Читать книгу: «Новые райские кущи», страница 4

Вещицы были поразительной, дивной красоты и чудесного, просто сказочного исполнения – все эти тоненькие золотые и серебряные нити, тонюсенькие «ноготочки» перламутра, поблескивающие камешки, секретик, спрятанный в странном открывающемся яйце на ножках. А веточка сирени! Прекрасная, словно живая – лепесточки-цветочки и роса на листиках, посверкивавшая, будто еле удерживается и вот-вот стечет с него, капнет на бархат и исчезнет навсегда.

Все это так необычно, так красиво и чудно, но…

Но сказать, что эти необыкновенные вещицы произвели на маленькую Сонечку какое-то ошеломляющее впечатление… Не скажешь: не произвели. Нет, без сомнения, она была очарована и восхищена красотой и миниатюрностью штучек, и даже осторожненько потрогала и погладила их кончиками пальцев, проверяя, действительно ли они настоящие, и с удовольствием изучала и хотела бы еще порассматривать как-нибудь в другой раз… только большого очарования девочка не испытала.

Зато Сонечка испытала настоящее мощное душевное потрясение от рассказа папы об этих самых ее несколько раз «пра» бабушки и дедушки – вот что полностью и целиком захватило воображение ребенка.

Все дело в том, что лет с пяти Сонечка необычайно увлеклась разными книжками по истории. Откуда прилетел и закрепился в ней этот интерес, никто сказать и вспомнить не мог: ни родители, ни сама Соня. Видимо, попалась какая-нибудь книжка, удивившая ребенка до необычайности, или рассказ чей-то услышала – бог знает, теперь источник того увлечения не установишь. Но не суть. А суть в том, что дочь просила у родителей в качестве поощрений за хорошее поведение и всяческие достижения книжки по истории. Не сказки, не стихи и разные развлекалки для малышни, а именно историю мира. И на любой вопрос родителей и родственников: «Что бы ты хотела в подарок, милая?!» – Сонечка четко, продуманно и твердо, без всяких колебаний в сторону кукол или игрушек, отвечала:

– Книжку про историю мира и тилаветиства.

Слово «человечество» маленькой Соне не давалось долго. Никак не получалось у нее это слово правильно выговорить, что заставляло родителей страдать удушьем от стоически сдерживаемого смеха, когда пятилетняя кнопка с самым серьезным наставительным видом объясняла им, что у мира в активе имеются истории Древней Греции и Древнего же Рима, а это уже о-го-го как много.

– А как же история России? – спрашивал дочку папа, с трудом удерживая серьезное выражение лица. – Это же страна, в которой мы живем. И она гораздо более великая, чем та же Древняя Греция. И уж точно в несколько раз больше.

– Не дошла пока, – тяжко, по-стариковски вздыхала Сонечка. – Я сисяс ситаю про Зевса и подвиги Геракла. Про них сложно ситать, не все понятно, приходится много спасивать, – снова расстроенно вздыхала она.

Понятно, что все родственники где только не выискивали книжки, адаптированные для малышей по истории того самого «тилаветиства», заполучив которые Сонька тут же сбегала в свой укромный «штаб» и зависала там, рассматривая картинки и читая текст, погружаясь в это занятие настолько, что родителям или Костику приходилось буквально вытаскивать ее из «гнезда».

К семи годам Соня твердо знала и была уверена, что историю делали необыкновенные люди. Разные выдающиеся герои, смелые и бесстрашные, уникальные и вообще совсем другие, чем простые, обычные люди. И эта самая история мира, она такая… как гранитный памятник. Большая-большая, незыблемая, вся сделана из страшных гибельных событий и битв и спасения людей теми самыми героями, запечатленными на века в некой необъяснимой субстанции под названием «времена». Как комары, застывшие в янтаре, который лежал у мамы в шкатулке, только в тысячу раз больше, а то и в мильён.

В день семилетия Сонечку постигло невероятное откровение: ее бабушка и дедушка (пусть и много раз «пра», но все ж таки ее, Сонечкины, родные, не из гранита никакого вовсе и не впаяны во времени-янтаре, а самые что ни на есть настоящие живые… такие, из которых произошли дедушка с бабушкой, а потом сделался и ее папа, и Костя, и она сама) – настоящие эпические герои той самой истории!

