Читать книгу: «Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома»

Для Саро, того, кто зажег огонь любви.

Для нашей дочери, Зоэлы, всегда горящего пламени

И не думай, что ты можешь править путями любви, ибо если любовь сочтет тебя достойным, она будет направлять твой путь.

Халиль Джебран

Tembi Locke

FROM SCRATCH

Copyright © 2019 by Tembi Locke

First published by Simon & Schuster, Inc.

© Марченко Д. В., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Отзывы о книге

«Эти прекрасные мемуары переносят нас в личное путешествие Темби, посвященное любви, родительским обязанностям и в конечном итоге потере ее мужа Саро. Она учится исцелению самым прекрасным способом – с помощью поддержки трех поколений женщин – и да, там есть итальянская еда. Много-много итальянской еды!»

Риз Уизерспун

«Потрясающе… Авторская работа в книге – великолепна. Лок дает своим читателям возможность насладиться погружением в чувственную событийность Сицилии. Она предлагает заглянуть в ее глубокие и благотворные отношения с дочерью, супругом и ее семьей. Когда она сравнивает приготовление сыра с горем, описывая, как и то и другое нуждается во «времени, труде и внимании», она предлагает новый взгляд на древнюю эмоцию. Даже ее описание классического смога над Лос-Анджелесом – свежее и яркое».

Associated Press

«Хотя история Темби – это история скорби и потери, это также праздник любви, еды, заботы и семьи».

New York Post

«Эти мемуары вновь подтвердят вашу веру в сильную, способную все выдержать любовь».

Refinery29

«История любви, трагедия и семейная сказка слились воедино в одной восхитительной книге…»

Real Simple

«Лок трогательно описывает процесс скорби и поиска утешения в течение трех лет в Италии после смерти своего мужа… В заключение она предлагает более дюжины сицилийских рецептов, которыми наполнены ее воспоминания о Саро. Обнаженные и идущие от самого сердца мемуары поднимут настроение читателям, страдающим от потери своих собственных любимых».

Publishers Weekly

«Завораживающе… Читателям не захочется откладывать в сторону мемуары Лок, настолько убедительно она описывает свой уникальный опыт и всеобщие взлеты и падения человеческой жизни».

Booklist

«В своем писательском дебюте актриса и спикер TED Лок предлагает теплые воспоминания о романтике, мучительной потере и исцелении… Очаровывающая история о любви, потерянной и вновь найденной».

Kirkus Reviews

«История Темби Лок отличается от всех, что вы слышали прежде… Стойкость и упорство Лок перед лицом такой потери невероятно трогательны, как и ее искреннее любопытство к месту, которое поначалу было не очень приветливо к ней… Откровенная, мудрая и со склонностью к красноречивым метафорам, она – прекрасный и сильный писатель… Трогательные и яркие мемуары Темби Лок – это эпический межкультурный роман, трагедия, история самопознания и, что самое лучшее, подтверждение простых исцеляющих сил хорошей еды».

Shelf Awareness

«Абсолютно блестящая история любви. Темби Лок написала глубоко личную историю, переполненную надеждой и вдохновением. Здесь есть и величественная красота умения найти себя в большой потере, и возможность трансформации для тех, кто позволил жизни по-настоящему их раскрыть. В этих незабываемых мемуарах Темби показывает нам, каким мощным – и в итоге возвышающим – может быть это путешествие. Переворачивая эти страницы, вы изменитесь навсегда».

Клэр Бидуэлл Смит, автор книги «Тревога: недостающая стадия горя»

«Как растет твоя любовь к супругу, когда ты только что вышла замуж, стала женой, сиделкой, а потом – молодой вдовой? Как сохранить ту любовь, которая стоила ожидания, проведенного под дождем? Чтобы сделать это, Темби взбирается на вулкан, готовит, объединяется с семьей своего мужа, живущей в маленьком городке Италии. «Вкус к жизни» – это разбивающие сердце, но обнадеживающие мемуары о прощении. И Лок – сильная, жизнерадостная женщина, заслуженная актриса, которая, как оказалось, еще и поэтесса».

