Читать книгу: «В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых», страница 2
Глава 2. Злоба и злодейство на скате ночи
Я очнулась вполне уже в номере, лежащей на диване в гостиной как была в шубе. Выдохнув, я села, стягивая шубу с плеч, Фомка подоспел.
– Что ж ты, Фом… шубу бы хоть снял… взопрела совсем… – сказала я, с упрёком посмотрев на него.
Но у него было такое испуганное лицо, что я смягчилась, тем более что взопрела я от температуры, замёрзли ноги и даже руки, а в горле и во лбу было жарко.
– Ладно, не обижайся… я просто… ослабела как-то, – дай попить, что ли… и… знаешь что, аспирину принеси, а?
Он налил мне воды в стакан и, выглянув в коридор, и взял трубку телефона, связь с портье, попросил лекарства.
– Выйти боишься? – усмехнулась я, разуваясь.
– Конечно, – серьёзно кивнул Фомка. – Я выйду, а вас и след простыл. Макс мне тогда башку открутит.
– Не открутит.
– Открутит, не посмотрит, что мы с ним в одном классе учились.
– Ну, тогда точно не станет. Никто не обижает одноклассников.
Фомка усмехнулся.
– Ох, Татьяна Андреевна, вы прям… как при советской власти: не обижать одноклассников, драка до первой крови, и тому подобное.
– А что изменилось? – удивилась я, на самом деле этот разговор был мне крайне полезен, ведь я понятия не имею, как воспринимают Макса его люди. – И разве Макс не большую часть жизни прожил при той самой советской власти?
– Все мы большую часть там прожили. А только совсем другие сейчас времена.
Я покачала головой.
– Ты ошибаешься. И времена всегда одинаковые, и люди не меняются, и даже события, происходящие в мире всё те же, – сказала я, внимательно наблюдая за ним.
– Ну, может быть… А люди озверели, Татьяна Андреевна. Когда стреляют в лицо своим любовницам, и будто не замечают этого… Нет, я тоже думал так, что ничто не меняется, и думал, что Макса знаю хорошо, потому что мы ещё в яслях с ним на одном горшке сидели. А выясняется… выясняется, что мы и сами себя-то не знаем, что там другие…
Вот так да.… Сам того не желая и не задумываясь, конечно, Фомка выдал мне, похоже, секрет Макса. И приоткрыл мне немного суть этого самого Паласёлова.
– Я это к тому, Татьяна Андревна, что вы с Максом-то не играйте, поберегитесь, – он сделал мне «глаза». – Щас же ему наши гаврики непременно доложат, что вы на другого мужика глядели.
– Что?! – изумилась я.
– А вы как думали? Тут глаза за вами всюду. Сначала вы у Крестов с каким-то говорили страстно, теперь сегодня какой-то кент… Так что вы это… поосторожней. Мы тоже думали, что уж…
В дверь постучали, и вошёл портье с аптечкой.
– Может быть, врача вызвать? – спросил он, любопытствуя, посмотрел на меня.
А я думала между тем, что получается, никакой не призрак я увидела в своём болезненном тумане. Значит, был человек, значит, я видела Марка или кого-то до неправдоподобия похожего на него. Потому что Марк… Марк…
Мне захотелось плакать. Марк… Марк был мой верный друг, настоящий друг, за свою преданность просил только капли любви. Но я скупилась и на это… И умер он тоже из-за меня, потому что пытался от меня отвести руки обезумевшего маньяка… Марк… Марик, ты мог бы спасти меня, легко и непринуждённо. Ты всегда был каким-то… почти всемогущим. И какая ты большая потеря, оказывается, я только сейчас отчётливо осознала это.
– Слушай, я замёрзла, – сказала я, выпив сразу горсть анальгина и аспирина, по две каждого, и поднялась. – Согреюсь пойду в ванне.
– Водки выпейте, куда лучше, чем какая-то ванная.
– Да не пью я, ты же знаешь.
– Вы и не курите, как бы.
…Я приехал в Питер, и первое, что сделал, это купил цветов в самом лучшем, как мне показалось цветочном магазине, по дороге в отель. Надеюсь, Тане лучше. Шлемофон, что ездил со мной, только усмехнулся скрытно, не говоря ни слова.
