Читать книгу: «Пинок сонетов (2020)», страница 5

«Частицы морфия бежали по трубе…»

 
Частицы морфия бежали по трубе,
Игла казалась трёхметровой спицей.
А я сидел с торчащим в вене шприцем
И с лёгким отвращением к себе.
И жизнь моя, как яркое кино.
Я режиссировал, как Тарантино Квентин,
Все ваши бредни запивая "бренди",
Я слал плевки в открытое окно.
Мне стало тошно, слабость одолев,
Я посмотрелся в зеркало невольно:
Я стал скотом, отчасти добровольно
И поместил себя в особый хлев.
Я знаю всё, что нужно о себе,
Брокгауза с Эфроном не тревожа!
Ведь я когда-то тоже осторожно
Внедрил себя частицей по трубе.
Чуть меньше года проведя во тьме,
Я в чаяньях фальшивых развивался
И не заметил сам, как оказался
В нелепой до безумства кутерьме.
Промчались месяцы, за ними и года
И вот мне очевидным показалось,
Что вовсе никакого не осталось
От чаяний фальшивых и следа.
Сюжет простой, в нём нет особых черт,
Такие здесь встречаются повсюду,
Я для судьбы, как основное блюдо,
А вовсе не изысканный десерт.
Мне оставалось сдаться и залечь,
Не развивая томных философий.
Я сочинил историю про морфий,
Чтобы себя хоть как-нибудь развлечь.
Но, вылежав до донышка кровать,
Не допущу окамененья стана,
И плюнув зеркалу в лицо, я встану
И вновь отправлюсь с миром воевать.
 

«Дороги не дороги, если кончается водка…»

Т. Яровикову

 
Дороги не дороги, если кончается водка,
Песни не ценят, когда для них нету ушей.
От старых матрацев недолго разжиться чесоткой
И лютой изжогой от пересоленных щей.
А где-то в чужих городах есть знакомые други,
Есть женщины даже, которые любят тебя.
Да только за окнами поезда серые вьюги
О жизни бродяжьей твоей заунывно скорбят.
 
 
Коверкать реальность, бросая на жертвенник слога —
Обычай, который поэтов заводит в тупик.
Раздутых величий вокруг неестественно много.
И каждый в болоте своём самый главный кулик.
А честные люди идут в драных кедах по свету,
Не помня начала, не зная что будет в конце.
Судьба им бросает "орлом или решкой" монету,
А время им ставит печати свои на лице.
 
 
Гореть, не сгорая – бессмысленно, пошло и тяжко.
Будильник, как прежде, не сделал тебя молодым.
А утро вдыхает тебя безразмерной затяжкой
И вновь отпускает в бездонное небо, как дым.
Наверное нужно и так, чтоб не выросла плесень,
И что-то внутри так упорно толкается в грудь…
Дороги не дороги, если кончаются песни,
А песни кончаются, если кончается путь.
 

«Море было когда-то рядом…»

 
Море было когда-то рядом,
Бессонное, беспокойное море.
Я пытался не встретиться с нею взглядом,
Когда наблюдал через дырку в заборе.
У неё была кровь на алых губах,
А может она просто ела вишни.
Пришла мысль: почему мы одни в гробах?
Потому что второй, наверное, лишний.
Тот, кто себя добровольно обрёк
На сотни сотен лет одиночества,
Вновь и вновь повторяет урок,
Который давно повторять не хочется.
Но что поделаешь – повторял,
Бросаясь то к логике, то к эзотерике,
Как будто завёл себя и потерял
Во влажных джунглях Латинской Америки.
В прогалинах веток был виден кондор.
Ну что ты? Куда ты? Меня дождись,
Отведи меня в мой родной Макондо,
Быть может там прекратились дожди.
Взмахи крыла были вместо прощанья,
Теперь бесполезно ему кричать.
Я тоже когда-то давал обещанья,
Которые после не мог выполнять.
Томиться в сельве, молиться солнцу,
Что мне осталось? О, Боже, Боже…
Теперь не смогу я писать каталонцу
И писем его не увижу тоже.
И вдруг… свет, непривычно колкий,
Глаза как будто бритвою взрезал.
Меня снимают с четвёртой полки
И бесцеремонно кладут на железо.
Стол для трупов? Однако, позвольте.
Жив я, и мне это всё мерещится!
Мне отвечают: больной успокойтесь,
Это почти безболезненно лечится.
Живостью многие нынче заразны:
Привозят, представьте, в день по десятку.
Но этим болеют, как правило, разово,
Вы не волнуйтесь, всё будет в порядке.
И тут замечаю, что за разговором,
Не прилагая особых усилий,
Какой-то пилою с бесшумным мотором
Меня почти безболезненно вскрыли.
И тут же нежно, боясь разбить
Сердце моё из меня достали.
Я испугался, просил попить —
Сказали нельзя, и конечно не дали…
Во сне я видел мутные волны
И чёрный месяц на красном фоне,
Мне отчего-то вдруг стало больно
И я проснулся. В пустом вагоне
Звенела ложка в гранёном стакане,
Я пальцем яичную смял скорлупку.
Взял сотовый, чтоб дозвониться маме,
Но та не сняла почему-то трубку.
Мне опостылел молчания траур,
Я стал тяготиться поездкой этой.
С трудом поднявшись, зашлёпал в тамбур,
Стал у стены, закурил сигарету.
Едва докурил её до половины,
Как вдруг за дверью услышал кашель
И в тамбур быстро вошли мужчины:
Один молодой, а другой постарше.
И тот, что старше, седой и хмурый
Со стойким запахом перегара,
Шепча как-то сбивчиво и сумбурно,
Купить предлагает замок амбарный.
Зачем замок? – вопрошаю тоскливо,
Мне даже не от кого запереться.
Тогда молодой усмехнулся криво
И тихо сказал: повесишь на сердце.
В глаза мои зорко всмотрелся старший,
Отпрянув, как будто я был увечный,
Сказал молодому: пойдем-ка дальше,
Это ещё один бессердечный.
Ушли, негромко о чём-то споря,
А я увидел в проём оконный,
Что поезд несётся теперь по морю,
На полном ходу рассекая волны.
И тут я встретился с нею взглядом
И замер с другой стороны забора,
Она, улыбнувшись, пошла по саду,
Пытаясь привлечь меня разговором.
О, Боже, за что мне такая кара?
Чем заслужил я подобные муки?
Но тут подбежали два санитара
И бережно взяли меня под руки.
И вот я лежу, ослабев от патетики,
Скрипя еле слышно сеткой кровати.
Мысли запрятав свои по пакетикам,
Считаю количество стен в палате.
Как она там? Уже и не важно.
Я уж о ней позабыл почти.
Только ночами становится страшно —
В Макондо, видимо, снова дожди.
И я, как один из тех одиночек,
Что губят себя в добровольном затворе,
Засну, вероятно, к исходу ночи
И наверняка мне приснится море.
 