Хелен Эллис, автор бестселлеров «Американская домохозяйка»

«Восхитительные мемуары о рисках, обретении любви и постройке дома вдали от дома. В «Вкус к жизни» Темби Лок трогательно описывает потерю, скорбь и исцеляющее чудо еды».

Лайла Лалами, автор книги «История мавров»

Пролог

На Сицилии любая история начинается с чьей-либо свадьбы или смерти. В моем случае – со всего вместе. И так получилось, что я оказалась за рулем ржавенького «Фиата» на продуваемой ветрами сельской дороге у окраины Алиминузы, маленького сицилийского поселка, с прахом своего мужа в миниатюрной деревянной шкатулке, зажатой между колен. Я почти добралась до оливковой рощи у подножия гор Мадоние, что на северном побережье острова; это были склоны земель семьи Саро, усеянные пятнышками старых абрикосовых и персиковых деревьев.

Когда-то вдоль этой дороги он срывал спелые ягоды с тутовых деревьев, скручивал упругие лозы с тяжелыми гроздьями винограда винных сортов, руками раскапывал почву, чтобы показать мне воочию, как растут клубни дикого фенхеля. Я наблюдала, как он бережно разворачивал наружные слои кожицы клубня. Потом он заставил меня закрыть глаза, поднес мне прямо под нос самую сердцевину, вынуждая вдохнуть землистый лакричный аромат, пробуждающий к восприятию тайн и загадок этих мест. Он настойчиво и целеустремленно показывал мне силу и нежность этого мира природы – тех мест, где он родился. Прошлым летом мы стояли, обозревая склоны, на которых он играл, будучи ребенком.

«Делай что хочешь, но привези хотя бы немного моего праха на Сицилию», – сказал Саро, когда мы стояли на этом самом месте, где я сейчас. Его рак недавно вернулся, но смерть по-прежнему воспринималась абстрактно. Я думала, у нас есть еще несколько лет впереди, может быть пять. И все же он готовился – и готовил к этому меня. Это место было тем самым, в котором он хотел оставить хотя бы часть себя навсегда, – и вот я здесь, преодолела почти семь тысяч миль от нашего дома в Лос-Анджелесе, чтобы исполнить обещание, данное ему тогда.

Звуки августовских сверчков и цикад, ящерицы, снующие в поисках убежища, в котором можно укрыться от полуденного сицилийского солнца, – все это окружило меня. Воздух был тягучим от удушающих ароматов эвкалипта, нагретой древесины и созревающих помидоров. В отдалении раздался звон колокола городской церкви, созывающий людей на обедню. На какое-то мгновение я представила свою семилетнюю дочку, бегущую босиком по вымощенной камнем улице. Вот еще одна причина, по которой я отправилась в добровольную ссылку на сицилийское побережье, – это был единственный способ сохранить ее папу живым в ее памяти.

Я запарковала машину на вершине крутого холма, поставила на нейтральную передачу и дважды проверила ручник. Затем нащупала между ногами коробку, содержавшую останки моего мужа, всю липкую от пота. Маленькая деревянная шкатулочка для колец, в которой когда-то он держал медиаторы для своей гитары, теперь являлась вместилищем частички его самого, которую я сохранила для себя. Коробочка оставила узор из вертикальных линий на том самом месте моего тела, которое он любил больше всего. Время пришло. И все же я не могла заставить себя выбраться из автомобиля.

Саро, будучи шеф-поваром, всегда говорил, что женится на американке или афроамериканке, обладающей кулинарной душой Италии. В его представлении я была итальянкой так, как людям и следует быть итальянцами, – за столом. Для него это значило любовь к свежей еде, почитание памяти и традиций, когда передаешь хлеб и пьешь местное вино. Это была жизнь, в которую я попала случайно, когда мы буквально врезались друг в друга под навесом лучшего во всей Италии магазина с мороженым. Судьба, удача.