Но ей определённо лучше. Едва я поднялся на этаж, почти полностью наш с пацанами, как Гоги встретил меня и Шлемофона у лифта. Заметив у меня букет, он посмотрел на Шлемофона, тот обогнал меня.
– Давай, Макс, я отнесу, поговорите.
– Что тут? – хмурясь, спросил я. – Случилось что-то?
– Так… мелкий инцидент, – сказал Гоги. – Не знаю вообще, стоит говорить или нет, мы тут спорили. В общем, ерунда, но… я всё-таки считаю, что тебе надо знать.
– Да что узнать-то? Ты говори толково, а то мямлишь… Разве я не учил чётко и по делу говорить? – разозлился я.
Признаться, я подумал, что нарисовались какие-нибудь братки, из тех, кого мы не успели умаслить, пообещав барыши и всевозможные связи в Карелии, которые они давно искали и отлаживали, но они рушились, потому что авторитеты менялись, падая в конкурентных битвах по нескольку раз в год. Но оказалось, что ветер подул совсем с другой стороны.
– То-то, что дело, Макс, какое-то… не знаю… В общем, Таня сегодня вышла гулять, и… ну когда вернулась, какой-то хмырь в вестибюле так на неё вылупился, что с кресла подскочил.
– Ну и что? – хмыкнул я с облегчением, тоже мне сообщил новость. – На неё пялятся все. Для меня это дополнительный кайф, Гоги, все хотят, а я имею.
– Так-то оно так, но только и она на него вытаращила глаза. Как будто знает. Или…
Я посмотрел на Гоги, не понимая его замешательства и даже смущения.
– Ну и что, Гоги?! Она живёт в этом городе, она и раньше бывала здесь, почему ей кого-то не знать? Ты говорил, у Крестов с каким-то говорила тоже.
– Ну да… там… тоже, конечно, непорядок пацаны допустили, но на улице, да ещё у тюрьмы, насильно тёлку в машину запихивать… Но, понимаешь, там она в обморок не падала.
– Обморок? – удивился я.
Даже для какого-нибудь девятнадцатого века в обмороки при виде мужчин падать, это чересчур, а уж теперь… И, тем более, Таня не из этих истеричных куколок, изображающих Бог знает что, что в кино видели. Если это и правда был обморок, то…
– Она нездорова, Гоги, вот и… не выходила на улицу неделю, что ты хочешь? – сказал я и обошел его, направляясь к номеру.
– Да-да, Макс, всё так, а только… Разводит тебя эта тёлка на что-то. А сама хвост по ветру держит. Мы пошли за тем, что тут глаза пялил, что с ним был, сказал, иностранец, а только в «Англетере», где он живёт, нам вполне русское имя назвали. Марков Александр. И кто он и что, пока мы не выяснили. Ну, правда… времени мало было. Но ищем. Подозрительно. Чего врать, что иностранец, если он русский? Что скрывают?
Я обернулся к нему.
– Кто этот Марков выяснить к утру, – сказал я.
А потом помолчал и добавил:
– А вот обсуждать мою тёлку забудь, ни при мне, ни тем более без меня. Понял? – я приблизился к самому его носу. – Это всё равно, что ты ко мне в штаны залез, яйца мои взвесить. Хочешь мои яйца взвесить?!
Я говорил очень тихо, но я знаю, что он всё слышал.
Гоги в ужасе отшатнулся, поняв, что вторгся в запретную зону, а за это может быть страшное наказание.
– Нет, Макс… что ты…
Я кивнул и продолжил:
– К девяти, всё, что нароете об этом Маркове и о том, что был у Крестов доложить. Понял?
– Да… Да-да, конечно… конечно…
– Вот и хорошо. Вот и… славно, – сказал я, входя в свой номер.
Увидев Фомку, я сделал ему знак убраться.
– Таня где?
Фомка кивнул на закрытую дверь спальни.
– Я… Макс, я только сказать хотел… – он замешкался у двери.
– Сказали уж, иди.
– Да я не то…
– Иди, говорю, – нетерпеливо повторил я.
– Макс…
– Завтра, Фом. Утром увидимся, – сказал я, снимая пальто.
