Читать книгу: «Племянница словаря. Писатели о писательстве», страница 2

Часть 3. Вы какой-то не такой!..

Талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.

Фаина Раневская

Я человек со странностями. Думаю, каждый из нас слегка спятил по-своему.

Джонни Депп

Иоганн Гете терпеть не мог собачий лай, запах чеснока и людей в очках.

* * *

Английский поэт-романтик Байрон был не так уж и романтичен… Его любвеобильность еще при жизни стала легендой. Считается, что за год, проведенный в Венеции, он успел осчастливить 250 дам.

Более того, часто можно прочесть, что Байрон даже хранил коллекцию волос с интимных мест своих многочисленных женщин (уж простите за такую пикантную подробность). Однако тут можно усомниться – никаких подтверждений тому нет, хотя эту информацию в Сети выдают сотни сайтов как на русском, так и на английском языках.

Зато о другой особенности Лорда Байрона известно доподлинно – из свидетельств современников. Поэт страшно раздражался при виде… обычной солонки с солью!

А еще известно о сильном страхе автора «Дон Жуана» перед полнотой, к которой он был склонен. Пытаясь совладать с весом, на завтрак поэт ел почти всегда одно и то же: желток сырого яйца и чай без сахара.

* * *

Эдгар Аллан По всю жизнь боялся темноты. Возможно, одной из причин возникновения этого страха стало то, что в детстве будущий писатель учился… на кладбище. Школа, куда ходил мальчик, была так бедна, что учебники для детей купить не удавалось. Находчивый учитель математики проводил занятия на близлежащем кладбище, среди могил. Каждый ученик выбирал себе надгробный памятник и подсчитывал, сколько лет прожил усопший.

* * *

Французский писатель Стендаль после визита во Флоренцию в 1817 году написал: «Когда я выходил из церкви Святого Креста, у меня забилось сердце, мне показалось, что иссяк источник жизни, я шел, боясь рухнуть на землю…».

Взволновавшие писателя шедевры искусства могут оказывать похожее влияние и на других людей, вызывая частое сердцебиение и головокружение – такое психосоматическое расстройство названо синдромом Стендаля.

Страдающий им человек испытывает крайне обостренные эмоции от созерцания картин, как бы переносясь в пространство изображения. Нередко переживания настолько сильны, что люди пытаются разрушить произведения искусства. В более широком смысле синдром Стендаля может вызвать любая наблюдаемая красота – например, природы или женщин.

* * *

Человек безукоризненных светских манер, обаятельный щеголь, Проспер Мериме был блестящим и остроумнейшим рассказчиком. Но самые смешные истории он умудрялся передавать даже без тени улыбки. Да и, пожалуй, никто из современников писателя не мог похвастаться тем, что видел его смеющимся.

* * *

Александр Сергеевич Пушкин очень любил лимонад. Особенно во время работы.

Стоит отметить, что любимый напиток Александр Сергеевич пил по большей части по ночам, как и писал.

«Бывало, как ночью писать, сейчас ему лимонад на ночь и ставишь», – вспоминал камердинер поэта Никифор Федоров.

При этом Пушкин любил и черный кофе, но, видимо, лимонад бодрил его больше.

Интересный факт: по воспоминаниям Константина Данзаса, лицейского товарища и секунданта Пушкина, отправляясь на дуэль с Дантесом, писатель зашел в кондитерскую и выпил стакан лимонада.

* * *

Друг Пушкина Александр Вельтман писал, что в период бессарабской ссылки Александр Сергеевич любил стрелять из пистолета в стену. И делал он это, лежа голым на постели.

* * *

Оноре де Бальзак жизни не мыслил без кофе. И ладно бы речь шла о чашечке ароматного напитка во время завтрака… Но нет, писатель выпивал в день до 50 порций кофе без молока и сахара. Подсчитано, что за время написания «Человеческой комедии» он выпил порядка 15 тысяч чашек крепкого кофе.