Это открытие потрясло ребенка до такой степени, что от возбуждения и волнения она никак не могла заснуть и донимала старавшегося успокоить ее отца бесконечными расспросами о тех самых бабушке и дедушке, которые по три раза «пра». И весь следующий день, исполняя данное Сонечке обещание, папа показывал дочери немногочисленные сохранившиеся вещи и документы, оставшиеся от основателей рода.

Аккуратненько перелистывая чуть дрожащими от волнения и переизбытка эмоций тоненькими пальчиками пожелтевшие, хрупкие странички скупого дневника бабушки Агриппины и разворачивая фронтовые треугольнички писем, которые прислал жене дедушка Прохор, семилетняя Сонечка испытывала невозможный, непередаваемый трепет, волнение и восхищение, которые никогда еще не испытывала в своей небольшой жизни. Ни разу – куда там каким-то сокровищам из камушков и металла, пусть и дивно красивым!

Эти желтые странички и растекающиеся, потерявшие от времени яркость буквы, старательно выведенные химическим карандашом (который слюнявил когда-то дедушка Прохор, чтобы написать бабушке Агриппине: «Любимая моя, Гаппочка! Свет мой, согревающий сердце мое и Хранящий меня своей Любовью! Посылаю тебе всю мою нежность, всю любовь и прошу, прошу сто, нет тысячу-тысячу раз – береги себя!») – вот они, именно они и сотворили, как чудо, из семилетней девочки Сонечки историка Софью Павловну Октябрьскую. В момент, когда она, читая шепотом, разбирала эти потускневшие на бумаге слова. Вот так – в один момент! Щелк – и определилась судьба человека.

В школе Соню абсолютно и категорически не устраивала та пародия на науку историю, которую им преподавали. И особенно учебники, по которым школьников, что называется, «учили».

– Все это фигня и нечестно! – возмущалась Софья, жалуясь по очереди то одному, то второму родителю. – В этом дурацком учебнике вообще ничего нет! Как будто мы дебилы какие! Где, спрашивается, история Киевской Руси? Или древнего Новгорода? Нет, вы почитайте, почитайте! – В растрепанных чувствах она совала им в руки раскрытый на определенной странице учебник, где в несколько строчек были только упомянуты та самая Киевская Русь и древний Новгород.

Родители понимающе кивали, соглашаясь с ее доводами, перезванивались, обсуждая возникший вопрос с недовольством учебой доченьки и делились предположениями, что можно предпринять в данной ситуации. Так вот и получилось, что папа отыскал специальные курсы по углубленному и расширенному факультативному изучению истории, созданные при университете для школьников, собиравшихся поступать на историческое отделение.

Правда, курсы были платными, но это не имело определяющего значения, поскольку Павел Егорович к этому времени уже довольно неплохо начал зарабатывать. А вот факт, что при ограниченно заявленных местах желающих попасть на эти самые курсы оказалось весьма впечатляющее количество (что породило конкурс на зачисление), уже, прямо сказать, напряг. Как и тот момент, что набор на эту дополнительную учебу велся исключительно из числа старшеклассников, а Сонечка к тому моменту училась только в седьмом классе.

Но настойчивость и упорство девочки, поразительное умение Павла Егоровича договариваться, а также блестяще сданный Софьей экзамен (усложненный преподавателями курсов исключительно для нее) сыграли свою роль: Софья Октябрьская была зачислена на курсы по истории при Московском университете по единогласному решению их руководителей.

Однажды (где-то, наверное, через полгода после начала учебы на факультативных курсах) преподаватели организовали ребятам экскурсию в Главархив города Москвы. Для Сони та экскурсия стала не просто знаковой, а вторым после открытия материального наследия трижды «пра» бабушки и деда поворотным моментом. И, пожалуй, главным, определившим ее дальнейшую жизнь.

– Как устроен учет и сортировка документов в Архиве? – спросила Соня у женщины-архивиста практически сразу, как началась их экскурсия. И уточнила свой вопрос: – То, что по годам, вы показали. А по событиям? По известным личностям и именам? По пересечению имен, событий и дат, например, в письмах или упоминаниях в дневниках каких?