Хорошо бы в душ, конечно, но злость и нетерпение владели мной. Я открыл дверь в спальню, настольная лампа включена на одной из прикроватных тумбочек, так что хорошо видно и Таню, и всю кровать. Похоже, Таня заснула в своём пеньюаре после ванны, я не видел её в нём, она не ходила при мне, а вот на крючке в ванной видел, прикасался даже – тончайшего атласного шёлка с кружевом. Ну и отлично…
Больше ждать я не стану. Напряжение, подогреваемое со всех сторон, рассеялось бы без следа, тем более что Таня разболелась, и всё отступило, и моя злость и решимость. Но одно дело – деньги, я могу понять, она девочка, привыкшая к настоящему люксу, настоящему, который мне и не снился до сих пор, я понимаю, что уровень её обычных трат в принципе несоизмерим с моими хотя бы, потому что я провинциал. Поэтому я быстро перестал злиться из-за денег, тем более, как бы то ни было, я понимал, что придётся раскошеливаться. И идея, что Таня нарочно хочет разорить меня, отступила, особенно после того, как она легко и играючи, устроила мне протекцию перед местными авторитетами, в результате открылась перспектива заработать, сколько мне и не снилось.
Но вот другие мужчины, это уже совсем иное, как говорится. И этого, особенно, учитывая, что я до сих пор не удостоился не то что поцелуя, но даже объятия, я стерпеть уже не мог, поэтому позволения я ждать уже не стал. Так что я разделся до пояса и подошёл к постели с Таниной стороны, хотя лежала она почти посередине, оно понятно, я ведь в эту постель ни разу не ложился.
Я не хотел быть грубым, и не хотел быть злым, хотя я и злился, но сдерживал себя, именно поэтому я и не выдернул её за ноги из-под одеяла и не навалился тут же, пока не прочухалась со сна. Но нет, я сел на ковёр возле кровати и просунул руки к её ногам. Я даже брюк не снял, решив не спешить, но от одного прикосновения к её нежным лодыжкам, а они оказались именно нежными, тонкими, с маленькими косточками мыщелков, и с такой нежной кожей, я не думал, что у людей на ногах может быть такая атласная кожа, одного прикосновения хватило, чтобы у меня встал, и швы на брюках впились мне в чресла. Впрочем, у меня вставал и от одного её вида, даже голоса…
Забравшись руками под одеяло, я заскользил выше, к коленям. Таня, вздрогнув, проснулась, приподнялась. Увидев меня, с облегчением выдохнула и легла на спину.
– Ты… ты что?.. на полу… – проговорила она, поворачиваясь на спину, и провела ладонью по примятым подушкой волосам и лицу. – Который час?
– Почти десять, – сказал я, я не знал, сколько времени, когда я выходил из цветочного магазина, я взглянул на часы, было девять, час прошёл наверняка.
Наконец, её обеспокоили мои руки, и она остановила их, уже добравшиеся к коленям, гладким, помещающимся в мои ладони целиком.
– Не надо, щекотно, – поморщилась она, просто хлопнув меня по руке через одеяло. Как надоедливого пёсика.
Будь во мне желания и решимости поменьше, наверное, это подействовало бы охлаждающе. Но во мне того и другого было с избытком, к тому же мной владела и злость и оскорблённая мужественность, потому что она меня не принимала всерьёз. Вот даже сейчас, она в постели на спине и абсолютно уверена, стоит ей сказать: «Фу!», я тут же выполню команду. Потому что ей удаётся делать это уже несколько недель. Ничто так не ослабляет, как самоуверенность…
А потому я, с закипающей кровью, поднялся, и откинул одеяло, и потянул молнию брюк вниз. Она побледнела, даже я бы сказал, обомлела и тут же села, скользя по шёлковому белью, безуспешно опираясь пятками.
– И не думай, – проговорила она едва слышно, запахивая халат на груди.
– Хватит, Таня, поломалась и будет, – спокойно ответил я.
– Не вздумай, я говорю! Я не хочу!
– Ну ничего, я зато хочу. На двоих хватит, я бы даже сказал на пятерых.
– Так может тебе и позвать пятерых, пусть разомнут твои ляжки, если кровь застоялась, – огрызнулась она и вдруг вскочила с постели и бросилась к ванной, вероятно, с намерением запереться там.
Но я успел поймать её в проёме двери, и отшвырнул на кровать. Думаете, она сдалась? Да щас, как говорится. Схватила лампу с тумбочки и бросила в меня. Она пролетела мимо и разбилась вдребезги.
– Мазила, – усмехнулся я.
– А ты подойди, я не промажу! – от злости у неё горели глаза, и она стала такой красивой, что сейчас даже если бы я хотел оставить её в покое, я не смог бы уже этого сделать.
Но едва я наклонился к кровати, она двумя ногами оттолкнула меня, ударив в грудь, и вновь сорвалась бежать. Удар получился неслабый, я отлетел, хотя удивительно, что она смогла так отбросить меня, наверное, это потому что я не ожидал от неё подобного. Так что на этот раз ей удалось добежать до середины комнаты, тут я и изловил её.
– Далеко собралась?
– В коридор… о-опозорю тебя… перед твоими… пацанами… – вырываясь и задыхаясь от борьбы, проговорила она.
– Не получится, – сказал я, подняв её от пола, она хоть и не весит ничего, но бьётся так, что удержать её непросто, но я не только удержал, но и успел прижать рот её шее, скользя губами по этой душистой нежной коже к волосам, к уху и снова к плечу, захватывая ключицу, изумительно тонкую и ровную…
И вот снова мы на постели, но она бьётся, удивительно, сколько сил всё же…
Я уже прижал её, придавил собой, вот сейчас, прижму рот к её губам, наконец-то я узнаю, как это – целовать её, поверить не могу, что я жду этого с марта…
Не тут-то было, она вытянула руки, отодвигая меня, я легко преодолел это, просто отбросив эти слабые руки, она же, воспользовавшись, что я приподнялся, лягнула меня в пах. Вот это уже… уда-а-а-ар… он прожёг меня до самых пяток, ослепил, меня никогда в жизни ещё не били так больно. Я задохнулся, но надо встать, если она выбежит в коридор, и правда стыда не оберёшься. Поэтому я, превозмогая, как мог, боль, приподнялся со стоном.
Она всё же заперлась в ванной. Но что мне было сломать эту дверь? Господи, ударил ногой, и вылетела вместе с обломками притолоки. Но войдя, я получил град из всего, что было там. Все баночки и бутылочки летели в меня под её крики:
– Не подходи! Не подходи! Убью тебя!..
– Шампунем убьёшь, дура московская? – сказал я, потому что хоть в меня и попала изрядная часть этих дурацких флаконов, но какой вред они могли причинить мне, я и не почувствовал, особенно, после уже отпустившей боли от предшествовавшего удара.
Я снова взял её, дерущуюся, но на этот раз, просто бросил на постель, играешь в какое-то глупое куриное сопротивление, ну давай играть, я люблю игры, от борьбы она стала горячей, это тоже было приятно, даже эта драка доставляла мне удовольствие, как никогда раньше. Я люблю секс, как любят его все, но он никогда не приносил мне столько радости, как с ней, хотя я даже не успел по-настоящему, что называется, подключиться, но, во-первых: предвкушение это уже наслаждение, а во-вторых: даже если она самая холодная и сухая женщина на планете, получить её после такой битвы, уже будет сладчайшей из побед.
Так что отступать я не думал, какое бы нежелание она не изображала, я вообще не верю в какое-то там нежелание, из окна же не выкинулась до сих пор, значит, всё это не более чем игра… Отличная, захватывающая и самая лучшая из всех, в которые мне довелось играть до сих пор.
Но едва я снова навалился на неё, как она вцепилась мне в лицо, и хорошо, что у неё короткие ногти, не то остаться мне без глаз… Однако, пришлось ударить её по рукам, чтобы оторвать их от меня, вместе с несколькими кусочками моей кожи, очень больно, признаться, и я ударил её под дых, легонько, буквально пальцем, костяшкой, но моим пальцем её и убить можно, если ударить чуть сильнее.
Короткий стон и она согнулась, неспособная к сопротивлению, я тронул её плечо, пальцам так приятно ощущать её кожу.
– Ну извини… сама виновата, что царапаешься, как глупая кошка?
– Па-ашёл ты!.. – прерывисто, пробормотала Таня.
Она разогнулась и ударила меня кулачком маленьким и острым. Ещё и ещё раз, по мере того, как дыхание возвращалось к ней, она дралась всё активнее.
– Господи, ты всё не уймёшься… – сказал и ударил её ладонью по лицу.
