Читать книгу: «Эйлем, печальная царица», страница 2

Когда она думала о нем вечером того же дня, что-то трепетало и болело у нее в груди, точно жаждущая свободы и песни птица. Эйлем взглянула на свое отражение в бронзовом зеркале, теплом, как солнце, растворенное в утреннем мареве, и ей показалось, что глаза ее теперь заблестели, как прежде, и само лицо будто бы озарено светом, исходящим из глубин ее души.

Переборов нахлынувшую робость, Эйлем отправилась к отцу и попросила выдать ее замуж за Кахита. Ахтеран удивился просьбе дочери и усомнился, что ее устами говорит сердце или разум, а не страх одиночества. Целую ночь обдумывал он услышанное. Видя энгерекскую смуту, он сам с некоторых пор надеялся поучаствовать в ней по-своему: не миром и не помощью, но дождаться падения старого союзника, ослабевшего и беззащитного, а позже завладеть его землей и богатствами.

Утром все было решено: Ахтеран позволил Эйлем выйти замуж за Кахита – но лишь при условии, что Энгерек заключит новый союз с Теджритом.

Эйлем знала, что Кахиту был нужен этот союз и едва ли он мог добиться его более простым способом. Кроме жены ему обещали золото и несколько отрядов, что позволило бы восстановить мир в стране и утвердить свою власть. Кахит не смог отказаться от щедрого предложения.

***

Радость и предвкушение горели в сердце Эйлем так жарко, что она не находила себе места. Изучавшая мир по книгам и картам, а людей – по своим придворным и слугам, она гадала, какой будет жизнь вне дома. Понравится ли ей Энгерек, ласков ли с нею будет Кахит и каково будет их счастье. Эти мысли окружали ее дурманящим облаком, и приготовления к свадьбе прошли как в тумане, сквозь который изредка пробивались золотые всполохи украшений и узоры дорогих тканей.

Эйлем понимала, что ей нужно поспать, чтобы предстать перед женихом свежей и поддержать свою красоту, но сон не шёл, и она просидела всю ночь у распахнутых ставень, наблюдая за чинным движением ночных светил. Стремительные предрассветные сумерки скоро отступили перед лучами поднимающегося из-за горизонта солнца. Над зеленью густых садов, поверх широких вееров пальм и густых зарослей акаций и мангровых деревьев висела влажная дымка, предвещавшая душный день.

***

Чья свадьба во дворце Ахтерана была скромнее свадьбы Эйлем? Смута, царившая в Энгереке, звала Кахита обратно, и он не мог оставаться так долго, как того требовал обычай.

Цветочные гирлянды и нежные лепестки, усеявшие мраморный пол, блеск шелка, оранжевая накидка жреца Амры, – все это прошло перед взором Эйлем вереницей ярких пятен. Она помнила густой аромат благовоний, гулкий бой таблы, вторивший ее сердцу, и протяжную песню саранги, в которой слились печаль расставания с прежней жизнью и томительное предвкушение новой.

Эйлем предстала перед Кахитом облаком разноцветного благоуханного шелка. Ее лицо было скрыто, и смотрела она сквозь сеточку, закрывавшую прорезь для глаз в ее бурке. Впервые оказалась она наедине со своим женихом, и трепет, охвативший Эйлем, жег ей щеки.

У царевича было лицо строптивца. Глубоко посаженные глаза под низкими бровями, большой рот, прямой нос, и ноздри его казались раздутыми, точно он все время пребывал в гневе. Когда Эйлем наконец сняла покрывало, черты царевича исказились от недовольства. Он увидел, что его супруга, которая и так была на голову его выше, еще и старше него. Быть может, истинное чувство сгладило бы этот недостаток, но сердце Кахита больше походило на очаг, в котором жгли лишь ядовитые травы, так что и пепел его, и дым могли только отравлять: он неспособен был чувствовать что-то отличное от того, к чему привык, и все, к чему прикасался, старался подчинять собственному вкусу и воле, мало заботясь о чужом благе или страдании.

В их первую ночь Кахит обошелся с Эйлем ни грубо, ни ласково. Он взял свое запросто, заботясь лишь, чтобы жена не оскорбилась и не вернулась в отчий дворец, отобрав у Кахита и теджритское войско, и расположение союзника, и надежду вернуть власть.

Эйлем приняла его смиренно и, лежа в синеватом полумраке брачных покоев, отведенных им всего на пару ночей, осторожно смахивала слезы, стараясь не выдать своей печали. То, что билось и трепетало у нее в груди, что поило ее сердце жаром, дурманило голову, затаилось и затихло, уступив место странной, гулкой пустоте, в которой едва-едва нарождались острые ростки новой печали.