Читать книгу: «Сукины дети – 3. Круги на воде», страница 4

Глава 5

Пока мы бежали, женщина не замолкала ни на секунду – по крику мы и ориентировались. Меж крепких тёсовых заборов, через которые свешивались ветви яблонь и тёмные еловые лапы, по поросшим бурьяном и полынью двухколейным дорожкам, а то и вовсе по узким, в колдобинах и ямах тропкам.

Из дворов, нам вдогонку, нёсся нестройный собачий брёх…

Пару раз мы сворачивали не туда, упираясь в ржавые, выше моего роста, ворота, но в конце концов выбежали на обширный пустырь, закрытый заборами только с одной стороны. С другой он примыкал прямо к лесу, избы все были повёрнуты "спинами" – то есть, глухими стенами без единого окна.

Что характерно: никто из селян на крик за нами не увязался.

Трава вокруг дубовой колоды была сплошь заляпана кровью. Топор валялся рядом. На тёмном окровавленном топорище ярким пятном белел клок волос.

Шрам у меня на спине стянуло, ноздри зачесались от предчувствия несчастья. Осторожно, стараясь не наступать в кровь, я подобрался к самой колоде и внимательно принюхался. Спину отпустило, живот расслабился. И только ноздри продолжали подрагивать, как у голодной собаке при виде миски "Чаппи".

– Шеф, это не человеческая кровь.

Рядом, я мог дотянуться рукой, на коленях стояла женщина. Подол светлого платья в бурых пятнах, растрепавшиеся волосы закрывают опущенное лицо, руки безвольно болтаются вдоль тела. На мои слова она никак не реагировала.

– Баран, или коза – какое-то травоядное, – продолжил я. – На топорище шерсть, а не волосы…

– Федора, ты? – спросил Алекс, уже смело подходя к женщине. Аккуратно подняв на ноги, он заглянул ей в лицо и легонько встряхнул. – Слышь, Федора, ты чего орёшь, как оглашенная?

– Убили, – бледными губами зашептала женщина. Лет ей было около тридцати, молодое и красивое лицо кривила волна ужаса. – Кровиночку, Васеньку ненаглядного… Ы-ы-ы-ы…

– Да не Васькина это кровь! – шеф тряхнул её пожёстче. – Коза это! – и мне, обычным голосом: – Баранов в Ненарадовке испокон веков не водилось. – Окстись, баба. Раньше времени сынка хоронишь.

– Убили… – упрямо, не поднимая головы, шептала тётка. – На моих глазах схватил ирод кровиночку, на колоду белой головушкой прислонил, и топором…

– Шеф, клянусь это не ребёнок, – опустившись на корточки, я макнул палец в самое свежее пятно и облизал.

Продрало меня так, что аж зубы скрипнули. Надо, надо было слушать Антигону! Захотелось припасть к луже, как это делают псы, и лакать, лакать…

Поспешно вскочив на ноги, я отодвинулся от кровавой лужи и посмотрел на Алекса.

– Дух человечий есть, был здесь пацан, – сказал я. – Но живой. Напуганный только. И ещё один запах… – я прикрыл глаза, сосредоточившись на обонянии. Всё, что угодно, только бы не видеть этих луж, не видеть загнанного, пустого женского лица… – Чужой, я бы даже сказал, чужеродный. Не пойму: зверь или человек.

– Но пацан жив? – требовательно уточнил Алекс.

– Когда был здесь – да. Потом – не гарантирую…

– Пацана явно украли, – взяв женщину за локоть, шеф повёл её подальше от колоды, за угол сарая, срубленного из почерневших от времени, неошкуренных брёвен. – Обделали всё так, чтобы люди подумали на смертоубийство. На бабу морок навели…

– Но зачем? – Гришка, да и батя его на раз бы определили, что кровь не принадлежит убиенному младенцу.

– Чтобы запутать. Со следа сбить. Обеспечить себе фору…

– И кто это может быть?

В деревне все всех знают. Подозреваю, и в других деревнях по берегу – то же самое. Люди живут тесной общиной, и если бы кто-то свой покусился на ребёнка – его бы быстро вычислили.