Она взвизгнула, прижав руки к лицу. В это время я поднялся на коленях, вытащил ремень из шлеек одним рывком и, сделав петлю, набросил на её запястья и привязал к модным золотым прутьям изголовья кровати.
– Ты… ты… – снова рванулась Таня.
– Я-я… успокойся, – сказал я, окончательно раздеваясь. – Сразу, наверное, так надо было.
– С-сволочь…
– Да ладно тебе… – усмехнулся я и заскользил ладонями по её длинными бёдрам, натянутых сейчас струной, поднял, наконец, рубашку выше, так, чтобы обнажилась грудь, жаль, что не могу стянуть её с её плеч, ведь руки её теперь заброшены за голову. Как приятно лежать кожей к коже, её кожа очень белая, нежная, нежнее и тоньше лепестков белых роз, а груди, немного растёкшиеся сейчас, оказывается, не так малы, как можно подумать, маленькие соски напряглись, и она будет говорить мне, что не хочет меня…
– Не смей, слышишь? Не смей… если ты… ты умрёшь!
– И кто меня убьёт? Ты? – тихо засмеялся я, я взял её лицо в ладонь, жаль, конечно, синяк надувается, но и я с ободранной мордой оказался. А теперь я держал её, чтобы она не могла увернуться от поцелуя.
Ох, наконец-то я забрался в её рот… нет, стоило получить ещё сорок раз в пах, чтобы всё же узнать, как это – целовать её. Она попыталась отодвинуться, выворачивая затылок, но я не позволил ей ускользнуть, как можно прервать такой поцелуй?
Она оказалась миниатюрной в своём тайном месте, даже странно, ребёнка родила, хотя кесарево, конечно, свежий шов поперёк живота над лоном, и всё же, почти как с девственницей с ней. Она вскрикнула, зажмурившись и краснея, я, к сожалению, кончил почти сразу, так сильно было моё возбуждение, так сильно, что я почти не испытал облегчения. И даже наслаждения.
Я соскользнул с неё, ослабил петлю, растягивая её, Таня прижала руки к груди, дрожа немного.
– Ну… что ты? – всё ещё задыхаясь, проговорил я, обнимая её.
– Дурак… к-конец… тебе… – проговорила она, попытавшись снять с себя мою руку, впрочем, довольно бессильно.
Я засмеялся беззвучно, и, чувствуя, что с этим смехом ко мне всё больше возвращаются силы. И желание. Поэтому я потянул её к себе. Она выставила локоть.
– Руки хоть… развяжи, – проговорила она.
Я стянул петлю с её рук, и она тут же замахнулась, чтобы ударить меня, но я перехватил их одной рукой.
– Хватит, – сказал я, поднося её запястья, которые я держал в одной руке к своим губам. – Чего теперь-то? А будешь дурковать, снова свяжу.
– Ну и… отпусти меня теперь-то, – в тон мне сказала Таня.
Я захохотал:
– Ты… шутишь? Я даже не кончил.
Таня отвернулась, глядя в потолок.
– Зря ты… ох и зря, Макс, ты затеял всё это… – выдохнула она. – Вот церковь дома у себя не сжёг и одноклассницу свою Жанну не обидел, а до злодейства скатился всё же… жизнь себе этим укоротил.
– Да хватит каркать, – сказал я.
– А я не каркаю, каждый, кто сделал так, сдох…
– Ну и чёрт с ними, – усмехнулся я. – Сдохли, и чёрт с ними, туда дорога.
И надвинулся на неё. Она не противилась больше, будто и не участвовала, просто закрыла глаза. Зато я взревел, дойдя до кульминации. И после лежал, обнимая её, мокрую от моего пота.
