Читать книгу: «6 ½», страница 4
Но вот, наконец, добралась: протянула ко мне руки с того света, через время и расстояние. Она прошла через всё это, чтобы меня убить.
От одной этой мысли моя кровь закипает в предвкушении.
Но что же случилось после того, первого раза? На протяжении стольких недель, находясь рядом со мной, она абсолютно не реагировала. Все потому что была без сознания? Или потому что это была не Крушина?
««Авионика»? Не смеши меня. Ты там, я знаю».
Преисполненный предвкушением, толкаю дверь и захожу в палату.
«Авионика» недоверчиво глядит на меня, но в её взгляде я не нахожу ничего знакомого. Любопытно, что она не удивилась моему приходу.
– Добрый день! – пускаю в ход всё обаяние, что есть, и стараюсь подойти к кровати как можно увереннее: хотя ещё помню, как она застала меня врасплох в тот, первый раз. Конечно, сейчас её руки зафиксированы, но Крушина всегда была изобретательна в атаках. – Авионика, так?
Молчание в ответ. Взгляд становится надменным: небеса милосердные, что за экземпляр рода человеческого мне достался! Не разочаруй меня, я много жду после таких многообещающих реакций!
– Ты, похоже, не удивлена. Знаешь, кто я?
В этот раз пауза не длится долго.
– Полагаю, вы чей-нибудь начальник, – небрежно роняет она. Она холодна и равнодушна, а меня, наоборот, распирает от желания выяснить, что же за диковина передо мной. – Рано или поздно должен был появиться какой-нибудь главнюк.
Словечко, часто употребляемое Крушиной, прошивает током: но обольщаться рано – я слышал это слово и от других людей, это не доказательство. И всё же мне, с одной стороны, до жути страшно быть рядом с ней, а с другой это возбуждает ещё больше.
– Очевидно, что вы не врач, – её взгляд слегка обегает по моим плечам и груди и возвращается к лицу – и смотрит она мне прямо в глаза, не стесняясь и не волнуясь. – Так же, как и то, что это не больница, девушка, приходящая сюда – не сиделка, а это, – она поболтала руками на привязи, – не часть лечения.
Ах, какой взгляд! Какая провокация из угла, в который тебя загнали! Во мне гудит вулкан: либо эта «Авионика» по стечению обстоятельств такая же стерва, как и Крушина, либо их души начали симбиотически влиять друг на друга, сосуществуя вместе. Мне отчаянно хочется, чтобы Крушина была там, в глубине этих серых глаз: у меня руки чешутся оттуда её вытрясти.
Ничего не отвечаю, но блеск в глазах наверняка меня выдаст.
– Для чего я вам? – впервые в её голосе проскальзывает эмоция – недоумение. Моё молчание выбивает её из колеи. – Не думаю, что вы мне помогаете, уж извините. Не думаю, что у вас есть какой-то корыстный план относительно меня. Так для чего я вам?
Передо мной просто напуганная девушка. Теперь досаду чувствую я: не будь такой неинтересной, сопротивляйся.
Я молчу, и она вновь суровеет.
– Полагаю, вы хотите меня убить.
Тепло разливается в груди. «Молодчинка, так держать! Как же работает твоё мышление? Чувствуешь опасность интуитивно?».
– Думаю, вы маньяк, – будничным тоном заключает она. – Вы что-то хотите узнать, – пытливо смотрит на меня, пытается считать реакцию, – Что-то относительно тела? – «Ох, не выдать бы себя, не выдать!». – А как узнаете, сделаете так, словно меня и не было?
Эти слова выбивают из меня дух, но следом в голове разливается эйфорическое щекотание. «Так и знал! Ты не могла сама это понять, наверняка это Крушина подсказывает тебе! Она помнит, что такое «охота», она помнит, чем они заканчиваются. Она знает меня, она помнит, что случилось между нами, она велит тебе меня опасаться!».
