Читать книгу: «Пять, восемь, тринадцать…», страница 3
8. Пришелец и аборигенка
В представлениях Рима «потом» означало «быстро». И застолье у Бабани он организовал с лёгкостью и щедростью, которые поселили во мне чувство зависти. Одна машина привезла еду, вторая – экраны, компьютеры, колонки и прочую технику, третья – гирлянды цветных лампочек, четвёртая – большой мангал на колёсиках. За полтора часа наш старый дворик превратился в изысканное место с заграничной рекламы.
Это была уже пятая или уже шестая вечеринка по случаю возвращения Рима в родные края. Она считалась ностальгической, то есть гостям предлагалось минут пять погрустить над школьными воспоминаниями, и только потом переходить к веселью.
Друзья Рима приезжали и уезжали свободно, кто когда хотел. Кто-то был один, кто-то с парой, были и компании, радостно высыпающиеся у калитки целыми микроавтобусами.
Бабане досталась почётная роль заместительницы бабушки Рима. Она полностью очумела ещё до начала застолья, но восседала во главе стола, отказываясь хотя бы немного отдохнуть. Меня мимоходом представляли как «ту пушистую малышку». Многих гостей я, разумеется, знала. Однако когда приехали Дон с Зойкой, мне стало как-то комфортнее.
Внимание Рима к здоровью скелетов и йоге поселило во мне уверенность, что он наверняка трезвенник и поборник здорового образа жизни. Однако оказалось, что он очень даже не дурак выпить, хорошо закусить и мимоходом потискать одноклассниц. Пара одноклассниц щедро выдала Риму улыбки, которые я назвала бы даже не авансами, а приглашениями. И никого из них Рим не упрекнул за сутулость. И никому пальцами в спину не тыкал.
Ближе к ночи, когда песни уже отзвучали, Рим приземлился рядом со мной и протянул бокал с вином:
– За пришельца, вернувшегося на родную планету! То есть за меня!
– За тебя.
– И всё? А никак нельзя ко мне тот же этикет применить, что и к Пашке Донскому? Почему ему достался поцелуй? А мне нет? Мы с ним, если хочешь знать, за одной партой сидели. И в медицинский вместе готовились.
– Я на свадьбе Дона свидетельницей была. Мы с Зойкой подружки.
– Как чуден мир… А ты, вообще, видела мир? За границей была?
– Да. Я слетала в Италию и Германию. Но мне нечего там делать. Ходить по музеям – скучно. Это как перебирать большой сундук с безделушками. И все сундуки похожи один на другой. Сидеть в кафе и глазеть на толпу – ещё скучнее, чего я в толпе не видела? А участвовать во всех этих походах и экспедициях – зачем? Чтобы валяться в грязи?
– Ничего ты не понимаешь в грязной романтике.
– Я помогала старшим, сколько себя помню. Мне хватило самой вульгарной и неприятной грязи. И я много лет спала летом на чердаке, где было душно и страшно. Зачем мне такая романтика? Я сыта убогим бытом на всю жизнь.
– Но ты осталась здесь.
– Так сложилось. У меня не было выбора. И мне надо кормить бабушку и отца. Без меня они пропадут.
– Очередной когнитивный диссонанс от тебя. Вижу юную красотку-озорницу, а слышу интонации ответственной кормилицы семьи.
– Два комплимента в одном. Ты мастер приятного слова.
– А что тебе нравится? У тебя есть любимое дело? То, от которого не сможешь отказаться? То, что ты будешь делать и без денег, и без славы – только потому, что это твоё?
– Мне нравится то, что я делаю. Я привела всё в порядок. У меня чисто и аккуратно, мои гости не замечают быта… И я только-только перевела дух после гонки на выживание. Я ещё не успела отдышаться и насладиться порядком. Хочу пару лет провести спокойно. А там видно будет.
– Сытое спокойствие убивает талант.
– Я в Италии ходила в школу рисования. Мне казалось, что я взмахну кисточкой и обрету себя. Но нет, оказалось, что живопись – это долгая, кропотливая работа, что нужны навыки и знания. Я рисую иногда, когда мне грустно. Только это не талант, это настроение.
– А я медициной увлёкся, когда бабушка умирала. Думал, в онкологию пойду, а потом на кости потянуло.
– Твои родители тебя поняли?
– Как сказать. У меня мама врач, и она считала, что я не справлюсь, сбегу из института. А отцу всё равно, он только спросил, сколько денег мне в чемодан положить.
Дон подтащился к нам с бутылкой, долил бокалы и невозмутимо выдал:
– Рим, дружище, никто не сомневался, что ты положишь глаз на самую красивую девчонку побережья. Но будь осторожен. Один из наших лучших спасателей прочно держит оборону вокруг предмета своих романтических грёз.
Я смутилась:
– Дон, ну что ты болтаешь.
Рим сдержанно улыбнулся и отчалил к каким-то вновь прибывшим друзьям.
Обратное превращение сияющего гирляндами волшебного парка в заурядный, запущенный, убогий дворик прошло быстро и организованно. Будто фея взмахнула своей палочкой и стёрла краски. Хорошо, что хотя бы один сказочный вечер останется в памяти, но всё равно немного грустно.
Утром я изучила себя в зеркале. Вроде бы ничего особенного. Наташка как Наташка. А корону красоты внезапно вручили. Подозрительно это как-то. Все, кроме влюблённой Зойки, понимают, что для Дона люди – это ходячие кровеносные системы. У меня что, какая-то особенно интересная система капилляров нарисовалась?
9. Чистые дворы
Семён Торюхин шутки шутить не будет. А Вадик Торюхин шутки не будет шутить тем более. Братья Торюхины не шуткари какие-нибудь. У Торюхиных никто не щутит. Не дело Торюхиных шутки шутить…
Вадик и Семён давили на меня с двух сторон, энергично применяя нехитрый приём демонстрации своих тяжёлых тел. Два пивных живота опасно раскачивали стол, и атмосфера казалась напряжённой. Но я знала, что надо спокойно и терпеливо дать братьям повыступать. Закончив не шутить нешутки, они угомонятся, и мы обсудим проблемы – без всяких шуток.
Опять же, волнение соседей я понимала. Вот только ты расслабился на дачке, с шашлычком да винишком, а тут и арендатор убежал, и труп прибежал, и полиция задаёт вопросы о воде, а они знать не знают ничего ни про какую воду. Не брали они мою воду. И трубу мою не трогали. И вода у меня грязная, с примесями. (Подавись ты этой водой, жадная стерва!)
Куда перенаправить мысли хозяев «Надежды» я уже придумала, поэтому как только эмоции стали затихать, со значением выдала:
– Вы не думали, что Колесников цену сбивает? Уж очень мне странно показалось. Сынок арендовал отель, потом отказался от аренды и везде растрепал, что здание плохое, сносить надо. Видел же, что берёт. Тогда в чём смысл?
Братья ушли в напряжённые размышления, и я им подсказала:
– Колесников сам хочет «Надежду» выкупить. Цену хорошую теперь если только лошара какой даст, а те времена, когда лошары тут табунами паслись, прошли. Вот он и заберёт по дешёвке.
– Зачем ему «Надежда»?
– Так он дальше Носова прижмёт. У Носова одни пионерские домики, их разом снести можно за один день. И территория получится приличная. Дальще меня выгонит, чтобы мой скверик к территории прицепить, а дом – для особых гостей выделить. Получится обычный концепт Колесникова, только в мини-формате.
– Сколько Колесников даст?
– А я-то откуда знаю? Ждите, пока он соизволит предложить. Или сами к нему идите, но тогда он вас переторгует, отдадите за полушку.
Мысль продать «Надежду», хотя бы и за полушку, братьев нежно согревала. Пару лет назад Торюхины повелись на сладкие песни об инвестициях и задёшево купили отель, в котором сами по себе растут бабки. Отрезвление пришло после первого же сезона, когда они осознали, что вернуть своё не получится, а сама по себе растёт только грязь.
Немного покупавшись в мечтах об избавлении от гостиничного бизнеса, братья перешли к тому, что привело их ко мне. Оказалось, что это вовсе не вода, не труп и не мои шалости.
– Наташ, а ты в нашем дворе никого не видела?
– Нет.
– Мы вот странное приметили. Сторожа у нас нет, ты знаешь. Но ворота крепкие, забор высокий, а красть нечего. Позавчера мы обнаружили, что у нас половина двора выметена чисто-чисто, а на зелёной половине травинка к травинке уложена. Будто причесали всё.
– Думаете, фея чистоты выбрала ваш дворик для сказочного подарка? Полицейские там всё истоптали. Ну, подмели потом. Вы так удивились, что вам уже и причёска померещилась.
– Наташ, какие полицейские что подмели? Я тебе говорю: шарил у нас кто-то. Но что делал – непонятно. Даже в мусорном закутке чисто. И в подвале чисто. Ты же там недавно была. Паутину видела? Пыль видела? Да? А теперь там чистота и порядок. Будто убрался кто-то.
– Может, домовёнок?
– Пойди, сама глянь. Только сначала у своего забора удивись.
Мы дошли до общего куска забора, и я действительно удивилась. Часть моего дворика тоже была будто причёсана. Я перестала стричь газон, но вместо хаотичного травяного коврика видела ровные полоски. А я-то и не приглядывалась, проходила, взгляд бросала, да и то обычно в темноте. Выходит, неведомая фея потрудилась и у меня? Что за чертовщина?
Братьев моё изумление развеселило. Пока они хихикали, я присела и потрогала траву. Может, это инопланетяне постарались?
Семён присел рядом и заметил:
– Кто-то ищет у нас что-то небольшое. И мысль напрашивается, что это что-то воришка убитый или потерял, или выбросил, когда погоню почуял.
– Почему у меня? Забежать к вам от меня он никак не мог. Меня на забор Редди вытаскивал. И ловил, когда я спрыгивала. А я половчее воришки буду. Непонятно это как-то.
– Если только воришка не прятался какое-то время где-то здесь. Мог сидеть у тебя за досками. Или у нас в том же подвале. Хотя вероятнее всего, что он у Носова отсиживался. В одной из тех клетушек, что окнами в забор к улице выходят.
– Секундочку. Ты хочешь сказать, что по нашим дворам бродит убийца?
– И причёсывает нам травку.
– А вы Тараскину это рассказали?
– Мы на тебя понадеялись. У тебя ведь к Тараскину особый подход.
Семён мне свойски подмигнул. А я подумала, что будет неплохо спрятать и его труп в том же подвале.
10. Кандидатка в мачехи
Решив, что спокойствие дороже денег, я приценилась к системам видеонаблюдения. Суммы в присланных вариантах поселили во мне невыносимое ощущение собственной бедности, и я принялась оптимизировать затраты. Увы, никаких возможностей для экономии не просматривалось. И оттого, что я прибавила к завалу бумаг на столе ещё десяток листов с расчётами, легче не стало.
В калитку настойчиво зазвонили. На видеофоне торчала незнакомая женщина. Я нехотя открыла ей дверь, жестом показав в переговорную.
На брюнетке была одета чёрная длинная юбка, чёрный жакет, а на её плечах красовался пёстрый платок с преобладанием красной гаммы. Рот брюнетки был обозначен ярко-красной помадой, а в ушах болтались крупные гроздья пластикового жемчуга.
И откуда этот колхоз на меня свалился?
Женщина повела плечами и томно сообщила:
– Знакомиться пришла.
– Предлагаю приступить. С кем имею дело?
Аристократично кивнув, брюнетка представилась:
– Роза я.
А я тогда Орхидеей буду. Историю проехали – цветочный базар, здравствуйте.
– Твой папа не говорил тебе обо мне?
Мой папа. Кто это? Когда я папу, вообще, видела? И он что, говорить научился?
Эка меня после Торюхиных в сторону нешуток несёт.
– Мы с Шурочкой любим друг друга. И Шурочка сделал мне предложение. Он человек и стеснительный, и гордый, ему было сложно поставить тебя в известность. Я решила сама обо всём сообщить. И какие бы препятствия не чинили нам вражеские силы, ничто не разобьёт наш союз любящих сердец.
Не понимаю. От меня аплодисменты требуются?
– Когда планируется торжество?
– Точную дату мы пока не назначили, но откладывать не хочется. Мы люди зрелые, ценим время, ведь жизнь так быстротечна!
– Роза, у меня нет никаких возражений. Ваше единственное препятствие – мой отец. Вы уверены, что он помнит, как вас зовут? И вас не смущает его репутация? Вам вряд ли удастся его изменить.
– Ой, деточка, не будем так официальны. Обращайся ко мне на «ты». И я всегда готова поддержать любого члена нашей большой и дружной семьи. Приходи ко мне со всеми своими вопросами!
– Всенепременно.
Роза болтала без умолку, а я, сделав внимательное лицо, присматривалась к потенциальной мачехе. Чуть за сорок, полновата, но гибкая, подвижная. Много косметики, и макияж сделан с толком, взгляд отвлекается на красные губы, и кажется, что это небрежная обводка, но это продуманный штрих. Глаза подведены так, чтобы казались больше. И морщинки спрятаны. Занятно.
Она волнуется. Из-за чего? Боится, что взрослая дочка не разрешит папе жениться? Скорее надо бояться, что папа забудет, что хотел жениться на Розе, и Роза может внезапно обнаружить, что в её брачной постели оказалась Мимоза.
Даже сейчас, когда ему за шестьдесят, женщины уходят с ним после часа пустой болтовни и бокальчика вина. Кто-то из них убегает утром, кто-то остаётся на месяцы и годы, но для него это не имеет никакого значения. Он не спрашивает и не запоминает их имён. Хотя в его памяти хранится с десяток длинных поэм, которые он весьма выразительно декламирует, если надеется обольстить творческую дамочку.
– Мы бы хотели, чтобы ты со всей радостью, со всей своей широкой душой поучаствовала бы в нашем счастье…
И что я гадала, зачем она припёрлась? Это же ясно, как божий день. За деньгами. Только кукиш вам, а не моё участие. Папаша столько бабла разбазарил, а я ему свадьбу должна оплачивать? Обойдётся.
Выпроводив Розу, я задумалась.
Если отвлечься от постельных игр, в жизни отца было всего две женщины. Тетис – коварная девчонка, внёсшая в его праздное существование мощную драму, то есть меня. И Мамася – та единственная, кто сумела разбить его сердце.
Тетис почти двадцать лет никто не видел. Наверное, я могла бы её найти. Но зачем? Я-то на месте, никуда не делась, под одним именем-фамилией живу. Если бы она хотела – объявилась бы сама.
Мамася вышла за отца, когда мне было четыре года. Она была ко мне добра, и особенно любила подчеркнуть это на людях. Мы всегда вместе покупали мне подарки, она обязательно приходила в школу на собрания, она бравурно рассказывала, что девочка увлеклась рисованием. Но она же выстраивала барьер отстранённости, на который я с разбегу натыкалась, не понимая, что я сделала не так.
Мамася была всецело погружена в проблемы моего отца. Она его спасала. Героически несла крест своей тяжёлой и непоколебимой любви. И я искренне верила – без Мамаси отец обязательно пропадёт, а с ним и я пропаду, и поэтому надо помогать Мамасе, как только можно. Нельзя расстраивать её, нельзя мешать её отдыху, нельзя отвлекать болтовнёй. Можно приготовить еду, убрать посуду, принести плед.
Рим подобрал очень точное слово: тихоня. Я была тихоней.
Мамася ушла от отца в один день. И даже быстрее. Непоколебимая любовь разбилась в одночасье. Мамася встретила лихого морского волка и вспыхнула новым чувством. По правде сказать, новый муж Мамаси был намного моложе отца, и как бы я ни была потрясена, некое женское чутьё подсказывало, что волк куда круче стареющего ловеласа. Увы, волк оказался пропойцей и дебоширом. И хотя на какое-то время Мамася расцвела и похорошела, новый крест оказался всё-таки тяжеловат.
Кстати. Что-то я давно Мамасю не видела. Надо бы наведаться, посмотреть, не спилась ли совсем. Кто, кроме маленькой тихони, оттащит её к наркологам?
Мысль о клинике окончательно меня расстроила. Работаю-работаю я одна. Денег нет. Семья в запоях, загулах и маразмах. По двору шастает злоумышленник. И какие-то мутные бабы просят денег на свадьбу. Что за жизнь?
Схватив телефон, я решила разделить проблемы с лучшим другом:
– Редди, а можешь узнать, кто такая Роза Крайнова? Она утверждает, что выходит замуж за моего отца.
– Дежурный богатырь Радимир готов приступить к выполнению вашего задания, трщ генерал. Будьте уверены, всё будет исполнено в лучшем виде. В следующем тысячелетии.
– Ну, пожалуйста, Редди.
– Ладошка, не лезь ты в клоаки эти. Пусть папаша хоть на чёрте лысом женится.
– Да так-то оно так, но…
– Поехали, у Лукаса на яхте винца глотнём. Развеешься, а то голос что-то смурной. Начинай причёсываться. Буду через час.
11. Здравпросвет
Когда в сознании просыпается Наташка-нытик, я срочно активирую Наташку-бухгалтера. И впихиваю в мозг столбики цифр. Нытик падает в обморок, остальные Наташки прикрывают его жалкое тельце распечатками, и можно спокойно заниматься делами.
Обстоятельно разложив новый слой бумаг и черновиков на столе, я открыла все умные программки, и вот уже начала погружаться в спокойный поток «слева – дебет, справа – кредит», как от двери раздался голос:
– Привет.
Приёмный день был вчера. А сегодня я хотела побыть в тишине. Растяпа такая, калитку не закрыла. Вот Рим и просочился.
– Ты занята?
– Ага.
– Вот так основательно?
– Да. Надо кое-что подчистить.
– Твоя спина похожа на вопросительный знак. Встань и чуть-чуть походи.
– Дверь – сзади тебя.
Нет, я понимаю, что Романа Алексеевича не часто выставляют в столь грубом стиле, но мне-то что остаётся? Хмурься, не хмурься, а у меня баланс. Точка.
– У тебя какие-то неприятности?
– У меня всегда полно неприятностей.
– Отдохни, и оптимизм вернётся сам собой.
– Я вчера полдня угробила на то, чтобы затолкать мачеху под капельницы. А клиника для алкашей не настраивает на оптимизм, отдохнул ты или нет. Некоторых постоянных клиентов я уже в лицо знаю.
– Ты к Борисову её отвезла?
– К Чуркину. Борисов мне не по карману.
– Если хочешь, я договорюсь.
– Какой смысл? Она вернётся к мужу, а он ей нальёт.
– Твой отец тоже пьёт?
– Да нет. Отец, конечно, тоже алкаш, но не того уровня распада. У неё новый муж.
Покосившись на три коробки вина, стоящие у стены, Рим скептически заметил:
– А ты наливаешь сама себе? И, похоже, в немалых количествах?
– Открой верхнюю коробку и возьми одну бутылку. Дарю.
– Спасибо, но…
– Бери, не сомневайся. И попробуй. Это хорошее вино.
Рим достал бутылку, потом посмотрел на часы и деловито сообщил:
– Ладно. Даю тебе время до шести.
– В смысле?
– В шесть я за тобой заеду.
– И что?
– Проведу сеанс ликвидации безграмотности.
Растолковывать это экзотическое заявление Рим не стал, исчезнув за дверью, которая теперь уже некстати оказалась слишком близко.
Раз уж меня пригласили на сеанс непонятно чего, я влезла в милое платьице, которое могло бы сойти даже за коктейльный вариант. Но Рим уверенно проехал все злачные места нашего города.
Машина остановилась у небольшого здания на окраине. Доктор Колесников гордо сообщил:
– Моя будущая клиника.
– Круто. А «Надежда»?
– Ты мудро уберегла меня от совершения этой большой ошибки.
– А мы сюда… зачем?
– Я провожу занятие кружка «Здравпросвет».
Интересные у докторов ролевые игры. Это ведь то самое? Или я ошибаюсь?
Рим загадочно улыбнулся, кажется, угадав мои сомнения. И пообещал:
– Увидишь. Хотя нет. Почувствуешь.
Кабинет для массажа меня несказанно разочаровал. Уныло вздохнув, я решила дать доктору Колесникову шанс, после чего вывесить на двери мастерской памятку: «доктора не впускать».
– Закрой глаза. Вдохни. Чувствуешь? Сосны. Как будто ты идёшь по аллее. И над головой торчат шишки. Хочешь шишку? Большую, крепкую, смолистую?
– Да.
– Не подсматривай.
В мою ладонь легло что-то большое и непонятное по форме.
– Держи. Сожми в руке. Нет, не стискивай, только держи. Чувствуешь, как легко дышится? Подыши.
После этой дыхательной гимнастики, совершенно меня не впечатлившей, Рим машинально включил интонацию врача и объяснил:
– Раздевайся. И ложись. Спиной ко мне, прелестями от меня.
Фи. Только гладить будет? И всё? А мыслишка была про другой интерес. Не скажу, что я этого прямо жду. Но ведь не просто так доктор Колесников счёл, что надо обо мне побеспокоиться? Ну, допустим, у меня в мастерской не та обстановка, мужчины всегда увереннее в своих берлогах. Так вот она я, наивная девушка, согласилась зайти практически в святая святых – и всё ради того, чтобы меня по спине погладили? Это как-то дезориентирует.
Движения рук Рима стали быстрее, энергичнее, и по мне стали растекаться, расползаться волны тепла. Но тепло это не было уютом мягкой утренней норки под одеялом, когда высунувшись, тянет залезть обратно. Это не было теплом большой вязаной кофты, которую не хочется снимать вечером, перед тем как нырнуть в ещё не согретую норку. Это тепло было стихийным, манящим и пугающим.
Я – магма… Один большой поток жизненной силы. Поток разделяющийся, закручивающийся, волнующийся, соединяющийся, и снова успокаивающийся. Я плыву по этому потоку, и поток плывёт, потому что я его направляю. Я повелеваю его силой, и он уносит меня туда, куда я укажу. Я поток, я сила, я движение…
Я – вулкан… Вырывающаяся магма, магма бушующая и протестующая. Магма, собирающаяся в гребни гор, и магма, вспенивающая океанские глубины…
Налетевший ветерок бодрит, освежает, остужает, и вместе с тем сглаживает валы, превращает их в гладкий рельеф. Воздух несёт успокоение…
– Всё, Ташенька. Полежи минутку. И вставай.
Что?
– Вот здесь полотенце, душ рядом. Иди, сполоснись тёплой водой. Под горячую не залезай, и слишком долго не стой.
Какие-то звуки. Что происходит?
Я была я. Но всё-таки не я. Я была в каком-то непонятном теле.
Я села. И встала. И залезла в душ. Двигаться было непривычно.
Сознание уползло в какую-то нору и оттуда тихо скулило, что у него тоже есть права. Участки мозга, отвечающие за тело, собрались на банкет по случаю ниспровержения этого жалкого тирана. За всем этим маячило бессознательное, ставшее вдруг не пеленой серого тумана, а весёлым цветным облаком.
– Садись. Чай, конфета. Сахар, конечно, яд, но и мозг без глюкозы – труха.
О чём это?
А можно отложить меня куда-нибудь в сторонку? У меня мысли куда-то разбежались. И без них я себя собой не ощущаю.
– Ну? Что чувствуешь?
– Не знаю.
Красивые у Рима руки. Ладони крупные, пальцы сильные, а жесты получаются мягкие, плавные. Выразительные жесты, даже если движения почти незаметны…
Нет, вот о руках лучше не думать. Лучше даже не смотреть на руки эти.
Рим отвёз меня домой, проводил до мастерской и распорядился:
– Никаких тяжёлых сумок. Не ешь острое и жирное, налегай на овощи и фрукты. Воды пей, сколько влезет. Если завтра утром растянешься, к обеду в себя придёшь. Пару дней полетаешь.
Я проспала десять часов. И ещё два провалялась в блаженной полудрёме, в цветных размытых пятнах неясных снов. Почитав про растягивания в интернете, я ограничилась сладкими потягушками, которые не нарушали моей сонной гармонии.
К обеду я поняла, что мне и впрямь хочется летать. Упоительная лёгкость движений дополнялась каким-то особенно ярким видением мира. Всё вокруг было светлым и волшебным.
Я перетрясла балансы. Я разобрала свою комнату. Я настрочила все письма во все инстанции. Я выбросила программиста и наняла нового. Я нарисовала, как хочу переделать мастерскую.
Я была неправа. Я люблю массаж.
Во всём этом приятном просвещении был один подвох. Вот просветилась я. Поняла, что массаж – это не то, за что тестомесы на пляже бабки собирают. А дальше мне что с этим знанием делать?
Я попросила Маринку позвонить по телефону Рима с визитки и выяснить, как он, вообще, ведёт приём и сколько это стоит. Ответила вежливая дама. Она сообщила, что Роман Алексеевич специализируется на заболеваниях опорно-двигательного аппарата, но приём пока не ведёт, так как оформляет бумаги, необходимые для открытия клиники. А вот массажем он не занимается. Это не его профиль.
Вот этого я вообще не поняла. Такое чудо – а он не занимается?
Мне-то теперь куда с этим? Я, может, ещё хочу.
Соблазнить, что ли, цезаря? Вопрос, чем соблазнять. Женских тел он наверняка навидался. И моё хлипкое и несобранное тельце, похоже, не производит на него нужного впечатления…
С чего такие мысли нахлынули? О бухгалтерии надо думать! О бухгалтерии!
А насчёт Рима незачем обольщаться. Он со мной возится, потому что я его бабушку вспомнила. Я пятно откуда-то из его детства. Он ведь так прямо и сказал: Ташенька. Что-то маленькое и пушистое. Тьфу.
