Читать книгу: «Год в Сирии между миром и войной», страница 2
Шам! Шам! Шам!
В тесноте, да не в обиде, мы – в такси, да не одни.
Прохождение ливанско-сирийской границы, или как я получила сирийскую визу и штамп о браке с сирийцем в паспорт.
Долгожданная дорога на Дамаск.
– Шам! Шам! Шам! – громко кричал, размахивая руками, частный таксист.
Шам3 по-арабски – одно из названий Дамаска.
О-о-о, мы спасены! Нас готов довезти до Шама сириец на шикарном черном джипе. Я успокоилась. Моего прежнего негодования и след простыл. Не люблю плотно набитые людьми автобусы. А здесь автобусу есть достойная альтернатива – доехать на машине без попутчиков, быстро и комфортно.
И опять я ошиблась! В Сирии самый распространенный междугородний транспорт – это автобус. Личная машина остается роскошью. Аренда частного автомобиля – тоже редкость. Поэтому выясняется, что едем мы в машине не одни. В салоне автомобиля уже сидят двое юношей, а сам автомобиль битком набит тюфяками и баулами. к тому же салон насквозь прокурен. Так что о комфорте теперь можно смело забыть.
Наши попутчики – тоже сирийцы. Работают в Ливане, возвращаются на родину. А хозяин машины – вовсе не хозяин, а арендует ее для своего бизнеса – перевозки людей и товаров между Бейрутом и Дамаском, Сирией и Ливаном. Ливанские автобусы часто отменяют рейсы, поэтому работы у частных таксистов хватает, и всегда есть возможность дополнительного заработка. Таксист говорит, что нам придется сделать остановку на окраине Бейрута и выгрузить товар. В машине лежит также несколько посылок, которые нужно доставить в Сирию.
3 Шам – классическое арабское название Сирии, которая раньше включала в себя современную Сирию, Израиль, Иорданию, Ливан, палестинские территории, части Ирака, Ирана и Южной Турции. Теперь этим словом называют только Дамаск. Кстати, в Ливане и Сирии местные жители очень редко называют Дамаск по-арабски Димашк, чаще – Шам или Димашк-эш-Шам.
Несмотря на эффектный внешний вид, салон машины довольно потрепанный, не люкс и не шик. У меня возникла аналогия с битком набитым товарным поездом, в который на каждый станции загружают дополнительный груз. Не хватает воздуха, но окна не откроешь, так как на улице то дождь, то снег.
Вот так, в тесноте, как селедки в бочке, едем мы по скоростной трассе из Бейрута в Дамаск. За окном сначала мелькают высокие здания большого города, через несколько минут они сменяются трущобами, а затем все постройки вовсе пропадают из виду.
Мне невесело, скучно и утомительно. Быстро темнеет, в салоне очень громко играет арабская музыка. Мужчины яростно жестикулируют, шумно и эмоционально что-то обсуждают. Не скажешь, что они познакомились только несколько минут назад. Я понимаю лишь отдельные слова и в бурном мужском разговоре не участвую. Мое неумение говорить по-арабски кажется мне большим недостатком. По натуре я – рассказчик, а не слушатель, но здесь пока остается довольствоваться ролью немого наблюдателя.
Дорога действительно опасна. Местами ее пересекают большие сугробы. Преодолевать их непросто. Автомобиль то буксует в снегу, то сбрасывает скорость на поворотах, чтобы не свалиться в овраг. Я замираю от волнения на каждом крутом повороте, где колеса противно скрипят по дорожному льду.
Спать хочется ужасно, но я не могу закрыть глаза. Пытаюсь раз- глядеть в кромешной темноте хоть что-то, похожее на свои восточные сказки. Увы, нет ни пустыни, ни солнца, ни жары… Темная зимняя ночь. Всё похоже на нашу прибалтийскую зиму, где в декабре так же темно и холодно. Только громкие голоса сирийских мужчин напоминают мне, что я очень далеко от дома.
Мы – на границе Ливана и Сирии. Нет ни очереди, ни транспорта, ни людей, хотя обычно здесь выстраиваются длинные вереницы машин.
