Читать книгу: «Год Водолея», страница 4

Глава 7. ТЕТЯ ЛЮБА

Первое сентября не заставило себя ждать. И у Златы появилась еще одна близкая подруга – Ирма, дочь тети Лиды. Она тоже окончила неполную школу в своем селе и теперь поступила вместе со Златой в десятый класс районной школы.

– И в нашем маленьком домике стало теперь четыре дочки, – невесело пошутила мать, а тетя Лида наоборот весело рассмеялась:

– Все, девочки, пора вашу однородную команду разбавлять мужчинами! И первой на вылет будем готовить маму Аню. Такая классная женщина! Я карты раскинула – у нее на пороге обстоятельный мужчина. Военный, с наградами, а самое главное, серьезный!

Мать опять нехотя улыбнулась:

– Тебя послушать – больше мне нечем заниматься, как мужчин отлавливать! Я еще долго в себя приходить буду, пока отойду от этого удара судьбы! Девочек будем устраивать. Вот какие они у нас разные!

Ирма сидела на кухне с родителями, когда заехала по пути на вызов на «Скорой помощи» мать, замахала на всех сердито руками:

– Лида, меня не ждите! Разогревай обед, сейчас Злата прибежит, а я буду свободна только после пяти часов вечера. Злата у меня теперь за хозяйку!

Ирма была тоненькой стройной белокурой девушкой, стеснительной, молчаливой. Она заливалась краской, даже, когда к ней просто обращались с вопросом. Эта ее заторможенность, желание остаться в тени, чтобы никому не доставить беспокойства, на фоне вечно дерущихся крепышей – братьев, немного раздражали Злату поначалу. Но потом она поняла, что внешне не проявляющая своих эмоций, рядом с самонадеянной, немного воображающей, резкой Ольгой, на фоне ее, Златиной непререкаемости рассуждений, правильная Ирма выглядела, как осторожная неброская синичка, которая недоверчиво посматривает на шумную суету слетевшихся торопливых воробьев, любопытных сорок вокруг кормушки на яблоне зимой, когда по свежему морозцу утром туда насыпали зерно и подсолнечные семечки.

Диван Златы и кровать Ирмы переставили в бывшую спальную комнату родителей, между ними втиснули вплотную большой старый стол с настольной лампой. И теперь они обе делали уроки, сидя напротив друг друга. Когда надоедали вечные тетради, с ногами забирались на большой диван и начинали секретничать.

Эти откровения стали открытием друг друга.

Анна предложила девочкам самим украсить свою комнату, как им заблагорассудится. Ирма повесила над своей кроватью многочисленные вышивки в аккуратных деревянных рамочках. Все они были выполнены крестом. Но особенно выделялась большая, настоящая картина – вышивка – старинный замок с высокими красными башнями, с мостом через ров с водой, стеной темного векового леса, уходившей вдаль. Это был подарок прабабушки Кати, выполненный еще в дореволюционное время, который берегли и передавали по наследству.

Младшие сестры Златы остались в детской, откуда доносился бешеный хохот, когда они пускали в комнату щенка, и он вспрыгивал на кровати, лаял на них пронзительно, и девчонки визжали от восторга, потому что матери не было дома, и некому было разогнать разбесившуюся компанию. Потом они перемещались в зал, включали на полную мощность какие-то детские передачи или сказки, и тут Злата не выдерживала, вставала, шла в зал и убавляла звук. Мать спала в зале на старом диване.

Под великим секретом Злата в один из вечеров рассказала Ирме о переписке с Валерием, взяв с нее слово, что Ольга ничего не узнает. Ирма поклялась и страшно удивилась, что о спрятанных в личном дневнике письмах и фотографии симпатичного брата Ольги не знала ни одна живая душа, кроме хозяйки.

– Злата, а у тебя с Валерием что-нибудь было? Ну, там, вечером, на речке?

Злата покраснела:

– Ты что, с дуба упала? Да он ко мне, как к сестре, относится! Валерий меня даже не поцеловал! У него в классе такие девушки раскованные! Мне долго еще расти придется, пока он, может быть, обратит на меня внимание! Никто мне не нужен!