– Что за глупости! – улыбаюсь как можно более миролюбиво, а сам почти невесом, эйфорическое тепло разливается от груди к кончикам пальцев. – С чего ты это взяла?
– Мне делают уколы и перевязки, заботятся о выздоровлении тела, но вот это, – она подняла руки и продемонстрировала короткий ход привязи, – явно не для моей безопасности.
«Ну давай, Крушина, покажись! Ради этого я даже рискну!».
Опираюсь рукой на кровать, наклоняюсь вплотную, заглядываю в ей глаза.
– Это потому, что ты в прошлый раз напала на меня.
«Давай же, давай! Я в зоне атаки!».
Смотрю то в правый, то в левый глаз, ищу намёки, знаки, что подскажут мне, что Крушина там, дрожу от предвкушения удара. Но на меня строго смотрит лишь «Авионика».
Десять секунд, двадцать, тридцать. Сердце колотится. Ничего не происходит. Но вдруг…
– Не без причин, – цедит она.
Мурашки продирают по спине, волосы на затылке встают дыбом. Лоб изнутри черепной коробки словно щекочут пузырьки шампанского.
– Глава?
Вздрогнув всем телом, отшатываюсь от кровати. В дверях стоит недоумевающая Энола Гай с подносом еды. «Чёрт, я и забыл о ней!».
– О, время обеда! – чувствую, как кровь ударяет в лицо. «Улыбайся, и ничего не объясняя, ретируйся». – Не буду вам мешать!
На ватных ногах просачиваюсь в коридор и, обессилев, опираюсь на стену. Меня бьёт мелкая дрожь от гремучей смеси ужаса и восторга. Не в силах совладать с собой, закисаю от смеха.
«Как же восхитительно!! Аааа! До чего же хорошо!».
Пятый
Не знаю, что за затмение на меня нашло.
Стоя у завобмундирования, я твёрдым голосом потребовал отдать мне рюкзак девушки из изолятора. Если бы он задал хоть один вопрос, я бы просто убежал. Но завобмундированием лишь кивнул и через полминуты передо мной лёг прозрачный пакет с рюкзаком внутри.
Я даже опешил от лёгкости, с которой всё получилось.
Пока шел с пакетом до своей комнаты, был скован: если бы хоть кто-то спросил у меня, что в пакете, я бы без разговоров бросил пакет и сбежал. Но никто не спрашивал.
И стоило за моей спиной закрыться двери комнаты, я тут же расслабился: рюкзак теперь в моем пространстве, значит, теперь он мой.
Давненько меня ничто так не будоражило.
Мой трофей выглядел удручающе. Когда-то, может быть, он был аккуратным и симпатичным, но сейчас изломан, и наполовину бурый от засохшей крови. Во мне снова шевельнулась вина: нужно было быть аккуратнее с ней тогда!..
В большом отделении нашлись лопнувшая от удара бутылочка воды, разбухшие от воды и крови тетради, пенал с ручками – всё испорчено. Не пострадал пропуск в ВУЗ, поскольку был заламинирован. «Кафедра лесного дела» – ого, необычно. Преображенская Авионика Дмитриевна – хах, родители у неё оригиналы, конечно. Надо будет узнать потом, что означает это имя. Третий курс – так-так, ей что, действительно двадцать? На год старше меня: а по ней и не скажешь.
На дне рюкзака, посреди пластиковой трухи, что осталась от футляра помады, и связки ключей, нашелся телефон. Девчачья розовая раскладушка, но корпус металлический – удар выдержал. Сомневаюсь, что потоп он пережил, но внутренности под батарейкой живые. Пробую включить: и, о чудо, монитор загорается.
Правда, телефон совсем разряжен.
Телефон пошел в карман – на новом задании можно будет попробовать зарядить его и перебросить с него музыку.
В отдельном кармашке рюкзака нашлись наушники-вкладыши: слава богу, чёрные. Они тоже в карман – это временно, при случае обменяю на свои.