Для моих сирийских попутчиков все проходит быстро и без всяких формальностей, так как они могут свободно пересекать ливанско-сирийскую границу по внутреннему удостоверению личности без всяких виз и штампов в паспорте.
А мы с мужем полчаса ждем служащего, который выдает сирийские визы. Он куда-то отлучился по своим делам, и никто не знает, где он и когда появится.
Вернувшись, он приветливо берет мой паспорт, с любопытством рассматривает его, внимательно оглядывает нас с мужем и интересуется:
– Какова цель визита? Туристическая? У кого вы собираетесь жить?
Вас кто-то принимает в Сирии?
– Я еду по проекту на работу, и у меня в Сирии супруг, – отвечаю я. Пограничник, слегка нахмурив брови, продолжает:
– А кто супруг? Вы, что ли? – и, обращаясь к Мохаммеду, переходит на арабский. – Вы действительно муж и жена? А почему до сих пор не оформлен брак в Сирии?
Он смотрит на меня с настороженностью, ведь наш брак в Сирии не легализован, и, по сути, здесь я не являюсь замужней женщиной.
Мне все эти вопросы кажутся нелепыми, ведь мы уже почти два года в официальном браке. «В чем разница? Да, расписаны мы в Эстонии, но свидетельство о браке есть и на английском», – рассуждаю я про себя.
Оказалось, что наше свидетельство о браке не является здесь серьезным документом. Все браки сирийцев с иностранными гражданами нужно легализовать в Сирии, и только в этом случае можно считаться официальными супругами.
Муж изрядно нервничает, но не падает духом и старается убедить пограничника, что мы действительно муж и жена. Он объясняет, что зарегистрировать брак пока не успел, но по приезду обязательно этим займется. С горем пополам заслуживаем снисхождение пограничника.
Плачу госпошлину за визу в сумме 12 долларов, служащий ставит в мой паспорт наклевает что-то похожее на почтовую марку. Поверх «марки» пограничник что-то вписывает арабской вязью. Вчитываемся и видим:
«жена сирийца».
– Добро пожаловать в Сирию! – уже приветливо говорит он, возвращая мне паспорт. – Эта виза-марка пригодится, если приедешь с этим паспортом одна, а брак в Сирии еще не будет оформлен.
Паспорт с визой готов, я с восторгом восклицаю про себя:
«Ну вот я уже одной ногой в Сирии, да еще как «жена сирийца»! В глубине души мне чуточку боязно, ведь я не знаю, что ждет меня впереди. Но сердце трепещет от предвкушения грядущих перемен.
Продолжаем путь в желанный Дамаск по хорошо освещенной дороге. По обочинам на высоких столбах всюду весят одинаковые пор- треты молодого мужчины – президента Сирии. На каждом портрете – надпись на арабском языке: «Мы, Сирия, лучше знаем нашего Башира Аль-Асада». Эта фраза мелькала у меня перед глазами, наверное, раз сто. «Видимо, так сирийский народ дает иностранцам понять, что ему неважно мнение других стран о своем президенте, главное – что сами сирийцы о нем думают», – размышляю я.
Спрашиваю у мужчин о достоинствах президента. Вместо ответа таксист и попутчики дают мне как иностранке простой совет – никогда не спорить о политике. И, боже упаси, отозваться плохо о действующей власти. На вопрос о сирийском президенте лучше сказать так: «Думаю, что он компетентный и достойный президент». Этой фразой я никого не обижу, и реакция на нее будет положительной.
На календаре – 10 декабря 2010 года. В мировой политике к Сирии относятся неоднозначно. С западными странами отношения у нее довольно натянутые. Они периодически обвиняют сирийское руководство в поддержке иракского сопротивления, в вооружении Хезболлы4, в нарушениях прав человека и диктаторских методах управления. Исключением можно считать Францию, которая сотрудничает с Сирией в сфере экономики. Особые отношения складываются у Сирии с Россией, поскольку она рассматривает Россию как главный источник инвестиций и как основной военнотехнический партнер. Для России Сирия – важный стратегический партнер на Средиземном море. В приморском сирийском Тартусе расположена российская военная база.