Злата часто думала о том, что, может быть, это было нечестно по отношению к самой близкой подруге, но если бы Ольга вдруг случайно узнала хоть что-нибудь о своем брате, то немедленно рассказала бы своей матери.

Обожаемый Валерочка был любимый сын и братик, и его не собирались ни с кем делить. Даже, когда бывшие одноклассницы спрашивали, как там, у Валерия дела в армии, и мать, и сестра сразу становились в позу непримиримости: «Служит парень спокойно, слава Богу! И не ломает себе голову, дождется его кто-то там из армии, или не утерпит и пустится во все тяжкие от скуки».

Отец хотел, чтобы Валерий после армии окончил политехнический институт, стал инженером – автодорожником и остался в областном центре.

А мать, тетя Люба, мечтала о военной карьере сына. История семьи была ее гордостью. В старом альбоме хранились немногочисленные сохранившиеся фотографии родственников, и Злата наизусть знала заслуги и родословную каждого.

Прадед, московский дворянин, сын генерала царской армии, после окончания первой мировой войны девятнадцатилетним юношей с воодушевлением встретил Великую Октябрьскую революцию, записался в отряд большевиков, воевал против Деникина и Колчака, дважды был ранен. Потом попал в Среднюю Азию, сражался против басмачей, служил под предводительством Фрунзе. Женился. Его жена тогда работала поваром в известном ресторане в Ташкенте.

Сыновья стали военными, но оба погибли на фронтах Великой Отечественной войны.

Две дочери вышли замуж за военных. Одна с мужем оказалась в Киргизии, другая – на Дальнем Востоке, на Сахалине. В начале восьмидесятых годов в связи с неспокойной обстановкой в республиках Средней Азии семья старшей дочери задумала вернуться в Россию. Дальние родственники мужа, с которыми поддерживали редкую связь, расхваливали южный климат Поволжья, куда еще в далеком прошлом веке переселились из Харьковской области с Украины их предки.

Несмотря на жгучие январские морозы, когда вымерзали уже взрослые сады, регулярно повторяющиеся засухи, явное безводье в бесконечных степях, возле Волги, по берегам резко мелеющих летом речушек при настойчивых усилиях выращивали большие урожаи помидоров, болгарского перца, сочных огромных арбузов и душистых дынь. Другие родственники звали в Подмосковье, но рискнули, и всем большим семейством переехали в Заволжье, в старинный поселок на берегу бесконечного простора Волгоградского водохранилища. Здесь была работа, недорогое, по меркам города, жилье, возможность обучения детей в крупных областных вузах.

Тетя Люба, одна из пяти детей, успешно окончила педагогический институт, познакомилась с будущим инженером – электриком, вышла замуж и оторвалась от семьи, поселившись в районном центре в пятидесяти километрах от Волги и от границы с Казахстаном, в целинном Заволжье. И, рассказывая о своих уважаемых родственниках, она в тайне представляла своего Валерия именно в военной форме:

– Мой сынок – точная копия прадеда. Настоящий гвардеец: красавец, рослый, умный, воспитанный. Сильная России всегда на таких офицерах держалась! Дороги любого можно научить строить, а Родину защищать должны истинные патриоты!

Отец Валерия отмахивался недовольно:

– Начнется заваруха опять в каком-нибудь Афганистане, что тогда запоешь, Любочка, если твоего сыночка под пули душманов на вертолетах кинут? Сколько мальчиков полегло в этих проклятых войнах!

Тетя Люба сразу начинала креститься, а Ольга шипела на отца:

– Папка, что ты каждый раз мамочку пугаешь? Нет сейчас войны и не будет! Что, там, на Западе не понимают опасности ядерной войны? А Валерка вас особенно спрашивать не будет, сам свою судьбу определит!

Валерий после учебки попал на какой-то засекреченный объект. Письма перестали приходить. Тетя Люба бегала к военкому, но он сердито послал ее подальше – служит парень, пока в России, и, может быть, где-нибудь на учениях, о чем посторонним не положено знать.