«Кофе превращает прекраснейшие стенки желудка в подстегиваемую скаковую лошадь; они воспаляются; искры пронизывают все тело, вплоть до мозга. С этого момента все становится волнительным. Идеи приходят в движение и начинают маршировать как батальоны великой армии на великой войне», – писал Бальзак.

Благодаря этому напитку он мог писать по 48 часов. Без остановки!

Но в какой-то момент обычный кофе перестал тонизировать писателя. Тогда он стал жевать кофейные зерна. Однако и они скоро перестали действовать на Бальзака возбуждающе.

Именно кофеманией Бальзак подорвал себе здоровье. Одна из версий его смерти в 51 год – отравление кофе, другая – не выдержало сердце.

* * *

Писатель забирал сахар из гостиниц, где останавливался, чтобы потом есть его за работой. Гоголь вообще был большим любителем сладкого – мог целиком съесть банку варенья за один присест. Вообще он был знатным обжорой. Современников пугала его манера есть – жадно поглощая пищу, писатель наклонялся к тарелке так близко, что его волосы почти всегда ложились по краям блюда. В его карманах все время были сладости – конфеты, бублики, сахар. Он постоянно что-то жевал.

Но злая ирония судьбы – умер Гоголь от истощения, до которого довел себя голодовкой во время поста.

* * *

Гоголь рассказывал друзьям, что французские врачи якобы обнаружили у него в организме аномалию – желудок писателя был перевернут «вверх дном».

Писатель панически боялся грозы, писал только стоя, спал сидя.

Николаю Гоголю категорически не нравился его нос, хотя он и посвятил этой части тела отдельное произведение.

Кроме того, известно, что классик русской литературы никогда не имел отношений с женщинами. Целомудрие было его осознанным выбором. При этом он любил огорошить собеседников неприличными анекдотами и похабными фразами.

Одной из многочисленных причуд писателя была страсть к катанию хлебных шариков. Поэт и переводчик Николай Берг вспоминал:

«Гоголь либо ходил по комнате, из угла в угол, либо сидел и писал, катая шарики из белого хлеба, про которые говорил друзьям, что они помогают разрешению самых сложных и трудных задач. Когда он скучал за обедом, то опять же катал шарики и незаметно подбрасывал их в квас или суп рядом сидящих… Один друг собрал этих шариков целые вороха и хранит благоговейно…»

Но всем своим особенностям, кроме одной, писатель придавал мало значения. По-настоящему мучила его тафофобия – боязнь быть похороненным заживо. Говорят, что этот страх возник у Николая Гоголя из-за перенесенного в юности малярийного энцефалита. После этого он стал часто терять сознание и резко проваливаться в глубокий сон. Гоголь опасался, что в один из таких моментов его могут посчитать умершим и похоронят. Навязчивый страх писателя не давал ему покоя. Гоголь даже составил особое завещание: его должны были похоронить только при появлении признаков разложения.

Несмотря на славу чудака, Николай Васильевич не был подвержен никаким психическим расстройствам. Это подтвердили многочисленные посмертные исследования специалистов.

* * *

Примечательно и удивительно, что Достоевский, который активно лечился по поводу своих многочисленных заболеваний, никогда не обращался за помощью из-за эпилепсии. Писатель обращался за помощью к врачам из-за проблем с кишечником, легкими, соматических расстройств, а эпилепсию не рассматривал в качестве заболевания. При этом приступы переносились им очень тяжело. Но Федор Михайлович полагал, что только благодаря им не иссякает его творческий потенциал.

* * *

Летом 1867 года в Европу со своей 20-летней супругой прибыл 46-летний Федор Достоевский. Молодожены остановились в немецком городе Дрездене, сняв трехкомнатную квартиру.

Через 3 недели беззаботной жизни писатель заговорил о рулетке, а еще через несколько дней оставил Анну Григорьевну одну и уехал в Гамбург, где находилось одно из крупнейших казино. Тут-то и началось самое интересное.

