Читать книгу: «Адская машина принуждения к свободе», страница 5
2.2. Австрийская школа в изгнании
Если учёный не может объяснить восьмилетнему мальчику чем он занимается – он шарлатан.
Курт Воннегут, «Колыбель для кошки» (1963)
Стедмен-Джоунз причисляет к властелинам Вселенной, в первую очередь, Хайека и Фридмана, однако, я начала свои поиски смысла приватизации с работ Людвига фон Мизеса. Несмотря на то, что он вначале довольно скептически отнесся к начинанию своего ученика Хайека и не охотно посещал заседания Мон Пелерина, именно в его трудах нужно искать истоки идей, которые были развиты его неолиберальными последователями, хотя и получили при этом довольно гротескную форму. Сам Мизес оставался классическим либералом и впоследствии старался дистанцироваться от неолиберализма.
Приведу несколько фактов из биографии, которые проливают свет на его роль в становлении неолиберализма в Европе и США. Мизес родился в 1881 году в Лемберге (современный Львов), который входил в состав Австро-Венгерской империи. Окончил Венский университет (1906) и преподавал там в 1913—1938 гг. В 1926 году основал Австрийский институт исследования бизнес-циклов. В 1940 году Мизес, спасаясь от фашизма, эмигрировал в США при поддержке Фонда Рокфеллера. Как и многие европейские либералы, которые нашли убежище в США, он получал финансовую поддержку Фонда Волкера. Мизес был приглашенным профессором в Нью-Йоркском университете и занимал эту должность с 1945 года до своей отставки в 1969 году, при этом жалованье ему выплачивал не университет, а щедрые спонсоры [162].
Описать все гигантское научное наследие Мизеса не представляется возможным. Остановлю внимание на двух книгах, которые наиболее отвечают моей задаче, а именно: «Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории» (1949) и «Либерализм» (1962), в которых мы увидим разные ипостаси Мизеса. Первая книга привлекла меня претензией на фундаментальность, а вторая – популярностью изложения.
Само название книги «Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории» обязывает. Читатель вправе ожидать изложения фундаментальных основ экономический науки. Хотя Мизес так и не дал ответа на мой уже превратившийся в идею-фикс вопрос об эффективности частной собственности, рассмотрю основную проблематику этого труда. В дальнейшем она будет служить ориентиром для выяснения того, насколько далеко ушли его ученики от тематики традиционного либерализма. Основная тематика книг включает стандартный либеральный набор: свобода, рынок и частная собственность, конкуренция и монополии, государство вообще и социалистическое, в частности. Вполне понятно, что большая часть экономической теории по Мизесу посвящена частной собственности и рынку. Однако он не рассматривает законы функционирования и развития рыночной системы, а провозглашает ее вечный естественно-эволюционный характер.
Краеугольный камень учения Мизеса представляет свобода, которая существует для него только в рыночных координатах. Он патетически пишет: «Не существует иной личной и политической свободы, чем та, которую несет с собой рынок. В тоталитарном гегемонистском обществе у индивида остается только одна свобода, поскольку ее нельзя у него отобрать, это свобода покончить жизнь самоубийством» [32, c.204]. Получается довольно жесткая безальтернативная конструкция: нет рынка – нет свободы. Отсюда берет истоки тотальное отрицание социализма, хотя ни Мизесу, ни его сторонникам так и не удалось доказать его неосуществимость. «Замена рыночной экономики планированием устраняет всякую свободу и оставляет индивиду лишь право повиноваться». Изначальная зашоренность и категоричность исходных посылок лишает подход Мизеса потенциала творческого исследования, для которого характерны сомнения и даже метания. Отрицает Мизес и возможность третьего пути, т.е. сочетания частной и государственной собственности.