А ночь была длинна, но не бесконечнее моего желания повторять начатое. Упиться, как говориться, до пьяна, сон перемежая с наслаждением. Раньше я просто любил секс, как и все, теперь я открыл для себе кое-что новое, особенное какое-то всеобъемлющие наслаждение, потому что получил именно ту, кого хотел так долго…
Глава 3. Нерв
Я не мог знать того, что происходило этой ночью с Таней, я сильно устал за прошедшие почти двое суток, устал от роя новых мыслей, схемой и планов, тяжело выстраивающихся, потому что мне не хватало информации, а ещё от тревоги, потому что мне очень не понравилось то, что произошло в вестибюле «Вавельберга». Во-первых: я не ожидал такого количества братков, незаметно следивших за Таней, во-вторых: их агрессивность не понравилась мне, и это я ещё не знал, что они уже выясняли, кто таков я, и непроизвольная ложь Бориса, сослужила мне в этом смысле не лучшую службу. А в-третьих, и в самых главных: мне не понравилось, как выглядит Таня, она совершенно точно больна, за десять лет совместной жизни я отлично научился разбираться в этом, мне хватило одной её пневмонии, чтобы разглядеть, когда у неё лихорадка. И это было хуже всего. Потому что в чужих невнимательных руках она может разболеться всерьёз, и даже погибнуть…
А это означает, что у меня нет времени. Ни на раскачку, ни на разработку нескольких планов и запасных вариантов, как я делал всегда, как привык. А потому наутро, выспавшийся после десяти часов сна, я позвонил Радюгину и попросил его дать мне людей.
– Что дать? – изумился Радюгин. – Марк Борисыч, ты… шутишь сейчас?
– Какие шутки… я вообще когда-нибудь шутил с тобой? – нетерпеливо сказал я.
– Моих людей дать тебе? Ты соображаешь? Федеральных сотрудников… для чего?
– Николай Иваныч, моя жена в руках бандитов, грубо говоря, мне нужно отбить её. А ты тут вдвоём с Борисом. Он, конечно, стоит двух десятков, но для такой операции нужны ещё люди. Ты понимаешь? Ты постарался бы спасти свою жену в такой ситуации?
– Господи… – проговорил Радюгин, я на расстоянии чувствовал, как быстро стало шевелиться мысли в его голове. – Ладно, Марк Борисыч, будут тебе люди.
Я обернулся и увидел Бориса, вошедшего, пока мы говорили с Радюгиным.
– Марк Борисыч, эти братки справки навели о нас.
– И что?
– Трудно сказать, что им удастся выудить из вашего теперешнего имени. И всё же… мы не знаем их возможностей.
– Мы вообще почти ничего не знаем о них, Борис, – сказал я. – Когда мы ехали сюда, я не представлял, кто наш противник. Нет ничего хуже полного отсутствия информации. Мы и сегодня с тобой почти ничего не знаем.
Борис улыбнулся:
– Ну… не совсем ничего, кое-что я всё же откопал.
Оказалось, Борис не терял времени зря со вчерашнего вечера. По своим каналам, то есть, через портье, официантов, всевозможных горничных, узнал, сколько с Паласёловым людей, где они расположились, и как именно устроен их быт, распорядок, чтобы сделать выводы о том, сколько в случае, как говориться, «вооружённого столкновения», надо иметь человек, оружия и какого, где именно расположить стрелков на точках просмотра. Военный опыт, который мы невольно впитали за эти месяцы, давал о себе знать. Всё это мы обсудили сегодня с Борисом, а после и с прибывшими ребятами Радюгина, которых я тоже хорошо знал. Мы разработали несколько планов, встречаясь здесь же, в «Англетере», с использованием всех возможностей конспирации и маскировки, которыми в совершенстве владели парни Радюгина, и которые пришлось перенять мне и Борису.
Вот с ними мы и разработали несколько планов от «А» до «J», в самые короткие сроки.
– Почему такая спешка, Марк Борисыч? – спросил один из них. – Совсем вы не дали времени на проработку деталей.
Я посмотрел на них.
– Я понимаю, – кивнул я. – Я сам не люблю спешки, я сам прорабатываю все мельчайшие детали в любом деле, от гравюр и рисунков до сделок и любых других дел. Но Таня больна, это и заставляет меня спешить.
– Из покойниц в пациентки, – хмыкнул кто-то. – Что ж, бывает и такое, как говорится.
Я посмотрел ему в лицо.
– Вы действительно находите что-то забавное в том, что девушку преследуют и берут, как животное? Мне не представляется вся эта ситуация ни весёлой, ни лёгкой. Мне хотелось бы посмотреть на вас, оказавшихся не на моём месте, но на её, Танином, месте.
– Мужчин если и похищают, то в подвалах держат, а не по ресторанам хвалиться водят, – возразил дерзкий федерал.
– Не думаю, что Татьяне Андреевне от этого намного легче, – неожиданно строго сказал Борис вполголоса, а я подумал: он, в самом деле, считает так или выслуживается передо мной?