– А это, девочка, – улыбнулась доброжелательно женщина, – есть целая наука, которая называется «Архивоведение». Ее изучают в высшем учебном заведении. – И, повернувшись к остальным ребятам, пояснила уже всем экскурсантам: – Кроме того, существуют определенные параметры, разработанные учеными, по которым и производится устройство учета архивов. И эти правила и стандарты – не просто рекомендации, а положения, которые закреплены законодательством Российской Федерации. Повторюсь: это целая наука, но я постараюсь простым языком и на конкретных примерах объяснить вам основные принципы нашей работы. Большинство фондов Архива квалифицируются как «Научно-справочный банк документов». Все материалы и «исходники», как иногда называют подлинные документы, которые хранятся в архивах, каталогизированы и систематизированы не только по годам, датам, масштабным событиям и родственным связям (как, например, принадлежность к царской семье и иным известным фамилиям). Параметров, по которым учитываются и архивируются документы, может быть не один или два, а сразу несколько.

И посыпались вопросы-ответы, от которых у Сонечки закружилась голова, как на качелях: жутко, но так маняще. Когда экскурсия завершилась и учащиеся исторических курсов потянулись к выходу, Софья вместе с ними к выходу не поспешила, а задержалась, чтобы задать вопрос их сопровождающей:

– Как стать архивистом? В каком вузе этому учат?

– В историко-архивном, девочка, – ответила женщина.

– Значит, в историко-архивном… – кивнула своим мыслям Софья.

Так вот и получилось, что муками выбора, куда и на кого идти учиться, Софья Октябрьская не парилась вообще, благополучно поступив после школы в тот самый Историко-архивный университет, о котором сообщила архивист на экскурсии. По окончании бакалавриата и магистратуры она сразу же попала на работу в научный отдел Центрального государственного архива города Москвы, где и началась ее научная и трудовая деятельность.

Для таких, как Софья Павловна, профессиональная деятельность в учреждении, где общение с людьми сведено к минимуму, а для серьезной научно-изыскательной деятельности имеется просто «Клондайк» с золотыми слитками в реках и «поле непаханое» в запасниках фондов (в которых хранится в первичной обработке, то есть не изученная подробно, а лишь рассортированная по классификациям масса документальных материалов) – это не просто работа. Это Мечта!

Истинное призвание и реализация с элементами полного погружения, а временами (когда Соня в своем научном поиске находила какой-нибудь интереснейший документ, открыв в нем потрясающие данные и сведения) – практически полного отключения от окружающего мира. Порой Соня могла зависать на работе и сутками.

Поэтому по ходу работы она написала и защитила кандидатскую диссертацию. Но не так чтобы легко и просто. Нет, все, что касается научной составляющей самого «диссера» и сделанного ею открытия, было поразительно замечательно, легко и радостно. Если не принимать во внимание постоянно болевших от слишком длительного сидения поясницы и шейного отдела позвоночника.

Во всем же остальном работа эта вызывала в Софье устойчивую звенящую радость, постоянно тихонько поющую песнь внутри нее от восторга.

А вот все, что касалось оформления, регистрации, сдачи кандидатских минимумов, собирания необходимых документов и издания статей – вот это была жутчайшая тягомотная хрень, вынудившая Софью побегать по кабинетам и инстанциям и сто раз подумать: может, ну ее, ту диссертацию? А пуще нее – ту учетную систему научного документирования и подтверждения открытий и их фиксирования.

В общем, сильно потрепала Соне нервную систему официальная сторона «диссера». И до печенок конкретно достало чиновничье устройство научного законодательства, опиравшегося, сволочь такая, даже не на российские установки и правила.

Но что поделаешь, архив родной. Впрочем, родным для Софьи давно уже стал не архив города Москвы, в котором она начинала свою трудовую деятельность, а Государственный архив Российской Федерации, в который она перешла служить, где служит по сих пор в научном отделе. Кстати, именно там она и познакомилась с Ярославом Ладниковым…

«Так! Стоп!» – приказала себе Софья, словно шлёпком по голове зарядила, вскидываясь из того приятного расслабленного созерцательного состояния, в которое незаметно для самой себя погрузилась, предавшись нахлынувшим отчего-то воспоминаниям.