Злата послала три письма без ответа, а потом обиделась: « Не хочет отвечать, ну, и пожалуйста. Она тоже замолчит». И после затишья в переписке она вдруг получила в конце сентября коротенькую записку в цивильном конверте, с огромной шикарной маркой:

«Злата, я сейчас в госпитале. Немного обгорел на лесных пожарах. Моим – ни слова. Через две недели вернусь в часть, и надеюсь, что твои письма меня дождутся. Люблю тебя. Валерий».

В этот день она забыла, как ее зовут. И, если бы в школе на другой день ее кто-нибудь из девчонок позвал: «Злата, пошли в библиотеку, в столовую, еще куда-то», – результат был бы нулевой – испарилась девочка с этой грешной Земли, получив вызов с инопланетной станции в виде необычного пароля: «Люблю тебя». И нет никаких восклицательных знаков, многоточий. Просто: «Люблю тебя».

И не нужно тратить миллиарды на разработку сверхсекретных вооружений, на подготовку кровопролитных войн. Если миллионам людей послать такие скромные признания «Люблю тебя» от того, кому веришь и кого ждешь, а на другой день – лакированный конверт со словами «Зря мне поверил или поверила. Я просто пошутила или пошутил», то злому гению этого страшного розыгрыша точно присудят несколько пожизненных сроков, а в мире наступит неразбериха.

В этих простых словах «Люблю тебя» – легкая дрожь будущих поцелуев, тепло горячих рук, которые будут тебя поддерживать и подхватят, сберегут, бешеный стук у горла все понимающего сердца, сила уверенности в собственной незаменимости, шорох вечности у тебя за спиной.

Что делать? Написать и признаться, что давно у нее перехватывает дыхание при одном упоминании о нем! А вдруг это простое извинение, что был занят, не имел возможности ответить, просто болел?

Злата ждала следующего письма, надеясь, что Валерий проговорится еще раз, и признание в любви окончательно перевернет ее жизнь, потому что невозможное станет возможным. Или, наоборот, он сведет письменный разговор к другой теме, например, о волновавших всех событиях в стране. Злата не знала, есть ли сейчас цензура на письма военнослужащих, или все ее и его личные письма кто-то добросовестно изучает и имеет право выбросить письмо в мешок на уничтожение. Об этом было даже неловко думать.

Заведующая отмахнулась нетерпеливо:

– Кому ваши переживания нужны? Хотя шпионов тоже никто не отменял! Разбирай, девочка, скорее корреспонденцию, а то ты и так сегодня в школе задержалась!

Глава 8. ПРАКТИКАНТ

Все время хотелось спать. Отказалась от всех кружков и спортивных секций. Учителя обижались, что не участвует, отмалчивается на политинформациях и классных часах.

В начале октября мать поставила ультиматум – или бросаешь работу, чтобы нормально учиться, или переводишься в вечернюю школу и забываешь про высшее образование. Пришлось подчиниться.

Рассталась со своей тяжелой сумкой, со стареньким велосипедом и затосковала:

«Конечно, мы не голодаем, но ограниченность в средствах угнетает. Нашу семью записали в малообеспеченные семьи, передают нам какие-то наборы продуктов бесплатно, а это так унизительно для гордой и независимой мамы. Пригласили недавно в отдел социальной помощи и стали предлагать поношенные сапоги и зимние куртки. Мать вечером ушла в сад и вернулась к ужину вся заплаканная, молчаливая».

Решение пришло внезапно, ничего не стала анализировать, брякнула за завтраком:

– Мама, устрой, меня, пожалуйста, на работу в больницу санитаркой! Буду вместе с Ольгой в медицинский институт поступать. Два года стажа заработаю, пригодится, наверное!

Мать медленно поставила чашку недопитого чая:

– И как ты себе эту работу представляешь? Школу бросить я тебе не позволю!

– Устрой меня в поликлинику на полставки! Сама говорила, что все девчонки в декретные отпуска ушли, работать некому! У вас во всех кабинетах на полу линолиум, я после уроков и буду убираться быстренько! Нужно ведь иметь представление о будущей работе! Вот тебе и преемственность поколений получится!