Вторая жесткая связка «рынок – частная собственность» окончательно придает ригидность ментальной конструкции Мизеса. «Частная собственность на средства производства представляет собой фундаментальный институт рыночной экономики. Именно наличие этого института характеризует рыночную экономику как таковую». По Мизесу, частная собственность носит вечный цивилизационный характер. «До настоящего времени все цивилизации были основаны на частной собственности на средства производства. В прошлом цивилизация и частная собственность были связаны воедино» [32, c.261]
Довольно интересна трактовка Мизесом прав собственности. «Частная собственность представляет собой человеческий механизм. Она не божественна. Она возникла на заре истории, когда люди своей собственной силой и своей собственной властью присваивали себе то, что прежде не было ничьей собственностью. Собственники то и дело лишались своей собственности путем экспроприации. Историю частной собственности можно проследить до того момента, когда она возникла в результате действий, которые определенно не были законными» [32, c.261]. Он признает, что происхождение частной собственности связано с первоначальным присвоением, однако, тут же находит весьма неуклюжий выход из этой коллизии. «Однако тот факт, что юридический формализм может проследить любое право собственности либо до самовольного присвоения, либо до насильственной экспроприации, не играет никакой роли в обстоятельствах рыночной экономики. В рыночной экономике собственность более не связана с отдаленным происхождением частной собственности… Лишь в юридическом и формалистском смысле собственники могут считаться преемниками захватчиков и экспроприаторов» [32, c.262].
Он выдает пленарную индульгенцию былым «захватчикам и экспроприаторам» на том основании, что первородный грех искупается тем, что они якобы будут использовать собственность на благо тех, у кого они ее отобрали. Абсурдная логика его рассуждений такова: «В рыночной экономике собственники капитала и земли могут получать пользу от своей собственности, только применяя ее для удовлетворения потребностей других людей… Собственность является активом только для тех, кто знает, как наилучшим образом поставить ее на службу потребителям. Она суть социальная функция» [32, c.262]. Оправдание Мизесом неправедного завладения собственностью является не просто теоретическим казусом; оно получило вполне практическое применение в процессе российской приватизации.
Далее Мизес раскрывает содержание прав собственности независимо от способа ее приобретения. «Права собственности, очерченные законами и защищенные судебной системой и полицией, представляют собой продукт вековой эволюции». Он убеждён, что «право собственности должно давать собственнику право претендовать на все выгоды, которые могут быть порождены использованием данного блага, с одной стороны, и возлагать на него весь ущерб от его использования с другой. Только тогда собственник будет нести полную ответственность за результат». При этом во всех возможных отклонениях от эффективного использования собственности на благо потребителей, Мизес, согласно своей логике, обвиняет государство, а не собственника. «Его поведение будет отклоняться от линии, которой оно следовало бы, если бы законы лучше соответствовали экономическим целям частной собственности» [32, c.242].
Довольно спорным даже для современной Мизесу экономики является идеалистическое утверждение: «Рынок – последняя инстанция. Рынок в одиночку упорядочивает всю общественную систему и придает ей смысл и значение» [32, c.265]. Он довольно схематично и идеалистически описывает функционирование рыночного механизма. «Рыночный процесс является согласованием отдельных действий множества членов рыночного сообщества с требованиями взаимного сотрудничества. Рыночные цены сообщают производителям, что производить, как производить и в каком количестве. Рынок это фокус, в котором сходится деятельность индивидов, центр, из которого расходится деятельность индивидов» [32, c.266].
В своем анализе рынка Мизес, по сути дела, отменяет невидимую руку Адама Смита. «Принято метафорически говорить об автоматических и анонимных силах, приводящих в действие механизм рынка. Используя подобные метафоры, люди готовы пренебречь тем, что единственными движущими силами, управляющими рынком и определением цен, являются намеренные действия людей. Автоматизма не существует; есть только люди, сознательно и осмысленно стремящиеся к выбранным целям» [32, c.226].