«Не-не-не, – мысленно повторила Соня, даже головой покрутила, усиливая отрицательный приказ-посыл мозгу. – Я сказала, что думать о нем не стану! Ни сейчас, ни…»

– Привет, – обрывая мысленные метания Софьи Павловны, раздался от входа в беседку спокойный, негромкий голос.

Дернувшись всем телом от неожиданности, Соня попыталась резко поменять положение из полулежащего на сидящее, но, запутавшись ногами в льняном покрывальце, которое накинула на себя от легкого, чуть холодившего ветерка, заковырялась и, выпутываясь из ткани, чуть и вовсе позорно не свалилась с диванчика.

– Прости, не хотел тебя напугать. – Ярослав быстро шагнул вперед и успел поддержать девушку под локоток.

– Это от неожиданности, – объяснила Соня ровным, холодным тоном, наконец твердо усевшись, выпрямив спину и мягким движением высвободив свой локоть из его ладони.

– Я понял, – кивнул Ладников и отступил от нее на шаг. Отвел взгляд от Софьи и с интересом осмотрел обстановку беседки. – А ничего тут, уютненько, – дал он положительную оценку тому, что увидел.

– Да, – лаконично и неинформативно согласилась с его утверждением Соня.

Ярослав снова посмотрел на девушку, ну а Соня – куда деваться? – приняла и держала его взгляд со спокойным, не выказывающим эмоций лицом.

Помолчали, рассматривая друг друга.

– Как ты здесь образовался? – спросила Соня, нарушая их затянувшееся молчание и сопроводив вопрос неопределенным жестом ладоней.

И оба прекрасно понимали, что интересуется она не тем, как он нашел ее и откуда вообще узнал, где искать, – Софья даже по касательной не скользнула мыслью на эту тему, настолько для нее было очевидным и логичным появление в беседке Ярослава. Как того же легкого ветерка, в этот самый момент мазнувшего дуновением по ее лицу, шаловливо закинувшего при этом на щеку выбившийся локон.

Ну, ясно же, что, когда Ладникову понадобилось поговорить с Софьей, он просто спросил у ребят из агентства, дежуривших у дома, выходила ли девушка, а получив утвердительный ответ, зашел в комнату охраны и просмотрел на записях камер слежения, куда она пошла и где находится в данный момент. Все.

– Твоя бабушка умеет заинтересовывать и убеждать, – легко, мимолетно улыбнувшись, пожал плечами Ярослав, отвечая на ее вопрос.

– А служба? – поинтересовалась Софья и усмехнулась: – Насколько я помню, аж целых два выходных – это ни разу не твоя история.

– Я в отпуске со вчерашнего дня, – ответил Ладников и внес уточнение: – В коротком, непродолжительном отпуске.

– В количестве двух дней? – Соня вопросительно приподняла брови.

– Чуть побольше, – продолжал легко и нейтрально-дружелюбно улыбаться Ярослав. – В количестве десяти дней.

– Круто, – нейтральным тоном отметила Соня.

И все. Ну вот так.

Сто пудов (а скорее всего, и все двести), что, будь на месте Софьи любая другая девушка, она развила бы тему его отпуска и, практически не слушая его ответа, вывалила бы все свои намозолившие душу обиды и претензии в адрес бывшего. А предъявив обвинения, попыталась бы узнать, как он жил все это время, что поделывал и насколько счастлив без нее. Или несчастлив, что, разумеется, предпочтительней.

Любая. Другая девушка. Не Софья.

Ярослав сел в кресло, стоявшее напротив диванчика, на котором сидела Соня, откинулся на спинку и положил ногу на ногу. А поставив локти на подлокотники и присущим ему жестом уперев пальцы рук друг в друга домиком-шалашиком, задал тот самый вопрос, ради которого и разыскивал Соню.

– А расскажи-ка мне, Софья Пална, про родственников своих драгоценных, проходящих по делу о краже семейных ценностей, – попросил он.

– Какая именно информация тебя интересует? – уточнила Соня и с силой помяла пальцами переносицу, чтобы не смотреть в эти до боли знакомые зелено-синие глаза. А заодно и скидывая напряжение от выдерживания нейтрального выражения лица, от которого у нее буквально онеменела кожа.