Через пару километров от границы портретов президента стано- вится меньше, но ближе к Дамаску изображения мужчин в светской и военной одежде появляются снова. Это портреты предыдущего и нынешнего сирийских президентов Хафеза и Башира Асадов. Они висят повсюду – как вместе, так и по отдельности.
Хафез Асад считается основателем современного сирийского государства. Сирийцы уважают его как сильного президента страны. Многими лидерами европейских стран и США он воспринимается как диктатор. Несмотря на это, некоторые зарубежные политики считают его влиятельным и харизматичным политическим деятелем. В свое время президент США Билл Клинтон назвал его политиком номер один в мире. Хафез Асад известен как лидер, сумевший объединить мульти-конфессиональный сирийский народ в единую нацию, укрепить экономику страны и выстроить светское общество. Он боролся со всеми видами исламского радикализма, создал сильную и боеспособную армию. Его называли правителем с железной рукой. После смерти Хафеза Асада люди в разных уголках страны до сих пор вешают его плакаты, отдавая дань уважения основателю сирийского государства.
Во многих арабских странах лидер традиционно появляется на публике в арабском платке на голове. Но сирийский президент всегда одет в классический деловой костюм или в военную форму.
4«Хезболла» – военизированная ливанская шиитская организация и политическая партия, выступающая за создание в Ливане исламского государства по образцу Ирана. Считает Америку своим врагом и выступает против государства Израиль.
Признаки возвеличивания президента присутствуют всюду. Наверняка можно предположить, что здесь действует своего рода культ личности.
Часто можно увидеть и плакаты международной тройки: сирийский президент Башар Асад, иранский президент Махмуд Ахмадинежад и лидер ливанской шиитской политической партии и полувоенной организации «Хезболла» Хасан Насралла. Эта тройка подчеркивает дружбу братских народов и общность политических взглядов. Сирия, Иран и «Хезболла» совместно выступают против политики Америки и Израиля на Ближнем Востоке.
Широкая, хорошо асфальтированная дорога петляет, с обеих сторон нас окружают невысокие рыжеватые горы. Пара экскаваторов и бульдозеров усердно расчищает оставшиеся на проезжей части сугробы. Едем со скоростью не больше 80 км в час.
Это главная дорога из Ливана в Дамаск. Надписи на указателях преимущественно арабские, а там, где все же удосужились дать перевод, он мало помогает из-за своей корявости. В результате английские названия на указателях так отличаются от названий реальных, что запутаться в них – раз плюнуть.
Машин ночью мало, и они отличаются от бейрутских, здесь они беднее, старее. Порой можно увидеть экземпляры, место которым – в каком-нибудь музее раритетных автомобилей. На глаза попались несколько «Жигулей» и «Лад», а также новая для меня марка «Шам». Это иранско-сирийский автопром. Свое название машина получила в честь древнего названия Сирии.
Въезжаем в Дамаск. Среди городских построек много пестрых магазинчиков с едой, они открыты даже ночью. Достаточно многолюдно, несмотря на поздний час. Снега и дождя уже нет, температура около 10 градусов. Не зря ли я выложила свитера и шапки?
Вокзал заполнен местными маршрутными автобусами и такси. Шум транспорта и многочисленные яркие огни свидетельствуют о том, что город не спит.
Новая обстановка будит мое любопытство. Я в Сирии! Я в древнем славном Дамаске! Меня ждут самые разные открытия.
Эпилог первый
Лето 2017 года. Внимание всего мира приковано к 20-миллионной стране под названием «Сирия». По нескольким каналам и по несколько раз в день рассказывают о трагических событиях: боевики ИГИЛа (Здесь и далее: «Террористическая организация запрещена в РФ»), Джебхат ан-Нусра («Террористическая организация запрещена в РФ»), борьба за власть и ресурсы между повстанцами и войсками режима президента. Страна с богатейшим культурным и историческим наследием превратилась в одно из самих несчастных мест на земле. Все только и говорят о разрушениях и человеческих потерях.
О свободных и безопасных поездках в Сирию можно забыть. Грустное совпадение: самый безопасный путь в Сирию на сегодняшний день – это дорога из Бейрута в Дамаск, по которой я когда-то ехала. Теперь здесь туристов не увидишь. Иностранцы на территории Сирии – это либо военные корреспонденты, либо военные советники, либо головорезы, приехавшие со всего мира воевать в рядах ИГИЛа.
Дорога из Бейрута от ливанской границы до Дамаска находится под контролем государственной власти. Армия надежно защищает проезжую часть от террористов. Военные останавливают каждого, тщательно осматривают машины и пассажиров. Сами сирийцы теперь стали беженцами в Ливане. В Ливане уже более полутора миллиона беженцев. В мире сирийцев не хотят видеть нигде, они ассоциируются или с террористами, или с беженцами. Получить визу какой-нибудь страны для них почти нереально.
Я называю последние шесть лет «уничтожающей трансформацией». Сравнивать начало и конец этого периода невозможно. Это как день и ночь, черт и Бог. изменения ужасные и устрашающие. По-моему, война – это проклятье для любого народа и страны, так как она уничтожает все.
Глава Сирии Башар Аль-Асад в 2014 году снова был избран прези- дентом, набрав абсолютное большинство голосов. Отношение к нему противоричивое. Сирийский народ раскололся на два лагеря – на сторонников режима Башара Аль-Асада и его противников.
Дорога на Дамаск для многих фанатиков-исламистов стала главной целью их жизни. Исламистские радикалы стремятся в Сирию для борьбы с «неверными», для них это – священное поле битвы. Если хочешь попасть в рай, ты должен пройти через Сирию. Война продолжается.
Когда я слушаю истории моих знакомых сирийцев, у меня щемит сердце. Господи! Неужели все это происходит в моей Сирии?! Мне до сих пор не верится в происходящее. После каждого разговора по телефону или электронного письма я плачу навзрыд. К счастью, многие мои сирийские друзья еще живы. Я всегда держу за них кулаки. За всех тех, кто еще остается в Сирии и несет на себе бремя войны. Я жду момента, когда мы снова встретимся на этой прекрасной земле.
Но в то же время я благодарна судьбе, что наша маленькая семья сейчас живет в Эстонии. Мы в безопасности и далеко от ужасов войны.
Часть II. Затишье перед бурей
Доброе утро, Сирия!
Я слышу, как солнце нежно шепчет:
«Доброе утро, Сирия!
Доброе утро, земля благословенная,
Которая никогда не отвернется от меня».
Сирия, страна величия, покорная лишь Аллаху,
Полюбуйся на этот народ,
Беззаветно любящий свою землю,
Где Библия идет плечом к плечу с кораном.
Сектантам здесь не место.
О, Сирия, земля земель, открытая всему миру.
И вход в нее закрыт лишь изменникам и захватчикам!
Из моей любимой песни известного современного сирийского певца Али ал`Дика» Доброе утро, Сирия!»
Первое утро
Будильник мусульманского Востока, или как я проснулась в новом доме.
Утреннее знакомство с жилищем. Что удивило меня в первые дни?
А что, уже утро?! Первая ночь пролетела невероятно быстро. Чувствую себя слегка уставшей от вчерашнего путешествия, хочется еще понежиться в кровати. Кажется, что в доме все еще спят и не торопятся подниматься со своих теплых, нагретых телами уютных лож. Ранняя утренняя тишина.
В комнате довольно холодно. Похоже, зимой она не отапливается, и меня это настораживает. Бр-р-р… Бр-р-р-р… Я словно в холодильнике. Казалось бы, мне, жительнице северной страны, не пристало жаловаться на температуру зимнего сирийского воздуха. Однако, похоже, о вечной жаре Ближнего Востока придется забыть или хотя бы свыкнуться с мыслью, что зима бывает везде.
Оглядываюсь и понимаю, что здесь вообще нет привычных радиаторов и других электрических обогревателей. Их заменяет странный металлический предмет, он стоит в углу и похож на буржуйку. Я совсем не умею пользоваться такой печкой – здесь нет привычных поленьев, которые можно забросить в топку. Сама печь давно остыла, но от нее идет мерзкий запах мазута. Пахнет, как на бензоколонке. Похоже, по ночам ее не топят – мало ли что может случиться. Вот и получается, что под утро помещение остывает.
Я еще совсем сонная, но спать дальше не дает холод, он щиплет мои высунувшиеся из-под одеяла ноги и нос. Однако я осознаю, что не холод прервал мой сон, а что-то другое. Может, ход часов? Кстати, где часы? Сколько уже времени? Одинокий циферблат уныло висит на белой пустой стене, но он мне не помощник. Нет привычного мерного тиканья, стрелки застыли на месте, забыв о своем основном предназначении.
В спальне нет окон, так что не определить – на улице еще темно или уже солнце светит.
С улицы доносятся странные протяжные монотонные звуки. Прислушиваюсь. Да, это завывающий мужской голос. Очень интригует.
Мохаммед, как маленький ребенок, крепко спит рядом. Не осмеливаюсь его будить после вчерашнего длинного дня. Да и незачем, сама попытаюсь догадаться. Пение продолжается, и мое любопытство побеждает.
Я тихонько встаю с кровати. Хорошо, что на полу лежит мягкий шерстяной ковер и мне не нужно топать босиком по холодным бетонным плитам с восточным узором. Второпях натягиваю пижамные штаны и единственный привезенный шерстяной вязаный свитер, который не раз согревал меня в Эстонии, на цыпочках выскальзываю из комна- ты, дохожу по широкому коридору до соседней гостиной, ее большое окно наконец удовлетворяет мое любопытство.
На улице только светает, но уже можно разглядеть ближайшие окрестности. Панорама не очень-то живописная. Сплошные дома. Яблоку негде упасть. Дома стоят так близко друг к другу, что кажется, рукой можно дотянуться до дома соседа. На улице – никого. Но кто-то же поет свою песню в надежде, что его услышат. Значит, спят не все.
О, мне кажется, что в этой просторной комнате значительно теплее, чем в спальне. Наверняка солнце нагревает здесь стены в течение дня. Странно, но и здесь нет исправных часов. Сколько же все-таки времени? И кто поет эту песню?
Быстро поднимаюсь на третий, последний, этаж дома, где пока никто не живет. Стройка в полном разгаре. Еще не очень понятно, что здесь будет, но уже видно, что помещение разделено на четыре просторные комнаты, как и на других этажах. Оконные рамы пока не застеклены, на полу – песок, серые бетонные стены. Окна без стекол в середине зимы? Впрочем, осадков зимой здесь, пожалуй, немного, так что стройку не обязательно консервировать.
Любопытство гонит меня выше, я поднимаюсь на крышу здания. Совсем другое дело. Отсюда вид гораздо лучше. В том смысле, что я вижу, где нахожусь и откуда доносится эта утренняя песня.
Окидываю взглядом открывшуюся панораму. Песчаная гора плотно усыпана однотипными малоэтажками и разрезана узкими улочками. Дома лепятся к горе и друг к другу и напоминают скопление птичьих гнезд. На крышах – веревки с выстиранным бельем и телевизионные спутниковые тарелки, напоминающие распустившиеся бутоны цветов.
На первый взгляд, дикое зрелище. Этот район Дамаска представляет собой поселок, где нет ни зелени, ни архитектурного разнообразия. Серые бетонные дома без начала и конца. Его будто слепили из конструктора «лего» в одно бесформенное целое, не задумываясь об эстетической стороне.
Неподалеку остроконечная башня светится зелеными фонарями. Это сооружение радует глаз и выделяется на фоне скучного жилого массива. Внимательно разглядываю башню и вижу несколько больших рупоров. Да, именно из них и идет этот завораживающий звук. С запозданием понимаю, что башня – это мечеть, а пение мужчины – молитва.
Сейчас, должно быть, около шести утра. Я сижу на крыше на белом пластмассовом стуле и думаю: я же приехала в мусульманскую страну, чего еще ожидать? Должна была сразу догадаться, что это за пение.
