, но может быть истолкован в смысле включения частей целым; в последнем случае возможен перевод: "ты наделен мужской статью, в которой воплощены все лучшие мужские и женские черты".

** В подлиннике использована глагольная конструкция "prick out" в значении "выбрать", "отметить", с игрой на слове "prick", которое с 16 в. и по настоящее время используется как

просторечное название мужского органа.

*** Здесь "thy love's use" (использование твоей любви) можно понять как физическую любовь в отличие от духовной, на которую претендует поэт, или как потомство – результат "использования" любви с "прибылью".

21.

Я не из тех, чья муза вдохновляет

Вставлять в стихи сравнения красот,

И, выбирая их из разных баек,

Превозносить банальный наворот,

В чертах любимых видеть жаркий пламень,

Сокровища из моря и земли,

И первоцвет весны, и редкий камень,

Что красоту под солнцем обрели.

О, мне позвольте, пишущему честно,

Поверьте, что, любви моей предмет

Любого превзойдёт, и даже если

Не так блестит, как звёзды много лет.

Пусть говорят, кто за молву людскую,

Я промолчу – любовью не торгую.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

So is it not with me as with that Muse,

Stirred by a painted beauty to his verse,

Who heaven itself for ornament doth use,

And every fair with his fair doth rehearse,

Making a couplement of proud compare

With sun and moon, with earth and sea's rich gems,

With April's first-born flowers, and all things rare

That heaven's air in this huge rondure hems.

O let me, true in love, but truly write,

And then believe me, my love is as fair

As any mother's child, though not so bright

As those gold candles fixed in heaven's air:

Let them say more that like of hearsay well,

I will not praise that purpose not to sell.

Я не похож на тех поэтов, чью Музу

вдохновляет на стихи раскрашенная красота,

которые само небо используют для украшения

и все прекрасное перечисляют в связи со своими возлюбленными,

творя сочетания гордых сравнений

с солнцем и луной, с перлами земли и моря,

с первоцветом апреля, и всем тем редкостным,

что заключено в этом огромном небесном куполе.

О позвольте мне, истинно любящему, и писать истинно;

а потом, поверьте, предмет моей любви красотой не уступит

любому, кто рожден матерью, хотя и не так блестящ,

как те золотые свечи, что установлены в небе.

Пусть больше говорят те, кто любят молву,

я же не буду расхваливать то, чем не намерен торговать.

22.

Я не поверю зеркалу, что стар,

Пока и ты, и юность одногодки,

Когда остынет молодости жар,

Тогда пусть смерть берёт нас всех за глотки.

Ты облачён в одежду из красот,

И ей укрыты оба наших сердца,

Моё – в тебе, твоё во мне живет,

Я не могу быть старше их владельца.

Поэтому, друг милый, берегись,

И я – себя, не для себя, конечно,

Твоё сердечко, от тебя мне приз,

Я сберегу его заботой встречной.

Но вдруг, моё сердечко ждёт утрата,

Не ожидай и своего возврата.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

My glass shall not persuade me I am old,

So long as youth and thou are of one date,

But when in thee time's furrows I behold,

Then look I death my days should expiate:

For all that beauty that doth cover thee

Is but the seemly raiment of my heart,

Which in thy breast doth live, as thine in me.

How can I then be elder than thou art?

O therefore, love, be of thyself so wary

As I not for myself but for thee will,

Bearing thy heart, which I will keep so chary

As tender nurse her babe from faring ill:

Presume not on thy heart when mine is slain;

Thou gav'st me thine, not to give back again.

Мое зеркало не убедит меня, что я стар,

пока юность и ты – одного возраста,

но когда я увижу у тебя борозды времени,

тогда, надеюсь, смерть положит конец моим дням,

так как вся та красота, которая тебя облачает,

есть не что иное как прекрасное одеяние моего сердца,

живущего в твоей груди, как твое в моей;

так как же я могу быть старше тебя?

Поэтому, любовь моя, береги себя,

как и я буду беречь себя – не ради себя, а ради тебя,

нося в себе твое сердце, которое я буду оберегать,

как заботливая нянька – дитя, от всякого зла.

Не рассчитывай получить свое сердце, если мое будет убито:

ты дал его мне не для того, чтобы я его возвращал

23.

Бывает, что плохой актёр на сцене

Из роли выбивается своей.