– Давай для начала определимся, кто кому и кем приходится. И характеристики каждого. Ну и, понятное дело, про склонности подозреваемых. Пристрастия и проблемы, каковые наверняка имеются у каждого их них, – предложил план информирования Ладников.

– Тогда лучше пойти в библиотеку, – подумав, решила Соня. – К наглядному пособию под названием «Древо рода». На нем проще всего показать, кто кому и кем.

– Пошли, – одним плавным, гибким движением поднимаясь с кресла, принял ее предложение Ярослав.

Глава 3

– Ничего себе… – восхищенно протянул Ладников, рассматривая панно полтора на два метра, закрепленное на одной из стен библиотеки, между двумя стеллажами-пеналами со стеклянными витринами и дверцами. В оных были расставлены, как экспонаты в музее, различные вещицы (от солидного серебряного портсигара с именной гравировкой и до стильной женской шляпки, что носили дамочки в тридцатых годах прошлого века), разложены пожелтевшие документы, короткие записочки, газеты (видимо, с заметками, в которых упоминались родные) и письма несколькими стопочками. По бокам от стеллажей висели старинные черно-белые фотографии. Качественно отреставрированные, увеличенные и вставленные в рамки.

– Это они? – Ярослав указал подбородком на самый большой среди прочих фотопортрет, висевший на стене.

– Да, – Соня подошла к нему. – Прохор Поликарпович и Агриппина Александровна. Это фото сделано в день их венчания, в семнадцатом году.

На студийной фотографии, выполненной в манере того давнего недоброго времени, выдерживая великолепную осанку (прямую спинку, поднятый подбородок, расправленные плечи) и буквально излучая достоинство и изысканность, сидела на стуле молодая, хрупкая как тростиночка красивая женщина в длинном платье и с уложенными в прическу густыми волнистыми волосами. Из-под подола виднелись элегантные ботиночки на шнуровке на невысоком каблучке. А рядом, положив руку на плечо женщине, стоял высокий, подтянутый, стройный и одновременно крепкий мужчина в парадной форме морского нижнего офицерского чина.

– Ты добыла всю информацию о них? – поинтересовался Ладников, продолжая внимательно рассматривать пару на фото.

– Всю информацию раздобыть невозможно, тебе же это известно лучше всех, – напомнила ему очевидный факт Софья. – Не бывает абсолютно полной информации о людях, она уходит вместе с человеком. Но что смогла, да, все разыскала. Повезло, что у меня случаются частые командировки в Питер. Там, в архиве у коллег, удалось раздобыть бо́льшую часть сведений. Они же оба были родом из Санкт-Петербурга.

– Интересная женщина… Необычная, изысканная и хрупкая на вид, но в то же время с явно весьма сильным характером, – поделился Ладников впечатлением, произведенным на него женщиной на снимке.

– В письмах к бабушке и в некоторых своих дневниковых записях дед часто упоминал ее необыкновенные глаза. «…Твои удивительные, невероятные, яркие до необычайности и прозрачные, как вода в ледниках, голубые-голубые глазки…» – процитировала Софья и произнесла с сожалением: – Жаль, что фотография не может передать цвет ее глаз.

– Этого и не требуется, – возразил каким-то необыкновенно проникновенным голосом Ладников, посмотрев на Софью непонятным взглядом. – Достаточно посмотреть на тебя и заглянуть в твои глаза. Ты такая же стройная и хрупкая на вид и очень на нее похожа. По всей видимости, именно тебе достались поразительные глаза бабушки Агриппины. Или в семье еще кому-то повезло?

– Это очень странно, но нет, до меня ни у кого из родных такого цвета глаз не было, – ответила Соня и поделилась предположением: – Может, и у меня не совсем уж такие же глаза, ведь увидеть их воочию мы не имеем никакой возможности. Ну а дед Прохор в своем восхищении мог и преувеличить их необычность и красоту. Обладая редким уникальным свойством, которое называют «врожденным слухом языка», он очень грамотно писал и умел весьма художественно излагать и выстраивать свои мысли. Его письма бабушке были просто поэмами в прозе. Он ее очень любил.