Понимание конкуренции Мизесом также является отходом от классической политической экономии, и это не случайно. «Концепция конкуренции не включает в себя требование наличия множества конкурирующих субъектов. Конкуренция это всегда соревнование одного человека или фирмы с другим человеком или фирмой, независимо от того, сколько этих других состязаются за один и тот же приз» [32, c.295]. Мизес пошел на это отступничество сознательно, понимая, что в условиях монополизации капиталистической экономики необходимо пожертвовать чем-то из либерального арсенала. Либо конкуренцией, либо самим свободным рынком, хотя последний без первого такой же нонсенс, как нетающий лед. Чтобы прикрыть зияющую дыру в рыночной идеологии, Мизес идет на подлог, обвиняя в монополизации своего извечного врага – государство. Здесь Мизес прокладывает дорогу неолиберализму, который упорно не «замечает» противоречия между монополизацией и свободным рынком. Он утверждает: «Проблема монополии, стоящая сегодня перед человечеством, не является результатом действия рыночной экономики. Она продукт целенаправленной деятельности правительства» [32, c.299].
Третьей логической парой в либеральном учении Мизеса является свобода – государство. «Концепции личной свободы и зависимости имеют смысл только по отношению к функционированию государства» [32, c.202]. Он весьма неохотно допускает змия государство в рыночный рай, предупреждая, что «Государство общественный аппарат сдерживания и принуждения неизбежно представляет собой гегемонистский орган. Если бы правительство было в состоянии расширять свою власть по желанию, оно могло бы упразднить рыночную экономику и заменить ее во всех отношениях тоталитарным социализмом. Чтобы не допустить этого, необходимо ограничивать власть правительства. Это задача всех конституций, биллей о правах и законов. В этом смысл всех сражений за политическую свободу, которые вели люди» [32, c.204].
Какие же функции Мизес оставляет за государством? «Государство общественный аппарат сдерживания и принуждения не вмешивается в рынок и в деятельность людей, направляемых рынком. Оно применяет силу, заставляющую людей подчиняться, только для предотвращения действий, приносящих вред сохранению и спокойному функционированию рыночной экономики… Государство создает и оберегает среду, в которой рыночная экономика может благополучно функционировать» [32, c.204]. Таким образом, минимальное либеральное государство должно служить телохранителем рынка. Теперь понятно, по какому лекалу выкраивал Гайдар пореформенное государство в своей книге «Государство и эволюция».
Кульминацией исследования Мизеса является анализ четвертой логической связки государство – собственность. Здесь появляется некоторое разнообразие. Во-первых, два антагониста – капитализм и социализм. «Рыночная экономика, или, как ее часто называют, капитализм и социалистическая экономика исключают друг друга». Во-вторых, существуют различные формы смешанной экономики, которые он решительно отвергает. «Никакое смешение этих двух систем невозможно и непредставимо; смешанной экономики, системы, частично являющейся капиталистической, а частично социалистической, не существует» [32, c.266]. В-третьих, «Система деформированной рыночной экономики, или интервенционизма нацелена на сохранение дуализма различных сфер деятельности государства, с одной стороны, и экономической свободы в условиях рыночной экономики с другой… Государство своими приказами и запретами вмешивается в ход экономической жизни» [32, c. 530].
Термин интервенционизм говорит сам за себя. Государство – интервент, враг рыночной экономики. С проблематикой интервенционизма Мизес связывает проблемы коррупции, перераспределения доходов и налогов. Он так и пишет: «Коррупция является постоянным спутником интервенционизма» [32, c. 530]. С легкой руки Мизеса проблема коррупции истинной или мнимой широко используется США и их сателлитами для борьбы с неугодными правительствами, как внутренними, так и внешними противниками [58, с.39-51].
Мизес непримиримый противник государства благосостояния и вообще любых социальных функций государства. «Сущность интервенционистской политики состоит в том, чтобы взять у одной группы и отдать другой. Она суть конфискация и распределение. Любая мера в конечном итоге оправдывается заявлением, что было бы справедливо обуздать богатых ради блага бедных» [32, c.543—544]. В полном согласии со своим мировоззрением, Мизес считает налоги конфискацией богатства. «Государства должны прибегать к помощи налогообложения, т.е. они должны собрать доходы путем принуждения подданных к отказу от части их богатства и доходов [32, c.552]. Вспомним, что Гайдар называл налогообложение государственным рэкетом.
