Читать книгу: «Богова делянка. Повесть», страница 2

– Бетонные коробки, ага, – сказал Сергей, останавливаясь перед полуразрушенной стеной. – А вот это – оно само получилось, Союз тут ни при чём.

– Слушай, ты можешь помолчать и вернуться на дорогу, дружок? Тогда я тебе расскажу, как в девяностые сократили финансирование и кладбище пришло в упадок, но Директор…

– Набил себе карман. А то я не знаю, – Сергей фыркнул и махом залез на стену. Полетели мелкие камешки и песок. Я прыгнул, чтобы схватить наглеца за ногу, но не успел. – Я знаю, что вы все тут только и делаете, что набиваете карманы. Можешь мозги мне не мыть. Я знаю, как всё было.

– Сергей, слезай с культурного достояния, – я нашарил в кармане телефон. Достал, выбрал контакты.

– А что ты мне сделаешь? Мышам кабинетным позвонишь? Ну валяй, звони.

Палец замер над зелёной кнопкой. Я закусил губу.

Позвонить Ильичу сейчас? Расписаться в своём бессилии?

Да чёрта с два!

Я занёс руку с телефоном для броска. Лучше я сейчас собью придурка на землю…

– Нет! – закричала Елена и вдруг обхватила меня руками. – Вам нельзя!

Меня ослепила вспышка. Это Диана сфотографировала придурка на стене. И наверняка меня заодно. Нашла что, дура!

– Да! – Сер заржал. – И так сфоткай! – он сделал на стене «колесо».

– Убери фотоаппарат! – рявкнул я на Диану.

За спиной завизжали. Это типа спортивная издавала звук, указывая вперёд на дорогу. Я увидел там громадное зубастое чудище, похожее на небольшого медведя и на китайского дракона одновременно. «Отпусти меня!» – заорал я на Ленку, и она обиженно разомкнула руки. Я помчался к чудищу и, насколько мог спокойно, сказал:

– Иди обратно. Ты чего вылез? Ты думаешь, это карнавал? Это не карнавал.

Пёс по имени Чудище перестал улыбаться, огорчённо вздохнул и поплелся по дорожке обратно.

– Теперь ты, – я указал пальцем на Сергея, – а ну спускайся! Раз, два…

Евгений что-то тихо произнёс. Дина засмеялась, делая ещё несколько фоток.

– Что? – Сергей замер. – Что ты сказал?

Евгений повторил. Не так громко, чтобы услышал я, но Сергей его отлично понял. Он мигом спрыгнул со стены и толкнул Евгения ладонями в грудь:

– А ну извинись!

Тот заржал, и Сергей ударил его коленом в живот.

Началась драка. Типа спортивная опять визжала, Ленка норовила повиснуть на мне, Динка прыгала вокруг с фотоаппаратом – не люблю таких, чисто будущие журнаглисты, – парни дрались, Аня посреди всего этого бедлама тупо втыкала в телефон.

Пришлось звонить.

– …нет, Иван Степанович, это безответственность, – выговаривал мне Илья Ильич. Прямо при моих недавних экскурсантах, чтоб их водяной съел. – Вам доверили сложное дело, а вы? Почему вы увели ребят с основного маршрута?

– Им было скучно. Я подумал, что им будет интереснее посмотреть на…

– На что?

– На ау… ау… тен… тичное.

Илья Ильич скривился.

– А на что ещё им посмотреть предлагаете? Может, на склад моортских драгоценностей? На свой дом?

Я промолчал, глядя в землю. Ильич обвёл всех взглядом, показывая, что допрос меня окончен.

– Кто начал драку?

– Как Иван и сказал – он, – сказал Евгений.

– Нет, он, – сказал Сергей.

Илья Ильич красноречиво так глянул на меня.

– У меня всё есть, – пискнула Дина. Надо же, а так уверенно скакала вокруг драки со своим аппаратом. Откуда такая робость? – Я всё засняла.

– Покажи.

Дина подошла к Илье Ильичу и повернула фотоаппарат экраном к нему. Илья Ильич глядел то туда, то на парней и, ещё раз скривившись, произнёс:

– Хорошо. Спасибо большое, Дина.