«Я стала получать из Гамбурга письма, в которых муж сообщал мне о своих проигрышах и просил выслать ему деньги, – вспоминала Достоевская. – Я его просьбу исполнила, но оказалось, что и присланные он проиграл и просил вновь прислать, и я, конечно, послала».

Как только не оправдывался писатель в письмах к жене, откладывая возвращение в Дрезден:

«Подлец лакей не разбудил, как я приказывал, чтоб ехать в 11 часов в Женеву. Я проспал до половины двенадцатого. Нечего было делать, надо было отправляться в 5 часов, я пошел в 2 часа на рулетку и – все, все проиграл», – сообщал он.

Вернувшись в Дрезден, Федор Михайлович недолго наслаждался спокойной семейной жизнью: в конце июня он получил гонорар из «Русского вестника» и сорвался в Баден-Баден, на этот раз прихватив с собой супругу. Двухнедельная поездка затянулась на пять недель.

«Это было что-то кошмарное», – вспоминала Анна Григорьевна. Писатель проиграл все до последнего талера и заложил все немногочисленные пожитки – в том числе, брошь и серьги с рубинами и бриллиантами, которые он же подарил жене на свадьбу.

* * *

В первую брачную ночь с Софьей Берс тридцатичетырехлетний Лев Николаевич Толстой заставил восемнадцатилетнюю свежеиспеченную жену прочитать те страницы в его дневнике, где подробно описаны амурные приключения писателя с разными женщинами, помимо прочих – с крепостными крестьянками. Толстой хотел, чтобы между ним и супругой не было никаких тайн.

* * *

Лев Толстой скептически относился к своим романам, в том числе к «Войне и миру».

В 1871 году он отправил Фету письмо, в котором была такая фраза: «Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану».

Запись в его дневнике за один из дней 1908 года гласит: «Люди любят меня за те пустяки – „Война и мир“ и т. п., которые им кажутся очень важными».

Сам Толстой высоко ценил свои книги для детей, например «Азбуку» для крестьянских ребятишек, и очень обижался, когда критики не упоминали об этой его работе.

* * *

Многие современники считали, что Лев Николаевич Толстой совсем сбрендил на почве своих религиозных идей, оттого и ходит в рубище да якшается со всяким сбродом. Однако яснополянский граф объяснял свое пристрастие к пахоте, косьбе и рубке дров обычной привычкой к движению.

Если писатель за день ни разу не вышел из дома хотя бы на прогулку, то к вечеру становился раздражителен, а ночью долго не мог заснуть. Вот и двигался – много и с удовольствием. Во многом благодаря этому Лев Николаевич до последних дней сохранял удивительную бодрость.

По утрам писатель вместе с детьми делал гимнастику, упражнялся на турнике, висевшем между двух колонн в его комнате.

До преклонного возраста граф сам объезжал норовистых лошадей, рубил дрова, выходил на косьбу вместе с крестьянами и катался на велосипеде.

Писатель любил длительные странствия – однажды он доплыл в парусной лодке от Саратова до Астрахани. В дневнике записал: «Было очень поэтично и полно очарования для меня по новизне мест и по самому способу путешествия».

А его послеобеденные прогулки часто растягивались часа на три, причем несколько раз Толстой уходил из Ясной Поляны пешком в Тулу.

* * *

Ганс Христиан Андерсен отличался высоким ростом, был худощав и сутул. Характер у сказочника был весьма скверный и тревожный: он боялся ограблений, собак, потери паспорта; боялся погибнуть в огне, поэтому всегда возил с собой веревку, чтобы во время пожара выбраться через окно. Он всю жизнь мучился от зубной боли, и всерьез считал, что от количества зубов во рту зависит его плодовитость как автора. Боялся отравления. Когда скандинавские дети скинулись на подарок любимому сказочнику и прислали самую большую в мире коробку шоколадных конфет, сказочник в ужасе отказался от гостинца и отправил его своим племянницам.