Как силы в побеждённом супермене

От ярости теряются быстрей;

Так я, робея, забываю часто

Использовать любовный ритуал,

И кажется, любовь не так прекрасна,

И ослабел уже потенциал.

О, пусть мой взор заменит красноречье,

Моей любви бурлящей остроты,

Во взгляде том её чистосердечья

Побольше, чем у многих, красоты.

Всё то, о чём не сказано меж нами,

Ты научись читать во мне глазами.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

As an unperfect actor on the stage,

Who with his fear is put besides his part,

Or some fierce thing replete with too much rage,

Whose strength's abundance weakens his own heart;

So I, for fear of trust, forget to say

The perfect ceremony of love's rite,

And in mine own love's strength seem to decay,

O'ercharged with burden of mine own love's might:

O let my books be then the eloquence

And dumb presagers of my speaking breast,

Who plead for love, and look for recompense,

More than that tongue that more hath more expressed.

O learn to read what silent love hath writ:

To hear with eyes belongs to love's fine wit.

Как плохой актер на сцене,

от страха выбивающийся из роли,

или некое свирепое сущесво, переполненное яростью,

у которого от избытка мощи слабеет собственное сердце;

так я, робеющий от ответственности, забываю произнести

совершенные формулы любовного ритуала,

и кажется, что любовь во мне ослабевает,

подавленная бременем собственной мощи.

О пусть мои книги* заменят мне красноречие

и станут немыми предвестниками моего говорящего сердца [груди],

молящими о любви и взыскующими награды

более, чем язык, который больше высказал**.

О, научись читать то, что написала молчаливая любовь:

умение слышать глазами – часть тонкого ума любви.

* Некоторые исследователи считают, что "books" (книги) в строке 9 – это опечатка, и следует читать "looks" (взгляды, выражение лица).

** Возможно, здесь содержится намек на другого поэта, посвящавшего стихи тому же адресату. Тема такого "поэта-соперника" неоднократно появляется в более поздних сонетах к Другу.

24.

Мои глаза, взяв кисти и рубины,

Твой облик мне на сердце нанесли,

И тело словно рама у картины,

И перспективы смелы, и милы.

В работах мастеров мы видим место,

Где образ вышел искренней всего,

Вот так в моей груди ты видишь честность,

В меня проникнув взглядом глубоко.

Смотри, на что способны наши очи:

Взаимным блеском отразив миры,

Проникнуть в душу ярким днём и ночью,

Чтоб всю любовь увидеть изнутри.

Однако, мудрость недоступна чувствам,

Глаза рисуют лишь на блажь искусствам.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Mine eye hath played the painter and hath stelled

Thy beauty's form in table of my heart;

My body is the frame wherein 'tis held,

And p rspective it is best painter's art.

For through the painter must you see his skill

To find where your true image pictured lies,

Which in my bosom's shop is hanging still,

That hath his windows glaz d with thine eyes.

Now see what good turns eyes for eyes have done:

Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me

Are windows to my breast, wherethrough the sun

Delights to peep, to gaze therein on thee.

Yet eyes this cunning want to grace their art,

They draw but what they see, know not the heart.

Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели

облик твоей красоты на скрижали моего сердца;

мое тело служит ей рамой,

а перспектива – искусство лучших художников,

так как через художника нужно видеть его мастерство*,

чтобы найти, где помещен твой истинный образ,

всегда висящий в мастерской моей груди,

окна которой застеклены твоими глазами**.

Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам:

мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня –

окна моей груди, через которые солнце

любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя.

Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости:

они рисуют только то, что видят, не зная сердца.

* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз, как объектив камеры

обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди] поэта, в соответствии с законами

перспективы.

** – потому что, как сказано в Сонете 22, "мое сердце находится в твоей груди".

25.

Пусть тем, кому благоволит фортуна,

Присвоятся все титулы однажды.

Тогда, как мне останется трибуна

И радость в том, что я считаю важным.

Любимцы королей и властелинов

Цветут и пахнут в образе павлиньем;

Но вот беда, уверенность блондинов

Не выдержит разлада с господином.

И может воин, побеждавший орков,

В решающем сражении повергнут,

И быть истёрт из памяти потомков,

И не пройти истории проверку.