Один взгляд – и я поняла, что его глубокие карие глаза таят в своей бездонности немыслимое количество историй и соблазняют меня поведать свои. Его профиль словно был срисован с одной из древних римских монет, а внешность – оливковая кожа, упрямый, волевой подбородок и копна волнистых угольно-черных волос – заколдовала меня картиной, изображавшей меня в его объятиях, вспыхнувшей в моем воображении, словно молния. Я сказала на своем лучшем школьном итальянском «Mi scusi»¹, а он ответил, ни секунды не колеблясь, «Hello». И в тот же миг все завертелось…

Теперь я понимала, что Саро, появившись в моей жизни, почти постоянно творил и создавал новые формы там, где прежде было лишь пустое пространство. Он умиротворял битвы в душе, неведомые даже мне самой, казалось, был всегда готов приласкать самые неупорядоченные, безответственные, несовершенные и противоречивые частицы меня. Вместе мы поглощали эту жизнь, словно с двух рук ели из одной тарелки. Готовые слушать, любить, смотреть в темноту и все равно видеть в ней тоненький серп луны.

Наконец я приоткрыла дверь автомобиля, и прохладный воздух хлынул внутрь, принеся с собой еще больше воспоминаний. Я думала о Саро и о земном удовольствии, которым мы наслаждались вместе в самом конце: о мороженом-льдинке в виде ракеты. Специфичность этого воспоминания поразила меня. Перенесла прямо в наш последний день. Когда пространство нашей жизни и все, что было в ней, уменьшилось до обусловленных смертью крошечных интимных жестов, например как я кормила своего умирающего мужа фруктовым льдом. Как я прикладывала льдинку к его губам, беспокоя каждый час медсестру просьбами достать новую упаковку с верхней полки морозильной камеры на случай, если мой муж очнется и сможет попробовать ее. Деликатная неизменная ласка, которую я хотела ему обеспечить, мои заключительные действия в роли той, которая любит и заботится. Мне хотелось, чтобы его последнее впечатление от больничной палаты было мягким, успокаивающим, даже в чем-то приятным. Он это заслужил. Все те годы, что он стоял позади меня на кухне, он учил меня, что детали – это главное. Ощущения от первого вкусового впечатления доступны только единожды. И если требовался фруктовый лед, то я решила, что это будет самый вдохновляющий фруктовый лед на свете: свежевыжатый лимонад с агавой. В те дни время мчалось и едва ползло одновременно. И хотя я делала все, что было в моих силах, чтобы подготовить нашу дочь, Зоэлу, которой только исполнилось семь, к жизни без папы – держала ее поближе, вовлекая в событие, которое навсегда изменит ее жизнь, – я все же переживала, что сделала недостаточно.

В последний день я закрыла раздвижные двери в нашу палату и присела рядом с ним на край больничной койки. Я водила тающим лакомством по его губам. Целая вечность с поцелуями этих губ принадлежала мне. Потом я поцеловала его в лоб и, когда выпрямилась, увидела, что кусочек растаявшего мороженого попал ему на язык. Он не отрывал от меня взгляда. Я тоже лизнула замороженный сок. Он улыбнулся. Мы делили приятный момент, как делали это в самом начале, когда он шептал мне на ухо после занятий любовью: «У меня неутолимая жажда твоей любви, любви к твоему телу и душе». И затем его не стало.

Его смерть стала еще одним событием, перевернувшим мою жизнь. Вся сила, которую я получила от него как женщина, мать и любимая, увяла мгновенно и полностью. Это словно быть выброшенной на острые скалы во время отлива брюхом кверху в полдень самого жаркого и солнечного, самого длинного дня самого длинного года твоей жизни. Казалось, не было дна у моих страданий, не было выхода – только вперед. Сквозь тьму, одиночество и острую нехватку его прикосновений. Но это было мое последнее обещание ему, и оно привело меня месяцы спустя, отчаявшуюся в поисках лучика света, к этому фруктовому саду в самом сердце Средиземноморья.