Все притихли, а потом покрасневший нахал поднялся, извиняясь.
– Всё понято, Марк Борисыч, – сказал он. – Будем исполнять ваши приказы. Простите за вольность, впредь не повторится. Всегда думается: если ты женщина, ну и терпи… на себя не примеришь как-то. Зато в окопы не берут их.
– А мы на что тогда? Мы за них в те окопы лезем, где бы те окопы ни были… – пробормотал другой.
Всего их было семеро, здесь с нами, трое, остальным все детали доложат эти трое, собираться слишком большой компанией – это привлекать внимание к себе, а в условиях, когда за вами следят, значило бы погубить весь замысел.
Теперь мы приступали к действию, прошла целая неделя со дня, как мы приехали в Питер. Для начала я отправил Паласёлову человека с щедрым предложением отступных за Таню. Излишне говорить, что этим курьером был Борис. Я не хотел, чтобы шёл он, из страха потерять его, риск был велик, но он просил послать именно его.
– Марк Борисович, я увижу всё изнутри, я поговорю с этим Паласёловым, и смогу что-то полезное передать вам о нём. И потом, я увижу Таню, и она увидит меня, поймёт, что она не одна. Знаете, как важно осознавать, что помощь рядом…
– Не знаю, Борис. И представить не могу. Меня никто не захватывал и не держал в несвободе. А… почему ты вдруг воодушевился всем этим? Я помню, как нехотя ты летел сюда, в Питер, узнавать о Тане. И вообще… – напомнил я скепсис, с каким он относился к Тане вообще, хорошо зная не только нашу предыдущую с ней жизнь, но и то, что Таня без меня утешилась с каким-то другим человеком и даже родила ребёнка, тоже не казалось ему свидетельством того, что она будет рада моему возвращению.
Продолжая удивлять меня, Борис ответил, пожав плечами:
– А я видел её тогда в «Вавельберге» и многое понял в те минуты. Знаете, можно знать человека несколько лет, и не понимать его, будто и не видеть. А потом происходит что-то, и как пелена падает с глаз, и ты видишь, что этот человек… что она совсем другая, что… Я видел, как она смотрела на вас, Марк Борисович, и упала в обморок не со страху, а оттого, что не могла поверить, что такое счастье могло произойти. Я очень ошибался на счёт Татьяны Андревны. Мы всегда спорили на эту тему с Глебом, он мне говорил, что я не понимаю, что совсем не то вижу, что факты и истина – это не одно и тоже…
Я усмехнулся, закуривая.
– В действительности, всё не так, как на самом деле… – сказал я. – Вот я, кажется, знаю о Тане всё, а и для меня в ней бездна тайн.
Борис улыбнулся, надевая куртку. Я протянул ему пачку сигарет.
– Выброси по дороге, надо мне бросать, иначе… первый шаг к регрессу.
Пока Борис отсутствовал, я в волнении за него, включил телевизор, и наткнулся на репортаж Платона о каком-то старом, совершенном ещё при советском союзе, убийстве. Я не помню, как Платон выразился, этого страшного убийства, что и понятно, потому что в 89-90-м годах я лечился от наркомании, а потом занялся тщательным построением своей новой жизни, так что за какими-то убийствами в телевизоре я не следил. Но когда показали фото того самого убийцы, о котором рассказывал Платон, я чуть не упал с дивана: это был тот самый, с Таниных рисунков, туземный красавец.
Тогда я стал напряжённо слушать, что говорит Платон.
– Марат Бадмаев невиновен. Когда-то подлая несправедливость тупым и ржавым плугом, запряженным холодным карьеризмом, перепахала его жизнь, навсегда лишила спортивной карьеры, и заставила скрываться. Вы скажете, если Марат Бадмаев невиновен, почему же он скрывался столько лет? Отвечу – ему был вынесен смертный приговор, вообразите, что он смирился бы с той судьбой? Кто на его месте, на месте невинного человека, ложно обвинённого, не попробовал бы сбежать? Кто не попытался бы спасти свою жизнь, когда никто не слышал его голоса, не верил и подтасовывал доказательства? Близкие Марата требуют пересмотра дела, доследования и полной реабилитации…
Платон говорил ещё что-то, но я как ошпаренный бросился к телефону, Платон здесь, в Питере, я это понял из задника, на котором был снят репортаж. Плевать уже на конспирацию и всё остальное, Платон, должен помочь Тане. Вдвоём – это не в одиночку…
Он ответил не сразу, и голос усталый, даже хриплый немного.