– Запах, говоришь, чужой… – задумчиво повторил Алекс.

– Может, это для меня он чужой, – я пожал плечами, ощущая, как на спине ходит шрам.

Странно: другие повреждения, как кожных покровов, так и внутренних органов, заживали на мне без следа. И только этот шрам, полученный от когтя приснившегося василиска, никак не желал проходить.

– Надо Гришку звать, – решил шеф. – Авось, рассеет мои подозрения…

– У вас есть зацепка?

– Надеюсь, что нет, – помрачнел шеф. – Поверь, лучше пусть это педофил или ещё какой извращенец. Мы его выследим, поймаем и сдадим в полицию. Главное, чтобы он до этих пор не нанёс пацану непоправимую травму… И тогда всё будет хорошо. Извращенца ловить – это ведь милое дело, просто праздник какой-то. Главное, чтобы пацан не слишком испугался…

Шеф нёс околесицу: ну откуда в дикой северной глуши взяться педофилу? В любой деревне его бы вычислили на "раз" и судили по-своему, без всякого вмешательства полиции.

Но я стоял рядом, и с умным видом поддакивал. Потому что вдруг понял: Алекс по-настоящему обеспокоен. И пытается спрятать это своё беспокойство за нагромождением слов, за пустым сотрясением воздуха, потому что о том, о чём он догадывается, даже думать не хочет…

– Кстати, а почему мы здесь одни? – спросил я, прерывая поток сознания шефа. – Почему никто из селян не спешит хотя бы полюбопытствовать, отчего надрывалась воплем их односельчанка?

– Потому что кесарю – кесарево, – отбрил Алекс.

Я понял это так: жители Ненарадовки чётко видят разницу в обязанностях барина и своих собственных. Им, селянам, полагается пасти скот, сеять, обихаживать сады и другие угодья, растить детей и всячески способствовать процветанию деревни. Алексу же, как хозяину, вменяется охранять покой и безопасность вверенного объекта…

Давно замечал: в моменты опасности я начинаю мыслить рубленным военным канцеляритом. Происходит это от годами вдалбливаемой муштры и привычки переходить на краткий слог для сбережения времени.

Прерывая мои мысли, Алекс пронзительно свистнул. Через пару секунд на пустырь ворвался кудлатый пёс в пегих пятнах, и махнув хвостом в знак приветствия, без приказа опустил нос в траву. Вид у пса сделался задумчивый и сосредоточенный. Прикрыв глаза, он хмурил светлые пушистые брови, отчётливо шевелил влажной и чёрной мочкой носа, и что-то негромко как бы бормотал.

Сделав пару кругов, встал на след: сделал охотничью стойку, мордой указывая направление. Но затем вдруг сломался: заскулил, поджал хвост и рванул за угол сарая – туда же, куда Алекс увёл несчастную женщину. Вновь послышался чихающий, и в то же время очень влажный звук, и на пустырь выбежал Гришка, на ходу застёгивая ширинку потрёпанных, старинного покроя военных галифе.

– Не наш это, барин, – начал он сходу. – Хотя и местный.

– Из другой деревни? – быстро спросил шеф. – След взять сможешь?

– Да не, – махнул рукой враз посерьёзневший увалень. – Я на этом берегу всех по запаху знаю. Не из Ладожских он, клык даю. Но всё равно здешний… А след я возьму, не сумлевайтесь. Хотя и страшно.

– Почему страшно? – вкрадчиво спросил шеф.

– Нечистый это, – пояснил Гришка. – Оттого и запах узнать не могу: он словно здесь, и в то же время нет его. Дух в воздухе стоит, а трава не примята. Нечеловечий дух.

– Ладно, я тебя понял, – кивнул шеф и позвал за забор: – Кириллыч, подь сюды.

Когда показались староста с верным Векшей, Алекс начал командовать:

– Собирай людей. Ружья, топоры, косы, штыри, ломы – всё, что найдёте железного – с собой берите. Дробовики хорошо бы рублеными гвоздями зарядить.