Молитва – одна из самых важных обязанностей исповедующих ислам. Мусульмане молятся Аллаху пять раз в день: когда встает солнце, в середине дня, после обеда, на закате и при наступлении ночи. Сейчас я слушаю первую молитву.
Солнца еще не видно, но небо ясное. Предвкушаю дивную погоду. Мне не терпится отправиться в город, но надо подождать, пока проснутся остальные обитатели дома. Я на цыпочках спускаюсь вниз.
Опять тишина, молитва закончилась. В доме никто не молится, все спят. По крайней мере, мои новые родственники не всегда выполняют священный долг мусульманина – совершение молитвы.
Раз все еще спят, я тоже могу немного поваляться. Но в холодную спальню возвращаться не хочется. Прилягу-ка я в этой комнате с широкими окнами, через которые уже пробиваются первые желтые лучи солнца. Я поудобнее устраиваюсь на маленьком диванчике возле окна и засыпаю.
Цыпленок в новом гнезде
Знакомство с обитателями дома. Братья Хасан и Рида.
Сестра Ноха. Роскошный завтрак на ковре.
Сколько времени я проспала, не знаю. но точно знаю, что вторым моим будильником стал шум проезжающих машин. Открываю глаза и вижу, что в комнате я одна.
Солнце залило помещение ярким светом. С первого этажа доносятся голоса мужчин. Мне хочется поближе познакомиться с обитателями дома и узнать, где я, собственно, нахожусь. Какое оно, мое новое гнездышко?
Спешу в ванную привести себя в порядок. Ванную – это я, конечно, громко сказала. Никакой ванны нет. Это просторная комната, сверху донизу облицованная белым кафелем, в стене – душевая насадка и раковина с краном, в полу – слив для воды. Вместо унитаза – дырка в полу. Туалетной бумаги нет, вместо нее из стены торчит шланг для полоскания. Выглядит совсем не по-европейски.
Вода в кране – не просто холодная, а ледяная. Замечаю, что на стене висит скромненький бойлер, но включить его не решаюсь. кое-как чищу зубы и споласкиваю лицо и руки. Главное – побыстрее, чтобы не обморозиться. Как цыпленок, приходит мне на ум аналогия. Да-а-а, несладко приходится здесь зимой местным чистюлям, хорошо, что хоть бойлер спасает их.
На цыпочках спускаюсь на первый этаж. С каждой ступенькой лестницы мое волнение усиливается, я стесняюсь того, что сейчас мне придется что-то сказать на арабском. Навстречу мне выходит молодая красивая девушка.
– Сабах аль хэир!5 – приветливо говорит она.
– Мархаба!6 – скромно отвечаю я. Это пока почти единственное, что я могу произнести без смущения и отчетливо на арабском.
5Доброе утро, Таня! (араб.)
6Привет! (араб.)
Девушка обнимает меня и целует три раза в обе щеки, примерно так делают при встречах во Франции. Она что-то щебечет по-арабски, но я, к моему глубокому сожалению, ничего не понимаю. Догадываюсь, что это Ноха – младшая сестра моего мужа, о которой он мне не раз рассказывал.
Ноха – симпатичная двадцатилетняя брюнетка. на ее белом юном личике из-за застенчивости изредка проступает румянец. Ее длинная толстая коса доходит до тонкой талии, а светлые голубые глаза прекрасны. Она улыбчива и мила со мной. Я уже знаю, что она изучает историю в Дамасском университете. Во время учебы она живет в доме братьев, а на каникулы и на выходные уезжает к родителям в деревню. Братья-холостяки опекают сестру в городе, а в ответ Ноха помогает им по хозяйству.
Ноха манит меня в кухню, где она готовит завтрак. На столе лежит большой круглый поднос с десятком маленьких тарелочек. В одной – вареные яйца, в другой – зеленые оливки. остальных продуктов я толком не знаю. Наверное, местные блюда. Ноха снимает с газовой плиты маленький чайник и ставит в середину подноса.
Я сижу за кухонным столом и жду остальных членов семьи, чтобы дружно позавтракать. Но, оказывается, есть мы будем не на кухне. Ноха ловко подхватывает тяжелый поднос и уносит в соседнюю комнату, где до сих беседуют мужчины. Я плетусь следом.
Эта комната – просторная и солнечная. На окнах висят тяжелые бархатные занавески с узорами и бахромой. Мебели почти нет, только громоздкий платяной шкаф и массивная деревянная тумба с телевизором. На полу – большущий разноцветный ковер. А все стены опоясы- вает своего рода диван. Но назвать его предметом мебели сложно, он совсем не похож на обычный диван с устойчивой конструкцией. Этот диван образуют большие квадратные и прямоугольные подушки, размещенные на ковре буквой П.
На первый взгляд, кажется, что люди сидят на полу, но на самом деле они сидят на мягком диване из разноцветных подушек и причудливых цилиндрических валиков. Мест на таком диване не сосчитать, он занимает большую часть комнаты площадью 30 квадратных метров.
В одном углу устроились трое молодых мужчин. Я знаю только мужа, но по внешнему сходству легко догадываюсь, кто его собеседники. Это братья моего супруга – младший Рида и старший Хасан. Мохаммед и Рида очень похожи – оба худощавы, зеленоглазы, совсем как близнецы, только у Мохаммеда темные волосы, а у Рида – русые. Хасан, напротив, – голубоглазый, с небольшими залысинами в темно-русых волосах, ухоженный коренастый мужчина 35 лет.
Как только мы входим, братья сразу встают поприветствовать и обнять меня – крепко и каждый по очереди. Все снова дружно повторяют фразу:
– Добро пожаловать в Сирию!
Поднос с завтраком занимает свое место на ковре в центре комнаты, и моя первая трапеза в Сирии начинается.
Все очень по-восточному. Все – по-другому. Забавно, что в XXI веке сохраняются такие древние традиции. Я думала, что только в восточных сказках герои трапезничают на ковре. Мне непривычно завтракать, сидя на полу. В этих краях считается, что пищу следует принимать именно так, как поступал посланник Аллаха пророк Мухаммед. Кроме того прием пищи на полу больше соответствует принципам скромности и смирения.
Мне же это пока напоминает семейство цыплят, которые дружно клюют семечки на подносе.
Честно говоря, это не так уж и удобно. С непривычки не знаю, как наклониться за едой, как держать стаканчик чая. Ноха показывает, как нужно сесть, чтобы было комфортно и легко принимать пищу. Она укладывает свою левую ногу под себя, наподобие позы лотоса, а правую, согнув в колене, плотно прижимает к груди.
Я пытаюсь повторить это гимнастическое упражнение. В прин- ципе, ничего сложного.
За завтраком узнаю, что есть и другие тонкости при приеме пищи. Сухие продукты надо брать с подноса тремя пальцами правой руки. То есть щепоткой. Своей тарелки ни у кого нет. Поэтому нужно считаться со всеми сидящими за столом и соблюдать вежливую очередность, когда протягиваешь руку за лакомым кусочком. Жидкие блюда едят ложками или макают в них лепешки и лаваш.
Знакомлюсьс новыми блюдами – хумус7, бабагануш8, фалафель9, макдус10, пирожки с заатаром11. Типичный сирийский завтрак. Все безумно вкусно. Я – вегетарианка и в незнакомом месте частенько привередничаю в еде, так как не знаю, что из чего приготовлено. Местные яства на завтрак мне по вкусу – нет ни колбасы, ни сосисок, которые обычно предлагают в европейских гостиницах. Однако смущает обилие оливкового масла. Все будто плавает в нем. Родственники мужа без устали макают в него лаваш, а потом еще заворачивают в него чрезмерно пропитанный оливковым маслом макдус. А на подносе стоит тарелка с острыми оливками. У меня возникает ощущение, что масло скоро потечет у меня из ушей. Больше всего мне нравится фалафель. За завтраком я только и ем эти маленькие оранжевые нутовые котлетки, заполняя желудок полезной и легкой пищей.
Черный очень сладкий чай мы пьем из маленьких стеклянных кру-жечек. К этому мне надо привыкнуть, так как я предпочитаю зеленый чай и никогда не пью чай с сахаром. Чай заваривают в маленьком чайничке уже с сахаром. Я хоть и сладкоежка, но приторный чай – это уже перебор. Несколько горячих глотков я запиваю холодной водой.