– Платон… Платон, ты только… это Марк. Ты… Ты слышишь?
– Чт… кто-о?!.. – после этого получился какой-то стук, вот чёрт, похоже, я шурина моего отправил в обморок. Надеюсь только, он не помер там от восторга…
Что ж, придёт в себя, позвонит, номер в его телефоне, думаю, остался. Всё же большое дело, сотовые телефоны, когда все люди обзаведутся ими, вообще наступит по-настоящему новый век…
Тем временем вернулся Борис, оказывается, пока я слушал Платона, пока приходил в себя от удивительно связавшегося многохвостого узла в этом прекрасном и очень холодном сейчас городе, когда все мы оказались в одно время здесь.
– Ох, Борис, слава Богу, живой… – обрадовался я, оборачиваюсь к нему, вошедшему в номер.
– Да уж… ох, Марк Борисыч, – сказал он, довольно бледный, притом, что он смуглый человек, и бледным я никогда не видел его, даже под миномётным огнём.
Он плюхнулся в кресло, сбросив куртку, и хотя я не люблю такого самоуправства на моей территории, и Борис это отлично знал и никогда не позволял себе, но сейчас этого не заметил ни я, ни он.
– Можно, я выпью? – спросил он, поглядев на мини бар, полный бутылок, которые меня не интересовали.
– Да пей, Господи, – нетерпеливо сказал я. – Чего тебе налить?
– Можно, я сам? – сказал Борис, поднимаясь.
– Не спрашивай, лучше говори, экзекутор.
Борис налил себе водки в олдфэшн, потому что рюмок тут вообще не предусмотрено, выпил залпом не меньше ста грамм и, подышав в кулак пару секунд, наконец, обернулся.
– Ну что… ребята серьёзные, – сказал он, садясь в кресло. – Но это мы с вами и при первом знакомстве поняли. Дисциплина у них… в армии такой нет. По струнке все перед ним, этим Паласёловым…
– И Таня? – испугался я.
Он засмеялся.
– Нет, конечно. Татьяна Андревна – нет. Он на неё смотрит как на повелительницу – да, но притом, что пытается показать, что полностью обладает. Но глаза-то не врут. Он перед своими, и передо мной – король. И ей из-за своей униженной страсти, думаю… делает… очень плохо. Во всяком случае, у неё синяки.
– О, Боже… – с болью выдохнул я, с трудом сдерживая панику. Мне хотелось схватиться за голову и стонать, катясь по полу.
Я опоздал. Катастрофически опоздал. Вообще случайность, что я сейчас здесь. Случайность, что мы встретились с Вьюгиным, и он позвонил мне, чтобы передать Танин крик о помощи. Если бы не это, сколько Таня находилась бы у этого… Паласёлова?..
Ну, почему это происходит опять? Я опять не смог защитить Таню и она в руках садиста. Что же это такое?! Что же это такое…
Ну почему на неё, на нас эти напасти? Почему? С другой стороны, как тогда сказал Серёжка Очкарик, «манкость»? Да, именно так сказал, именно манкость. Ещё на первом курсе сказал, а ничего не меняется… только усугубляется, пожалуй. И я, кто обязан защищать её, не могу этого сделать.
Но это только потому, что и в первый, и во второй раз я не был рядом, успокоил я себя. То есть, попытался успокоить, потому что ни черта у меня не получилось. Просто пришло время исправить то, что она оказалась незащищённой. Исправить, что она оказалась без меня. Навсегда исправить это…
Борис меж тем продолжил:
– Но я расскажу по порядку, Марк Борисыч, – продолжил меж тем Борис. – Мы с вами знаем, что всего их двенадцать человек, это, не считая, понятно, Татьяну Андреевну, но её и нельзя считать в данной ситуации… Так вот, они заняли там всё крыло. По бокам номера, где Паласёлов с Таней, и напротив четыре – всё их. Да, что должен отметить, до этого они жили в дорогущем люксе, там теперь ремонт, и поэтому переехали в другое крыло, переплатив за переселение постояльцев. Этот номер попроще, две комнаты: гостиная и спальня. Окна во двор.