Но счастлив я, любимый и влюбленный,

Пока живу я, этим чувством полный.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Let those who are in favour with their stars

Of public honour and proud titles boast,

Whilst I, whom fortune of such triumph bars,

Unlooked for joy in that I honour most.

Great princes' favourites their fair leaves spread

But as the marigold at the sun's eye,

And in themselves their pride lies buri d,

For at a frown they in their glory die.

The painful warrior famous d for fight,

After a thousand victories once foiled,

Is from the book of honour ras d quite,

And all the rest forgot for which he toiled:

Then happy I that love and am belov d

Where I may not remove, nor be remov d.

Пусть те, к кому благосклонны их звезды,

хвастают почестями и гордыми титулами,

тогда как я, кому фортуна закрыла путь к такому торжеству,

безвестный, нахожу радость в том, что почитаю больше всего.

Любимцы великих государей распускают свои прекрасные лепестки,

совсем как ноготки под взглядом солнца,

и в них же сокрыта их гордыня,

так как от первого хмурого взгляда их слава умирает.

Утомленный ратными трудами воин, прославленный в битвах,

после тысячи побед однажды потерпевший неудачу,

вычеркивается совсем из книги чести,

и забывается все остальное, ради чего он трудился.

Но счастлив я, любящий и любимый;

от этого я не могу отказаться, и меня нельзя этого лишить.

26.

Моя любовь, по долгу всех влюблённых

В прекрасные достоинства твои,

Я шлю тебе своих симпатий волны,

Не в силах отыскать слова любви.

Тот долг велик в заботе ежедневной,

Что ум не может слов найти простых,

И я надеюсь, добротой душевной

Найдёшь и скажешь за меня их ты.

И так, до той поры, пока природа

Мне милостиво разум не вернёт,

Тогда я посвящу тебе и оды,

И выскажу сердечный мой почёт.

И напишу любовное посланье,

Когда преодолею испытанье.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Lord of my love, to whom in vassalage

Thy merit hath my duty strongly knit,

To thee I send this written ambassage

To witness duty, not to show my wit;

Duty so great, which wit so poor as mine

May make seem bare, in wanting words to show it,

But that I hope some good conceit of thine

In thy soul's thought (all naked) will bestow it,

Till whatsoever star that guides my moving

Points on me graciously with fair asp ct,

And puts apparel on my tottered loving,

To show me worthy of thy sweet respect:

Then may I dare to boast how I do love thee,

Till then, not show my head where thou mayst prove me.

Властелин [лорд]* моей любви, к которому долгом вассала

меня крепко привязали твои достоинства,

к тебе я шлю это письменное посольство,

чтобы засвидетельствовать свой долг уважения, а не выказать остроту ума, –

долг столь великий, что в сравнении ум, такой бедный, как мой,

может показаться голым, не имея слов для его выражения,

но я надеюсь, что какой-нибудь доброй мыслью

в глубине своей души ты прикроешь его наготу

до той поры, когда та звезда, что направляет мой путь,

посмотрит на меня милостиво, в благоприятном расположении,

и оденет мою истрепавшуюся любовь в красивые одежды,

чтобы показать меня достойным твоего драгоценного уважения.

Тогда, возможно, я осмелюсь хвалиться, как я тебя люблю,

а до того не явлюсь к тебе на испытание.

* Возможно, здесь имеет место игра смыслов и слово "lord" употреблено как в широком смысле "властелин", так и в узком смысле титула – если, как считает большинство исследователей, адресат сонетов был молодым аристократом.

27.

Когда ложусь в кровать передохнуть,

Уставшим членам выказать заботу,

Так, мысли начинают новый путь,

И разум мой включается в работу.

И могут эти мысли одолеть

Далёкие дороги, непростые,

Заставить широко смотреть вослед

В ту темноту, что видят лишь слепые.

Воображенью не хватает сил,

Но вижу я всегда, как ты зарёю

Кромешный мрак собою осветил,

И стала ночь прекрасной, молодою.

Вот так, я – днём, а мысли мои – ночью,

К тебе привязан искренне и прочно.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Weary with toil, I haste me to my bed,

The dear repose for limbs with travel tired,

But then begins a journey in my head,

To work my mind, when body's work's expired;

For then my thoughts (from far where I abide)

Intend a zealous pilgrimage to thee,

And keep my drooping eyelids open wide,

Looking on darkness which the blind do see;

Save that my soul's imaginary sight

Presents thy shadow to my sightless view,

Which, like a jewel (hung in ghastly night),

Makes black night beauteous, and her old face new.

Lo thus by day my limbs, by night my mind,

For thee, and for myself, no quiet find.

Уставший от тягот пути, я спешу в постель,

сулящую желанный отдых членам, утомленным дорогой,

но тогда начинается путешествие в моей голове,

которое утомляет мой ум, когда труды тела закончились,

так как тогда мои мысли из далека, где я нашел пристанище,

отправляются в усердное паломничество к тебе

и заставляют мои слипавшиеся глаза широко раскрыться,

глядя в темноту, которую видят слепые,

но воображаемое зрение моей души

представляет моему невидящему взору твой призрак,

который, как драгоценный камень, витающий в мрачной ночи,

делает черную ночь прекрасной, а ее старое лицо – молодым.

Вот так днем – мои члены, а ночью – ум,

ради тебя, и ради меня самого, не знают покоя.

28.

Как мне вернуть утраченное прочно,

Когда я не могу нормально спать –

Заботы дня не облегчатся ночью,

Ночные беды – всем дневным под стать;

Хотя, день-ночь между собой далёки,

Меня помучить рады, не любя,

От одного– дорожные тревоги,

А от другой – что еду от тебя?

Польщу я им, когда сравню с тобою:

День, как и ты, способен озарить,

А смуглоликой ночи я открою

Густой, великолепный её вид.

Но без тебя, мне день продлит печали,

И ночь убавит горести едва ли.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

How can I then return in happy plight

That am debarred the benefit of rest?

When day's oppression is not eased by night,

But day by night and night by day oppressed;

And each (though enemies to either's reign)

Do in consent shake hands to torture me,

The one by toil, the other to complain

How far I toil, still farther off from thee.

I tell the day to please him thou art bright,

And dost him grace when clouds do blot the heaven;

So flatter I the swart-complexioned night,

When sparkling stars twire not thou gild's the event:

But day doth daily draw my sorrows longer,

And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.

Как же мне тогда вернуться в счастливое состояние,

если мне отказано в благе отдыха –

когда тяготы дня не облегчаются ночью,

но наоборот, ночь усиливает дневной гнет, а день – ночной,

и оба, хотя каждый является врагом власти другого,

пожимают руки, соглашаясь мучить меня,

один – тяготами пути, а другая – заставляя сокрушаться,

что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя?

Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты так светел

что оказываешь ему любезность, заменяя его, когда тучи затмевают небо;

так и смуглоликой ночи я льщу,

говоря, что когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь вечер.

Но день каждый день продлевает мои печали,

а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску.

29.

Когда отвержен долгими годами,

И не способен больше на борьбу,

Прошу у неба тщетными мольбами,

И проклинаю горькую судьбу,

Мечтая быть немного по богаче,

Красивым стать, к публичности стремясь,

Талантом обладать, большой удачей,

Всем тем, чем обделён пока сейчас;

И в мыслях тех, себя же презирая,

Подумаю вдруг только о тебе,

Тогда душа летит к воротам рая,

Исполнить гимн везенью и судьбе;

И в память о любви твоей прекрасной,

Я не считаю жизнь свою напрасной.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

When in disgrace with Fortune and men's eyes,

I all alone beweep my outcast state,

And trouble deaf heaven with my bootless cries,

And look upon myself and curse my fate,

Wishing me like to one more rich in hope,

Featured like him, like him with friends possessed,

Desiring this man's art and that man's scope,

With what I most enjoy contented least;

Yet in these thoughts myself almost despising,

Haply I think on thee, and then my state

(Like to the lark at break of day arising

From sullen earth) sings hymns at heaven's gate;

For thy sweet love rememb'red such wealth brings

That then I scorn to change my state with kings.

Когда, в презрении у Фортуны и в глазах людей,

я в полном одиночестве оплакиваю мое положение отверженного

и тревожу глухое небо тщетными мольбами,

и смотрю на себя и проклинаю свою судьбу,

мечтая уподобиться тому, кто богаче надеждой,

походить на одного внешностью, на другого – обилием друзей,

желая обладать искусством этого и кругозором того, –

менее всего довольствуясь тем, чем я более всего наделен;

среди этих мыслей, почти презирая себя,