Великий сказочник попал в список гениальных мужчин – девственников. Немалую роль в этом сыграла его неприметная внешность, вследствие чего у писателя развился комплекс неполноценности и неверие в свои силы. Андерсен испытывал потребности в женщинах, но старался подавить эти чувства. Справедливости ради нужно сказать, что претендентки на его постель все же были. Несколько раз Андерсена откровенно пытались соблазнить, но он избегал контакта. Хотя в своих письмах признавался, что ему не хватает женского тепла, брака, семьи и детей. Даже сильное желание не смогло перебороть его страх перед женщинами. Однажды Александр Дюма уговорил Андерсена пойти в публичный дом, полагая, что искусные проститутки сломят его «броню». Но нет – Андерсен там наслаждался лишь задушевными разговорами с обнаженными жрицами любви.

* * *

Чарльз Диккенс – настоящий кладезь всевозможных странностей. Во-первых, у него были галлюцинации – Диккенс «общался» с героями своих произведений. И если те начинали ему надоедать, угрожал, что больше о них не напишет ни строчки. Автор одной из монографий об авторе «Оливера Твиста» – парапсихолог Нандор Фодор – считает, что только творческий характер этих галлюцинаций удерживает от того, чтобы поставить Диккенсу диагноз «шизофрения».

Кроме того, писатель был замечен в любви проводить много времени в моргах. Он называл это «притягательностью отвратительного».

А еще известно о том, что в 1858 году Диккенсу от «переутомления» прописали специальную диету. Особое место в ней занимала необходимость ежедневно в 15.00 выпивать 0,5 л игристого вина.

Диккенс не мог работать, если столы и стулья в его кабинете не стояли так, как надо. Как надо, знал только он – и каждый раз начинал работу с перестановки мебели.

* * *

Льюис Кэрролл страдал болотной лихорадкой, циститом, люмбаго, экземой, фурункулезом, артритом, плевритом, ревматизмом, бессонницей и еще целой кучей разнообразных заболеваний. Кроме того, у него почти беспрерывно – и очень сильно – болела голова.

* * *

В ялтинский период жизни за Чеховым его близкие стали замечать удивительные странности. Его сестра Мария Павловна вспоминала, что писатель частенько садился на корточки возле кучи щебня в саду и начинал методично молотком этот щебень разбивать в мелкую крошку. Потом эти камешки шли для подсыпок дорожек в саду и во дворе. Так Антон Павлович мог и два, и три часа подряд бить камни. А сестра волновалась – не стряслось ли чего с братом.

В Ялте писатель пристрастился к коллекционированию почтовых марок.

«Он получал и отправлял по нескольку тысяч писем, – пишет чеховед. – Эти письма приходили к нему не только из России, но и из зарубежных стран. Антон Павлович эти марочки аккуратно снимал с конвертов, складывал их в пачечки и перевязывал белой ниткой. В каждой пачке было по 200 марок, и вся его коллекция составляет несколько тысяч!»

* * *

Джеймс Джойс страдал кинофобией, кераунофобией и гидрофобией, то есть боялся собак, молний и воды. Заставить себя помыться, особенно в юности, для него было сложной, едва разрешимой проблемой. В «Портрете художника в юности» Стивен постоянно чешется – у него вши. В колледже и сам Джойс столкнулся с этой проблемой единственно от своей неопрятности.

* * *

Настоящее имя писателя, известного нам, как Марк Твен – Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс. Псевдоним он взял из терминов речной навигации (mark twain – метка «двойка»).

Удивляло современников количество выкуриваемого им табака (до 40 сигар ежедневно). Те, кому доводилось побывать у него в кабинете, рассказывали, что из-за дыма они почти ничего не могли видеть. Кстати, именно автору «Приключений Гекльберри Финна» принадлежит знаменитая фраза: «Нет ничего проще, чем бросить курить. Уж я-то знаю, я проделывал это тысячу раз».

* * *

Марк Твен обожал кошек и ненавидел детей, даже хотел поставить памятник царю Ироду. Однажды великий писатель заявил: «Если бы можно было скрестить человека с котом, человеческая порода от этого только выиграла бы, а вот кошачья явно бы ухудшилась».