Мать махнула рукой:

– Мы с Лидой в медучилище тоже подрабатывали санитарками в больнице! А потом на занятиях носами о стол клевали! Попробуй, если есть охота! Не потянешь, – никто не осудит!

Много лет спустя, вспоминая в реалиях обеспеченной, сложившейся, более или менее успешной жизни этот диалог с матерью, Злата никогда не жалела о том растянувшемся на два долгих года забеге по преодолению внутренней неуверенности и слабости, о той прививке трудом в непростом возрасте осмысления своего бытия. Четко осознавая, что ничего в этом мире не дается даром, этот вынужденный напряг в юности подготовил не к парадному шествию по красным дорожкам уверенных побед, а к постоянному труду ради куска хлеба.

И жизнь, как всегда, преподнесла необычный и неожиданный сюрприз.

Уже в половине третьего коридоры поликлиники стремительно пустели, и только возле кабинетов терапевта и хирурга терпеливо дожидались своей очереди настойчивые посетители. Гудящие толпы больных у окошек записи, угрюмые очереди на стульях вдоль стен, мелочные перебранки между нетерпеливыми пенсионерами – все это утреннее нашествие ежедневных непрекращающихся потоков больных иссякало после обеда. И Злата заходила в тишину замерших кабинетов, поливала цветы на подоконниках, терла раковины, пыль на столах, меняя грязную с хлоркой воду в специальном ведре.

– Можно войти? – она пропустила грузную женщину с распухшими неестественно ногами, заглянула в хирургический кабинет. За столом сидел незнакомый молодой врач. Он поднялся, снял белый халат и улыбнулся:

– Да-да, заходите, я уже свободен! А можно узнать, как зовут прекрасную незнакомку? Вчера вот с эти же ведром меня выпроводила из кабинета какая-то энергичная бабуля! И еще при этом успела прочитать мне лекцию!

– Извините! – Злата торопливо прикрыла дверь, присела на табуретку. Незнакомый врач с курткой в руках возник в дверях:

– Да это же просто подарок судьбы, когда после страждущих и больных в конце работы в дверях вдруг возникает такой прекрасный цветок! Разрешите представиться, практикант Дмитрий Иванович, а можно просто Дмитрий!

Злата растерялась. Этот высокий, худой, белобрысый практикант рассматривал ее с таким откровенным интересом, словно она была гимнасткой на ковре перед выступлением с разноцветным обручем в руках вместо старой сучковатой швабры.

– Мне нужно убрать ваш кабинет. Можно войти? – отчество было явно лишним, потому что это Дмитрий был, может только на немного старше Валерки.

– А можно я вас после работы провожу домой? И имя ваше узнаю! Я даже могу помочь в уборке! Воды принести, стулья переставить! Никак не привыкну к сельской тишине после городской шумихи! И к пустынному безлюдью! Как в лесу! Никого вокруг! – он застыл у стены с пальмой, и Злата, смутившись окончательно, успела разглядеть улыбающееся лицо, с ямочками на щеках, с желто-кошачьими глазами сквозь черную оправу «профессорских» очков Дмитрия, который по-прежнему настойчиво изучал ее фигурку.

В дверь заглянула Анна:

– Злата, дочь, ты еще долго тут будешь? Я сейчас на вызов, а потом вместе пойдем домой!

Дмитрий расцвел:

– Анна Александровна, дорогая! Это оказывается ваша дочь? И ее зовут Злата! Прекрасно! Значит, мы с вами будем дружить! Злата! Какое необыкновенно красивое имя! И оно вашей дочери очень подходит! Вы поезжайте на вызов, уважаемая Анна Александровна, а мы со Златой вас подождем!

Злата отвернулась к окну, щеки запылали. Дмитрий Иванович достал пачку сигарет:

– Я пока на крыльце покурю, чтобы не мешать! И мама, и дочь – такие красавицы, а обе живут в этом захолустье! Русская глубинка всегда хранила свои сокровища! Чудеса!