Прогудел последний удар церковного колокола, а я держала шкатулочку с прахом в руке. Amore, l’ho fatto – я сделала это. Я привезла нас так далеко. Я вышла из машины.

Садившееся солнце напомнило мне о нашей первой совместной поездке по Сицилии, когда мы забрались в самые глухие ее уголки. Кроме гор, коров, мужчин верхом на ослах и бесчисленных оливковых зарослей, смотреть было не на что. Мы не могли поймать радиоволну, поэтому в итоге много часов подряд разговаривали, изредка умолкая, пока наш миниатюрный «Фиат» преодолевал проселочные дороги с бесконечными спусками и подъемами. Я помню, что еще одним пассажиром нашего автомобиля был полуденный солнечный свет, наблюдавший за движением двух жизней. И теперь, когда я наконец выбралась из машины и выпрямилась, солнце снова было мне свидетелем. Земля под ногами казалась слегка рыхлой.

Передо мной возвышались большие железные ворота с колоннадой по бокам, сооруженной из спрессованной земли, глины и булыжников, уложенных друг на друга. Это создавало хоть и впечатляющий, но простой деревенский вход. По другую сторону от этого входа простирался забор из колючей проволоки, установленный поверх каменной подпорной стены. Она отделяла семейные владения от дороги. Я бросила взгляд на забор и немного прошлась вдоль периметра в надежде отыскать вход попроще, но такового не было.

Неожиданно утомившись, я присела на груду камней, которая образовывала импровизированную подпорную стену, и уставилась на городок внизу. Мне были видны купол церкви и поля за ним, стремительно переходившие в аллею, ведущую к морю. Затем я услышала шум приближающегося трактора вдалеке. Мне не хотелось в тот момент быть увиденной, я не хотела объяснять проезжающему по дороге мимо фермеру, который возвращался домой с жатвы, почему я стою возле заброшенных владений. Хуже того, я не хотела, чтобы до городка долетело хотя бы одно слово о том, что чернокожая американская женщина была замечена в месте, куда никто больше не ходил. Поэтому я встала и ускорила свой шаг. Я отчаянно искала осыпавшиеся из-за дождя или сползания почвы камни, чтобы пролезть через них и попасть внутрь. Я могла бы попытаться найти то место, где прошлым летом мы рвали с дерева персики и Саро поднял вверх нашу дочь, чтобы она могла достать самый близкий к солнцу фрукт.

На Сицилии любовь, правда и скорбь – непростые понятия. Каждое из них уходит так же глубоко, как корни оливковых деревьев, которыми много столетий усеян этот остров. Тайны часто уходят даже глубже. То, что я собиралась сделать, было не только тайной, технически это, скорее всего, было даже незаконным. В сельской Сицилии кремация настолько редка, что практически не существует. Несколькими неделями ранее уже состоялось официальное погребение на местном городском кладбище. Развеять же прах, даже небольшую его часть, где-нибудь еще помимо кладбища, вероятно, являлось нарушением и религиозных, и гражданских законов. Но моя жизнь выходила далеко за рамки условностей, пока я карабкалась по камням в попытках попасть внутрь.

Если бы я обдумала это заранее, если бы лучше спланировала, если бы мне не пришлось лгать о том, где я, всем своим знакомым в этом городке, я могла бы просто взять ключ от ворот. Больше всего я была обеспокоена тем, что об этом не знала моя свекровь. В конце концов, с этой женщиной я не всегда была в хороших отношениях. Родители Саро отклонили приглашение на нашу свадьбу, будучи определенно не в восторге от того, что их любимый сын женится на чернокожей американке. И все же сейчас и я, и моя дочь были гостями в ее доме; мы собрались все вместе – семья, понесшая тяжелую утрату.