Пока укладывал вещи назад в рюкзак, опять невольно включил охотника. Обложки тетрадей – в основном пейзажи: утёс, гора, море. У неё крупный почерк, округлые буквы, но почти ничего нельзя разобрать. Иногда попадаются квадратики на полях – наверное, рисует, заскучав на лекции. Она с силой давит на ручку, когда пишет – продавливает лист. Смотрю в пенал: так и есть – у ручек обломанные кончики. Ручки у нее обычные, а механический карандаш очень девчачий. Ластик такой крохотный – почему не купишь себе новый?..
«Хватит!».
Устыдившись, быстро свалил всё обратно и затолкал рюкзак под кровать. Сердце часто стучало, мне стало не по себе.
Я поймал себя на мысли, что мне интересно посмотреть, что у неё в телефоне. Что на заставке? Какой у нее рингтон? Что она снимает на фотокамеру?
Мне хотелось узнать о ней побольше.
Телефон жёг грудь через карман. Затмение нашло на меня второй раз за день: я вынул рюкзак из-под кровати.
«Если хочу узнать побольше, можно просто спросить у нее лично».
Никого не опасаясь больше, я шел с рюкзаком в санблок. Ничего не боясь, зашел в изолятор: я нашей встречи прошло не больше двух часов, она не должна была меня забыть.
– И снова я! – веду себя, как идиот, но мне всё равно хорошо. – Добыл твои вещи, – демонстрирую ей рюкзак. – Из-за того, что бутылка лопнула, все внутри пришло в негодность, телефон в том числе. Но если ты скажешь, что тебе нравится, я попробую это достать.
Глаза, полные недоумения. Я готов рассмеяться: она похожа на маленькую птичку сейчас. Такой озадаченный вид!
– Музыка, – говорю я, – вроде той, что я дал – подойдёт?
Неловкое молчание. Она никак не сообразит, что к чему.
– Или найти что-то вроде того? – указываю на CD на тумбочке.
– Нет!
Быстрый ответ! Я готов расхохотаться.
– Понял! Тогда поищу, – рука сама собой козырнула. Затмение номер три: в жизни такого не делал. Надо скорее уходить. Мне и стыдно, и смешно.
В дверях нос к носу столкнулся с Энолой Гай. Пока я лихорадочно соображал, как объясниться застигнутому на месте преступления, услышал:
– Спасибо! – подала голос Авионика.
Я оглянулся. Она действительно меня благодарила. Побыв на волоске от смерти, пребывая неизвестно где, с полным отсутствием информации о ситуации и связанными руками она не забыла о вежливости. Отчего-то меня это поразило.
Повисшую паузу нарушила Энола Гай.
– Облигация! – объявила она невпопад будничным тоном.
– Явка! – ответила ей Авионика.
– Актёрство!
– Отечество!
– Отчество!
– Октава, – вырвалось у меня прежде Энолы Гай. Они играли в «слова», и мне захотелось стать частью игры.
От повисшей паузы стало неловко: конечно, как-то глупо с моей стороны лезть к ним двоим, но отчего-то я очень хотел быть причастным.
– Акватория, – откликнулась Авионика, и я воспарил к потолку.
– Яблоко, – подхватила Энола, демонстрируя принесенный на полдник фрукт. И повела глазами в сторону двери: пора б тебе, Камэл, уйти.
– Общество, – ещё пара слов – и пойду. Это просто детская игра: но почему мне так хорошо?
– Одеяло.
– Олово.
– Огниво.
– Вы во что там играете? – возмутилась Авионика. – «Перебери слова на «О»»? «Озорство»!
– Отцовство! – прыснула Энола.
– Отрочество! – выпалил я.
– Да чтоб вас! «Одиночество»!
Мне пора уходить, нужно незаметно вернуть рюкзак обратно, но почему же я до сих пор держусь за дверную ручку?
– Око!
– Окно!
Закрывая за собой дверь, слышу лишь возмущенный возглас:
– Да твою ж налево!..