* * *

У Владимира Маяковского тоже были фобии. Одна из них – микробы. В его кармане всегда лежала мыльница. Поэт постоянно мыл руки, чтобы не подхватить «заразу». Также он боялся собак и был очень мнительным человеком.

* * *

Эрнест Хемингуэй был не только алкоголиком и самоубийцей, о чем все знают. Еще у него была пейрафобия (боязнь публичных выступлений), кроме того, он никогда не верил похвалам даже самых искренних своих читателей и почитателей. Даже друзьям – не верил, и все тут!

Шарж на Оноре де Бальзака. 1820-е годы

Часть 4. Опять розыгрыш!..

Много правды говорится в шутку.

Джонатан Свифт

Хорошие шутки – то единственное, что следует оставлять после себя, покидая любой из миров!

Макс Фрай

Однажды у замечательного французского писателя эпохи Ренессанса Франсуа Рабле не было денег, чтобы добраться из Лиона в Париж. Тогда он приготовил три пакетика с надписями «Яд для короля», «Яд для королевы» и «Яд для дофина» и оставил их в гостиничном номере на видном месте. Узнав об этом, хозяин гостиницы тут же доложил властям. Рабле схватили и с конвоем доставили в столицу прямо к королю Франциску I, чтобы тот решил судьбу писателя. Оказалось, что в пакетах был сахар, который Рабле тут же и выпил со стаканом воды, а затем рассказал королю, с которым они были друзьями, как он решил свою проблему. Франциск выдумку писателя оценил и долго веселился.

* * *

Во второй половине 1830-х годов писатель, журналист, издатель и, по совместительству, добровольный информатор III-го отделения Фаддей Венедиктович Булгарин завел с книгопродавцом Иваном Тимофеевичем Лисенковым какой-то судебный процесс и выиграл его. Лисенков, с досады, чтобы отомстить Булгарину, объявил в газетах, что у него очень дешево продается «весьма схожий портрет знаменитого французского мазурика Робер-Макера». Охотников купить этот портрет явилось немало. Всех разбирало любопытство: ведь «Робор-Макер» – это популярная в то время комедия о разбойнике Бенжанепа Антье и Фредерика Леметра, написанная ими в 1834 году. Но каково было изумление покупателей, когда в портрете с подписью «Робер-Макер» они узнали Фаддея Булгарина, так как это было его точное литографическое изображение!

* * *

Пушкин не особо утруждал себя соблюдениями приличий и вел себя довольно свободно. Как-то раз он явился в театр в парике – недавно поэт переболел лихорадкой, и ему обрили голову. Поначалу ничто не предвещало беды, Пушкин спокойно смотрел спектакль. Но во время самой патетической сцены поэт взял и стянул с себя парик – жарко, мол! И принялся им обмахиваться.

По свидетельствам очевидцев, сдержать смех при виде этой картины было решительно невозможно. Однако Пушкину и этого оказалось мало: он принялся подшучивать над актерами и спектаклем в целом. В общем, серьезного представления не получилось.

* * *

Александр Сергеевич Пушкин во время своего пребывания в Царскосельском лицее задумал удрать в Петербург погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пускает, заявив при этом, что он будет следить за ним.

Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Питер. За ними последовал и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Сергеевич.

– Фамилия? – спрашивает заставный.

– Александр Однако! – отвечает поэт.

Заставный записывает фамилию и пропускает едущего.

За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.

– Фамилия?

– Григории Двако!

Заставный записывает и с сомнением качает головой. Подъезжает, наконец, гувернер.

– Ваша фамилия?

– Трико.

– Ну, врешь, – теряет терпение заставный, – здесь что-то недоброе! Один за другим Одна-ко, Два-ко, Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!

Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свободно кутил со своим товарищем.

* * *

Самый скандальный розыгрыш Александр Сергеевич Пушкин устроил во время своей ссылки на юг, в Екатеринославе (ныне город Днепр, в советское время – Днепропетровск). Губернатор не смог упустить случая и пригласил уже прославленного поэта на обед со всем местным дворянским цветом.