Особое неприятие у Мизеса вызывает прогрессивное налогообложение. «Система дискриминационного налогообложения, принятая повсеместно под вводящим в заблуждение названием прогрессивного налогообложения доходов и наследства, не является одним из методов налогообложения. Скорее она представляет собой метод замаскированной экспроприации добившихся успеха капиталистов и предпринимателей» [32, c.598]. Следует отметить, что современные неолиберальные государства, следуя заветам Мизеса, всячески стремятся переложить налоговое бремя с богатых на бедных. Особенно преуспел в этом Дональд Трамп.
Мизес резюмирует свое описание различных форм хозяйствования вполне ожидаемым образом. В своей патологической ненависти к социализму он противопоставляет идеально пасторальную картинку капитализма исчадию ада в лице социализма. При этом ненависть лишает его способности к анализу. Поскольку в его учении частная собственность – это квинтэссенция не только капитализма, но и цивилизации в целом, он считает, что ее превосходство над общественной собственностью – это аксиома не требующая доказательств.
По сравнению с «Человеческой деятельностью» книга «Либерализм» является более полемически заостренной, политизированной и откровенно циничной. Многие темы и оценки перекочевали из предыдущего трактата, однако, есть, если так можно выразиться, и «научная новизна». Таковой в «Либерализме» является апология либеральной глобализации, которую позже возьмут на вооружение неолиберальные правительства. «Либерализм не останавливается на ограниченных группах, он не заканчивается на границе деревни, провинции, страны или континента. Его мышление отличается космополитичностью и всемирностью: оно вбирает в себя всех людей и весь мир. Либерализм в этом смысле является гуманистическим учением, а либерал – гражданином мира или космополитом» [30, c.103—104].
В заключение краткого очерка либеральной экономики и философии Мизеса хотелось бы остановиться на такой новой по сравнению с «Человеческой деятельностью» теме, как зоологическая ненависть к России. Можно было бы ожидать, что она является развитием и продолжением его отрицания социализма. Однако Мизес ненавидел не только СССР, но и дореволюционную Россию. Думаю, будь он жив, еще пуще бы ненавидел нашу страну сегодня. В главе «Россия» он пишет: «Есть нации, у которых остались неустойчивые атавистические порывы к грабежу и насилию… Сегодня есть только одна великая нация, которая твердо придерживается милитаристского идеала, а именно русские… С того самого момента, когда Россия начала влиять на европейскую политику, она неизменно вела себя как разбойник в засаде, готовый внезапно наброситься на свою жертву и ограбить ее. Никогда российские цари не признавали никаких других ограничений для расширения своей империи, кроме продиктованных силой обстоятельств. Позиция большевиков в отношении территориальной экспансии не отличается ни на йоту» [30, c.145].
Отметим два важных момента. Во-первых, «Либерализм» был издан в 1962 году, т.е. после двух мировых войн, где агрессором была отнюдь не Россия. Во-вторых, Мизес эмигрировал в США, спасаясь от фашизма, а не сталинизма. Свою иррациональную ненависть он подкрепляет измышлениями наподобие следующего. «… Россия не желает войти в систему человеческого социального сотрудничества. В отношении человеческого общества и сообщества наций ее позиция – это позиция народа, нацеленного исключительно на потребление того, что накопили другие. Люди, жизненной силой которых являются идеи Достоевского, Толстого и Ленина, не могут создать прочную социальную организацию. Их удел – возвратиться к условиям полного варварства». Он рекомендует политикам, «руководящий принцип политики цивилизованных наций в отношении России. Пусть русские будут русскими. Пусть они творят, что хотят в своей собственной стране. Но нельзя позволить им переходить границы своей земли с целью уничтожить европейскую цивилизацию». В экономической сфере его завет заключается в том, что «правительства Европы и Америки должны прекратить содействовать советской политике разрушения, поощряя экспорт в Советскую Россию и тем самым укрепляя советский строй в России с помощью финансовых вкладов. Пусть они прекратят пропаганду эмиграции и экспорта капитала в Советскую Россию» [30, с.146—147]. Написано в прошлом веке, а как будто сегодня в оправдание политики Трампа, НАТО и иже с ними!