Давясь от смеха, я сполз на пол по стене. Боже, мне в жизни не было так весело!
Пятая
«Чудны́е» сны мне снились, сколько себя помню. Иногда это были нелепые бытовые зарисовки: показываю друзьям котят в кресле, которое почему-то стоит посреди кухни; иногда – что-то на грани фантастики, например, остромордый поезд, передвигающийся, не касаясь рельс. Иногда я рассказывала свои сны, иногда – забывала. Но всё чаще меня посещало дежавю: когда мы с друзьями склоняемся над креслом, чтобы посмотреть на котят, а кресло – на кухне: намедни его переставили туда, чтобы почистить; или когда спустя много лет по телевизору показали поезд на магнитной подушке: тот самый, что не касается рельс.
Поначалу мне всё казалось нормальным: «сон в руку», «вещий сон» – на каждом шагу можно было услышать об этом. «Ух ты!», «Ничего себе!», «Вот это совпадение!» – я так не думала. Я была уверена, что все видят будущее во снах.
Годы ушли на осознание, что это не так.
Если мне кто-то снился, я рассказывала ему, что мне приснилось. Поначалу все относились со смехом: «У нас тут свой личный пророк!» – но потом сны сбывались. Если сон был хорошим, то все были в восторге, если сон был огорчительный, меня начинали винить: «Ну что же ты накаркала!», «Я, наверное, начал думать о твоих словах, вот и сбылось!». Потом и вовсе, если у близких что-то случалось в жизни плохое, они первым делом спрашивали меня: «Тебе это снилось?». Вне зависимости от правды я всегда отвечала: «нет», и вне зависимости от правды они оставались убеждены, что я вру, и что из зловредности не помогла им. Со мной сперва перестали общаться подружки, потом – дальние родственники. Не сказать, чтобы я сильно расстроилась: у меня было дежавю и по этому поводу.
И все же я благодарна своим «чудны́м» снам. Они делают меня уникальной, заставляют людей по-особенному относиться ко мне. Люди очень хотят мне присниться, и в то же время до дрожи этого боятся.
Относительно себя я вижу предсказания часто: ведь во сне спящий – это главный герой. Но есть одно, особое, ради которого я, наверное, живу. Это сон, в котором Камэл приходит ко мне и говорит: «Я за тобой». Во сне я настолько счастлива, что согласна идти куда угодно, хоть на смерть.
Следуя регламенту, я рассказала о своем предсказании главе, глава рассказал Камелу – и теперь между нами пропасть. Он с подозрением относится ко мне, избегает.
Но сон непременно сбудется, я это точно знаю. Это был точно Камэл: такие янтарные глаза я встречала лишь у него.
Стоит ли волноваться об исходе, который тебе известен?.. Это как если бы, ложась спать, беспокоиться о том, взойдет ли солнце утром.
Я знаю: солнце взойдёт. Конец мне известен. Я это видела во сне, а мои сны не могут меняться.
Так почему же сейчас я так отчаянно беспокоюсь? Зачем, сидя в столовой, настропалила уши, и ловлю каждое слово Энолы Гай? Она упомянула твое имя. Сказала, что ты приходил к Крушине.
О чём ты общался с той, которая больше не является твоим заданием? Зачем приходил к ней уже дважды? Ты раньше так не делал.
Я знаю, что солнце взойдет. Мои сны не меняются.
Но почему сейчас у меня темнеет в глазах, сжимается челюсть и внутри все пылает при упоминании того, что ты сближаешься с кем-то?
Ты в итоге придешь за мной. Ты позовешь меня с собой.
И я предпочла бы, чтобы ты и дальше был равнодушным ко всем: тогда я смогла бы и дальше выносить твоё равнодушие ко мне.
«Не сближайся с ней, прошу тебя».
Как бы я хотела быть способной тебе это сказать!..
Четвертая
Я думала, их всего двое: «Энола», постоянно присутствующая здесь, и «глава», которого она часто упоминала, но я видела его лишь раз. Сиделка, бережно ухаживающая за мной, и её сообщник, который меня опасался.