– А она его? – спросил Ярослав, отвернувшись от Сони и продолжая рассматривать людей на фото.

– И она его, – рассказывала Софья. – Агриппина Александровна была более сдержанна в выражении и проявлении своих чувств и эмоций. Это и понятно, все-таки дворянское воспитание. Да и по характеру она была куда как сдержаннее Прохора. Но иногда в ее дневниковых записях и письмах изливалась поразительная нежность к мужу и любовь.

– Ну еще бы. Вон какой бравый красавец. Орденоносец! – Ладников вновь кивнул на фото.

– Писаным красавцем дед не был, но по сохранившимся письменным воспоминаниям родных и друзей, отличался невероятной привлекательностью. Такой чисто мужской красотой и энергией. Харизмой, как сказали бы сейчас. Он был очень умным и такой… мощной, цельной натурой. И постоянно учился. Окончил курсы красных командиров, потом служил на Балтфлоте. Бабушка учила его иностранным языкам, потом учился на инженера-механика, когда уже университет в Питере открылся… – Соня тряхнула головой, останавливая себя. – Ладно. Я могу долго о них рассказывать.

– Я с удовольствием послушаю, это необычайно интересно, – подбодрил Соню Ладников, отвернувшись от фотографии и посмотрев на девушку.

– У нас несколько иная задача, – напомнила ему Софья, – но кое-что про них еще надо рассказать. Ты же любишь, когда информация как можно более полная, – заметила она и предложила немного искусственным бодрым тоном: – Ну что, обратимся к Древу жизни?

– Давай обратимся, – кивнул Ярослав.

– Тебе как удобней, чтобы я указкой показывала? – поинтересовалась Софья предпочтением гостя.

– Обязательно указкой, – запросил предложенную «опцию» Ладников и пояснил, усмехнувшись: – Ты же знаешь, мне ужасно нравится, когда ты включаешь ученого.

– Ну, давай включу, – усмехнулась ему в ответ Соня, беря указку, находившуюся в углу у одного из стеллажей. Встала напротив генеалогического панно и приступила к пояснениям: – Ну что, смотри: вот это у нас Прохор Поликарпович и Агриппина Александровна Октябрьские, прародители и зачинатели рода так сказать. – Она указала кончиком указки на первые два нижних круга в основании «Древа». Самые большие. – Они поженились в семнадцатом году, когда деду был двадцать один год, а бабушке – восемнадцать. А уже в восемнадцатом у них родился первенец, сын Архип. В тысяча девятьсот двадцать первом году родился второй сын, Павел. И третий сын – Ерофей – родился в двадцать пятом. И тут у нас имеется интересный момент, о котором бабушка, излагая тебе краткую историю, не упомянула. – Соня лукаво-загадочным взглядом посмотрела на Ладникова.

– Заинтриговала, – ожидаемо заинтересовался тот.

– Дело в том, что Прохор с Агриппиной оставили сокровища не только старшему сыну, но и двум другим. Павлу следовало сохранять три малоизвестные картины кисти Серова, Репина и Шишкина. Подлинники, понятное дело. А младшему, Ерофею, достались уникальные фолианты. Десять совершенно раритетных книг, в числе которых – первые издания Карамзина и Пушкина, не говоря уж о более ранних книгах времен еще Анны Иоанновны.

– Ну ни фига себе… Это же… – протянул ошарашенный такой информацией Ярослав.

– Ага, – подтвердила Соня, довольная его реакцией. – То самое, что ты подумал.

– И они до сих пор находятся в семье? – с ошарашенным видом переспросил Ярослав.

– В семье, но не совсем. С этими сокровищами все не так прямолинейно, как в нашем случае, – продолжила пояснять Соня. – Дело в том, что Павел погиб на войне, не успев жениться и не оставив потомство, и картины перешли под присмотр Ерофея. С тех пор они остаются в той ветви семьи, у третьего, младшего сына. Только они отдали картины по специальному договору на ответственное хранение и как бы в аренду Русскому музею в Питере, где их и выставляют в числе прочей постоянной музейной экспозиции. Но плату за их эксплуатацию семья не взимает. Приблизительно по такому же договору бо́льшая часть раритетных книг отдана в Центральную научную библиотеку, где те и хранятся.