Русофобию неолибералов первой волны , в большинстве своем эмигрантов из Европы, можно объяснить их глубоко личными историями, иррациональными страхами и психологическими травмами. Впоследствии русофобия стала безличной силой и была возведена в абсолют западной пропагандистской машиной.
2.3. Дискуссия об экономическом расчете в социалистической экономике
Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан, мне давая задания на́ год.
Я хочу, чтоб над мыслью времен комиссар с приказанием нависал.
Владимир Маяковский, «Домой!» (1925)
В книге «Человеческая деятельность» Мизес отвергает все формы хозяйственной жизни, кроме рыночной экономики, которая, как показывает практика, также не существует в чистом виде. Таким образом, великий либерал запер себя в квадратуру круга. Остановимся подробнее на его тезисе о неосуществимости социализма. «Рыночная система является единственной системой экономической организации общества, которая может функционировать и которая реально функционирует. Социализм неосуществим вследствие его неспособности выработать метод экономического расчета». Что представляет собой этот таинственный метод, недоступный социалистическому правительству? «Денежный расчет является методом вычислений, применяемым людьми, которые действуют в обществе, основанном на частном контроле за средствами производства» [32, с.169]. Вот она партийность экономической теории по Мизесу! Сразу же напрашивается законный вопрос: почему социалистические предприятия не могут производить расчеты?
Следует отметить, что Мизес рассматривал экономический расчет в широком смысле, а не только как чисто технический метод учета и анализа. Он подробно рассмотрел данный аргумент в более ранней статье «Экономический расчет в социалистическом содружестве» (1920), в которой развил идеи, высказанные в лекции, прочитанной в 1919 году. Он полемизирует с Отто Нейратом, австрийским философом, социологом и экономистом. Нейрат был членом Социал-демократической партии Германии и во время Первой мировой войны руководил службой центрального экономического планирования в Мюнхене. В 1919 году Нейрат обобщил свой практический опыт и мысли о планировании в статье «Экономика в натуральном выражении. Расчеты в натуральной форме и их связь с военной экономикой» [178, с.299—311]. Очевидно, что такая публикация не могла не привлечь внимание и не вызвать негодование Мизеса.
Мизес считает свой довод беспроигрышным потому, что «cистема экономического расчета в денежных терминах обусловлена определенными общественными институтами. Она может действовать только в институциональном окружении разделения труда и частной собственности на средства производства, когда товары и услуги всех порядков покупаются и продаются против повсеместно используемого средства обмена, т.е. денег» [32, с.169]. Хотелось бы отметить, что будучи гражданином Советского Союза, я не питала особых иллюзий насчет преимуществ централизованного планирования и способностях Госплана СССР оптимально распределять ресурсы. Параллельно с «Капиталом» Карла Маркса мы читали «Дефицит» Яноша Корнаи. Однако выводить из этого неосуществимость страны, которая реально просуществовала почти 80 лет, это уже перебор! Если бы Мизес потрудился найти более правдоподобные доводы, я бы, возможно, с ним согласилась. Или, по крайней мере, постаралась бы их подтвердить или опровергнуть.
Позднее Хайек издал книгу «Коллективистское экономическое планирование: критическое исследование возможностей социализма», к которой написал обширную вводную часть и подвел промежуточные, как оказалось, итоги в главе «Современное состояние дискуссии».
Остановлюсь на содержании этого сборника подробнее потому, что в ней делается единственная (насколько мне известно) серьезная попытка научно доказать невозможность социализма вообще и более высокой эффективности частной собственности по сравнению с государственной, в частности. Начнем с культовой статьи Мизеса 1920 года, включенной в сборник. Не могу отказать себе в удовольствии полностью процитировать вступительную фразу. «Экономика как таковая слишком редко фигурирует в гламурных картинах, написанных утопистами. Они неизменно описывают, как в кукушечных странах их заоблачных фантазий жареные голуби каким-то образом залетают в уста товарищей, но не объясняют, как происходит это чудо» [166, с.89]. В этой связи следует отметить, что в трудах Мизеса, по большому счету, фигурируют два образа социализма. Первый собирательный образ сконструирован в полемике с социалистами всех мастей, начиная с Карла Маркса. Второй представляет собой гипотетическую модель, созданную специально для удобства критики, и в силу этого довольно примитивную и схематичную, больше всего напоминающую пугало на деревенском поле. И вот на этого страшилу элегантный австриец примеряет свой экономический расчет.