«Утро. Автобус. Консервные лица…»

(Н)

 
Утро. Автобус. Консервные лица,
Весьма покорёженные судьбою.
И я не успел до конца надивиться,
Как вдруг блеванул перед собою.
Напротив сутуло сидел мужчина
В белом пальто, озираясь гордо.
Мне было ясно, что нет причины
Такому козлу не вцепиться в морду.
Но я решил поступить мудрее
И просто пролился ему на брюки.
И думал о том, как поэт хиреет,
Не отказавшись от лишней рюмки.
Мужчина сидел, как ударенный током,
И рвота стекала с коленок тощих.
Пускай это будет ему уроком,
Пускай теперь носит ебло попроще.
И тут началось: очевидцы оказии
Стали шептаться вокруг негромко.
И вот меня окрестили мразью,
Скотиной, пьяницей и подонком.
"А может быть у мужчины дети" —
Какая-то баба вопила истошно,
Хотя было видно, что ей на свете
Больше всего без ёбаря тошно.
"Вы посмотрите, какая гнида" —
От возбужденья трясясь коленом,
Выкрикнул толстый, стареющий пидор
И о соседа потёрся членом.
Две недоделанные студентки,
Те, что сидели со мною рядом,
Как по команде убрали коленки
И пялились испепеляющим взглядом.
Автобус практически был на конечной,
А мне по-прежнему было плохо.
Но я сидел и думал о вечном:
Всё же прекрасное чувство – похуй.
 

«Девочка маленькая…»

 
Девочка маленькая,
Миленькая
Курит в углу отсыревшие папиросы,
Кутаясь в дырявый плед,
Задаёт себе глупые вопросы,
И не может никак подобрать ответ.
Какого чёрта? Какого хрена?
(О, девочка знает слова и покрепче)
Но ей от этого вовсе не легче.
Собралась принять какие-то меры…
Девочка ждёт своего кавалера.
Тот опоздал уже на пол жизни
Или на… сколько?
Даже если еще придёт —
Застанет всего лишь ее осколки.
Она печалится, стонет:
а может он где-то тонет,
таращит в небо глаза
стремиться сказать то,
чего не сказал
никогда бы…
а может, напротив —
сидит у бабы,
пьет чай
рассказывает ей невзначай,
что где-то в сырой квартире
со ржавыми кранами и пустым холодильником,
его ждет наивная дура,
курит и плачет,
а значит —
он ей зачем-то нужен.
а баба с глазами из чистых стёкол
и с плавной душой половой тряпки
глупа до того, что не видит намёков
и думает: всё в порядке,
считает его уже мужем.
самой невтерпёж раздеться,
а у него всё сильней изнывает сердце,
а значит он все же тонет.
объятья её слабеют,
глаза грустнеют.
она понимает – значит умнеет.
а он уходит, засунув носки в карман,
опустив глаза
курит отсыревшие папиросы
по пути на вокзал.
дышит так, как будто бежал.
и бежит…
автобус едет, стекло дребезжит
водитель включил почему-то "Флойдов"
неужто теперь это тоже мода?
он резко в себе подавил смешок,
он едет. он не совсем ещё
конченный тип.
он доедет.
придёт и скажет: "всё хорошо".
получит в ответ
резкое "нет".
Но это будет верней и твёрже
чем тысячи тысяч "да",
которые носят в себе провода
лицемерных звонков телефонных,
правильных и законных.
ни лишнего слова,
ни междометья…
а он в свою очередь в ней заметил
что-то, что не даёт соврать.
потому и вернулся
спать.
 