– Ну, молодцы, – с одобрением покивал Ладников и спросил: – То есть потомки третьего, младшего сына живут в Питере, а старшего – в Москве, я правильно понял?

– Именно так. Когда началась война, на фронт ушли трое Октябрьских: сам Прохор Поликарпович, его старший сын Архип и средний сын Павел. В Ленинграде же остались Агриппина, их младший сын Ерофей, которому к тому моменту исполнилось шестнадцать лет, жена Архипа Елизавета и их маленький сын Егор, которому еще не исполнилось и трех лет. Они все выжили.

– Повезло, – отметил Ярослав. – Особенно удивительно, что сумел выжить такой маленький ребенок.

– Без сомнения, им очень повезло, – покивала, соглашаясь, Софья. – В основном в том, что дом, в котором они жили, не разбомбило и что никто из них не попал под обстрел и не погиб под бомбежками. Но по большей части они выжили в блокаду только благодаря силе и стойкости духа каждого из них, а еще – дальновидности и мудрости деда Прохора. В тот день, когда началась война, после радиообращения Калинина к народу Прохор Поликарпович сразу же сообразил, чем может обернуться для Ленинграда эта война. Он же не простым человеком был, а занимал какой-то пост в Адмиралтействе и обладал гораздо большей информацией, чем обычные граждане. Поэтому, даже не дослушав до конца выступление Калинина, он отдал жене и сыновьям распоряжение немедленно отправляться по магазинам и на рынок. Покупать крупы, растительное масло, муку, спички, мыло… все, что может понадобиться для длительной осады.

– Подожди, – остановил ее рассказ Ярослав. – Даже если он имел отношение к Штабу флота и Штабу обороны, вряд ли он мог предполагать, что будет блокада. Насколько я помню, наши военные руководители считали такое развитие событий возможным, но маловероятным.

– Версии были разные, – кивнула Софья, соглашаясь с его доводами. – Кто-то считал, что существует прямая угроза Ленинграду, а кто-то утверждал, что после финской войны границы достаточно надежно отодвинуты. Но не суть. Не в этом дело. Просто Прохор с Агриппиной прекрасно знали, что такое голод. Они же все первые годы революции и Гражданской войны находились в Петрограде, а тогда в городе царил настоящий голод и полная разруха. Суп «Черные глазки» считался небывалой роскошью. Знаешь, что это такое?

– Первый раз слышу, – отрицательно покрутил головой Ладников.

– Это суп из сушеной воблы. Причем не такой, как мы ее себе представляем, а старой, бог знает где лежавшей и хранившейся годами, задубевшей до каменного состояния и побитой пищевым червячком. У них старший Архип выжил только потому, что Агриппине, как работнику Совнаркома, беременной, и потом и родившей, давали усиленный паек. В который входила сушеная морковка вместо чая, сухари-чернушки и та самая вобла.

– Жесть, – впечатлился Ярослав.