В чем смысл экономического расчета и почему Мизес и его адепты возлагали такие надежды на этот аргумент в полемике с социалистами? Надо сказать, что сам он так и не объяснил причину этого. Его стиль изложения крайне труден для толкования, и чтобы понять, что он имел в виду, нужно буквально читать между строк. Как вспоминает Хайек в кратком предисловии к «Социализму» Мизеса, «аргументы Мизеса было не так-то легко воспринять. Порой требовались личные контакты и обсуждения, чтобы понять их полностью. При том, что они были изложены обманчиво простым языком, изучающему требовалось еще и понимание экономических процессов – качество, встречающееся не так уж часто. Эта трудность особенно ясна в случае с его основным аргументом о невозможности экономических расчетов при социализме» [31]. Если его соотечественник, современник и ближайший сподвижник испытывал трудности с пониманием, то каково же приходится читателю через 100 лет! При этом еще нужно учесть «трудности перевода» с немецкого на английский язык, а затем на русский.
В подразделе «Природа экономического расчета» Мизес ограничивается лишь лаконичной фразой. «Каждый человек, который в процессе экономической жизни делает выбор между удовлетворением одной потребности по сравнению с другой, т.е. делает заключение о ценности» [166, с.95]. Понятно, что здесь имеются в виду сопоставление альтернативных затрат, знакомых нам по элементарному курсу микроэкономики. При этом вдумчивый читатель должен сам догадаться, что для того, чтобы сделать выбор, экономический субъект должен произвести тот самый экономический расчет! И действительно, дальше автор описывает методологические основы расчета при капитализме.
Далее Мизес объясняет необходимость, преимущества, а также ограничения денежного расчета. «Денежный расчет имеет значение только в сфере экономической организации. Это система, посредством которой экономические правила могут применяться при размещении экономических благ. Его нельзя рассматривать как своего рода критерий оценки товаров, и его нельзя рассматривать в исторических исследованиях развития социальных отношений; его нельзя использовать в качестве критерия национального богатства и дохода, а также в качестве средства измерения стоимости товаров, которые находятся за пределами сферы обмена… Тем не менее в этих пределах, которые в экономической жизни он никогда не преступает, денежный расчет удовлетворяет всем требованиям экономического расчета». С этим утверждением трудно поспорить. Однако следующие умозаключения, являются достаточно дискуссионными. Он рассматривается «два условия, регулирующие возможность расчета стоимости в денежном выражении. Во-первых, в сферу обмена должны входить не только блага более низкого, но и более высокого порядка… Без этого обменные отношения не возникнут». Здесь нужно пояснить, что под благами высокого порядка он понимает средства производства, а под благами более низкого порядка – предметы потребления. Об этом он пишет не в своей первоначальной статье, а в более позднем «Социализме». Получается типа палимпсета наоборот. Первичный смысл проступает не сквозь написанный текст, а в последующей работе. «Второе условие заключается в том, что существует универсально используемое средство обмена, а именно деньги, которые играют ту же роль средства обмена производственными товарами. Иначе было бы невозможно свести все обменные отношения к общему знаменателю» [166, с.100—103].
Между первым и вторым условиями Мизес помещает некую промежуточную, добавочную предпосылку, которая, на самом деле, является в его понимании решающей. «Ни один человек не может овладеть всеми бесчисленными возможностями производства так, чтобы быть в состоянии сразу же сделать очевидные оценочные суждения без помощи какой-либо системы вычислений… Это можно сделать только с помощью какого-то экономического расчета. Человеческий разум не сможет без такой помощи должным образом ориентироваться среди сбивающей с толку массы промежуточных продуктов и возможностей производства» [166, с.102—103].
