Читать книгу: «Пинок сонетов (2020)», страница 3

«Люди едут на работу…»

(Н)

 
Люди едут на работу
В понедельник и в субботу.
Катят в стареньких трамваях
По продавленным путям.
У людей дела большие.
Наплевать: свои, чужие.
Люди в каждое говнище
Любят клювом угодить.
Люди едут на работу
По асфальту и болоту
И, погосты проезжая,
Отворачивают взгляд.
Сталевары, поварихи,
Грузчики, ткачи, портнихи.
Мы ведь ещё с детства знали:
Все профессии нужны.
Тянутся сырые будни,
Люди едут словно студни
В блюдах ржавого металла
И о жизни говорят.
Ходят по нетвёрдой тверди
С каждым днём чуть ближе к смерти.
И надеятся, что завтра
Будет лучше, чем вчера.
И у них родятся дети,
Будут знать проблемы эти,
Будут думать как бы лучше
Будущее обосрать.
От того ли я печален,
Бесконечно безначален.
От того ли, что в трамвае
На работу еду сам?
 

«С головами – ромбами…»

 
С головами – ромбами
Прячутся под робами
Люди, переставшие
Что-то понимать.
Гнал за белым кроликом —
Вышел алкоголиком,
Наполняя рвотою
До краёв кровать.
С головами – ромбами
Застревают тромбами
В венах и артериях
На станциях метро.
Дыбом встали волосы
Звёздочки и полосы
Помахали ласково
И ушел паром.
С головами – ромбами,
Скрытые утробами,
Люди нерождённые
Спят и видят сны.
Словно лента плеера
Транспортёр конвейера
Тянет человечество
В топку новизны.
С головами – ромбами
Ждём своего гроба мы
И на пятках пятимся,
Заметая след.
С головами – ромбами
Каменными пломбами
Крепко запечатают
И закроют свет.
Камни мхом покроются,
Черви в грунте роются,
Холмик в виде ромбика
Временем прижат.
С головами – ромбами
Мы приходим толпами,
А уходим стайками
В ромбовый закат.
 

Спицы

 
Холодно. Пусто. Упало утро,
Со звоном разорванных звеньев цепи.
На травах капли росы, как пудра
На лицах тех, что таятся в склепе.
Камни молчат, пролезает ветер
В каждую щель, тепло забирая.
И постепенно стареют дети.
Те, что хотели земного рая.
"Зуб за зуб" уже не актуально.
Зуб на зуб… от холодных капель.
Только нависла шизоидально
Тень актуального Хаммурапи.
В сердце как будто забили сваи,
Мысли друг с другом о чем-то спорят.
Только недвижно стоят моаи,
Ждут новостей с ледяного моря.
Качаемся мы, сочиняем мифы.
Толпа озадачена. Только ей
Не даст окончательный даже Каифа
Ответ, у которого "нет корней".
Сойдёмте с края! У солнца кромки
И так собралось уже много слепых.
От нестерпимой и вечной ломки
Спасенья нет в зеркалах кривых.
В твоих руках вязальные спицы,
Ты их кладешь на журнальный столик.
Я вижу глаза твои, цвета корицы
И чувствую запах грейпфрутовых долек.
И мысли рвутся теперь на части,
А я дышу сигаретным смрадом.
Ты это всё называешь счастьем,
Я это всё называю адом.
Твои цветы снова пахнут больницей,
Они растут на местах убийств.
Вонзи в меня что ли вязальные спицы,
Чтоб я тебя смог, как и раньше, любить!
Ночной небосвод перевернутой чашей
Навис. Луна золотой монетой.
Ты думаешь, может, о будущем нашем,
А я говорю, что его уже нету.
Вода из крана струится желчно
За окнами ночь. Поутихли птицы.
А ты в моём сердце уже навечно
Взглядов своих оставила спицы.
Нам холодно… Греясь дырявым пледом,
Ты снова читаешь мне про Ассоль.
А я потешаюсь над этим бредом,
Тем самым тебе причиняя боль.
Но я люблю тебя, хоть и гадко
Сейчас на сердце, гнилом и чёрном.
И наша любовь – это та загадка,
Которую не разгадать учёным.
Ты тоже любишь, целуешь нежно.
Твои поцелуи, как выстрел в спину.
Ведь понимаешь, что неизбежно
Я снова буду тобой покинут…
И вот опять берёшь в руки спицы,
Я ухожу будто бы ненароком.
У нашей любви есть единственный принцип:
"Зуб за зуб" или "око за око".
 

«За забором логики…»

(Н)

 
За забором логики
Крестики и нолики.
Голодавший сутками
Попросил воды.
Сладкого сиропчика
Чуть пониже копчика.
Распылялся чувствами —
Получил пизды.
Смерть стоит со счётами
И следит за квотами,
Тихо усмехается,
Глядя на людей.
Те, с пустыми танцами,
Кажутся засранцами,
Без ремня отцовского
И мамкиных грудей.
Нас давили молотом
И морили голодом.
И давали всякие
Чудо – порошки.
А мы с благодарностью
Принимаем гадости,
Стали мы живучие,
Словно прусаки.
На гвоздях ложилися —
Стали только жилистей,
Но глядеть на звездочки
Можно и вот так.
На любую фразочку
Получаем сказочку,
Зная, что на каждый глаз
Припасён пятак.
За забором логики
Лёлики и Болеки
Иглами потянутся
До трусливых вен.
И измерят дозами
То, что стали взрослыми.
Встрепенутся вроде бы,
Да не встать с колен.
Ну и хули париться?
Жизнь – то продолжается.
Каждый всё равно найдет
Для себя ответ.
А Остап обманывал
Шуру Балаганова:
Рио-де-жанейро
Никакого нет.
 

«Сегодня снова болит сердце…»

 
Сегодня снова болит сердце
И снова дождь за окном долго.
И вот опять не боюсь смерти
И вот опять не хватает Бога.
Горит стыдливая моя совесть:
Зачем опять прикрылся обманом?
Сижу и тупо пишу повесть
О том, как плохо писать романы.
Кому-то нужно всё это – знаю,
Не безразлично кому-то – верю.
Я зайцем прыгнул в каяк Мазая,
А превратился в другого зверя.
И глухо вою в терновой чаще,
Могилу рою свою покорно.
И бред слипается с настоящим
И всё становится иллюзорным.
На бытие поднимаю жало,
Но застреваю в пространстве узком.
Меня к себе не пускают астралы
И не помогает перезагрузка.
Она по моим извилинам бродит
Болезненно-грациозной походкой.
До исступленья меня доводит,
А я её вымываю водкой.
Она не хочет, бежит по венам.
В потоке крови купаясь, прячась,
А я будто вытолканный на сцену
И не сыгравший своей задачи.
Сливались капли, стекло дрожало
Я лбом хотел на него опереться
Её и Бога мне не хватало
И ещё долго болело сердце.
 

«Улетела, распрощалась неподстреленною птицей…»

 
Улетела, распрощалась неподстреленною птицей,
Невостребованной сказкой, засмеялась и ушла,
Потерялась где-то в дебрях жарко дышащей столицы.
Сердце плавится как масло от воздействия тепла.
Вековечить её образ на искромсанных страницах —
Это самый лучший способ для того, кто на бобах.
Разговаривать и думать, от чего потом не спится
Так прекрасно, даже если наше дело с ней – труба.
Шифровать воспоминанья, блеск дешёвых фотографий,
Чтобы больше твою слабость ни один понять не смог,
Комплименты превращая в жуткий сборник эпитафий,
Отгоняя мысль о том, что у любви не станет ног.
Полдень снова раскаляет небо с запахом корицы
И кипение подходит на свой самый жёсткий пик.
До сих пор не понимаю, как возможно так влюбиться,
Чтобы, счастьем задыхаясь, изойтись потом на крик.
В общем, сложная дилемма: и любить, и быть поэтом,
На одно потратить силы – на другое не успеть.
Но, собравшись, понимаю: через две недели лето
Наше первое, а значит может быть ещё не смерть.
 

«Порт. Волна пивною пеной…»

 
Порт. Волна пивною пеной.
Красноглазые мурены
Ищут тех, кому за деньги
Можно бы продать тепло.
Моряки в клешастых брюках
Счастье ищут только в рюмках.
Несмотря на то, что снова
Им вернуться повезло.
И на них косятся люди,
С укоризной, словно судьи.
Но молчат, прекрасно помня
Об их крепких кулаках.
Корабли встают на якорь,
Небо начинает плакать
И печаль с тоской и болью
Жалит сердце моряка.
Опостылевшие воды,
Что в себя вобрали годы,
Бесконечно надоели
Так, что хочется блевать.
Моряки, порой, не верят
В то, что существует берег,
Но, пробыв денёк на суше,
Начинают тосковать.
Вот и маются, бедняги,
Осушая свои фляги,
Иссушая свое сердце,
Истощая свой карман.
Их всю жизнь круговоротит,
А мораль сама приходит:
Лучше суши только море,
Лучше моря – океан.
 

«Оставь свое имя коряво написанным…»

(Н)

 
Оставь свое имя коряво написанным!
Фонари. Лето задыхалось числами.
Что между нами? Как между нами?
Прыжок в глубину. Столбы расстояний.
Разницы нету: вёрсты, мили.
В лесу тревожно заухал филин.
Сидели вдвоем, ничего не пили.
Глядели в глаза. Тошнотою к горлу
Подступала любовь. Давился, кашлял.
Как ни крути, но писать не пёрло.
Осталось думать о будущем нашем.
Воспоминанья свелись до количества литров.
Как бы дожить до финальных титров?
Смех. Фонари. Тишина. Ромашки.
Холод костра. Треснутой чашкой
Небо. Голос осип, пытаясь осилить.
Опять расстояния нас пилили,
Бранясь за то, что бездарно жили.
Тянулось время, тянулись жилы.
Сознание под дождем кружило.
Они смеялись, всё больше скалясь.
Во мне опять пробуждалась жалость
К себе, к тебе, к рядом сидящим.
Я спутал тебя с настоящим.
На камне змейкой свернулась правда,
На солнце грелось земное горе.
Я не хотел с тобой долго спорить,
Хотя понимал, что, может быть, надо.
Кефирных сказок травить не хотелось.
Так и ушел, не растратив нежность.
Доктор, скажи, я действительно болен?
Доктор не знал, но решил уколом,
Видимо, сгладить моё впечатленье.
Дикое утро. Плохим быть плохо.
Несмотря ни на что, продолжалось леченье.
Тебя не хватало, как Бога.
Кажется что-то подобное было
Раньше написано, впрочем ладно.
Страница закончилась. Кто-то рядом.
Безликих метафор проблемное поле.
Я в нём собирал для тебя букеты.
Наверное, нехуй любить поэтов,
Если не ждёшь постоянной боли.
Мысль завяла. Ей не найти конечной.
Трамваи в депо. Ночью идёшь беспечно.
Задолженность счёта бывает, наверное, вечной.
Касались ресницы распалённых висков.
Казалось, что всё это для дураков.
Холодно. Тошно. Спать хочется.
Ёбаный принцип вселенского одиночества.
 

«Каждая клетка мира…»

 
Каждая клетка мира
Отдалённо следит за тобой.
Напряжённо дышит, уверенно смотрит.
И ты, подконтрольно вливаешься в массу,
Стекаешь по стенке,
Скрученный проводом.
Тем, кто стоит за спиной
Не нужно лишнего повода
Для того, чтоб лишить перцептивных
Инфекций
посредством дивных дозированных инъекций.
А что, если в следующий миг,
Как только коснёшься фрагмента мира,
Он распадётся на части,
Останутся стороны света,
С которых приходит четыре солнца.
Миру весело. И он снова смеётся.
А сам ты не вечен, как кубик льда
Или какая другая форма.
Загнанный в рамки, будто вода,
Дающий надежду соответствия нормам.
А миру нужно, а миру важно
Чтоб ты, просыпаясь, видел её глаза,
А потом уходил, чтобы больше
Уже никогда не увидеть.
Это стало последней каплей
В переполненной форме кубика.
Ты стал давать трещину, грани
Полопались. И сам же о них
Порезался. Спасибо сказать уже не за что.
И больше стихи не нравятся,
И музыки больше не хочется.
Умные люди травятся,
Не выдержав одиночества.
А ты продолжаешь буйствовать,
Доказывать в себе гения.
Давая тем самым всего лишь повод
Тебя перевести в отделение
К буйным, с усиленным кайфом.
Лежишь, задроченный "лайфом".
Понимаешь, что всё оно так,
Что ты не мастак, а простак.
Тычешь в окна, сквозь щели решеток
Уверенный хилый "фак".
И это просто еще один факт.
В статистике судеб,
А в спектакле – антракт.
 

