Читать книгу: «Белый конверт», страница 5

Исповедь

Ночь. Стук сквозь заунывный, протяжный визг ветра. Босые ноги. Холодный пол. Скрип дверей. Ветер, развеявший сонную лень. Темный, длинный, озябший силуэт. «М». Суета. Горячая кружка в ладонях. Сладкое тепло, разливающееся в теле. Порывистый голос.

–В минуты отчаянья нелепым нагромождением предстала предо мной мое Я. Его тело было покрыта чешуей из множество лиц и образов, скрепленных моей памятью. Множеством одного. Как знать, может оно и было настоящим я, а этот перед тобой лишь его лихорадка, болезненный припадок. В первые было слово и слово это было да будет свет. Все же должно закончится тоже словом. Каким же будет это слово способное устыдить существование заставить его провалиться в небытие. Ты думал о своих последних словах? Боюсь что мои будут наигранны слишком театральны. вспомни что сказал Христос перед смертью на кресте. «боже почем ты меня оставил» да истина приходит непременно на кресте. Это самое трагичное из всего что я мог прочувствовать. Что он мог сказать более человечного? Сделав Христа богом, они украли его у нас, лишили его жертву жертвенности, что ему стоила умереть? ну скажи мне, что стоило один раз умереть ему, богу, сколько раз мы умерли только за этот день и ничего не жалуемся. Помнишь в идиоте как там Достоевский про рисунок Гольбейна «Христос в гробу», что многие теряли веру, взглянув на этот рисунок, моя вера ушла вместе с его верой и пришла бесконечная любовь к нему. Наша жизнь слишком коротка, чтобы успеть поверить в бога. Да и вообще что есть вера если не слабость, предел моих сил и конечно же ребячество, попытка приручить эту необузданную дикую жизнь. Что ж в мои та годы уже поздно этим баловаться.

В последнее время стало все сложнее отличать сон от реальности. На днях снится сон, наверное.– Ночь. Я на улице М. иду, сжавшись от холода в комок. За мной кто та крадется. Боюсь оглянуться, но знаю, что он идет за мной, я его цель. Пытаюсь ускориться, незаметно чтоб не выглядеть смешным, но шаги слышны все ближе, ближе. Нож. У него нож. Не вижу, но знаю, у него в руке чертов нож. Кто та нашептывает на ухо слащавым голосом, каким совращают школьниц «О странное человеческое существо ты шум на темных улицах». – Плевать что не слышал как журчат цикады, даже не представляю каковы пионы и к сливам не испытываю утонченной нежности. Но как думаешь, из моей жизни получилась бы Хоку? Бессмысленное, бестолковое но красивое.  Да ну еще и думать. Ах к черту. Всегда чувствовал какую та излишнюю ответственность за свою жизнь. Нет точнее чувство вины, будто я ее украл и мне ужасно хочется оправдаться, сказать что завтра непременно верну и почти нетронутым. Все таки все мы непрозревщие котята брошенные в воду. Нас оторвали от груди вселенной и вот мы уже под мучительными волнами существования.  видишь ? Даже гнилые орехи хотят что бы о них сломали зубы. Я абсолютно свободен и по сему, абсолютно одинок, но и один это слишком много. Мучительно много. Каким же образом я мог бы сделать больше для своей свободы, чем жить. Ибо свобода эта воля, а жизнь и есть воля отдельная, вырванная из хоровода неизбежности и нет большего греха перед свободой, чем смерть. Я дождевая капля и моя свобода эта воля к падению, неуклонная страсть к избавлению от этой свободы, страсть к воссоединению с единым, от которого я был оторван и мое падение, что и есть жизнь, ознаменует мое возвышение, воссоединение с моей истинной сущностью.

Как жестока сегодня ночь. – «М» погрузил голову в ладони. Так просидел минут пять, не издавая ни звука и только изредка выглядывая безумными глазами сквозь растопыренные пальцы, словно зверь из клетки.– Что ж хороший конец для плохой истории. В самом деле хороший.

Разоблачение

Наконец та долгожданная новость. Конечно с нашей стороны было бы безумием полагаться на твердость и решимость всех взявшихся за выполнения нашего общего дела. Одно облегчение, в случае попадания сего дневника в чужие руки, они смогут лишь перечитать то что им и так известно.

Вошел в дом. Сосед суетливо наматывал круги по комнате. Он о чем та пытался мне рассказать, но его переполняли эмоции, получалась несвязная ерунда, будто в него напихали слов и сейчас они не умещаясь, вываливались из его рта. К его чести смею отметить что, такое с ним бывало редко, на моей памяти лишь однажды, когда его прогнала «подруга юности».

– перед нашим носом, тех кто учил и поручил и такое. Нет, нет мы такому не учили. Это от малодушия лени и невежества могло вбиться в голову столь позорная мысль и одурманила бы она десять нигилистов было бы терпимо, но тысяча молодых людей замаравших себя намерениями, губительными не только для них, но и возможно для всего общества и все это прикрываясь великой идеей. Да есть в этом наша вина, мы пустили их по реке наших мыслей и забыли про них. Сочли реку достаточным для ищущего пути в океан. Но они юные и не окрепшие разбились о наши скалы, не выдержали наших бурных потоков, спасаясь на ужасных берегах и вот воистину печальные плоды всей этой трагедии. Запятнать прекрасную идею кровью этих ничтожеств, столь жалких что я побрезговал бы даже наступить на них. Они думают что убийством десятка чиновников, смогут возбудить волнения, поднять народную волну, способную разрушить стены воздвигнутые государством между двумя личностями. И какие слова «люди узнают, кого они должны ненавидеть. Мы будем убивать а они скажут- так им и надо». Глупцы, люди не способны ненавидеть власть, они могут лишь бояться и поклоняться ей. Сейчас вспоминая слова Гессе хочется рассмеяться ему в лицо, разве называя свою эпоху фелетоннойи, упрекая своих современников в американизированности и в довольстве столь малым, мог ли он представить в какую клоаку скатимся мы и это еще не дно, оно впереди. Что они задумавшие этот отстрел знают об обществе? каких перемен хотят они? Насилием создается лишь насильствующее. Как убийством нескольких проходимцев они собираются одарить человека уважением к самому себе? Нельзя одним махом отрубить голову государству хотя и безусловно монстру. Отпустите на волю льва выращенного в неволе и вы обречете его на голодную смерть, а ведь речь идет скорее о корове которую мы и толкнем в пасть к волкам . надо воспитать человека который будет сильнее государства. Надо насышять его быт культурой, носителями правильных ценностей. идеология должна быть инструкцией а не священным писанием т.к мы не способны напрямую изменять человека, а лишь среду его обитания. так сказать общественный быт, вздыхая о желанном последствии, имея скорее надежду чем точное представление, во что выльются эти вздохи.

Выбор

Очередной день. В очередной раз вернулся домой. Удивительно в этой коморке набитой почти родной, теплой сыростью, в которой сжавшись в комок, укрывался от холода, суровыми зимними ночами, ничего не осталась что подходило бы под это слово. На кровати лежал Р. Вскинув ноги обутые в грязные, изношенные ботинки, на спинку кровати. Подмигнув поздоровался.

–ну братец вот и все. Труп нашли. Коль нашли труп, скорее всего по наводке, найдут и его изготовителей, это уж дело не хитрое. Нельзя дожидаться условленного времени, надо действовать как можно скорее, пока не пришли по нашу душу. У тебя все готово?– у меня все готово. Моя цель прокурор… я знаю каждый его день, весь распорядок его серой жизни и на готове несколько вариантов, прервать его серое мучение. у меня все готова, но я не зал, тогда еще не знал, готов ли я сам. – наверное видимся в последний раз- вскочил с кровати. Неловко потрепал меня за плече.– не умею прошяться. Был рад шалить вместе с тобой. – вымучил улыбку – и помни, не делай того, что требует с тебя жертвенности. Если свою жизнь считаешь барашком, принесенным на заклание чему та, значит ты делаешь не то и этой жизни найдется применение по лучше. – вычитав свое имя прокурор несуразно рассмеялся. снова перечитал данный отрывок. улыбаясь, довольно, сладострастно, нервно постучал тетрадью по столу и не стирая с лица улыбки, вновь начал вчитываться в него.

Сильная красная рука, длинные, сухие, шершавые пальцы обвили мою руку. Прошяние. Затесавшиеся в скрипе пола, стуки шагов. Все дальше, все тише…

Умолкли.

Жил и не знал на что употребить эту жизнь, не знал что с ней поделать. Я мог, но не знал как жить. Появилась она, наполнила, одухотворила желанием, знанием жизни. Я знаю как и зачем жить, я должен жить, но все кончено. Впереди тюрьма, сожаления, пережевывания до изнашивания чувств воспоминаний, смирение, умирание. К счастью Из кошмара жизни, всегда может разбудить, грохот пули по черепу. Уже нечего утаивать. Могу вывернуть душу как карманы. Вот я весь раскрытый непрочитанной книгой. А жизнь вырывает из нее страницы, еще чистые, не расписанные болью, не заляпанные чернилами разочарований, страницы надежд. кем я буду чем послужат моя жизнь и смерть, каплей в океане человеческих страданий, невзгод, счастья, или океаном в капле. В той капле в которой и нашли мои чувство глубины, невиданные в этом водовороте человеческих судеб?

Невозможно счастье без свободы и столь же невозможно исключительно через насилие, привить людям страсть к этой самой свободе, а только лишь в сочетании с примером. Как я могу сделать для общества больше, чем способствовать в освобождении индивида и словно семья, зародить в сердце самого общества, счастливую, своей страстью свободы, личность. Из ее счастья, из счастья свободных – пламенных семян тлеющих под слоями культуры, морали, человеческой глупости, вырвутся на свет ростки революции. Не поджигателями, а горящими сердцами счастливых, свободных, разгорится, перекинется на общества, пламень революции.

Глупость. Нет никакого выбора, как можно быть частицей пара, пушенного в свисток, возвещающего о прибывающем поезде революции, когда могу быть ветром свободы для корабля ее жизни? Корабли с надутыми ветром свободы парусами тащат за собой революцию. Нет никакого выбора. Я должен ценой жизни и больше ненависти. что эта за цена перед ее счастьем. Не боясь быть ненавистным для желанной, пожертвовать любовью в ней ко мне, ради ее свободы. Ради ее счастья. Даже если это счастье, будет воздвигнута на ненависти ко мне. Ненависти той, в которой только и искал любовь. Настоящая истинная добродетель кроется в насилии. Когда даже приведенная в реальность, одуществленная через насилие, она остается благом. Всякое благо нуждается в насилии, или над самим собой, или над другими. насилие есть истинная мерило блага. Мая жизнь не принесла нам счастья, пусть хоть смерть поспособствует ее счастью, новому началу.

Один выстрел. Два трупа. одна спасенная жизнь.

Она

Расставание никогда не бывает вовремя. Или слишком рана, слишком многое хочется сказать и все слова замещает густое, обволакивающее, свинцовое молчание. Или слишком поздно и уже нечего сказать. Подбираешь слова и ничего не подходит под происходящее, кроме молчание. И мы стояли обнявшись и в каждом движении, мгновении, было молчаливое слово, еще никем не сказанное, никем не подуманное, чистое.

Мост. Теплое тело вросшее в мои чувства. Теплая рука на моей ладони. Теплый ветер причесывал ее волосы и волны реки, словно гриву. Вереница опавших листьев от ветра змеей, гремя золотистой чешуей проскальзывал из тени в тень. Шум потока машин сливался с шумом реки, неудержимо рвущегося наружу из своего бетонно-каменного одеяния. И жизнь неутомимым потоком вырывается, каждым днем, каждой секундой, неудержимо вырывается из чувств ее обладателей. Так и не прожитой, не вкушенной и ее стремление, желание вырваться, так и останется для людей самым ярким, сильным проявлением жизни в них. удивительно красиво. самым сильным осознанием желанного есть, страх потерять желаемое. Они смотрят на небо в оцепенении, прижавшись к земле, не смея поднять голову, не смея пошевелиться, от страха застыв в оцепенении, благоговением взирая на него, что бы вся эта громадина ненароком не обвалилась на их несчастные головы. А мы стоим на небесах, опьяненные страстью. Неудержима, с упоением прыгаем, скачем на нем в предвкушении крушения всех миров и несчастных голов.

Все была единым, все переливалась, перетекала, перерастала, врастала друг в друга и исторгала, вырывала, выкорчевывала меня из себя. А она, будучи объята моими руками все же, была частью этого целого, принадлежала ему, а не мне. Была частью его и все оно была ею. Я пытался прижиматься, втиснуться, просочиться, стать маленьким крохотным. Не быть что бы стать его частью. Потерять себя что бы найти, обрести его. Назойливый, брошенный, отвергнутый. Все была одним а я одиноким. Одинок в своем одиночестве.

Все была жизнь.

–Я устала. Ты можешь понять что я устала? Не хочу! Не хочу любить, не хочу быть счастливой, хочу что бы жизнь была сносно. Что бы снести, дотащить ее до могилы, что бы она избавилась от меня, а не я от нее. Не хочу жить, не хочу умирать. Ничего не хочу. Ничего не могу. Надо пережить шторм и только за тем выйти на берег и собирать щепки разбитых кораблей. Это и есть жизнь превращенная в искусство. Счастье и горе надо осмыслить. Но что бы дотронуться до этого жара надо подождать когда оно остынет-угаснет. А мы вечно от края в край. зачем прилагать усилие, пытаться спастись, когда так упоительно тонуть.– в голове вертелась только одно. Хочу быть. Хочу быть этим мгновением, нечаянным касанием носа ее щеки. Хочу жить. Вцепиться чувствами в мимолетное, прошедшее, рождение и смерть которого, была одним, непрерывным актом существования.

–не слушай, не верь мне, все это глупость. Найди меня. Пусть даже в следующей жизни. Обещай, обещай что найдешь хотя бы в следующей жизни и вырвешь меня из объятий суеты, какую бы невыносимую боль при этом не пришлось бы причинить мне. Знаю милый, все это ложь, но как же сладка она. Как можно не упиваться напиваться ей.– поцелуй вместо ответа. Капельки слез на губах. Правда не горькая. скорее соленная.

Я болен счастьем.

***

прокурор отложил тетрадь. отрешенно смотрел в никуда упершись взглядом в стену. Это дело было шансом которого он добивался многие годы труда, интриг, прожженных нервов, унижений, отчаянной смелости, уступок- обстоятельствам и своей совести и сейчас из за скомканной тетради, этот шанс, из политического дела способного его самого сделать политической фигурой, превращалась в заурядное дело с любовью, изменами, ревностью. Он был уверен что всем было бы лучше если тетрадь исчезнет. Человек который должен был стать его палачом, погубить всю его жизнь, своим преступлением становился его же благодетелем и это благодеяние, давала ему возможность отплатить благом. Память о человеке, сомнительными рассуждениями которого решалась его жизнь, висевшая пару дней назад на волоске, сейчас полностью зависела от его воли и это давно утраченное чувство власти, ставшее давно привычной для него, снова кипела в нем, опьяняла его, видя чужую окровавленную руку, взнесенной над своей судьбою.

Преступник из полусумасшедшего неудачника превращался в террориста, она из неверной жены в уважаемую вдову, жертва из неудавшегося мужа, в выдающегося бизнесмена и политическую фигуру, жертву террора негодяев, а он виртуозна развернул бы перед зрителем, всю эту картину, на людской и законный суд, наилучшим для всех участников образом и получил бы за столько лет вымученное уважение и почет, которые заслуживает как никто другой.

Словно очнувшись, возвратившись из своих размышлений, настойчиво стал искать что должно была быть в комнате, но никак не хотела попадаться ему на глаза.

– где шредер?– крикнул раздраженный своей столь несущественной неудачей, на молодого человека в розовом галстуке.

–шредер? Я вынес его в кладовку, решил что …

–ладно, ладно – успокаивая скорее волнение в себе, чем молодого человека, насторожившегося несвойственным для начальника поведением.

–хотите сейчас же принесу?

–нет сиди, я сам прогуляюсь за одно.– Схватил тетрадь, Буд та собирался ее задушить. Из нее вывалилась маленькая брошюра. Поднял вывалившуюся брошюру, перелистал. «А это может пригодиться», прошептал себе под нос и выскочил из комнаты.

Брошюра.