– Ага. Треш такой реальный, как выражаются Тори с Дашкой. Поэтому-то дед, зная, что уйдет на фронт, и постарался как можно больше всего продумать и сделать для семьи. У них имелась небольшая дачка, выделенная им как партработникам. Они там не сажали никаких грядок, но вместе с домом был еще и сад. Они собирали фрукты-ягоды, сушили и ели эти сухофрукты аж до следующего урожая. Да еще много разных трав, бабушка любила травяные сборы. И, главное: в подполе на даче хранилось сушеное мясо. Их друг и товарищ по партийной работе был заядлым охотником и частенько привозил из своих охотничьих походов высушенные до каменности тонкие такие пластины сырого мяса, которые могли храниться годами. И презентовал Прохору с Агриппиной. Бабушка с дедом это мясо не ели, но принимали с благодарностью и складывали в подполе. Вот они и собрали на той даче все, что только можно было пустить в пищу, а потом перевезли в свою ленинградскую квартиру. Крупы, мука, масло, сухари, которые они закупили, это мясо да высушенные ягоды с травами спасли всех от голодной смерти. И в первую очередь – маленького Егорку. И не только его. Соседями Прохора и Агриппины были муж с женой, оба врачи, которые в первые же дни войны ушли на фронт, а детей своих – мальчика-трехлетку и девочку, которой исполнилось всего полтора годика, оставили на родителей жены. Только в первую же массированную бомбежку по городу дед этих самых малышей погиб, получив множественные осколочные ранения, а его жена слегла с сердечным приступом, узнав о гибели мужа. Агриппина с Лизой, узнав о случившейся с соседями беде, забрали детей и их бабушку к себе. Выхаживали женщину, как могли, но она не справилась с болезнью и умерла через пару недель. А дети так и остались с нашими. Это осенью произошло. А позже Агриппина принесла в дом еще одного малыша, мальчика двух лет. Тоже из их дома, но из другого подъезда, родители которого тоже были на фронте. Бабушка и дедушка, с которыми он жил, умерли от голода, стараясь сохранить внука и отдавая ему свои пайки. Это уже первой блокадной, совсем голодной, страшной и лютой зимой случилось. Мальчик был истощен и изможден до последней стадии, но женщины его вы́ходили. Они смогли сберечь всех деток, хотя их спасительные запасы кончились уже ко второй зиме. Но Агриппина работала в администрации, она же так и оставалась партработником на достаточно высоком уровне. Лиза работала в госпитале и, договорившись с начальством, брала с собой самых младших деток: Егорку и полуторогодовалую Оленьку. А Ерофей работал на заводе. Он там практически и жил на том заводе. Так уставал, что валился после смены на дежурный топчанчик в углу каптерки и спал мертвым сном. Вставал – и снова к станку. Ну, а мальчишек, которые постарше, отдали в садик. Где-то через год и младших в садик пристроили. Представляешь, в блокадном Ленинграде работали садики.

– Я даже не знаю, что сказать, – признался Ладников, испытав от услышанного рассказа душевное потрясение.

– Да никто не знает, что сказать, Ярослав, – поддержала его Софья, глубоко вздохнув. – Любая информация о блокадном Ленинграде, о том, как там выживали люди и что им довелось перенести, вызывает глубокое потрясение, буквально до шока. На себя примеряешь и понимаешь, что вот не знаю, выдержала бы я такое… Ладно! – решительно выдохнула Софья, уводя их обоих от трагической темы. – Мы снова отвлеклись от нашей основной задачи. Хотя не совсем и отвлеклись, – качнув головой, усмехнулась она, – а как раз таки идем по теме. Дело в том, что те двое соседских деток, которых забрали к себе Агриппина с Лизой, понятное дело, стали им такими же дорогими и близкими, как и родные дети. Но у малышей имелись родители. Мама их погибла вместе с госпиталем, который разбомбили немцы, а отец, служивший на другом фронте, получив короткий отпуск, смог прорваться через блокаду и приехать к детям. Он принес три кирпича хлеба, туесок березовых сухарей, пять банок тушенки, чай и даже сухофрукты и шоколад, которые ему всем госпиталем собирали сослуживцы и раненые бойцы, узнав, что он едет к детям в блокадный Ленинград. И этот его продовольственный вклад помог продержаться всем нашим до самого прорыва блокады. Пройдя всю войну, этот военврач в звании подполковника вернулся с фронта живым. А вот мужчины нашей семьи погибли. Все трое. Старший, Архип, – в Сталинграде, средний, Павел, – еще в сорок первом, под Москвой, а дед Прохор дошел до Праги, но погиб, спасая обоз с ранеными, на которых выскочила диверсионная группа немцев. Вот так. Когда прорвали блокаду, Ерофей сразу же отправился в военкомат и ушел на фронт. Дошел до Берлина, участвовал в войне с японцами и вернулся домой в сорок шестом году. И, что самое интересное, смотри: – Соня указала на кружок с именем Елизаветы. – Через пять лет после войны жена погибшего Архипа, Лиза, вышла замуж за того самого соседа, врача-подполковника, чьих детей они спасли. А Егор, – перевела она указку на следующий кружок, – женился на его дочери, той самой младшенькой из детей, Оленьке, которой в начале войны было полтора годика. И они стали родителями тети Марии и моего отца Павла, моими родными бабушкой и дедушкой.