Никто из них не говорил вменяемо: не объяснял, почему я тут, чего они от меня хотят. «Энола» играла со мной в слова и устраивала посиделки с косметикой, «глава» и вовсе общался так, словно я ему что-то должна из прошлой жизни. Но ответа на вопрос, что им надо в итоге, я так и не получила, сколько бы ни спрашивала.
И только я смирилась с мыслью, что пара психов зачем-то украла меня, только настроилась ждать очередного их обострения, как появился ещё один.
Это меня обескуражило: этого я никак не могла ожидать.
После замешательства меня охватил ужас: ведь со мной, обездвиженной, непонятно где, непонятно как – он мог делать всё, что хотел. Его ничего не останавливало, потому что, видимо, на пороге этой комнаты для всех переставал действовать уголовный кодекс.
Когда он заговорил, я не расслышала ни слова от шума крови в ушах – с такой силой молотилось моё сердце. Мне казалось, что голова лопнет от напряжения.
Когда же незнакомец запросто прикоснулся ко мне, я похолодела от страха. Кровь от головы резко кинулась в живот, внутренности скрутило узлом, в глазах потемнело.
Но он просто надел на меня другие наушники. Выбирая трек, что-то говорил, но я опять не разобрала ни слова. Что происходит? Кто это? Почему он всё это делает?
Незнакомец включил музыку. Стоял рядом, и робко улыбаясь, ожидал реакции.
«Энола» обо мне «заботилась», «глава» меня «боялся», но этот был на них не похож. Кто он и что ему нужно?
Чтобы проверить, я спросила про свои вещи: «Энола» и «глава» игнорировали этот вопрос, но он вдруг взял и принёс мне их. Я этого не ожидала: «Значит, он с ними не заодно?». Пока я соображала, что к чему, он долго в чем-то оправдывался. Мне было неловко, что он оправдывается, я хотела сказать, что всё нормально, как вдруг меня осенило: «Он видит меня тут, и это кажется ему нормальным?».
И всё встало на свои места. Он один из них – и, что бы ему ни было нужно, это явно не моё спасение.
Я убедилась в этом, когда пришла «Энола»: она его не выгнала, хоть и не была с ним особо приветлива.
«Она не хочет, чтобы он тут был, но запретить ему быть здесь не может?».
А потом он зачем-то вклинился в игру в слова, которую завела «Энола».
«Ему и это тоже кажется нормальным?».
Они заодно, сто пудов. На смену робкой надежде пришло раздражение.
«И с чего он столько ржет? Ему весело?».
Энола обо мне «заботилась», глава боялся, но стесняшка обращался со мной не как с пленницей: для него я была равной. Ему всё это казалось нормальным.
Так кто это? Он с ними заодно – раз нормально общается с «Энолой» – или такой же пленник, как я?
Он кажется адекватным, но раз эта ситуация не кажется ему странной, значит, мне просто кажется?
На чьей он стороне?..
Независимо от всего, впервые за столько времени я встретила «нормальное» отношение. Стестяшка изменил всё, что было до этого: он подарил мне надежду на спасение.
Пятая
У здешних обитателей круг развлечений, как в санатории советского образца: сплетни за обедом, спортивный зал, библиотека, кинотеатр одного зрителя. Маловато, но местным обитателям вполне хватает: работы много, свободного времени мало.
У меня круг занятий еще более узкий: мне нельзя ни читать художественных книг, ни смотреть фильмов – иначе потом будет очень сложно разобрать, что к чему в моих снах – где сценарий книги, где пророчество. Но чтобы описать увиденное, кругозор должен быть достаточным, поэтому в моей жизни есть энциклопедии. Иллюстрированные, но в которых не встретишь рубрику «Это интересно», или каких-нибудь интересных исторических фактов: чтобы воображение не разыгрывалось.
Если подумать, то в принципе, в моей жизни ничего не изменилось: на каждый праздник мама неизменно дарила мне энциклопедии. Что бы я ни просила: игрушку, одежду, поездку, разрешение заниматься музыкой – я получала одни лишь познавательные книги. Если у меня был юбилей, то две штуки.
Это всегда оставляло во мне очень странное послевкусие. Мама была из богемы: утонченная, элегантная, возвышенная. С длинными пальцами, тонкими запястьями и волосами, убранными в греческий пучок. Я не могла представить, как она стоит в книжном магазине, в своем пальто с воротником из лисы, и наряду с партитурами и упаковочной бумагой, покупает эти монументальные книги в твердом переплёте; как она складывает эти манускрипты в авоську и несёт эту килограммовую мудрость домой. Мне казалось, что мама в жизни ничего тяжелее журнала не поднимала.
Вероятно, она хотела сделать меня умнее. Может быть, она хотела оградить меня от музыки и дать любое другое будущее. Может быть, поэтому её выбор был таким беспорядочным: астрономия, ботаника, археология, математика, анатомия?..
Хотя возможно и обратное: она думала, что я недостаточно талантлива в музыкальном плане, и хотела замаскировать это чем-то другим? Иначе она бы могла спросить меня, про какую область науки я хочу почитать.
Если так подумать, то и в плане фильмов была та же история: у нас дома было, естественно, пианино, дорогая стереосистема, но не было телевизора. Мама говорила, что телевидение отупляет. Что драмы нужно не наблюдать со стороны, а переживать. Очень иронично, если вспомнить, что твоя дочь – сновидец.
Во снах я проживаю другие жизни, чувствую чужие боли, испытываю чужой страх, испытываю желание умереть.
Чтобы освободиться от этих эмоций, день я обычно посвящаю порядку. Привожу в порядок себя, комнату. Записываю сны, эмоции, мысли, делаю зарисовки. Переписываю начисто, чтобы отдать материал аналитикам. Читаю, практикуюсь в рисунке. Глава дал мне комнату в самом конце коридора, и оставил две смежные комнаты пустыми: чтобы меня окружала тишина.
Я благодарна ему: моё детство было наполнено музыкой, и она возвращает меня в болезненное состояние. В тишине голос разума слышно яснее и чётче.
Я бы не вспоминала об этой грёбанной музыке ещё сто лет, если бы не узнала, что Камэл пошел к той девке, чтобы отдать ей свой плеер: хотел развеять её скуку. Она подарок оценила, и поэтому он подрядился принести ещё.
Этот факт сел занозой в сердце: чтобы добиться его расположения всего-то и надо было, что заговорить о музыке?..
Пятый
– Ты в последнее время очень оживленный! – сияет улыбкой завобмундированием, отдавая экипировку на задание. Мы видимся уже третий раз на неделе: две разведки и вот охота. – Никогда не видел тебя таким радостным. Интересное задание?
Оживленный? Радостный? Я?
Хотя, есть подумать, так и есть. Киваю.
Охота меня не интересует. Там, вовне, у меня есть побочный квест.
На первой разведке мне удалось найти место, где продаются зарядные устройства, а на второй – раздобыть немного денег. Сегодня охота – возможно, мне удастся купить зарядку для телефона Ави. Наверное, не слишком нагло будет одним глазком глянуть на её плей-лист… Это поможет мне собрать для неё новый: парочку песен я уже в него накидал.
Пока не начал этим заниматься, не чувствовал себя таким ограниченным. С той подборкой, что сейчас у Ави, проблем не было: я был на длительном задании в мире людей, и возможность добыть плеер, найти музыку и пополнять её время от времени у меня была. Но дома все не так: всё, что приносится из внешнего мира, хранится у завобмундированием.
Пока формировал новый список песен в голове, наткнулся на проблему тщательной избирательности. «Что могло бы ей понравиться? Не слишком ли жесткая песня, и не слишком ли агрессивен солист?». Вспоминал отовсюду понемногу: тут хороший текст, здесь – соло гитары, тут – барабаны, а тут исполнение на высоте. Формировал и думал: «Когда ты будешь слушать, обратишь ли внимание на те же моменты, что и я?».
«Одни ли у нас интересы?».
«Что тебе нравится? Почему?».
Я мог бы просто спросить, что понравилось ей из моего плейлиста, но не могу часто ходить в изолятор – не хочу попасться на глаза главе.
Подумал, что стоит добавить несколько лайвов, с овациями и выкриками из толпы: может, они помогут представить, что она на концерте, а не на больничной койке. И поймал себя на желании сходить куда-нибудь: ни разу в жизни не был на настоящем концерте. Послемиться бы в толпе, попрыгать в такт, с дребезжанием, отзывающимся в груди, и криком, тонущем в общем гуле. Думаю, это было бы здорово.
Но это, конечно, должен быть не охраняемый милицией концерт. Ведь я всё ещё в федеральном розыске.
Третья
Никогда не водилась с девочками, которые часами играли с пупсиками: то пеленая, то купая, то укачивая. Я играла иначе: стоила из конструктора домик, обустраивала его – и всё, конец, уходила играть во что-то другое. Никогда не играла дальше, не имитировала жизнь – мне казалось это таким скучным. Девочки, нянчившие кукол, казались мне примитивными, у которых воображение не позволяет придумать игру поинтереснее.
Я никогда не хотела братика или сестричку. Отчасти моё равнодушие можно было объяснить здравым смыслом: отношения между отцом и матерью были такие, что ребёнка они могли найти разве что в капусте.
Поэтому брат у меня появился, когда я была на пятом курсе института. После его рождения каждый родственник считал своей обязанностью замогильным шепотом сообщить мне: «Сначала доучись, а потом уже детей заводи». Как будто бесконечные вопли по ночам: сначала брата, потом отца на мать, потом матери на отца – могли пробудить такое желание. Конечно в моменты, когда брат делал что-то впервые сам, во мне шевелилось что-то бабское, охватывал первобытный восторг: человек, новый человек! Но это был недостаточный импульс, чтобы пробудить во мне желание родить своего личного.
Мне не приходилось заботиться о брате: сменить подгузник там, искупать, накормить – к моменту, когда он мог принять заботу от кого-то, кроме матери, я уехала в Россию.
Получается, я никогда не заботилась ни о ком беспомощном.
Это могло стать проблемой, когда мне поручили уход за Никой: поэтому пришлось узнать хотя бы основы ухода за лежачими пациентами. Как давать лекарства, подавать утку, следить за гигиеной тела, перестилать бельё, купать пациента, делать профилактику пролежней и загущения мокроты в легких. Всё это представлялось рутиной, но, на удивление, эта рутина приносила мне удовольствие.
Для меня Авионика никогда не была «пациентом». Во мне жила уверенность, что она станет одной из нас, поэтому нужно позаботиться о товарище.
Мне нравилось, что на концах её волосы тоже вьются – и я начала ухаживать за ними так же, как за своими. Мне было больно смотреть на ее раны, и я радовалась, если при смене повязки обнаруживала, что рана затягивается. Я попросила главу добыть мазь, рассасывающую рубцы, чтобы бороться со шрамами. Мне нравились её тонкие пальцы, и я ухаживала за ногтями, чтобы руки оставались аккуратными. Я делала для её лица тот уход, который обычно практикую сама.
Мне нравилось, что мои усилия приносили результат: Ника хорошела на глазах. Она из едва живого, тощего и искалеченного тела возвращалась к облику симпатичной, выздоравливающей девушки.
Вопрос определения потенциала Ники и дальнейшего её пребывания в организации решался главой, вопрос физического здоровья полностью лежал на Анне, и как-то завис вопрос об психологической адаптации: говорить с Авионикой об организации глава запретил, а без этого нельзя было даже просто ввести её в курс дела. Подвешенное состояние не самое приятое в мире (это по себе знаю), и чем дольше оно – тем вероятнее срыв.