– И чё, всех звать? – уточнил деловито староста.

– Чем больше, чем лучше. И не мешкайте. Гришка пусть след ищет, а ты не перекидывайся, народом руководи. Выйдете на лёжку – окружайте и стойте намертво. Втыкайте прямо в землю всё железо, что с собой притащите, как частокол, но внутрь не ходите, только из ружей цельтесь. Если правильно лёжку определите – выдаст он мальчонку, не сможет удержать. Но вы и тогда стойте, пока мы не подойдём…

– А что мы? – вопрос сорвался с языка, прежде чем я успел подумать.

Как по мне, логично было Алексу возглавить охоту, самолично выловить нечистого и обезвредить на радость сельчанам. И почему он этого не делает – хотя видно же, как волнуется! Я не понимал.

– А у нас с тобой другие дела найдутся, – отмахнулся Алекс. – Кириллыч, мой катерок всё ещё на месте?

– А куда ж ему деться? – староста развёл широкими, как лопаты, руками. – Пару раз тока Гринька батюшку с острова привозил: новорожденных окрестить, да старуху Авдотью отпеть… Не извольте беспокоиться, Алесан Сергеич: движок как часы ходит, в бачке топлива под горлышко, да под лавкой запасная канистра схоронена…

Староста тоже нервничал. Не хотелось ему в лес народ вести, ох, не хотелось. Но приказ барина – закон, его он тоже не нарушит. А вот время потянуть, чтобы в себя прийти, с мыслями собраться, это можно.

– И вот что, Кириллыч, – Алекс подошел к старосте вплотную. – Найдёте лёжку, не найдёте – чтобы до темна все в деревню вернулись. Ты меня понял?

– А Васятка?

– Как солнце зайдёт – считайте, умер пацан. Ну да ты и сам знаешь.

– Это то самое, Алесан Сергеич? – почтительным шепотом спросил староста.

– Уверен, – твёрдо ответил шеф. – На семьдесят два процента. Так что, порядок действий тебе знаком: с заходом солнца все по домам, никаких гуляний. Обереги на все окна, двери, печные заслонки и отдушины. В каждую избу по взрослой кошке. А лучше – по две…

Я видел, как у старосты подкосились ноги. Матёрый оборотень, косая сажень в плечах, челюсть наковальней не перешибёшь – боялся.

– Не ссы, – сквозь зубы процедил шеф. – Разберёмся. А инструкции – на всякий случай. Если я вернуться не успею…

– Вы уж постарайтесь, батюшка-заступник…

– Не ной, – шеф страшно завращал глазами. – Бабы смотрят.

Протолкавшись сквозь толпу селян, мы поспешили к своему терему.

Чтобы не плутать среди заборов, Алекс повёл меня вдоль околицы, по хорошо наезженной дороге. Слева темнели крыши, а справа, за берёзовой рощей, поблёскивали светлые воды озера. Солнце подбиралось к зениту, шаря по нагретой земле горячими золотыми пальцами, играя берёзовыми листочками, перебрасывая зайчиков от одного белого, с чёрными отметинами ствола, к другому.

Будто и не было ничего. Ни окровавленного топора на другом краю деревни, ни селян, озабоченно собирающих всякий железный скарб. Я это видел: кто-то тянул из-под стрехи ржавый, видавший виды лом, кто-то прореживал укреплённую железными рифлёными штырями изгородь, где-то в сарае громыхали пересыпаемые гвозди…

Здесь, в роще, была лепота. Дятел добывал из-под коры шустрых жучков, кукушка гадала, сколько нам осталось жить… Судя по неумолчному, бесконечному "ку-ку" – до скончания времён.

А село готовилось к бою. Мелькали обтянутые бурым широкие спины мужиков, светлые платочки баб, белые головёнки ребятишек – всякий был приставлен к делу. Словно раз в год, по расписанию, здесь проходили учения по отражению нечистого.

– Повеселились, ёрш твою на лево, – выругался Алекс, огибая уставленные заветрившейся снедью столы и поднимаясь на крыльцо. – В родном имении отдохнуть не дают… Звезда моя!

Антигона возникла, как по волшебству. На шефа она глядела по-собачьи преданно, хотя умудрилась и мне послать недоумевающий вопросительный взгляд.

– Где саквояж, который я из города привёз? – вопросил он, широкими шагами пересекая горницу.

– Дак… У вас же в спальне. Вы ж его трогать не велели…

– А сейчас велю! Неси на причал. Да найди ключи от лодочного сарая! И почему столы до сих пор накрытые стоят?.. Мухи налетят!

Таким я его ещё никогда не видел. А вот Антигоне, видать, приходилось: обычно скорая на язык и независимая, девчонка металась по терему, как бешеная канарейка, исполняя прихоти шефа на лету, не дожидаясь второго окрика.

В мгновение ока она припёрла к заднему крыльцу здоровенный чёрный саквояж с серебряными застёжками, сдёрнула с гвоздика в сенях связку ключей, и наугад отцепив один, бросила его шефу, метнулась к печке, достала оттуда целый противень пирожков, споро побросала их в корзину, накрыла вышитым петухами полотенцем и отволокла к саквояжу, вместе с литровой бутылью самогона…

Я, решив не мешаться под ногами, направился к лестнице на второй этаж, с мыслью проверить: не высохли ли мои джинсы.

– Кадет! – окрик поймал меня на третьей ступеньке. – Куда намылился?

– Переодеться в удобное и подготовить оружие, – бодро отрапортовал я. Алекс, по-моему, даже немножко разочаровался.

– Одобряю, – кивнул он, но потом всё же добавил: – Через четыре с половиной минуты чтобы был здесь.

– Яволь, мон женераль, – несколько не в тему козырнул я и пулей взлетел наверх.

– Мы плывём на остров Валаам? – спросил я, когда берег окончательно скрылся за горизонтом.

Джинсы с кроссовками просохли, рубаху я надел запасную, клетчатую, поверх неё – жилет с кучей карманов, по которым я распихал всякие нужные вещички.

Шеф на мой вопрос утвердительно дёрнул бровью. Развалившись на сиденье, он небрежно, одной рукой, управлял небольшим катером. Белым, как лебединое крыло, и стремительным, как выстрел из арбалета.

– Не против, если буду говорить я? – мне всё равно надо было побеседовать с шефом, а другого случая могло и не представиться.

Алекс неразборчиво хрюкнул, я решил считать это согласием и начал:

– Из своих приключений, оброненных вами и селянами фраз и общего контекста можно сделать вывод: появилось какое-то зло, которое нам необходимо остановить.

Шеф посмотрел на меня сумрачно, но милостиво кивнул.

Я воодушевился.

– Во-первых: до того, как мы сюда прибыли, в селе уже пропало несколько человек. В их числе – конюх по фамилии Медведь, некая баба Нюра, которая должна была нам готовить, но почему-то не готовит, и сегодняшний пацан Васька.

Я остановился, ожидая реакции Алекса. Но тот продолжал молчать, и я продолжил:

– Во-вторых: со мной сразу по приезде начала твориться всяческая чертовщина. Вы о ней прекрасно знаете, но почему-то ничего не захотели объяснить. Исходя из сегодняшний событий, могу сделать вывод: то, что со мной происходит, для вас послужило подтверждением собственных догадок. Что-то в селе идёт не так. Дальше: староста обронил, что на Валааме стоит древний скит, монахи стерегут Ладожское озеро, которое ни в коем случае без присмотра оставлять нельзя. Это подтверждает мою гипотезу о нехороших делах в Ненарадовке. Как и слова Гришки о каком-то нечистом. Вывод: не нравится мне этот отпуск.

Алекс некоторое время молчал, как бы обдумывая мои слова, затем достал из внутреннего кармана куртки мятую пачку "Медного всадника" и закурил.

– Баба Нюра никуда не пропадала, – наконец сказал он. – Запила старушка. Тридцать лет в завязке, а вот поди ж ты – сорвалась. Монахи действительно стерегут Ладожское озеро, да видать, не уберегли – раз мы к ним на разборки едем. А ты, кадет, попал во временную петлю. Или, как здесь принято говорить, к Лиху Одноглазому на погост.

Я хлопал глазами, ничего не понимая.

– Как по твоему, сколько дней мы уже в Ненарадовке? – спросил шеф.

Я подсчитал.

– Сегодня третий. Нет, четвёртый. Нет, всё-таки третий…

– Мы приехали вчера, – веско бросил Алекс. – Сегодня утром сельчане организовали народные гулянья в честь нашего приезда, ну а дальше… Дальше ты в курсе.

– Но у меня есть доказательства, – я полез в задний карман и вытянул заскорузлую красную ленточку, обсыпанную сухой, как луковая шелуха, рыбьей чешуёй. – Вот! – сунув своё добро под нос шефу, я повернулся спиной и заголил шрам. – А это что? Гришка тяпнул?

– Я же не говорю, что ничего этого не было, – примирительно буркнул Алекс. – Просто было оно только для тебя…

– Я с василиском дрался, – я уставился на светлую и упругую кильватерную струю.

– Убил? – светски полюбопытствовал шеф.

– Нет.

– Хорошо. Тогда у нас есть шанс…

– На что?

Но Алекс не ответил: из воды выросла тёмная лесистая громада Валаамова острова. Он был довольно большим, холмистым и походил на лохматую меховую шапку. Из куп деревьев тут и там поднимались золотые маковки храмов.

– Скит отсюда не видно, – пояснил шеф, направляя катер вдоль береговой линии.

Я стал разглядывать проплывающие мимо места. Высокие обрывы, с взбегающими на крутояр тропинками, или даже серыми от времени, деревянными лестничками.

Алекс вёл катер на малых оборотах, двигатель урчал почти не слышно.

– Вы сказали, у нас есть шанс, – спросил я шепотом. Громко говорить не хотелось. Казалось, на острове прекрасно слышен любой звук. – Шанс на что?

– Остаться в живых.

Я опешил. Затем неуверенно улыбнулся.

– И это говорите вы?.. Неустрашимый и неубиваемый Александр Сергеевич…

– Тихо, – оборвал шеф. – Не каркай почём зря.

Я обиделся. Нет, правда?.. Почему я всё время выступаю в амплуа эдакого мальчика для битья? Конечно, по сравнению с опытом шефа я – птенец безрогий, но всё ж живой человек. Хотя нет. И здесь промашечка. Но тем не менее…

Наконец шеф завёл катер в небольшую бухту и причалил. Мостки были коротюсенькие, в три доски, но вода под ними была чёрная, непроглядная – значит, глубина здесь порядочная.

К самым мосткам клонился громадный белёсый камень. Он словно часовой защищал подступы к острову от любопытных взоров. За камнем стеной стоял лес.

Вообще-то логично, – подумал я. Это храмы строят на пригорках и всхолмьях, поближе к Богу и на виду у честного люда. А скит – сооружение тайное, секретное. Ему на виду быть не надо…

Как только нос катера ткнулся в чёрную и скользкую от воды доску, от леса отделилась чёрная фигура и приблизилась к нам.

Молодой парень в чёрной, до пят, рясе, в глухой скуфейке на длинных, затянутых сзади в косицу волосах. Без бороды. Гладкий подбородок похоже, ещё не знал бритвы.

Да он подросток, – подумал я, глядя в светлые и спокойные глаза чернеца. Но не купился. Памятуя отца Прохора, с его кенгурушкой и хаером, от этих монахов всего можно ожидать.

– По здорову ли, гости дорогие? – неожиданно густым голосом вопросил чернец.

– По здорову, да не по добру, – откликнулся шеф. – К батюшке мы, по срочному делу.

– Вы идите, – разрешил чернец. – Стригой пускай здесь ждёт.

– Отож… – я прямо таки чувствовал, как трудно шефу сдержать брань по матушке.

– Поймите, не злого умысла ради запрет наложен, – чернец взялся белыми перстами за крест и подёргал верёвочку на шее. – А токмо здравого смысла ради: не след вашему товарищу ноги о святую землю жечь.

– А вы, значит, заранее уверены, что он непременно обожжется?

– Нежить – не есть жизнь, – равнодушно пожал плечами чернец. – В святой земле ей плохо делается.

– А давай проверим, – было видно: Алекс зарубился. Иногда мне кажется, что статус нежити моего шефа колышет больше, чем меня самого. – Мон шер, не сочтите за труд, примите конец.

И он кинул мне конец верёвки.

Не изменившись в лице, я выскочил на доски причала. Ничего. Подошвы кроссовок вроде не дымятся. Натянул верёвку, соорудил мёртвую петлю, накинул на торчащий у берега чурбачок… Посмотрел на подростка и самым вежливым тоном осведомился:

– Разрешите пройти?

Я думал, он не пропустит. Но нет: чернец сделал шаг в сторону, и даже приглашающе махнул широким рукавом рясы.

Вы когда-нибудь ходили по раскалённым углям? Вот и я не ходил. Но ощущение, когда я ступил на желтый песок тропинки, было именно такое. Лишь усилием воли я не взвился над землёй и не сиганул обратно в лодку. Знал: если я так поступлю, выпроводят нас из скита не солоно хлебавши… Да и шефа разочаровать не хотелось.

Опустив глаза, я с облегчением отметил, что кроссовки не дымятся и подошвы не плавятся. А значит, жар, который я чувствую – всего лишь соматическая реакция, и не более того.

И хотя казалось, что на ступнях с каждым шагом вспухают и лопаются волдыри, я легко взбежал на пригорок и оттуда перепрыгнул на белый валун. Посмотрел сверху на чернеца и улыбнулся.

– Вот видите, отче, – Алекс тоже выпрыгнул из катера на мостки. – Всё в порядке.

– Но… Как такое… – инок утратил весь свой апломб.

– Не спрашивайте, отче, сам в большом удивлении. Но знаю одно: мон шер Сашхен таит в себе немало сюрпризов…

На курсе психологической подготовки нас учили отключать боль. Блокировать сигналы, поступающие от страдающих нервных окончаний, воспарять разумом над бренной оболочкой и притворяться бестелесным облачком.

Так вот: сейчас это не помогало. По мере продвижения вглубь острова, огонь поднимался от ступней к коленям, потом выше, выше… Нет, одежда на мне по-прежнему не дымилась, искры из глаз не сыпались и пар из ушей не валил. Но чувствовал я себя, как козлёнок, которого заживо поджаривают на вертеле.

Ещё немного, – признался я себе. – И я не выдержу… Завою, и дам дёру в лодку, как ошпаренный бес.

Чем-то это напоминало жжение серебряных цепей, или же оковы Справедливости, что не так давно я испытал на суде. Магия! – мысль вспыхнула в мозгу, как сверхновая.

Ни о какой святости речи не идёт, вся земля здесь опутана охранными заклятиями против нечисти!

Закрыв глаза, я увидел огненные тенета, похожие на раскалённую колючую проволоку. Они тянулись по земле, взбирались на стволы елей, кружили вокруг камней, и самое главное – не прерываясь ни на сантиметр, окружали всё побережье.

Мысленным взором охватил я весь остров Валаам, – колючая проволока окружала его в несколько рядов…

Впрочем, насчёт святости я ошибся: охранные заклятья питались верой монахов. Плетения, клубки, цепочки силы предстали передо мной, словно наяву. И ещё: вглубь озера, от подошвы острова, шел главный корень – самый яркий, самый толстый, похожий на сплетение корабельных канатов. И где-то в глубине, у самого дна, корень этот терялся.

Шеф! – хотел закричать я. – Что-то здесь не так!..

Но открыв глаза, проглотил всё, вплоть до языка.

Совсем рядом, в каких-то нескольких сантиметрах от себя, я увидел серые, с зелёными крапинками глаза. Такие знакомые, что у меня поджались яички.

Глаза моего сержанта из учебки…