Может, я могла бы избежать всех этих оскорблений и бед, которые я собиралась вытерпеть. Я могла бы открыто прийти сюда, на это место, а затем умиротворенно сидеть под лучами заходящего солнца, под парящими высоко над головой соколами и слушать доносящиеся издалека крики ослов. Но ни мое горе, ни моя любовь так не работали – и я поклялась любимому всей своей жизни. Поэтому я опустилась на колени и, позволив грязи вымазать меня с ног до головы, пролезла под забором из колючей проволоки. Я была полна решимости начать следовать последним инструкциям моего шеф-повара с нуля в надежде на то, что каким-то образом они приведут меня к началу моей оставшейся жизни без него.

Часть первая. Прежде

Tutto sta nel cuminciare.

Все зависит от начала.

Сицилийская поговорка

Первые вкусы

Я покинула самолет в Риме, уставшая после перелета, и вместе с толпой однокурсников направилась к пункту таможни и иммиграции, зажав паспорт в руке. Мне было двадцать лет, и я впервые оказалась за границей. Моя программа по студенческому обмену между Уэслианским и Сиракузским университетами во Флоренции началась.

Находясь в терминале, я впервые почувствовала запахи и звуки итальянского бара. Он был переполнен утренними посетителями, поглощавшими эспрессо и корнетти. Я подошла к кондитерской, положила руку на теплое стекло, а затем ткнула пальцем, словно ребенок, еще не научившийся говорить, когда бариста спросил, что я хочу. Я подняла вверх три пальца. И три разных корнетти в дорогу оказались у меня в сумке. Обычное, с кремовой начинкой и с мармеладом. На тот момент я еще не знала, что такие заведения существовали в Италии на каждом углу. Не знала, что еда в моей сумке – такая же распространенная, как кетчуп в Америке или скорее как пончики. Я была счастлива от одного только предвкушения первого кусочка.

Италия никогда не входила в мои грандиозные планы. Единственный грандиозный план, который у меня был в то время, – стать профессиональной актрисой после окончания колледжа. Актрисой я хотела стать, сколько себя помню. Так я себе представляла в целом картину своей жизни, хотя четкого маршрута к этой цели у меня не было. Это должна была быть какая-то резкая перемена. Я также не собиралась оставлять Уэслиан и свой сонный студенческий городок возле реки Коннектикут, вот только в конце сложного первого года обучения я наткнулась на 101-ю группу по истории искусств. Группе преподавал доктор Джон Паолетти, всемирно известный итальянский исследователь эпохи Ренессанса. В первый же день занятий, когда погасли огни, освещавшие аудиторию, и на экране появился первый слайд, греческий фриз из Коринфа, датируемый приблизительно третьим веком до н. э., я была очарована. Два семестра колледжа наконец обрели очертания. Спустя три недели история искусств стала моей специальностью. В следующем семестре я изучала итальянский, необходимый для завершения этого года. К концу второго курса у меня были прохладные, но довольно постоянные отношения с моим преподавателем итальянского, Коннором.

Коннор был старшекурсником из Новой Англии, голубых кровей, его семья жила в Италии. Однажды поздно вечером, после одной из вечеринок в его спальне на верхнем этаже общежития, я помогала ему убирать банки из-под пива, а он уговаривал меня решиться на семестр учебы в Италии.

Он заверил меня, что это был единственный вариант научиться свободно владеть итальянским, а еще я могла взять так необходимый мне перерыв, покинуть пределы провинции Коннектикут и все равно закончить учебу вовремя. Он предложил поехать во Флоренцию. Там жила его сестра, Слоун, которая отказалась от идеи получить диплом бакалавра колледжа Вассар в пользу эмигрантской жизни в Италии. Она была на несколько лет старше меня и уже долго жила со своим кавалером Джованни, с которым организовала совместный бизнес, открыв бар под названием «No Entry»². Коннор заверял, что она возьмет меня под свое крыло. Его указания были предельно простыми: «Найди ближайший телефон-автомат, когда приедешь во Флоренцию, и позвони Слоун – она познакомит тебя с окружающей обстановкой». Номер ее телефона я положила в свой паспорт, когда поднималась на борт рейса авиакомпании «Алиталия», вылетавшего из Нью-Йорка.