– Стукачка, – сказал Сергей. – Крыса.

– В ваших комментариях не нуждаемся. Все свободны, вам ещё позвонят.

– Илья Ильич… – я подскочил с места, но он смерил меня хмурым взглядом из-под бровей.

– Иван Степанович, я говорил что-то про вас? Нет. Я сказал: все свободны.

Было ещё только пять.

Я пошёл длинным путём – вокруг кладбища. По дороге зашёл в супергипермегамаркет. Полки с хлебом уже пустовали. Я с трудом нарыл пачку какого-то американского хлеба для тостов. Посмотрел на цену и скривился не хуже Ильи Ильича. Но взял.

Также в потребительскую корзину полетели гречка, картошка, макароны, молоко, яйца. Увидел консервированный горошек по акции и сильно обрадовался, схватил последних две банки; положил было к себе, но тут налетела бойкая бабка в платочке, выхватила горошек из моей корзины и исчезла в направлении касс.

Я плюнул и взамен взял нам с мамой немного черешни.

Когда я вышел из супермаркета, уже смеркалось. Я поскакал домой.

Мамы ещё не было. Я позвонил ей, но она не брала трубку, и я положил телефон на стол: небось опять кого-нибудь из подружек встретила, болтают языками. Или с хахалем своим, мозги ему печёт.

Начал мыть ягоду и, сунув руки под струю воды, зашипел: горячую отключили.

Я посмотрел на часы. Общественные бани работали до девяти, так что я успевал. Я схватил плавки, полотенце, отцовские шлёпки и помчался в ближайшую – в пятнадцати минутах бега от нас.

Прибежав, расплатился, быстро переоделся, принял душ и со стоном плюхнулся на скамью. Народу было немного, так что сидели мы за метра полтора друг от друга. С меня тут же стала натекать вода; обхватив голову руками, я смотрел, как капли собираются подо мной, а в них отражается моё собственное лицо. Лицо кривовато усмехнулось мне, и мы синхронно кивнули друг другу. Вода подрагивала, будто грань перехода из одного мира в другой.

– Здоров! – рядом со мной плюхнулись.

– И тебе не хворать, – сказал я Гриве.

Помолчали. Я продолжал рассматривать отражение, но теперь без цели. Просто чтобы показать, что я занят.

– Э… ты это…

Я поднял голову:

– Хочешь извиниться?

– Не, вот ещё нашёл чё, – сказал Грива и кивнул. Ладно, засчитаем ему как извинение.

Я дал Гриве подзатыльник. Он только отмахнулся.

– Чё хотел-то? – спросил я.

– Слышь, ты историю дел-л?

– Не, сегодня не успел. Мать подменял.

– А-а-а. Вот бл…

– Да делай ты её уже сам, – вспомнив свой фейл, я спросил: – Последнего царя как звали?

– А я е…у?

– Вот. Ничего не знаешь. А так нельзя.

– Ф, нудяк. В в-спитат-ли нанялся?

– Придурок. Ты думаешь о будущем хоть чуть? Ты кем после школы будешь?

– Да хоть кем. Хоть экск-рс-водом. В наше кладбище. А чё, несложно. Тя ж взяли.

– Несложно? – я взорвался. – Ну попробуй, дебила кусок! Так не работает, ок? Ничё просто так не даётся. Не бывает, чтобы ты захотел в хорошее место и раз – прошёл. Я там сколько трусь, так и то не факт, что после школы возьмут. Разве что в грузчики. А он видите ли просто так придёт и начнёт, дебил сопливый. Это тебе не козявки об парту вытирать, придурок!

– Да чё ты…

– А чё я! Да ничё! Несложно, блин! На кладбище он пойдёт работать! Идиот…

Я встал и отсел к окну. Там собирался дождь: тучи сбивались в кучу, закрывая и без того почти ушедшее за горизонт солнце. Далеко внизу ходили люди: кто в полном осеннем доспехе, а кто уже в ярких майках и шортах. Деревья радостно хвастались новой листвой, поворачивая её то так, то эдак.

– Эй, ну ты чё… – замычал Грива. Опять подсел ко мне, придурок.

Я бросил ему какое-то слово и вышел.

Мамы всё ещё не было.