Пушкин явился на обед в кисейных, прозрачных почти как полиэтилен панталонах, безо всякого нижнего белья и даже не прикрыв срам полами рубашки. Общество было потрясено. Ничего странного не замечала только очень близорукая хозяйка дома. Другая дама тихо посоветовала ей увести юных дочерей из гостиной. Хозяйка сначала совсем не хотела верить в кисейные панталоны поэта и уверяла, что подруге кажется, и панталоны у Пушкиным самые обыкновенные, только бежевые. Но, присмотревшись, все же увела дочерей, а Пушкин весь вечер вел себя как ни в чем не бывало.

* * *

У Гоголя с самого детства было специфическое чувство юмора, и все забавные ситуации он в основном инициировал сам. Так, как-то раз он ехал из Москвы в Петербург. По дороге ему и его товарищу предложили купить пряники. Гоголь с самым серьезным видом начал доказывать продавцу, что у него не пряники, а мыло. На вид мыло, пахнут мылом, а мыло, вообще-то, дороже пряников! Продавец держался долго, но потом рассердился. И, возможно, даже засомневался в своем рассудке – Гоголь говорил ну очень убедительно.

* * *

Как-то французский романист Ги де Мопассан, известный, кроме литературы, в основном своей неуемной похотью, выпросил у знакомого доктора только что ампутированную человеческую ногу. Эту ногу он потом показал гостям, сказав, что велит сейчас пожарить мяса – и отослал на кухню.

Позже на стол действительно подали жареного мяса. Пока Мопассан ел и нахваливал, сообщая, что это, мол, ни на что не похоже, гости с трудом боролись с тошнотой и пытались сообразить, сдавать ли известного писателя в клинику для умалишенных или пока он специально на мясо людей не расчленяет, можно простить такие странности. Потом, конечно, оказалось, что ногу похоронили, а на стол подавали свинину.

* * *

Ги де Мопассан терпеть не мог Эйфелеву башню. Страшно она его раздражала – автор «Милого друга» заявлял, что башня уродует Париж. При этом обедать он предпочитал именно в ресторане Эйфелевой башни, объясняя это тем, что тут единственное место во французской столице, откуда саму башню не видно.

* * *

Один раз, путешествуя по Англии, Марк Твен решил посмотреть лошадиные бега неподалеку от столицы. Во время путешествия обратно он встретил своего старого друга. У которого не было денег на билет, в итоге он попросил писателя одолжить ему. Но тот ответил, что у него не хватит на два билета, поэтому он купит один, а друг может залезть под сиденье и ехать там. Конечно же, в кассе Твен купил два билета, но другу не сказал. И вот друзья сели в поезд, нашли там пустое купе, и друг писателя действительно залез под сиденье. И вот поезд тронулся, зашел контролер, Твен протянул ему два билета. Но в купе был только Твен, логично, что кондуктор решил спросить, а кто же другой. Известный шутник ответил, что билет его друга, но тот немножко странный и очень любит путешествовать именно под сиденьем.

* * *

Как-то Чехов, уже очень больной, гулял с Буниным по вечерней Ялте. Проходя мимо одного дома, писатели заметили два женских силуэта. Увидев их, Чехов громко, нарочито удивленно сказал:

– Вы слыхали, Бунина убили?! Зарезали у одной татарки!

Бунин открыл было рот, но Чехов тут же зашептал:

– Молчите! Завтра об убийстве Бунина будет говорить вся Ялта!

* * *

Замечательный журналист и писатель Владимир Гиляровский вспоминает такой забавный случай.

Как-то в часу седьмом вечера, великим постом, мы ехали с Антоном Павловичем с Миусской площади из городского училища, где брат его Иван был учителем, ко мне чай пить.

На Тверской снег наполовину стаял, и полозья саней то и дело скрежетали по камням мостовой… На углу Тверской и Страстной площади каменный оазис оказался очень длинным, и мы остановились как раз против освещенной овощной лавки Авдеева, славившейся на всю Москву огурцами в тыквах и солеными арбузами.