Наградой за перелет стали новая система координат, новый язык и местные деликатесы. Италия не разочаровала. Поедая выпечку, я смотрела в окно автобуса, ехавшего из римского аэропорта во Флоренцию. Я наблюдала за проплывавшими мимо кипарисами, холмами, фермерскими домиками. Мне казалось, что места, которые я вижу впервые, я знала всю свою жизнь. Когда мы наконец под полуденным летним солнцем прибыли во Флоренцию и вышли из автобуса возле церкви Сан-Лоренцо, я не могла дождаться момента, чтобы наконец избавиться от компании девчонок, вместе с которыми приехала сюда по программе. Одного перелета через океан и двухчасовой поездки в автобусе было достаточно.

В отличие от них я приехала в Италию не для того, чтобы ходить по магазинам или где-то зависать с однокурсницами. У меня в кошельке не было кредитки моих родителей, и я не искала свидания с итальянским парнем и поездок в Париж раз в месяц. У меня впереди был семестр жесткой экономии денег, и я на самом деле собиралась изучать историю искусства. Было еще что-то, что я хотела получить от этих трех месяцев пребывания в Италии. Какое-то стремление, которое я не могла выразить словами.

После того как я забрала свою спортивную сумку из багажного отделения автобуса, наша большая группа была поделена и нас разместили по небольшим пансионатам возле вокзала на первые одну-две ночи, до тех пор пока мы не получим назначение и не расселимся по нашим итальянским принимающим семьям. Первое, что я сделала после того, как поднялась на три пролета по узкой каменной лестнице к своей комнате, рассчитанной на трех человек, – поставила свою сумку и встала в очередь к телефону у главного входа. Я сделала то же, что и остальные девочки, – позвонила домой. В моем случае сразу в два дома – сначала маме, затем отцу и заверила обоих, что добралась и со мной все в порядке. Затем я позвонила Слоун.

– Ciao, Tembi!³ – ее голос звучал так, словно мы виделись пару дней назад за стаканчиком аперитива. – Коннор говорил мне о тебе, я знала, что ты позвонишь. Ты где?

– Я возле вокзала в отеле. – Я не сказала «пансионат», поскольку не была уверена, что мое итальянское произношение будет верным.

– Я приеду за тобой, – произнесла она с томным новоанглийским переливом на итальянский манер. Я мгновенно поняла, что она всегда будет куда более европейкой, чем когда-либо стану я. – Давай поужинаем. Мне все равно нужно быть в центре города сегодня вечером по работе. Заберу тебя в восемь.

Когда я повесила трубку, время было примерно где-то после обеда, насколько я могла судить, устав от перелета. Достаточно, чтобы вздремнуть, принять душ и подготовиться к своему первому настоящему итальянскому ужину. Когда остальные девочки начали собираться и планировать погулять возле отеля, может быть поглазеть на витрины и что-нибудь поесть, я отклонила предложение присоединиться к ним.

– У меня здесь подруга, она попозже меня заберет, – объяснила я. Это прозвучало как завуалированное хвастовство, которое явно не способствовало прибавлению мне друзей.

Слоун влетела на территорию пансионата без пятнадцати девять на стареньком бело-голубом «Фиате Синкуисенто». Эту машинку я видела только один раз в «I Vitelloni», фильме, который смотрела на занятии по итальянскому неореализму.