Я поставил картошку вариться. Подумал – и поставил ещё одну, самую большую, кастрюлю на плиту. Раскидал по той стороне подоконника хлеб для Стёпки, но голубя почему-то тоже не было. Тщетно прождав его минут десять, я вспомнил про завтрашнюю контрольную по истории и погнал себя учиться.

А то Николая II в начале мая забыть – это талант. Особый талант, я бы сказал.

Впрочем, вскоре я отвлёкся на наш с мужиками чат. Дрон досмотрел пятый сезон «Невероятных приключений Джоджо» и теперь рофлил над нашим. Грива подхватил забаву, закидывая чат гифками, а Джоджо вяло отбивался.

Через полчаса позвонила мамка и попросила помочь подняться. Бросил всё, поплёлся вниз. Она, усталая, в домашнем спортивном костюме, сидела на скамейке у подъезда. Я поднял маму и понёс вверх по ступеням – она запротестовала, и у двери я её поставил на ноги. Мы доковыляли до лифта, и от лифта тоже. Затем мама стала разуваться, а я вспомнил про картошку. Вовремя – вода почти выкипела. Прилетел Стёпка, но вопреки обыкновению не набросился на еду, а начал зырить сквозь стекло в кухню. В голубиных глазах и в окне множились я сам, люстра, в отражениях напоминавшая НЛО, какие-то ещё неопознанные объекты: иллюминатор, вертикальный гроб, огромную корону. Если приглядеться, можно было узнать в этих объектах причудливо искажённые стиралку, холодос, стол.

Хотелось задёрнуть шторы, но не стал: мама будет вопить, если увидит, что Стёпка ест в одиночестве. А потом обязательно закашляется на полчаса, и слушай это всё.

Вернулся в коридор и увидел, что мама разулась и сидит прямо на полу, обняв колено.

– Есть будешь или тебя накормили?

– Буду, – откликнулась мама и замолчала.

– Чё сказали в больнице?

– Что у меня рак, – мама помолчала, не глядя на меня. – Рак лёгких.

Я вздохнул. Ага, конечно.

– Это ты меня воспитываешь? Типа чтобы не курил?

Вместо ответа мама прислонилась затылком к стене и замерла, глядя в потолок.

2

Мама пустыми глазами смотрела в тарелку.

Пустыми глазами.

Снова.

И закашлялась.

– Макароны, – сказал я. – Твои любимые. С сыром. И глаза глазуньи.

Мама едва заметно кивнула и отвернулась к окну, теребя кончик светлого хвоста. Медленно встала, пропрыгала к окну, открыла его. Начала крошить остатки позавчерашнего хлеба Стёпке на подоконник.

Стёпка, умница, посмотрел на неё одним глазом, другим, а затем поднял особо крупный кусок и кинул в маму.

– Кх… А-а-ай!

– Даже Стёпка тебе говорит: иди есть, – повторил я. – Как маленькая!

Мама подняла брошенный кусок, разломила на более маленькие и положила перед голубем. Я не выдержал, и, будь я зверем, честно, у меня бы шерсть дыбом встала.

– Чё, так и будешь молчать?

Она снова закашлялась, но ни одного осмысленного звука не издала.

Я взорвался:

– Ты надоела! А ну живо садись за стол! К врачу записывалась, нет?

– Я не хочу.

Наконец-то ответила. С вечера молчала, как об лёд.

– Заедала! Тогда мы идём туда, – я ткнул пальцем в окно, – к Петровичу. Понятно?

– А что сделает Петрович? Он даже переломы не может.

– Вылечит тебя. Да, вылечит! – я окончательно разозлился. – Или вылечит, или я вобью ему в глотку его… что он там пьёт?

– Вино.

– Вот вино и вобью.

– Дурак ты, Олешек, – сказала мама и улыбнулась.

Петрович уже был хорош. Прямо с утра. Мы долго стучались в его, как он называл, «келью», на самом деле – обычную конуру-пристройку к церквушке в Старом городе. Потом он открыл – распухший, глаза как дырки в свинье-копилке. И сам как свинья-копилка. И рукав рясы в каких-то пятнах.

– А? – спросил он, щурясь на пролившую лучи зарю. – Я проспал?

– За тебя Демьян отслужил, – коротко сообщила мама. – Пусти, разговор есть.

Петрович нерешительно посторонился, и мы прошли вовнутрь. Темно там было и воняло, как в аду. Очнувшись, Петрович бросился открывать запыленные окна.

– Магдалина… Магдалиночка! Да ты бы сказала, что придёшь, я бы приготовился, а так что…

– Лечить меня надо, Петя. Срочно. Сейчас. Пока заря даёт тебе самую большую силу.

– А? – он опустил глаза на мамину ногу. – А, да, я… не могу же я… в таком виде-то! А может завтра, а?

– Завтра будет пасмурно.

– Магдалиша, ну имей снисхождение! Грехи надобно замолить, оздоровиться… – Петрович метнулся к кровати, припал к полу и нашарил в подкроватье бутыль. Оглядел придирчиво, засунул обратно, достал другую и начал пить прямо из горла. Заявил, оторвавшись: – Оздоровиться – первое дело!

Мама посмотрела на меня.

– Олешек, фас!

– Мама!

Но она только поджала губы. Я издал звук, что-то среднее между «о-о-о» и рычанием, подошёл к Петровичу, выхватил у него бутылку и вылил содержимое на пол.

– Извините, Петрович.

Мама сложила руки на груди и кивнула: она-то извиняться явно не собиралась.

– За что ты так, Магдочка? – Петрович погрустнел. – Как мне её пить-то теперь – как собаке, с полу? Непорядок.

– У меня рак, Петя, – мама сглотнула. – Рак лёгких. Мне нужно лечение. Сейчас.

Петрович, пошатываясь, встал на ноги. Тяжело задышал, округлил глаза. Отчаянно закивал.

Демьян плеснул в купель ещё воды. Отец Петр нахмурился.

– Достаточно, – царственно произнёс он. Демьян тихонько прислонился к стеночке, утирая пот. Двое других служек давно сидели поодаль, тяжело дыша.

Петр взял с серебряного подноса кубок с вином. Перекрестил, шепча под нос слова молитвы, и передал маме. Она выпила, кажется, в два глотка.

Петр затянул песню. Язык её был старый и страшный, подходил этой зале с купелью как влитой. Все эти лики со стен и потолка словно говорили с нами через Петра и вместе с ним, отзывались эхом и хором. Поверхность воды, отражавшая всех святых из наших трущоб, подрагивала, и от этого казалось, будто они впрямь поют.

Я подал руку маме, и она, опираясь на меня, по ступенькам спустилась в купель. Петр и святые запели нотой выше, а слова стали ещё более шершавыми и гнутыми, ложились у наших ног тяжкой грудой. Мама зажала пальцами нос и погрузилась в купель с головой.

Подхватили песню Демьян и служки. Позеленевшие от времени слова метались в зале от стены к стене, усиливаясь, чтобы взлететь к нарисованному солнцу – и к настоящему светилу, заглядывавшему в купель точно через открытое окно.

Мама вынырнула. Вода вокруг неё засветилась, и отражения задрожали ещё сильнее, будто с неохотой выпускали её. Затем вода потемнела, почти почернела, вспенилась – и перестала отражать.

Я вдруг понял, что Петр перестал петь и подаёт руку маме.

– Встань, Магдалина, – сказал он.

Она тут же поднялась на ноги.

Я замер, боясь спугнуть чудо, но она правда стояла на ногах. Как будто и не ломала ничего.

Мама подняла на нас испуганные глаза. Переступила с ноги на ногу, как голубь.

Первыми засмеялись служки и заулыбался Демьян. «Цыц», – прикрикнул на них Пётр, улыбаясь в бороду.

– Выходи, Магдалина.

Мама улыбнулась. Тепло и радостно. Легко выскочила из вязкой жидкости, в которую превратилась вода, закружилась по зале и засмеялась.

– Если ты перелом вылечил, то и это тоже! – она схватила Петровича за руки и закружилась вокруг него. – Ты смог!

Петрович старательно скрывал удивление, согласно гудел и улыбался в ответ.

Мама выздоровела!