Пока лошадь отдыхала, мы купили арбуз, завязанный в толстую серую бумагу, которая сейчас же стала промокать, как только Чехов взял арбуз в руки. Мы поползли по Страстной площади, визжа полозьями по рельсам конки и скрежеща по камням. Чехов ругался – мокрые руки замерзли. Я взял у него арбуз. Действительно, держать его в руках было невозможно, а положить некуда. Наконец я не выдержал и сказал, что брошу арбуз.

– Зачем бросать? Вот городовой стоит, отдай ему, он съест.

– Пусть ест. Городовой! – поманил я его к себе.

Он, увидав мою форменную фуражку, вытянулся во фронт.

– На, держи, только остор…

Я не успел договорить: «осторожнее, он течет», как Чехов перебил меня на полуслове и трагически зашептал городовому, продолжая мою речь:

– Осторожнее, это бомба… неси ее в участок…

Я сообразил и приказываю:

– Мы там тебя подождем. Да не урони, гляди.

– Понимаю, вашевскродие.

А у самого зубы стучат.

Оставив на углу Тверской и площади городового с «бомбой», мы поехали ко мне в Столешников чай пить.

На другой день я узнал подробности всего вслед за тем происшедшего. Городовой с «бомбой» в руках боязливо добрался до ближайшего дома, вызвал дворника и, рассказав о случае, оставил его вместо себя на посту, а сам осторожно, чуть ступая, двинулся по Тверской к участку, сопровождаемый кучкой любопытных, узнавших от дворника о «бомбе».

Вскоре около участка стояла на почтительном расстоянии толпа, боясь подходить близко и создавая целые легенды на тему о бомбах, весьма животрепещущую в то время благодаря частым покушениям и арестам.

Городовой вошел в дежурку, доложил околоточному, что два агента охранного отделения, из которых один был в форме, приказали ему отнести «бомбу» и положить ее на стол. Околоточный притворил дверь и бросился в канцелярию, где так перепугал чиновников, что они разбежались, а пристав сообщил о случае в охранное отделение. Явились агенты, но в дежурку не вошли, ждали офицера, заведовавшего взрывчатыми снарядами, без него в дежурку войти не осмеливались.

В это время во двор въехали пожарные, возвращавшиеся с пожара, увидали толпу, узнали, в чем дело, и старик-брандмейстер, донской казак Беспалов, соскочив с линейки, прямо как был, весь мокрый, в медной каске, бросился в участок и, несмотря на предупреждения об опасности, направился в дежурку. Через минуту он обрывал остатки мокрой бумаги с соленого арбуза, а затем, не обращая внимания на протесты пристава и заявления его о неприкосновенности вещественных доказательств, понес арбуз к себе на квартиру.

Карикатура «Пушкин на балу». Конец 1920-х годов

– Наш, донской, полосатый. Давно такого не едал.

* * *

Любовь Евгеньевна Белозерская-Булгакова любила рассказывать историю про спиритический сеанс. История такая.

«Кому первому пришла в голову мысль устроить спиритический сеанс, сейчас сказать трудно, думаю, что Сереже Топленинову. Во всяком случае Михаил Афанасьевич горячо поддержал это предложение. Уселись за круглый стол, положили руки на столешницу, образовав цепь, затем избрали ведущего для общения с духом – Сережу Топленинова. Свет потушили. Наступила темнота и тишина, среди которой раздался торжественный и слегка загробный голос Сережи:

– Дух, если ты здесь, проявись как-нибудь.

Мгновение… Стол задрожал и стал рваться из-под рук. Сережа кое-как его угомонил, и опять наступила тишина.

– Пусть какой-нибудь предмет пролетит по комнате, если ты здесь, – сказал наш медиум.

И через комнату тотчас же в угол полетела, шурша, книга. Атмосфера накалялась. Через минуту раздался крик Вани Никитинского:

– Дайте свет! Он гладил меня по голове! Свет!