В семье отец прежде никогда не курил, а этот настойчиво-приятный мужской аромат неизвестных сигарет, казалось, пропитал и заваленный бумагами стол, и простыню кушетки, и льняные шторы, перебивая настойчивый запах разросшихся гераней на подоконнике.

«Симпатичный, высокий, но слишком откровенно рассматривает, словно раздевает. Наверное, привык к вниманию девушек в институте в своей группе, – Злата постоянно оглядываясь на дверь. – Зайдет, сядет на свой стул и придется при нем мусор из корзинки в мешок пересыпать, полы тереть шваброй! Господи, хоть бы его кто-нибудь куда- нибудь позвал!»

Когда открыла окрашенную дверь после уборки, Дмитрий смирно сидел на стуле для больных с каким-то ветхим сборником в руках:

– Злата! Давай сходим сегодня на какой-нибудь кинофильм вечером?

Злата улыбнулась:

– А у нас кинотеатров в селе нет!

– А что у вас есть? Куда вечером можно сходить, отдохнуть?

– В субботу и в воскресение в Доме культуры – танцы, но там одни малолетки развлекаются, до одиннадцати часов ночи работает кафе в столовой, а так – у всех дома телевизоры с «тарелками». Молодежь, ученики-старшеклассники в спортзале школы ежедневно «бьют» по волейболу, кому нравится, – играют в теннис, баскетбол, или просто по улицам гуляют.

– Вот так занимательную картину ты мне нарисовала! А никто по вечерам не воет на луну от тоски?

– Ничего, Дмитрий Иванович, вы станете известностью в селе, если попробуете первым! – мать подошла стремительно. – Простой вызов, мамочку молодую пришлось успокаивать, что маленькие детки, когда проснутся, могут немножко и поплакать. Злата, ты готова? Пошли домой!

– А мне можно с вами? – Дмитрий возвышался над обеими, видимо, не ожидая отказа.

– Дорогой Дмитрий Иванович! К сожалению, сегодня у нас совсем другие планы. У Златы – куча уроков, у меня – стирка, да и особых разносолов в доме нет. Вот если вы дождетесь воскресенья, то милости просим на пироги. Хотя нет, – у меня подряд два ночных дежурства. И не смотрите на Злату, как на будущую подружку. Этой кукле – пока всего шестнадцать лет! У нас в больнице девчат – медсестер много, скучать вам не дадут. До завтра!

На другой день Злата шла в поликлинику с опаской:

«Что она этому Дмитрию скажет, если взрослый, такой уверенный в себе врач вдруг опять позовет ее погулять по ночному селу или предложит проводить домой? Это не одноклассники, на приколы которых можно было просто посмотреть презрительно поверх головы или даже не удостоить внимания, повернувшись спиной. Неужели я так по-взрослому уже выгляжу, что этот Дмитрий Иванович обратил на меня внимание? „Просто от скуки“, – как сказала мама вчера по дороге домой. Но все равно приятно слышать такие непривычные слова и ощущать на коже мурашки от такого откровенного любования и неприкрытого восхищения».

Это новое ощущение какой-то затаившейся тайны, проглянувшей как первые ростки перезимовавших успешно тюльпанов и нарциссов в клумбе, неожиданный всплеск интереса к незнакомому мужчине, окутавшая все тело внезапно волна жара, непонятный, затягивающий любопытством сам факт нового знакомства – все это и волновало, и злило, и, словно предупреждало, – то ли еще, возможно, будет.

Дмитрий был серьезен, забрал из рук ведро и швабру, усадил настойчиво на стул для пациентов:

– Злата, я, наверное, здесь надолго не задержусь! У меня отец – заведующий отделением в крупнейшей областной больнице, он настаивает на том, чтобы я всерьез после ординатуры занялся наукой, а для этого в его клинике – огромное поле для исследований, применения своих знаний. Ты, пожалуйста, не пропадай! Жаль, что у вас в селе нет нормального Интернета. Ну, ничего! Запомни: когда ты окончишь школу, я обязательно приеду к вам и заберу тебя в город. А пока два или три отпущенных нам месяца мы с тобой будем просто знакомиться и общаться! И пусть мама твоя не пугается – никаких вольностей я не позволю по отношению к тебе. Согласна?