Она остановилась прямо на тротуаре, спрыгнула с водительского сиденья и обошла вокруг машины, чтобы обнять меня. Выглядело все так, словно мы были друзьями, расставшимися давным-давно, и нам не терпелось заново познакомиться. У нее были каштановые вьющиеся волосы, спадавшие ей на загоревшую грудь, которая у нее имелась, несмотря на то что она не надела лифчик. Ее улыбка была такой же дерзкой и яркой, как и ее цветочное мини-платье от Бетси Джонсон. Но от чего я на самом деле не могла оторвать взгляд – так это от ее длинных ног. Коннор упоминал, что у нее диплом бакалавра театральных искусств, и это было очевидно – она держалась так, словно только что сошла с театральных подмостков. Стоя рядом с ней, я чувствовала себя страшным троллем в своих джинсах Gap, футболке с V-образным вырезом и шнурованных ботинках – одежде, которая казалась такой крутой для того, чтобы гулять по улицам Уэслиана.

– Запрыгивай! – сказала она, наконец перестав меня обнимать. Она открыла пассажирскую дверь и перелезла прямо через рычаг переключения передач на свое место. Садясь, она закинула на заднее сиденье свою сумку из замши, а затем, немного подумав, снова потянулась за ней и, поставив ее на колени, достала оттуда косяк. – Будешь?

– Нет, спасибо. – Выглядело так, будто она уже сделала несколько затяжек – на косяке остались следы помады.

– Ну тогда попозже, время еще есть. – Она запустила мотор. – Мы сначала встретимся с моими друзьями возле Сан-Кассиано, поужинаем у них дома. Он – художник, а она – оформитель витрин для магазинов Луизы. А затем все вместе отправимся в бар. – Она глубоко затянулась, потом потушила окурок об пол автомобиля.

– Положи это назад, – сказала она, передав мне свою сумочку. – И свои вещи тоже, – добавила Слоун следом, сняв с моих колен полотняный малиновый рюкзак.

Я сделала, как мне сказали, и мы тронулись. Воздух летнего города дул в открытые настежь окна автомобиля. Она везла нас сквозь лабиринт бесконечных ходов и узких, мощенных брусчаткой улочек, освещенных янтарным светом фонарей. Я высунула руку в окно, и Флоренция пролетала сквозь мои пальцы.

Когда мы наконец добрались до жилища Массимо, тосканской виллы где-то рядом с домом, где прошло детство Никколо Макиавелли, я изо всех сил боролась с подступившей тошнотой и нервами.

– Там кто-нибудь говорит по-английски?

– Немножко, но я буду переводить. Идем!

С этими словами она повернула ручку незапертой входной двери и немедленно ворвалась в дом, словно торнадо, который только что коснулся земли, направившись в сторону звуков джаза и болтовни, доносившихся из какого-то дальнего угла на первом этаже.

Я робко плелась следом, пораженная зрелищем вокруг. Я была убеждена, что иду по съемочной площадке «Merchant Ivory film». Каменные полы, изысканные гобелены, книжные полки из красного дерева. Слоун обернулась, чтобы схватить меня за руку перед тем, как выйти на террасу, расположенную на внутреннем дворе, где я увидела по меньшей мере десять-двенадцать итальянцев, собравшихся в группки по два-три человека. Каждый разговор казался интимным и поставленным, все происходило за завесой сигаретного дыма. Слоун сжала мою ладонь и склонилась ко мне, чтобы шепнуть:

– Я заставлю Массимо показать тебе его коллекцию картин, прежде чем мы уйдем.

Я с тревогой дергала низ своей футболки, пытаясь натянуть ее поверх джинсов. Оробев, я была не в состоянии что-либо ответить.

– У него в спальне есть Пикассо. – С этими словами она вытолкнула меня на середину террасы. – Eccola, Tembi! Un’amica americana⁴. – Затем она драматично поцеловала меня в щечку, развернулась и бросила меня одну. Там что, люди насыпали тонкие полосочки кокаина на кофейный столик?

Я повернулась в сторону невозможно космополитической и богемной группы, собравшейся за беседой, и мне хватило ума отказаться от кокаина. Я так и не попросила показать Пикассо. По правде сказать, я не знала как, да и не была готова просить едва знакомого мужчину отвести меня в свою спальню. И все же, несмотря на усталость от перелета, я обнаружила, что какая-то доселе неизвестная часть меня стала приобретать очертания. Энергичный пульс этого вечера получил надо мной власть, и я поклялась там, что всегда буду рада неожиданному. Эта новая я радостно приняла бы любую часть такого приключения. К лучшему или к худшему, но я была открыта ко всему, что могло случиться. Я чувствовала себя словно желток в яичнице-глазунье, яркой и оживленной, но хрупкой. Слоун указала бы путь, а я бы последовала – в пределах разумного. Мне уже нравилось ощущать своей кожей эту новую страну, а ее язык пустил корни у меня во рту. И с течением ночи, спотыкаясь о свой детсадовский итальянский, я перестала краснеть, становясь все более и более уверенной с каждой новой беседой. За один день Италия сделала меня собой. Мои ожидания были невысоки. В конце концов, говорила я себе, я пробуду здесь всего несколько месяцев. Оглядываясь вокруг, я и представить себе не могла, что эти люди когда-нибудь станут мне друзьями на всю оставшуюся жизнь. Италия была коротким приключением, перерывом во времени. Прекрасным промежуточным эпизодом.

Под утро я была уже в пансионе, в своей трехместной комнате, глядя в потолок и серьезно раздумывая над тем, чтобы ущипнуть себя. Из столовой под нами поднимался запах кофе, просачиваясь через каменный пол. Позвякивание чашек о блюдца, ложечек о фарфор, постукивание тарелок, которые расставляли на столах, аромат кофе и свежей выпечки дразнили меня. Переполненная восторгом, я не могла дождаться наступления следующего дня.

Двумя месяцами позже Слоун нашла меня за уборкой туалетов в своем баре, «No Entry». Он находился в сердце исторического центра Флоренции, возле Пьяцца Санта-Кроче, и оттуда было рукой подать до Арно. Она, как водилось, заскочила в бар в полдень и увидела меня со щеткой в руке под музыку Билли Холидей, доносившуюся из магнитофона. К этому времени моя подруга стала моей начальницей, поэтому я занималась уборкой бара. Вопреки ранее данным себе обещаниям быть дисциплинированной, за шесть недель я спустила все деньги, рассчитанные на семестр. Они трансформировались в сумочки, ремни, ужины и поездки по выходным в Рим и Стромболи. Я обнищала, но не собиралась обращаться за помощью к родителям. И в результате чистила туалеты в «No Entry», когда не была занята книгами, до либо после учебы.

– Нам нужна водка! – провозгласила Слоун, высыпая в мусор чашку вчерашних вишен мараскино. Ее бар был почти пуст. В одно мгновение она решила, что мы немедленно должны все бросить и отправиться в бар по соседству, «MI6». Она дружила с владельцем этого бара, и они частенько брали в долг друг у друга спиртное, когда у одного из них оно заканчивалось. Бар был всего в паре кварталов от нас и, вероятно, до отказа забит водкой, плюс повлияла ее самоуверенность, появлявшаяся после марихуаны. Предстоящая полуденная жара заставила ее ускорить свои и без того быстрые движения. Я хвостом следовала за ней, пытаясь поспевать за длинноногим шагом и вызванной наркотиками настоятельной необходимостью. Наркотики я никогда не любила, но во Флоренции пыталась относиться более лояльно к легким веществам. Затянись разок, другой, это не причинит вреда, Темби. Давай, не будь такой занудой. Мне казалось, Слоун перепробовала все, и именно об этом я думала, когда мы завернули за угол Виа дель Аква и я столкнулась с мужчиной.

– Mi scusi, – пробормотала я.

По воле судьбы, Слоун знала его. Ну разумеется. Она знала всех. Она представила его: Саро.

– Ciao, mi chiamo Tembi. Si, Tem-BEE⁵, – произнесла я на своем лучшем школьном итальянском. Это прозвучало неестественно, словно я не была уверена, что правильно произношу слова. Моим единственным спасением был акцент, который звучал не совсем уж позорно, и то, что я относительно легко могла произнести собственное имя.