Она тут же побежала получать выписку – и по дороге выкинула эффектные туфли, на которых так эпично навернулась. Не из окна, как обещала, а просто спустилась вниз и швырнула в мусорный ящик. Потом наверняка помчится к хахалю, зависнет у него на неделю, но это пусть. Главное, что здоровая.

Я отправился в школу. И настроение мне не испортила даже контрольная по истории в форме ЕГЭ на последнем и единственном уроке, на который я попал.

Говорят, что ЕГЭ – это проще, чем устный экзамен. А я думаю иначе. Когда тебя натаскивают на ЕГЭ, тебя натаскивают на что – то общее для всех. А в устном экзамене ещё пойми, что в голове у препода и что он хочет видеть в твоём выступлении. Не, я так просекать не могу, поэтому лучше уж спокойно сесть и написать, как учили. Но там тоже нужно учить. И не так-то это легко, выучить именно то, что хотят видеть господа в Москве. Особенно если ты – ученик обычной школы и учат тебя не то что спустя рукава – даже пальто не снимая и в класс не заходя.

Уже протянув историчке лист, я вдруг хлопнул себя по лбу.

– Елена Николаевна, можно ещё десять минут? Я вспомнил правильные ответы.

– На ЕГЭ тоже будешь просить? – фыркнула историчка и указала мне на дверь. Молодая, только после института, красивая, и потому вредная.

Пришлось выйти.

– Ну и? – спросил меня Алик, который написал раньше и теперь болтался в коридоре, как в проруби. – Как оно, Орешек? или не какано?

Дрон, стоявший рядом, захихикал.

– Остряк, – буркнул я. – На четвёрку.

– Инфа, она сотка?

– Сто тридцать.

– А чё такой расстроенный?

– Так в вышку же хочу. Сто раз тебе говорил, – я потёр лоб.

– В вышку он хочет. Я учу, и ты учи. Какой он был, твой вариант?

Ответить я не успел: из кабинета вывалился Грива, и рожа у него была предовольная. Мы переглянулись.

– Грива, как оно? – спросил Алик.

– Или некакано? – ехидно добавил Дрон, за что Алик сунул ему под нос кулак. Но Грива широко улыбнулся.

– Файв, мужики!

И, напевая, попёр вниз – явно в столовую.

Мы снова переглянулись, и мужики помчались за Гривой. А я остался ждать Джоджо. Бурчать же будет, что его игнорят.

Но следующей вышла из двери Кристина. Вышла – и остановилась, пытливо глядя на меня.

А я и забыл о ней совсем. С мамой и с историей я… А Кристина стоит и смотрит! Почти как позавчера, и… что сказать, что сказать?

– Здравствуй, – сказал я, не соображая, что мелет мой язык.

– Привет.

– Хочешь, я провожу тебя до дома?

Она улыбнулась, кивнула и изящно заправила чёлку за ухо. Сердце бухнуло, реальность на миг расплылась.

Я взял у неё сумку – довольно лёгкую, как будто Кристина носит в ней только ручки и одну-две тетрадки. Тут же следом принял пакет и понял, куда она складывает всё.

Мы вышли в погожий день. Я первым спрыгнул с лестницы на землю и подал Кристине руку, помогая перепрыгнуть через лужу у подножия. Её туфельки прочно встали на асфальт, попирая серость и разруху. Я сделал чему-то в её внешности комплимент, и Кристина, мило покраснев, что-то ответила. Я сказал что-то ещё, и она засмеялась. Я понял, что ответил невпопад.

У школьной площадки стояли мусорные контейнеры – со всем причитающимся набором запахов и пятен на асфальте. Вокруг суетились голуби, бычили друг на друга, топорщили перья – просто мелкие комки зла. Ругались из-за остатков пролитого на асфальт – то ли супа, то ли блевотины.

Кристина при виде них сморщилась.

– Ты чё, не любишь голубей?

– Нет, – сказала она. – Представь себе. Я в паблике «Сны трёх разумов» читала, что во Франции их называют летучими крысами. И я согласна. Ты посмотри на них!

Я облегчённо рассмеялся и признался:

– Тоже их не люблю! Вся грязь от них, разносят. Но мамка приручила одного, пришлось смириться.

– Я очень сочувствую. Я бы очень поругалась с родителями, если бы они надумали приручить голубя. Но к счастью, они не создают таких проблем!

– С мамкой только поругайся. То есть, когда в быту – нормально, а когда дело касается её идей – это бедствие. Обижается, потом не появляется дома неделю.

– Это же хорошо. Я бы обрадовалась: целую неделю дома одна! Хотя… деньги на жизнь она тебе оставляет?

– Кристина, ты такая разумная, – восхитился я. Её лицо помрачнело.

– Ты роффлишь?

– Нет… нет! Это редкость. То есть, чтобы человек думал наперёд, просчитывал варианты и не нужно бы было думать за него. Я почти не встречал.

– Что ты! Это совсем не редкость. У нас в семье все представители такие. Прадедушка был начальником на заводе, а дедушка – предпринимателем. Благодаря ему у нас есть предприятие. Жаль лишь, что из Азеренова им не удалось вырваться.

– А у нас только кладбище, – нервно засмеялся я. Она пожала плечами.

– Кладбище тоже нужно всем! Пришли.

Я поднял лицо к голове надвинувшейся на меня десятиэтажки – и тут же оглянулся на Крис. Она протянула руку, и я как дурак хотел было пожать её, но в последний момент меня остановило то, что у меня в руке её пакет, а на плече – сумка. Я отдал их Кристине, и мы попрощались. Я смотрел, как она стремительно взлетает по короткой лесенке, мелькают обтянутые джинсами ножки. Она так же быстро набирает код и исчезает за дверью.

Я ещё постоял, глядя вверх, на окна – которые её, я не знал, и мысленно перебирал, какие бы ей подошли. Наверное, те, на девятом: и высоко, всё в городе видно, и в то же время не будет приветов с крыши, если голубиный помёт разъест покрытие. Знаем мы их, этих… голубей.

Опомнившись, я достал из кармана мобилу. Так и есть – времени оставалось впритык, чтобы добежать до работы.

Что я и сделал.

Ильича на месте не было. Камень с моей души упал и ринулся к центру земли, пробивая магму, Нибиру и что там ещё есть: попадаться на глаза после фейла не хотелось. Его зам всучил мне ключ от архива, отвёл в кабинет на четвёртом этаже и поручил гнить тут до конца вселенной… в смысле, продырявить и сшить полный стол документов.

Чем я и занялся.

Я бы быстро приуныл, если бы телефон на столе не заплясал. Я посмотрел на экран и взял трубку:

– Чё надо?

– Ты где?! – завопил Дрон. Я поморщился.

– Не ори. На работе.

– А чё, опять маманю подменяешь?

– Не, сегодня за себя. В архиве сижу.

– Это где?

Я назвал кабинет и этаж.

Дрон и Джоджо ввалились, шумя, как пять тыщ ворон. Орал в основном Дрон, но Джоджо неплохо поддерживал шумовой фон. Я цыкнул на них, и они притихли, но ненадолго – вскоре Дрон снова начал вопить:

– Грива лучше тебя написал!

– Тише. Откуда инфа?

– Так сравнили! Ответы правильные, все до единого! – и, придвинувшись ко мне, шёпотом, который можно было расслышать из самого нижнего среди подземных миров, произнёс: – Он стащил у учителя бланк с правильными ответами!

Я пожал плечами.

– Рад за него. Хоть на трояк выползет.

– Если не застукают, то да, – заметил Джоджо.

Дрон нахмурился, оседлал стул и начал на нём раскачиваться:

– Чё застукают, я не понял?!

– Он двоечник. И он написал абсолютно всё без ошибок.

Мы с Дроном замолчали. Я даже перестал дырявить документы.

– Идиот, – наконец прокомментировал я и ударил дыроколом по стопке.

– Он Грива, – пожал плечами Джоджо. – Неинтересно. Мужики, я такую книгу прочёл! Японский автор, Харуки Мураками, написал. «Страна чудес без тормозов». Там главный гер…

Дрон перестал раскачиваться и ударил кулаком по столу.

– Без тормозов? Ты чё, в мой огород бочку катишь?

– Дрон, не ори, …!

Я прислушался к дыханию здания, и точно – внизу начался какой-то шум.

– Всё, – сказал я, – сейчас вас вытурят.

Джоджо поднялся с места, нервно теребя рукав плаща:

– Мы пойдём.

– Нет! – Дрон опять заорал, и я схватил уже подшитую папку и швырнул в него. Он увернулся, вильнув на стуле вбок, добавил тише: – Никуда я пойду!

– Ага. Дай мне папку.

Я сделал Джоджо знак садиться и продолжил работу. Тот продолжал стоять, по-идиотски изогнувшись, как в одноименном аниме, и сунув руки в карманы. Тогда я вручил ему нитку, которой полагалось всё это богатство сшивать, и Жижа (как мы его иногда называем) расслабился. Дрон молчал и даже почти не раскачивался на верном стуло-скакуне.

Шум приближался. В пустом дверном проёме показался помощник Ильича.

– Иван! Слава Богу. Телефон заряжен?

Я достал мобилу и показал ему.

– Звони сто три. Директору плохо.

Потом нас и выставили. Я так и не понял, что случилось с директором кладбища. Видел, что все бросились ему помогать. Мы тоже побежали, но нас остановили, развернули и выпроводили пинком под зад. Сказали, будем мешаться.

То у моей мамы нога и рак, то теперь директор свалился посреди рабочего дня. Папа сказал бы, что боги невзлюбили нас.

Я позвонил маме, но она снова не брала трубку.

– Опять загуляла, – проворчал я, и мужики заржали.

Я вспомнил, что дома нет воды, попросился помыться. Джоджо промолчал: его родители нас сильно недолюбливали. Мы у них пару лет назад настоящий череп медведя кокнули, дорогой, наверное. Джоджо вину на себя взял, но они всё равно подозревали нас.

Дрон радостно хлопнул меня по плечу:

– Лохи, в старых домах живёте! Пойдём. Вкусишь ребро цивилизации.

– Плод, – поправил я Дрона.

– Короч, распробуешь!

Джоджо пошёл с нами. А что ему делать? Не домой же идти, в головомоечную.

Дверь открыла Сашка, сестра Дрона. На год младше его, и выглядит так, будто её удочерили. В смысле, вообще на брата непохожа. Он тёмненький, она от природы светловолосая, да ещё в синий красится. Он нормального роста, а она низенькая. Он ну нормальный такой, а её кормить хочется. В общем, девочка анимешной внешности.

Сашка открыла в одном халатике и тут же, увидев нас, убежала.

– Ванную не занимай, Иван мыться изволит! – заорал Дрон. Мы с Джоджо заржали.

Ванную она всё-таки заняла, и мы сели на кухне. Дрон поставил на плиту чайник. Я с уважением посмотрел на висевший над плитой газовый котёл: хорошо, когда не зависишь от подключений-отключений горячей воды! Дома всё само греется. Котёл-самогрейка, сказочная штука покруче самобранки.

Сашка вылетела из ванной через две минуты: в майке и шортах, а щёки красные, будто краситель туда втёрла. Подскочила к Дрону, влепила ему по затылку, – совсем легонько, я б не заметил даже, а он, конечно, завопил.

– Надо предупреждать, Андрей, – пояснила Сашка и пошла к посудному шкафчику.

– Да кому ты нужна! – между непечатными словами орал Дрон. Сашка обернулась на нас, щёки запунцовели сильнее. Она сделала вид, что швыряет в брата кружкой и тут же застеснялась, начала посуду намывать. Я отправился под душ.

Дом новый, а по потолку трещины в ванной. Непорядок. У меня руки зачесались замазать их, и я крикнул Дрону, чтобы тащил инструмент. Ответила за него почему-то Сашка.

– Мамочка управляющую компанию ждёт, чтобы они приехали и осмотрели, а то вдруг это что-то страшное?

Ждут так ждут. Хорошо, если дождутся.

Дрон дал мне свою одёжку, так что выполз я из ванны свежий и благоухающий кондиционером. Украдкой глянул на полку с порошками, чтобы подсмотреть марку: запах мне понравился. Надо будет купить. А то у мамы не допросишься: ей некогда, видите ли.

Следующим в ванную потащился Джоджо, а мы с Дроном оккупировали балкон. Сашка принесла нам на подносе чай с печеньками, и я поблагодарил её.

– Выделывается, – буркнул Дрон вслед Сашке. – Было бы чему. Эй, сегодня у Демыча вписка, бутылка – вход. Пойдёшь?

– Чё я там забыл?

– Там Криска будет.

– Сегодня… – я мучительно застучал костяшками пальцев по подоконнику. Дронычи жили в новой высотке, и отсюда город расстилался тридэ-моделью. Нет, скорее – онлайн-картой: увеличь любой фрагмент, и там будут происходить все изменения: мухи летать, парочки ссориться и мириться, а где-то, может быть, даже удастся увидеть маму с хахалем. Во дворе на пледах сидела вокруг колонки, как вокруг костра, компания в возрасте: пили из пластмассовых стаканчиков и жрали бутики. Из колонки мёртвый Цой пел про давно протухшие перемены.

Нам нужно что-то поновее его перемен, вот что я думаю. Какие-то свои перемены. Или вообще никаких. Просто его перемены – это наша глубокая древность. Вот так.

Я посмотрел в сторону жилья Демыча.

– Не могу. Готовиться надо. И с матерью проблемы. Из-за них ничего не успеваю. Потом расскажу.

– А-а-а! – Дрон достал из кармана пачку, достал сигу, закурил. Жестом предложил мне, я покачал головой и вернулся в комнату за своими.

– А жалко, – продолжал Дрон. Из ванной вернулся Джоджо, подхватил сразу с пяток печенюх и устроился по левую руку от меня, пафосно закинув ногу на ногу. – Будешь ты теперь её до конца жизни провожать до дому!

Я кинул пачку. Она сверкнула метеором и упала в крону растущего ясеня, закачалась, заиграла на закате, как ёлочная игрушка.

– Сигаретами, Иван, стреляешь, – захихикал Джоджо.

– Вы не понимаете. Я бросил, – сказал я, указывая на пачку внизу.

Джоджо тоже взял свою пачку и швырнул. Она была легче, но всё равно долетела до ясеня, опустилась на его нижнюю ветвь.

– Украшаем к выпускному, – сквозь смех сказал я. – Дрон, ты с нами?

– Не, мне и так норм.

– Раком заболеешь, – сказал Джоджо и вдруг оживился: – Мужики, я тут такой сериал посмотрел! «Брекинг бэд», американский. Там главный гер раком…

– Встал? – Дрон заржал.

– Болен. Раком лёгких.

– Про больных смотреть – зашквар, – решительно сказал я, закрывая тему. В комнате сдавленно охнула Сашка.

Вскоре я уже шёл домой. Заглянул в гипермаркет за туалетной бумагой, но и полки были так же пусты. Точнее, была какая-то одна, но по цене трёх упаковок нормальной, и я отправился домой ни с чем.

Прошёл по сумрачным улицам, где хмурое небо над головой находило своё повторение в лужах и стёклах кое-как припаркованных машин.

А вот и дом.

Я поднял взгляд и встретился с темнотой наших окон.

Мама ещё не пришла. Празднует где-нибудь своё чудесное выздоровление, выпивает за благополучие Петровича, рассказывает в пятидесятый раз, как испугалась в кабинете врачей.

И правда, чё мы зассали? Наверняка врачи нашего колхоза опять напутали-перепутали. Они ж сами, чуть чё, к Петровичу бегают, а не в центр. Надо было повторные анализы просить. Хотя какая разница? Мама здорова, вернётся опять послезавтра.

А я почему должен идти домой, греть ужин, есть в одиночестве, когда где-то там вписка и Кристина? Почему?

Есть ли в этом мире справедливость?

Есть! Но строить её надо самому.

Я отвернулся от подъезда и зашагал обратно. Достал телефон и позвонил Дрону:

– Слышь, я тут внезапно освободился. Го к Димычу?

Дрон сначала ломался, как девка: нет да нет, щас Джоджо уйдёт, душ уже греется, ё-моё. Но я его быстро уговорил.

По дороге я зашёл в магаз и купил коньяк. Тут же, завернув в фирменный пакетик, отхлебнул из горла для храбрости.