7Хумус— закуска из нутового (горохового) пюре, кунжута, лимонного сока, чеснока.
8Бабагануш – закуска из пюрированных жареныхбаклажанов с добавлением кунжутной пасты тахини, оливкового масла, лимонного сока и чеснока.
9Фалафель – закуска в виде запеченных котлет-шариков из гороханута и приправ, подается с кунжутным соусом, овощами или питой.
10Макдус – баклажаны в оливковом масле, фаршированныеорехами, красным перцем, чесноком.
11Заатар – смесь специй и трав на основе тимьяна.
Уже по первому завтраку понимаю, что сирийцы любят экстремальные вкусы и переслащенные, на мой взгляд, блюда. Бытует мнение, что они – самые большие сладкоежки: в Сирии употребляют сахара больше, чем в любой другой стране мира. Сами же сирийцы считают, что употребление сладкого помогает им переносить жару.
Несмотря на сладкий чай и избыток оливкового масла, мне нравится восточная еда, которой нас кормит Ноха. Недовольна я другим: мне неудобно, что вокруг все говорят, а я молчу.
Но мы все-таки пытаемся общаться. Я пробую начать разговор на английском. Ноха учила английский язык в школе и продолжает в университете, поэтому с ней у меня получается немного побеседовать.
С братьями гораздо сложнее, поскольку из школы они почти ничего не помнят. У нас мало что получается, так как я использую мои начальные знания в арабском, а молодые люди – свой забытый английский. Муж берет на себя роль переводчика.
В основном говорим о районе и доме, где мы живем. Оказывается, наш район называется Аш-аль-Уаруар, что в переводе с арабского означает «гнездо маленькой стайной птички щурки». Панорама района действительно соответствует его названию. Это – окраина Дамаска, заселенная в основном алавитами12. Они начали строить здесь дома в 1970 году. Вообще алавиты испокон веков занимались сельским хозяйством и жили в деревнях. По разным оценкам, в Сирии насчитывается около 1,3—2,5 миллиона алавитов, что составляет 8—15 процентов от всего населения. Сейчас многие из них перебрались в города на работу и учебу. Этот район наглядно отражает социально-религиозное деление общества. Мы живем примерно на середине горы, где, как и у подножья, селится средний класс алавитов. Дома у них большие и изящные. На вершине живут самые бедные семьи. к своим домам они могут подняться только пешком, так как по такому крутому склону ни один транспорт не ходит.
12одно из направлений ислама, последователи алавизма.
Дома у них маленькие, словно картонные коробочки, часто некрашеные. Сильный ветер, солнце и песок не позволяют даже открывать окна. Тут не увидишь ни одного живого цветка – все, как в пустыне, только высоко.
Правда, отсюда открывается замечательный вид на соседний район суннитов13 Барза. Там высятся современные панельные многоэтажки с большими балконами. Между домами – ряды апельсиновых деревьев, пальм, цветущий кустарник. Это, конечно, – не зеленый оазис, но, по сравнению с выжженной солнцем горой алавитов, выглядит он впечатляюще.
Такой контраст между районами подчеркивает неравенство и связь срелигиозными корнями. В Аш-аль-Уаруар живут выходцы из алавитских деревень c северо-запада Сирии, а в Барза – коренные жители Дамаска.
Алавиты селятся в Дамаске как можно ближе к своим землякам. Даже внутри района можно наблюдать географическое разделение. например, выходцы из одной алавитской деревни живут на одной улице, а из другой деревни – на другой. Рядом с нашим домом расположился дом семьи тети мужа. Чуть дальше живет семья старшей сестры Науал. У подножья горы – еще десяток знакомых мужа из их деревни. Поэтому во время прогулок по району приходится непрерывно здороваться. «Мархаба! Кифак?», что значит по арабски привет и как дела? – только и слышно вокруг. Без преувеличения можно сказать, что алавиты переносят свои деревни в Дамаск.
Бесплатный фрагмент закончился.