Приговор Мизеса окончателен и обжалованию не подлежит. «Без экономического расчета не может быть экономики. Следовательно, в социалистическом государстве, где осуществление экономического расчета невозможно, не может быть никакой экономики в нашем понимании термина… Не будет средства для определения того, что является рациональным, и, следовательно, производство никогда не может руководствоваться экономическими соображениями» [166, с.105]. У ошеломленного читателя остается смутное впечатление, что он упустил какие-то звенья из высоконаучных рассуждений. И только через несколько страниц Мизес снисходит до объяснения. Он даже милостиво допускает, что «орган управления может установить стоимость, достигнутую совокупностью средств производства; это, очевидно, совпадает со всеми удовлетворенными потребностями. Он также сможет рассчитать стоимость любого средства производства путем расчета последствий его изъятия по отношению к удовлетворению потребностей. Тем не менее, он не сможет свести это значение к единообразному выражению денежной цены, как это может сделать конкурентная экономика, в которой все цены можно свести к общему знаменателю в денежном выражении. В социалистическом содружестве, которое… считает невозможным использование денег для выражения цены факторов производства (включая труд), деньги не могут играть никакой роли в экономическом расчете» [166, с.107—108].
В конечном счете, вся конструкция Мизеса зиждется на довольно шаткой основе, а именно предпосылке, что при социализме деньги будут исключены из товарного оборота. Здесь мне могут возразить, что классики марксизма действительно высказывались о возможности отмены денег при коммунизме. Однако, во-первых, Мизес доказывает невозможность именно социализма, а не коммунизма. Книга так и называется «Социализм»! Во-вторых, в момент написания статьи и книги уже существовала Советская Россия и деньги там никто не отменял. Более того, Мизес не отказался от этого утверждения и в книге «Человеческая деятельность», где я, собственно говоря, и обнаружила этот перл. Кстати, в конце статьи он проявляет осведомленность о существовании денег в России. «Даже [советское] правительство не может отрицать их необходимость и сохранить денежную систему как минимум на переходный период, что подтверждается увеличением количества денег в обращении». В дальнейшем он все-таки разъясняет, почему невозможно измерить без денег стоимость факторов производства. «Отношения обмена между производственными благами могут быть установлены только на основе частной собственности на средства производства» [166, с. 112—113]. Раз нет частной собственности, значит нет обмена.
Мизес указывает, что «в экономике обмена объективная меновая стоимость товара выступает в качестве единицы экономического расчета» [166, с.98]. Поскольку австрийская школа в отличие от Адама Смита и марксизма базируется на теории предельной полезности, то вполне ожидаемо, что он считает невозможным измерение стоимости на основе исчисления затрат труда. Он полагает, что «трудовые» калькуляции бесполезны потому, что в них, во-первых, «совершенно не учитывается, например, потребление материальных факторов производства». Вторым недостатком в расчетах в трудовом выражении он считает «игнорирование различных качеств труда. Для Маркса весь человеческий труд экономически одинаков» [166, с. 113—114]. Здесь Мизес намеренно игнорирует разработанные Марксом в первом томе «Капитала» концепции живого и овеществленного труда, а также простого и сложного труда, которые как раз и позволяют произвести сопоставление этих категорий труда.
В статье «Характер и история проблемы», которая открывает упомянутый сборник, Хайек объясняет неолиберальное видение сути проблемы планирования и экономического расчета при социализме. В отличие от Мизеса он ясно дает понять, что суть проблемы в эффективности использования ресурсов. Он пишет: «возникает экономическая проблема, поскольку различные цели конкурируют за доступные ресурсы. И критерием ее присутствия является то, что издержки должны быть приняты во внимание. Затраты здесь, как и везде, означают не что иное, как преимущества, которые можно извлечь из использования данных ресурсов при других применениях… Ясно, что решения такого рода должны приниматься в любой мыслимой экономической системе, где приходится выбирать между альтернативным использованием данных ресурсов» [137, с.6].