– Ай! И меня тоже!

Теперь уж кричал кто-то из женщин:

– Сережа, скажи, чтобы он меня не трогал!

Дух вынул из чьей-то прически шпильку и бросил ее на стол. Одну и другую. Вскрикивали то здесь, то тут. Зажгли лампу. Все были взъерошенные и взволнованные, делились своими ощущениями. Медиум торжествовал: сеанс удался на славу. Все же раздавались скептические возражения, правда, довольно слабые.

Наутро обсуждение продолжалось. Лена Понсова сказала:

– Это не дача, а черт знает что! Сегодня же стираю, завтра глажу и иду по шпалам в Москву.

Утром же в коридоре наша «правдолюбка» Леночка Никитинская настигла Петю Васильева и стала его допытывать, не имеет ли он отношения к вчерашнему проявлению духа.

– Что вы, Елена Яковлевна?

Но она настаивала:

– Дайте слово, Петя!

– Даю слово!

– Клянитесь бабушкой (единственно, кого она знала из семьи Васильевых).

И тут раздался жирный фальшивый петин голос: – Клянусь бабушкой!

Мы с Михаилом Афанасьевичем потом долго, когда подвирали, клялись бабушкой…

Волнение не угасало. Меня вызвала к себе хозяйка дома Лидия Митрофановна и спросила, что же все-таки происходит.

Отвечать мне пока было нечего.

Второй сеанс состоялся с участием вахтанговцев, которые хоть и пожимали плечами, но все же снизошли. Явления повторялись, но вот на стол полетели редиски, которые подавались на ужин. Таким образом проявилась прямая связь между духом бесплотным и пищей телесной… Дальше я невольно подслушала разговор двух заговорщиков – Маки (Булгакова) и Пети:

– Зачем же вы, Петька, черт собачий, редиску на стол кидали?

– Да я что под руку попалось, Мака, – оправдывался тот.

– А! Я так и знала, что это вы жульничали.

Они оба остановились, и Михаил Афанасьевич. пытался меня подкупить (не очень-то щедро: он предлагал мне три рубля за молчание). Но я вела себя как неподкупный Робеспьер и требовала только разоблачений. Дело было просто. Петр садился рядом с Булгаковым и освобождал его правую руку, в то же время освобождая свою левую. Заранее под пиджак Булгаков прятал согнутый на конце прут. Им-то он и гладил лысые и нелысые головы, наводя ужас на участников сеанса.

– Если бы у меня были черные перчатки, – сказал он мне позже, – я бы всех вас с ума свел…»

* * *

Из Тифлиса к Булгаковым в гости как-то приехала их знакомая Марика Чимишкиан. В это время к ним на Пироговскую пришел по делу Павел Александрович Марков, литературовед, сотрудник МХАТа.

Михаил Афанасьевич сказал ему:

– К нам приехал в гости один старичок, хорошо рассказывает анекдоты. Сейчас он в ванне. Вымоется и выйдет…

Каково же было удивление Павла Александровича, когда в столовую вместо старичка вышла хорошенькая юная Марика!

* * *

Однажды Булгаков пошел отмечать Новый Год со своим приятелем – секретарем издательства, в котором печатался. По пути писатель предложил:

– Вы Петр Никанорович, знаете этот дом, а меня там никто не знает. Давайте разыграем их. Представьте меня как иностранца…

Целый вечер Булгаков провел в черной маске, прикидываясь богатым путешествующим иностранцем в сопровождении переводчика Зайцева. Лишь в полночь писатель снял маску и на чистейшем русском языке представился ошарашенным гостям.

* * *

Вторая жена Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, как-то помогла ему разыграть ленинградскую приятельницу Елены Павловны Лансберг. Белозерская пришла к ней в гости, а позже писатель позвонил в дверь и притворился фининспектором, который собирается описать и вынести всю антикварную мебель хозяйки. Подруга Елены Павловны, не знакомая с Булгаковым, молча наблюдала за процессом, а потом шепотом сказала Лансберг: