Читать книгу: «Моя токсичная семья: как пережить нелюбовь родителей и стать счастливым», страница 4

Воспитание в культе болезни

Одна из вариаций гиперопеки. Хорошо описана в стихотворении Сергея Михалкова про мимозу.

 
Это кто накрыт в кровати
Одеялами на вате?
Кто лежит на трех подушках
Перед столиком с едой
И, одевшись еле-еле,
Не убрав своей постели,
Осторожно моет щеки
Кипяченою водой?
 
 
Кто, набив пирожным рот,
Говорит: «А где компот?
Дайте то,
Подайте это,
Сделайте наоборот!»
Кто же это?
Почему
Тащат валенки ему,
Меховые рукавицы,
Чтобы мог он руки греть,
Чтоб не мог он простудиться
И от гриппа умереть,
Если солнце светит с неба,
Если снег полгода не был?
Хорошенько посмотрите —
Это просто мальчик Витя,
Мамин Витя,
Папин Витя
Из квартиры номер шесть.
 
 
Это он лежит в кровати
С одеялами на вате,
Кроме плюшек и пирожных,
Ничего не хочет есть.
Почему?
А потому,
Что только он глаза откроет —
Ставят градусник ему,
Обувают,
Одевают
И всегда, в любом часу,
Что попросит, то несут¹³.
 

Обычно такой перекос возникает, когда ребенок гиперопекающего родителя переживает травму, опасную болезнь. Переволновавшись за его жизнь, родители – чаще мать – начинают сдувать с него пылинки, и здоровая или же чуть невротичная забота перерастает в потворствующую гиперопеку с культом болезни.

Иногда доходит до настоящей патологии. Речь о родителях с делегированным синдромом Мюнхгаузена. Есть дикие случаи, когда они приписывают детям ворох серьезных болезней, пичкают лекарствами, настаивают на постельном режиме и даже усаживают в инвалидное кресло. В американском триллере «Ма» сильно травмированная школьной травлей женщина держит дочь на положении инвалида, постоянно вкалывая ей транквилизаторы, из-за чего девочка пребывает в состоянии «овоща». Таким образом мать реализует потребность в жестком контроле над ребенком – пусть и ценой его беспомощности и изоляции.

В фильме «Выше неба» мать жертвенно ухаживает за дочерью-подростком с пороком сердца, да вот только девушка… выздоровела еще в четыре года! Но в планы женщины не входит терять такой безотказный инструмент для манипуляций мужем, который хочет уйти к другой. Поэтому мнимой тяжелой болезнью дочери она удерживает его в браке.

Психиатр Брюс Перри описывает мальчика Джеймса, который якобы часто падал с лестниц, прыгал с балкона и совершал прочие опасные для жизни действия, чем была очень обеспокоена его приемная мать Мерл. В результате расследования выяснилось, что у нее – делегированный синдром Мюнхгаузена:

«Пациент пытается представить больным другого человека, обычно ребенка, с целью получить внимание и поддержку. Эти люди имеют патологическую необходимость быть нужными, и их идентичность вращается вокруг их желания быть помощниками и воспитателями. Если у них есть больной или раненый ребенок, они могут еще ярче проявить себя: они живут для заинтересованных взглядов, поддержки и медпомощи, которые они получают, когда ребенок находится в больнице.

Люди с делегированным синдромом Мюнхгаузена не могут смириться с взрослением ребенка, ведь оно сопровождается уменьшением необходимости в заботе и одновременно с повышением независимости с его стороны. Часто они “разрешают” эту проблему рождением следующего ребенка или усыновлением младших по возрасту или больных детей.

Но в случае Мерл она имела особую нужду в Джеймсе. Его сопротивление и побеги, которые не позволяли ей получать внимание и поддержку со стороны специалистов, на которую она рассчитывала, казались ей все более угрожающими. Так как мать, чей маленький ребенок погиб, всегда вызывает повышенное сочувствие и так как поведение Джеймса могло “разоблачить” ее и привести к тому, что у нее заберут других детей, его жизнь подвергалась все большему риску».

Перри пишет, что матери с делегированным синдромом Мюнхгаузена очень опасны.

«Они могут убить нескольких детей, прежде чем их остановят, – ведь сама идея о том, что мать может убить своего ребенка, слишком невероятна. Сочувствие же родителям, потерявшим детей, настолько естественно и возникает автоматически, что смерть ребенка зачастую не расследуется надлежащим образом. Часто детей убивают в младенчестве, и тогда их смерть приписывается синдрому внезапной детской смертности (СВДС). Было даже исследование, на которое неоднократно ссылались медики, доказывая, что СВДС имеет генетические причины, – в нем рассматривалась история одной матери, у которой один за другим умерли пять детей, предположительно от СВДС. Впоследствии выяснилось, что у матери был делегированный синдром Мюнхгаузена, и она душила своих детей».

Психиатр приводит статистику: около девяти процентов детей, родившихся у матерей с таким синдромом, умирают у них на руках, а остальные живут от травмы до травмы и подвергаются сотням ненужных и болезненных медицинских процедур.

Заинтересовал феномен? Рекомендую роман Гиллиан Флинн «Острые предметы» и сериал «Притворство» (по этой же истории есть документальный фильм «Мертвая мамочка»).

Противоречивое воспитание

Например, мать Пера Гюнта¹⁴, Озе то поносит сына последними словами, то готова за него «глаза выцарапать», то они совместно предаются фантазиям, и можно прямо умилиться, глядя на них.

«Петя говорил, что больше всего в отце его убивала непредсказуемость – сегодня папа добрый, ведет в зоопарк и покупает мороженое, а завтра впадает в страшный гнев и наказывает за какую-то ерунду. Он словно не понимал, что во взрослой жизни стал вести себя точно так же».

Что происходит с детской психикой при противоречивом воспитании, поясняет Сьюзен Форвард:

«Часто дети, над которыми совершается абьюз, находятся под перекрестным огнем боли и положительного подкрепления. Мой пациент Джо рассказывал, как в его случае террор перемежался с моментами нежности: “Иногда отец мог быть веселым, а иногда, клянусь, добрым. Как в тот раз, когда я участвовал в важных лыжных соревнованиях, и он очень интересовался всем этим, и возил меня в Джексон, десять часов езды, чтобы я мог тренироваться на хорошем снегу. Когда мы ехали обратно, папа сказал мне, что я действительно особенный. Ну, а я думаю: “Раз я такой особенный, почему я терпеть себя не могу?” Я и теперь все стараюсь, чтобы наши отношения были бы такими, как в тот момент».

Амбивалентные посылы еще больше запутали Джо и еще больше затруднили задачу осознания правды об отце. Я объяснила Джо, что когда мать или отец говорят ребенку о любви и тут же бьют его, между родителями-абьюзерами и ребенком формируется сильная и извращенная связь. Мир ребенка сильно ограничен, и как бы ни были жестоки его родители, они в его глазах – единственный источник любви и утешения. Битый мальчик тратит все свое детство на то, чтобы отыскать Чашу Грааля отцовской любви, и эти поиски продолжаются потом во взрослой жизни».

Ловушка противоречивого воспитания – в том, что и много лет спустя взрослый уже человек не может посмотреть трезвыми глазами на отношения с родителями. Если папа игнорировал – к нему вырабатывается настороженное, отчужденное отношение. Но если папа кидал в тебя предметами мебели, а через пару часов сажал на ручки и протягивал мороженое – психика ребенка радостно цепляется за «хорошее» и срастается с этой мыслью надолго, если не навсегда.

Это общие схемы деструктивного воспитания. Но в каждой семье оно уникально и состоит из комбинации различных видов насилия. Дальше я постараюсь рассказать о них по максимуму.

Внушение чувства вины

Чем виноватее сам перед своей, хотя бы и скрытой, совестью, тем охотнее и невольно ищешь вины других, и в особенности тех, перед которыми виноват.

Лев Толстой

 
У сильного всегда бессильный виноват.
 

Иван Крылов

…Сейчас пишу и слышу с улицы крик: «Ты хочешь, чтобы у бабушки был инфаркт?» Что такое? Оказывается, мальчик лет трех выехал на самокате на придомовой тротуар. Он сделал это просто потому, что еще мал и заигрался. Он не знает, что такое инфаркт, и тем более не в состоянии постичь логику, как его поведение способно довести бабушку до сердечного приступа. Но она привычной фразой обвиняет ребенка в том, что он желает ей зла.

Внушение чувства вины – непременная составляющая токсичного воспитания. С ребенком перестали разговаривать? На него накричали, «прописали витамин Р», не подарили то, что обещали, или забрали потом обратно? Значит, сам виноват! Вот был бы хорошим, послушным, таким, как тети Анина Ирочка…

«У нас лет десять текла труба на кухне, и мы регулярно заливали соседей. Они приходили ругаться, а мать: “Ах, опять дети воду налили, прям не знаю, что делать”. И нам потом выговаривала, что мы бедную бабушку заливаем.

Еще я была виновата в том, что слишком много ем и… слишком быстро расту. Мать мне выговаривала: “Я тебе только весной покупала обувь, как это она тебе мала, ты издеваешься, что ли?” И я ходила в тесной обуви до последнего, пока получалось в нее влезть, только бы мамочку не расстраивать».

Не обязательно вину навешивают за что-то конкретное. Сгодится и надежное «а ты подумай хорошенько», «сам должен догадываться».

«Недовольны родители были постоянно. Была такая игра: “Ты должна догадаться”. Например, стоит какая-нибудь кастрюля у плиты. “Ты почему ее не помыла? Должна была догадаться!” Догадаться надо было очень о многом. И иной раз о совершенно неожиданном».

Эту тактику психологического давления, когда тебя вынуждают самому выдумать вину, обвинить и покарать себя, преотлично используют, «прессуя» подследственных. Младший брат Достоевского, Андрей Михайлович, был арестован как предполагаемый участник кружка петрашевцев, брошен в одиночку с крысами и десять дней прождал, когда его вызовут к следователю. Но на вопрос, когда ему прояснят его вину, надзиратель отвечал: «Это вы должны сами знать!» А когда его вызвали на допрос, то следователь заявил: «Вы лишены свободы уже десять дней, а потому должны были обдумать и доискаться причины, за что». Этой манипуляцией арестанту предоставили право самому начать обвинять себя. К счастью, он не стал этого делать. Так и некоторые дети находят в себе силы сопротивляться несправедливым обвинениям – хотя бы через раз.

«Отец, когда был раздражен, находил причину поставить меня в угол. На мой вопрос, за что, он всегда отвечал: “Постой, подумай. Мне расскажешь”.

Поначалу я плакала от обиды, несправедливости и страха. Через час-два он подзывал меня к себе и спрашивал, что я поняла. Я говорила, что не понимаю, ни в чем не виновата. Смотрела на него сквозь слезы, но он, довольно ухмыляясь, отправлял меня обратно. Мама вмешивалась, упрашивала меня попросить прощения. Я просила, спрятав глаза от стыда за себя – за то, что уступаю, что вру.

После двух-трех раз такого предательства себя я не выдержала и перестала просить прощения. Стояла до посинения, по многу часов, падала на пол и засыпала иногда. Но каждый раз молчала и ждала, когда ему самому эта экзекуция не надоест. Тогда он лупил меня ремнем, а однажды я описалась, потому что он бил со всего размаха и безостановочно. Но даже тогда я не признавала за собой несуществующей вины».

…Нередко токсичные родители гонят ребенка из дома и даже выставляют за дверь, делая вид, что все серьезно. Что он чувствует, как не сокрушительную вину и отчаяние?

«Если я что-то делала не так, мать в истерике стелила на полу покрывало, скидывала на него мои вещи, завязывала узлом и силой выставляла меня за дверь. При этом орала в подъезде: “Сейчас отвезу тебя в детдом”.

Однажды во время такой сцены на наш этаж спустился пожилой сосед и сказал ей: “Женщина, сколько можно издеваться над девочкой? Вы не видите, что у нее истерика?”»

Часто родители виноватят детей за то, что пожертвовали ради них карьерой, здоровьем, личной жизнью, красотой – но надо же, этот маленький стервец не ценит! Замордованный манипуляциями ребенок чувствует себя так, словно он своими руками отнял все это у родителей – в то время как это был их собственный выбор… или скорее следствие неправильного или несделанного выбора.

«Мать мне постоянно говорила: из-за твоего высшего образования я вся в долгах. Это притом, что я училась в институте бесплатно, а на втором курсе устроилась официанткой. Спала по четыре часа в сутки. В восемь утра шла в институт, в полдень бежала на работу, а домой возвращалась в час-два ночи. И еще надо было готовиться к парам. Институт я окончила с красным дипломом. На свой первый аванс накупила маме продуктов и оставила денег. Она даже “спасибо” не сказала…»

Нередко детей обвиняют в том, что из-за них у родителей не клеятся отношения, отец пьет или изменяет матери.

«Мать в очередной раз узнала об измене отца и выставила его за дверь. А спустя пару дней начались слезы и истерики, собрался консилиум из подруг и все сообща решили, что мне нужен отец и я должна просить его вернуться.

Я ловила эйфорию от его отсутствия, а мне говорят, что мне без него будет плохо и это из-за меня родители развелись. Мне было 11, и это был первый случай, когда я выразила протест. Я сказала, что рада, потому что меня не бьют и не унижают. Мне хорошо, и я не хочу его возвращения. Сколько гадостей прозвучало в мой адрес! И скотина я неблагодарная, и на мать мне плевать, она вон как убивается, а я не хочу помочь. Теперь в ее версии я была причиной всех бед в доме».

Нередко от детей требуют невероятной благодарности за то, что родители хоть сколько-то исполняют свои обязанности. Элементарные вещи – накормить, одеть – приравниваются к родительскому подвигу.

«Мама росла в многодетной семье, отчимы сменялись один за другим, дома нередко бухали. Детей периодически сдавали в интернат, чтобы там прокормили и одели. И мама часто попрекала нас с сестрой за неблагодарность – мол, ее сдавали в интернат, а нас, понимаешь ли, одевают, кормят…»

Некоторые родители умудряются завиноватить детей тем, что они… болеют!

«У брата в полтора года случился аппендицит. Его едва спасли, потому что мать вовремя не обратила внимание на температуру и дождалась перитонита. Так она обвинила в несчастье… меня! Якобы я щелкала семечки, рассыпала кожурки, он их наелся, они забили ему аппендикс, вот он чуть не умер».

«У меня в детстве был пиелонефрит – меня обвинили в том, что сидела на холодном, вот и заболела, и мать теперь вынуждена таскаться ко мне в больницу. А энурез – вообще не болезнь и лечить ее не надо, нужно просто захотеть перестать издеваться над матерью.

ОРЗ, ветрянка, отит, травмы, отравления – во всем я была виновата сама: то шапку не надела (“Надела? Врешь!”), то наелась чего попало (когда мать накормила нас плохими персиками), то просто издеваюсь над ней. Я чувствовала себя настолько виноватой, что старалась скрывать недомогания, не шмыгать носом, беззвучно блевать при отравлении, ходила в школу с температурой».

Очень тяжело ребенку перенести, когда на него вешают вину в ухудшении здоровья родителей.

«Мне было 18 лет, и я только что вырвалась из своей кошмарной семьи, поступила в вуз в другом городе. И вот как-то вечером в дверь раздался звонок. На пороге – мать: “Я приехала умирать!” При этом я три дня назад звонила домой, и она ничего не говорила ни про болезнь, ни про приезд. Оказалось, что после гриппа у нее опухли лимфоузлы и ее направили на консультацию в онкодиспансер. Но она уже выставила себе диагноз “рак”. А виноваты в том, что она заболела, мы с отцом. Это мы ее довели.

Продолжалось все около шести месяцев. Каждый день мать обвиняла меня во всех своих бедах, кричала, что умирает. Требовала принести ей яду. Мне казалось, что она и вправду умирает. Из меня будто выпили всю энергию, хотелось покончить с собой… Прошло 16 лет. Она жива и вполне здорова».

Наверно, самое жестокое – объявить ребенка виновником чьей-то смерти.

«Когда умер наш дед, то тетка (его дочь) стала обвинять своего сына 11 лет, что он довел его до смерти, потому что не слушался. Ну да, алкоголик со стажем и с раком желудка умер из-за непослушного внука!»

Вспоминаю эпизод из собственной жизни. В десятом классе у нас погибла классная руководительница. Ее сбила машина. Завуч, сообщая нам, что учительница в реанимации, обвела нас грозным взглядом и сказала: «Довели Альбину Викторовну, да?!» Идея навесить на нас вину за несчастный случай показалась мне абсурдной и… бессовестной.

«Бывает так: ребенок упал и ударился, а мать вместо того, чтобы его пожалеть, начинает охать, как ЕЙ плохо от того, что малышу больно.

Ребенок получил травму? Мать в его присутствии бесконечно пересказывает, как у нее чуть сердце не остановилось, когда она увидела вывернутую ногу, как она потом ночей не спала, как рыдала перед дверью операционной.

Ребенка избили или изнасиловали? Мать выставляет эту историю напоказ, едет на передачу к Малахову и там рыдает, что не знает, как дальше жить.

Да, сами по себе такие чувства матери нормальны и закономерны. Действительно тяжело, когда с ребенком что-то происходит. Но нормальный взрослый должен уметь справляться со своими чувствами самостоятельно или находить поддержку на стороне – у друзей, психолога, в церкви, у своих родителей. Но просить о поддержке не у ребенка и не в присутствии ребенка, не делать себя главным пострадавшим в то время, как в первую очередь пострадал ребенок. Таким поведением она заставляет его чувствовать себя виновником маминых страданий», – рассуждает психолог Наталья Рачковская.

…Обвинитель знает, что, вынудив нас оправдываться и извиняться, он властвует над нами – причем, не только в этот момент. Властью он распоряжается по своему усмотрению, требуя полной покорности, повышенного «сервиса», сексуального обслуживания – да всего, чего абьюзерская душенька пожелает. Видимо, на неизбывном чувстве вины держатся связки родителей-потребителей и детей-«добытчиков», которые готовы обделить себя и собственную семью, лишь бы не увидеть поджатые губы мамы или не услышать преувеличенно горестный вздох папы.

…Детская психика – самая благодатная почва для внушения чувства вины. И даже так: если виной не «изнасиловали» в детстве – повзрослев, ребенок уже не ощутит ее¹⁵. По сути, человек, не чувствующий вины и стыда, уже психологически нормален и устойчив по жизни. Если ему скажут, что он заслужил плохое отношение, – он отвергнет эту манипуляцию или, если не распознает ее (например, из-за недостатка специфических знаний), трезво обдумает претензию и степень своей вины.

А вот взрослый ребенок токсичных родителей, привыкший всегда быть во всем виноватым, немедленно согласится с претензией, погрузится в самобичевание и прочие разрушительные эмоции. Чувство вины разъедает душу – и тело! – как ржавчина. Человек становится сам себе палачом.

Как чувство вины укореняется в человеке? Детская психика такова, что малыш свято верит в то, что родители его любят. Он не может в это не верить, ведь любовь и защита мамы и папы необходимы ему для выживания. Родители для него – боги, и потерять их расположение – утратить главную и пока еще единственную опору.

Ему пока и в голову не приходит, что родители могут быть несправедливы и жестоки. Логика у него такая: если его не любят, наказывают, отвергают – родители-боги в этом не виноваты, а виноват только он. Так надо поскорее искупить вину, ведь если мама недовольна – значит, мама не любит – мама меня бросит – я умру.

«Переживая это состояние возможной потери жизненно важной опоры, ребенок, как бы парадоксально это ни звучало, находит опору в чувстве вины. Если я виноват, значит, я могу что-то с этим сделать, исправиться, стать хорошим, мама снова будет любить меня, и я буду в безопасности. Ребенок пребывает в иллюзии, что сможет взять под контроль свою «плохость», исправиться, угодить маме», – поясняет психолог Наталья Рачковская.

И малыш ставит заведомо недостижимую цель – «заслужить» любовь родителей, которые и не думали его любить. Он из кожи вон лезет, чтобы снискать улыбку, ласковое слово или хотя бы чтобы на него снова не наорали – но неизбежно остается обвиненным: словами или безмолвными манипуляциями. Например, бойкотчик окунает в чувство вины, замолкая без объяснения причин. Ребенок пытается узнать, что случилось, – ноль внимания, фунт презрения. То, что он виноват лишь в том, что кому-то «хочется кушать», – это пока выше его понимания. И он начинает болезненное самокопание: может, мама надулась из-за этого? Или из-за того?

Так складывается личность, болезненно чувствительная к «вибрациям» окружающих, и эти «вибрации» она всегда принимает на свой счет – конечно, в негативном ключе. Мало того, такой человек чувствует вину за то, чего он не совершал и к чему вообще не имеет отношения!

«На родительском форуме нашего класса одна из бабушек нахамила учительнице. Удивительно, что горстка родителей отправилась к учительнице с извинениями и подарками, хотя мы-то общались нормально и ни в чем перед ней не виноваты!»

Вот он, страх перед всемогущим взрослым, который накажет, даже если ты не виноват!

…Ребенок токсичных родителей приучается жить в чувстве вины, страхе ступить не туда, сделать не то и «схлопотать». Критического мышления у него нет – и в силу возраста, и потому, что в нем всячески пресекают попытки рассуждать, формировать свое мнение. Поэтому он слепо верит тому, что говорят о нем родители. Вот откровения Джо, пациента Сьюзен Форвард:

«Мой отец твердил мне, что я бесполезный кусок дерьма. Когда он бил меня, в ход шли всевозможные ругательства. Когда побои заканчивались, я находился в полной уверенности в том, что я самое отвратительное существо на свете. И что меня били, потому что я этого заслуживал».

Форвард поясняет:

«В Джо очень рано были посеяны семена самообвинения. Как мог ребенок сопротивляться этой мощной пропаганде, которую его отец вел против его чувства собственного достоинства? Как все дети в абьюзе, Джо верил в ложь о том, что он плохой и что его бьют, потому что он плохой. Так как эта ложь исходила от всемогущего и всезнающего отца, она должна была быть правдой. Эта ложь живет, непобедимая, во многих взрослых, которых били в детстве, и в Джо она жила тоже».

…Груз вины с каждым годом становится все тяжелее. Сбросить его во взрослой жизни стоит больших трудов, ведь о себе сложилось прочное представление как о ком-то ущербном, нелепом, бесполезном, вечном «косячнике». И чтобы избавиться от чувства вины или хотя бы ослабить его – нужна глубинная личностная перезагрузка. В популярных терминах – надо принять и полюбить себя.

«Принятие себя и избавление от чувства вины – это два параллельных процесса, которые необходимо пройти, чтобы избавиться от последствий родительской нелюбви. Важно понимать, что это именно процесс. Для меня удивительно слышать из уст коллег высказывания в духе: “Ты просто полюби себя” или “Тебе просто нравится чувствовать себя виноватым”.

Человек приходит ко мне в терапию и говорит: “Я испытываю чувство вины из-за того, что была плохой дочерью, и никак не могу от него избавиться. Наверное, мне просто нравится испытывать чувство вины?” То есть мало того, что человек продолжает нести груз вины, который на него возложили родители, так к нему еще добавляется дополнительный груз вины за то, что не получается простым усилием воли избавиться от этого груза.

На самом деле никому не может нравиться чувствовать себя плохим, виноватым, никчемным, но начать чувствовать себя по-другому не так уж и просто. Здесь мало одного желания, даже очень сильного, мало намерения, нужны еще силы, ресурсы и возможность пройти путь принятия себя и развития любви к себе.

Его можно сравнить с реабилитацией после серьезной физической травмы. Ведь никто не скажет человеку с раздробленной после аварии ногой: “Просто встань и иди. Не можешь встать? Да тебе просто выгодно быть больным”. Звучит абсурдно и жестоко. И точно такой же абсурд и жестокость для меня – подобные высказывания в адрес людей с психологическими травмами. Такому человеку, как и человеку с физическими травмами, нужно время на заживление ран, на реабилитацию. Словом, это не лечится за один сеанс фразой “Просто полюби себя”», – рассуждает психолог Наталья Рачковская.

Вторая большая сложность – чтобы начать выбираться из вины, стыда и нелюбви к себе, приходится признать шокирующую правду: родители тебя не любили. То есть для того, чтобы от чего-то оттолкнуться в своей «перезагрузке», нужно сказать себе: я не виновата в том, что меня не любили родители. Это они виноваты. Да, для начала вот так, прямолинейно.

Замечаю, что не все это правильно понимают. Начинается: «Ага, то есть все плохие, она одна хорошая?» Нет. Смысл тут в том, чтобы признать: неважно, «хорошим» или «плохим» ты был, но ты не виноват, что к тебе плохо относились родители. Вернуть ответственность за насилие абьюзерам – это не то же самое, что провозгласить себя ангелоподобной, непогрешимой личностью.

Но далеко не все решаются и могут запустить в психике процессы, способные перевернуть их мир с головы на ноги. Ведь, по сути, речь идет о полном перерождении! Поэтому 40-летнему мальчику или 60-летней девочке «легче» оставить все как есть, привычно обвиняя себя и принимая на себя вину за все, что им предъявят престарелые абьюзеры. Могу напрячь воображение и представить их чувства: сейчас у тебя есть хоть какая-то личность, своеобразная, искривленная, но с которой ты знаешь, как жить, пусть и «от беды к беде» – а тебе предлагается разрушить себя до руин и попытаться построить заново – причем то – не знаю что.

…Бремя вины может быть настолько тяжелым, что повзрослевший ребенок «щедро» делится им с окружающими, чуть что перебрасывая на них вину – большей частью, надуманную им самим. Говорить нормально с таким человеком невозможно: ты ему – корректно высказанную просьбу, в ответ – взрыв гнева и шквал чудовищных порой обвинений. Такое поведение знакомо любому, кто близко общался с нарциссами или параноидами – безусловно, продуктами токсичных семей¹⁶.