«Я не то чтобы очень зол…»

 
Я не то чтобы очень зол,
И не то чтобы слишком мягок.
Вот мне скажут: ложись на стол!
Я подумаю, но не лягу.
Если скажут идти в постель,
Я не выдам себя промедленьем.
И в коробке из толстых стен
Будут красочнее сновиденья.
Я не то чтобы нем, как пень,
Ведь умею марать бумагу.
Я не нищий, но каждый день
Провожу как простой бродяга.
Я нередко бываю пьян,
Реже в гости хожу к подругам.
Я долги отдаю друзьям,
А они отдают супругам.
И я вовсе не так жесток —
В нас людское, порой, жестоко:
Если нас выбирает Бог,
Нам не нужно такого Бога.
И прельстившись любовью муз,
Заразившись культурой речи,
Я тащу невесомый груз,
Что так сладостно давит плечи.
А признание и позор
Всегда парой приходят в гости.
И я вовсе на мир не зол —
На него мне не хватит злости.
 

«День за днём, из года в год…»

 
День за днём, из года в год
Выкорчёвывать свой род,
Принимая во вниманье
Предсказания погод.
Подставлять себя под плеть,
И под ней псалмы хрипеть,
И от милосердной длани
Принимать любую смерть.
Мудрецы наперечёт,
Мудрецам у нас почёт,
Но у каждого из носа
Юшка красная течёт.
Бессловесным мудрецам
Проще целостность лица
Сохранить, среди навоза
Привыкая к леденцам.
И под натиском причин
Мы уверенно молчим,
Нищету назвав пороком,
Всё надеемся на чин.
Недоверчивы к слезам,
Ждём, чтоб кто-то приказал
Всем в отечестве пророкам
Повыкалывать глаза.
И пойдет у нас гульба:
Будут танцы на гробах,
Из обшарпанных пристанищ
Повылазит голытьба.
Солнце, воздух и вода —
Это, братцы, ерунда.
Вот всему конец настанет,
Позабавимся тогда.
 

«Моей любви не хватает эмоций…»

 
Моей любви не хватает эмоций,
Моим глазам не хватает солнца…
 
 
Не смей, не думай про то, что слышал,
От пресыщений съезжает крыша.
Проснись под утро, ложись под вечер,
Пускай работа оттянет плечи.
Латай на теле своём заплаты,
Отрадно пьянствуй, живи зарплатой.
Такие заповеди всеместны —
Рецепт для жизни, пустой и пресной.
Возьми в свои пресвятые руки
Искорененье любой науки.
Чтобы на этом прекрасном свете
Жили и развивались дети.
Плоди живых, хорони покойных,
Живи до старости преспокойно.
Не думай ввысь, сторонись блужданий,
Окстись невыстраданных желаний.
Наплюй и выплюешь тихую радость
Ведь это всё, что тебе осталось.
 

«Где мы с тобой потеряли вечность…»

 
Где мы с тобой потеряли вечность?
Где мы с тобой повернули влево?
Всё было рядом, и тихой речкой
Плыли куда-то твои напевы…
Львиная пасть золочёная – солнце!
Скалит клыкастое, ох и скалит.
Ночью луна хребтом изогнётся
И разобьётся под утро о скалы.
Губ не хватает алеюще-тонких!
Этих зрачков непонятного цвета
Так не хватает. И взглядов коротких,
Которых, как ни крутись, но нету…
Зеркало «хамом» назвав и, пялясь
В мёртвую гладь, простоять до ночи.
Томно к виску приставляя палец,
Выдумать что-то, чего ты хочешь…
«Что-то» не вышло… а лужи, слякоть;
Всё – приложение к прошлым бедам.
Веришь ли, даже не смог заплакать,
Хоть и пытался во всю, да где там.
Там это где? В искушеньи чахлом,
Гретый вином и трубой "централи",
Думал, не стать ли в секунду наглым?
Но пальцы над кнопками заскучали…
Высечен холодом в сером камне
Перечень тусклых моих эмоций.
Сонеты Шекспира? Угу. Куда мне,
Убогому Пану до Девы-солнца?
Горит бумага, окно раскрыто.
Велел лететь – растрепались крылья.
Души моей треснувшее корыто,
И всё беспечно в песок пролил я.
А то, что осталось – залито чаем
И в липких кольцах гнездятся строчки.
Мы так стремимся… но смерть встречаем
Всегда, статистически, поодиночке.