«Когда подкосились ноги…»

 
Когда подкосились ноги
От мёртвого рок-н-ролла
Я спутал свои дороги,
Зубами коснувшись пола.
Отчаяние кричало
Во мне, собираясь выйти.
В трамвае меня укачало,
Но я, как усердный нытик,
Упёрся в стекло бараном,
Упрямым типичным овном.
И думал уйти в нирвану,
Пройдя через фронт любовный.
О, это большое счастье:
Влюбиться и быть любимым.
Ты будто бы втянут пастью
И выдохнут вместе с дымом.
Покруче любого цунами
Стремительная дерзкая сила
Любви, что играет с нами,
Как будто это красиво.
Слюнявые рты и рожи,
Отбеленные до блеска…
Ради любви из кожи
Люди вылазят с треском.
И падает оболочка —
Нагие Адамы и Евы
Рожают себе сыночков
И те убивают первыми…
 
 
Мастерим на работе лица,
Домой берём, на доработку.
А на кухне мы уже рыцари,
Особенно если под водку.
Привычно снижаем голос,
Ведь слушают даже стены.
И в ванных неровные полосы
Робко кромсаем на венах.
Жарко молчим в телефоны,
Как пубертатные мыши.
Надеясь что наши стоны,
Когда-нибудь кто-то услышит…
И так бесполезно ходим,
И скоро в земли мякину
Уйдём. Нас небо проводит,
И ласково плюнет в спину.
 

Weltschmerz (Мировая скорбь)

Г. Кириллову, в его День Рожденья

 
Свет фонаря уныло
Метит свои владенья.
Что-то внутри остыло,
Теперь там одни сомненья.
Маленький мальчик плакал
О том, как скучает по маме.
Спичка падала на пол,
И разгоралось пламя.
Весело быть героем,
Затем всё же стать семейным.
И по ночам от горя
Лелеять стакан портвейна.
Солнце глазищи режет,
Рассвет в них плюёт нещадно.
Мы стали видеться реже.
Вот и привыкли. Ладно…
Человек ведь такая сволочь,
Он ко всему привыкает.
Где-то зовут на помощь,
Где-то собаки лают.
А ты стоишь на балконе,
Пепел пуская в космос.
Вроде находишься в доме,
Только опять не дома.
Мысли ползут пустые,
Больше не пишешь песен.
Слова ли слишком простые,
Или на сердце плесень?
Больше не жаждешь чуда,
Выключить свет и – баста.
И медленно жизнь, и нудно
Течёт, как зубная паста.
Бьёшь по педали "фузза",
Смиряясь с тем, что угасло.
Наверно спиваются музы,
В огонь подливая масло.
Нервно пальцы по струнам
И кровь на затёртом грифе.
Вечером снова стал юным,
А ночью в лапы Каифе.
И сон, напуганный утром,
За горизонт унёсся.
Ты поступаешь мудро
И в зеркало не плюёшься.
Оно же тебя встречает
Нелепой небритой ухмылкой.
Потом головой качает
И тянется за бутылкой.
В душе, как в бутылке, пусто.
Ещё один день насмарку.
С похмелья обычно грустно,
Куришь, хлебаешь заварку.
Но не ползёшь на коленях —
В тебе говорит человечность.
Спускаешься вниз по ступеням
И смело выходишь в Вечность.