Злата оцепенела, а потом стремительно вылетела из кабинета, раскрасневшаяся и взволнованная. На следующий день специально задержалась в школе и пришла в пустую поликлинику после пяти часов вечера. Но, когда закончила уборку и понесла ключи в общее отделение, на крыльце с сигаретой стоял Дмитрий:

– Златочка, радость моя! Пошли к нам в хирургию, чай вместе попьем! У меня сегодня ночное дежурство. Пока затишье перед бурей! Опять твоя мама кого-нибудь на операцию привезет ночью! И ты тоже хочешь стать врачом? И будешь вот так же спокойно бросать дома мужа и детей два раза в месяц, а сама спать, не раздеваясь, на диванчике в ординаторской? Девочка моя, не женская это профессия! Мужики должны быть врачами!

– А призвание? – взгляд Дмитрия, словно запеленал ее в непривычную ткань удивления, когда Злата, остановившись на высоком крыльце, неожиданно взвилась, не промолчала, такая юная и привлекательная в своем белом халатике, руки в карманах, порозовевшая от пронзительно ледяного ветра. – Но, если честно, я еще не решила точно, чего хочу и кем стану! Пока одни вопросительные знаки! Только вы маме не проболтайтесь, пожалуйста!

И тут произошло то, чего она точно не ожидала. Дмитрий, аккуратно потушив сигарету, шагнул вперед и притянул к себе растерявшуюся Злату:

– Замерзла, моя маленькая? Пошли скорее в здание! Без чая я тебя сегодня точно не отпущу, моя красавица!

И опять вспыхнуло в сознании сигнальное предупреждение: «Беги! Ты предаешь Валерку, если тебя не пугает это властное притяжение незнакомого запаха мужской резкой воды, горечь сигаретного дыма и обволакивающий жар чужого тела!»

Дмитрий сам выпустил ее из своих объятий:

– Прости, девочка, забылся! Рядом с тобой легко голову потерять!

Свой испуг от вдруг проснувшегося желания постоянно видеть Дмитрия, слышать его голос, общаться ежедневно Злата искусно скрывала, но впервые с ней познакомилась бессонница.

Воображение будоражило кровь. В темноте комнаты она слышала спокойное сонное дыхание Ирмы, а сама, словно плавала в раскаленном плену легкого одеяла, отыскивая уютную щелочку, чтобы оттуда захлестнуло ее юное тело волнующее тепло привычных сновидений. Но в черноте уснувшего дома опять беспокойно всплывали отдельные фразы, смех Дмитрия, как наваждение, бред прошедшего дня, даже без намека на сон.

И предстоящие уроки, и письма Валерия улетучивались в такие минуты, а ясность не желающего отдыхать мозга переплавлялась неожиданно в отчетливое и понятное стремление: «Мне его нужно обязательно увидеть завтра!». И, незаметно укачиваясь на этой волне сформулированного желания, к ней вдруг приходило успокаивающее ощущение покоя и счастья.

Но уже в конце октября Дмитрий заявился вечером без предупреждения прямо к ним домой с большой спортивной сумкой и торжественно вручил девчонкам большого лохматого игрушечного зайца, рыжую лежащую собаку и белого мягкого огромного медведя с красным бантом.

– Это удивительно, уважаемая Анна Александровна! Знаете, а ведь можно, если захочешь, привыкнуть к идиллии вашего сельского зазеркалья, к тишине и сосредоточенности вечерних улиц, уважительности и неприхотливости окружающих людей, если рядом с тобой будет понимающий и любящий тебя человек. Но мне придется подождать в городе, пока моя избранница подрастет. Можно я вас всех дружески обниму?

И Злата, уткнувшись носом в теплый свитер Дмитрия, словно навсегда впитала этот такой характерный запах каких- то дорогих сигарет, впервые ощутив непонятное смущение и влечение к живому нетерпеливому телу взрослого мужчины.