Ника пришла в себя, глава всё тянул, Анна игнорировала этот вопрос, и поддержку пришлось взять на себя. Пусть я не могла поведать, что происходит, но, думаю, любая девушка почувствует себя увереннее, если будет знать, что выглядит хорошо. А простые игры смогут организовать между нами какой-никакой разговор и отвлечь от беспокойства.
Поначалу она дичилась, но потом смирилась. Каждый раз, видя главу, я просила его поторопиться с решением и определить статус Ники. Глава не определялся, так всё и продолжалось.
Однажды, нанося увлажняющий крем Нике перед сном, хохоча над очередным проигрышем в «муху», я вдруг осознала, что в моей жизни никогда не было такого дружеского момента. Никогда не было такого, чтобы у меня была подружка, мы бы ухаживали за собой и просто так болтали, смеялись. С одной стороны, это было приятное чувство, с другой – пугающее.
Я подловила себя на том, что мне нравится заботиться о ком-то, и что в целом мне приятно общаться с незнакомым человеком. Раньше я и предположить не могла, что мне такое понравится.
В тот же миг мысли метнулись к ребенку в моей утробе.
Мои ли это чувства? Мне ли это нравится?
И холодок пробежал по спине, потому что чёткого ответа не было.
Глава
Прошло три месяца, как она вернулась.
Её кости срослись, раны затянулись, тело восстановилось.
Девяносто два дня Рэй докладывает мне о своих ощущениях мертвечины. Десять с половиной недель Энола Гай находится с ней рядом и превосходно себя чувствует.
Три месяца тишины. С того, первого дня, больше ни разу она не показывалась.
Я помню, что она искусная разведчица, но продержаться столь долго – это впечатляет.
Она там, я это знаю. Но как же мне её выманить? Где её нынешнее слабое место?
С первого дня ломаю голову.
Личное дело Крушины прописалось на моем столе. Я копаюсь в анкетных данных, рапортах и своих воспоминаниях.
Должно же быть что-то, то станет триггером её возвращения.
Тогда я привез тебя такую же покалеченную. Ты восстанавливалась полтора месяца: и я очень ждал этого срока сейчас. Полтора месяца прошло, чуда не случилось: ты до сих пор прикрываешься «Авионикой».
Тогда ты дичилась всех, на всё смотрела скептически. Вместо ответа чаще фыркала. Никак не могла свыкнуться с тем, кто мы и что тут делаем.
И что ты действительно одна из нас.
Тем интереснее было обнаружить, что к такой нелюдимой тебе все таскались за советами. То ли потому, что ты недавно пришла из мира людей, то ли потому что ты не из болтливых и особо не могла выдать чужую тайну – но каждый находил тяготящую его проблемку и спрашивал твоего мнения на этот счет. И тем любопытнее было то, что никому ты не отказывала: со всеми беседовала, каждому что-то объясняла.
Ты со всеми говорила, но ни с кем не сближалась. Ты могла назвать секретик каждого, но вряд ли хоть кто-то горел желанием узнавать что-то о тебе.
Наверняка, я был тем, кто знал тебя лучше всех.
В том сарае, под звёздным небом, я открыл тебе свою душу: но почему же не догадался залезть в твою?..
Как мне вытащить тебя сейчас? Чем зацепить?.. Не могу понять.
Пятая
Кто бы что ни говорил, встречают по одёжке. Я думаю, именно в этом все дело.
Поток фотонов, родившихся в недрах Солнца, летит до Земли примерно 8 минут. Всеми правдами неправдами прошедшие через ионосферу, тропосферу, стратосферу, мезосферу, термосферу, экзосферу фотоны врезаются в некую женщину и отражаются от неё. Глаз некоего мужчины ловит отразившийся фотон, палочки и колбочки реагируют на длину волны. Проходит всего 1\400 секунды: изображение уменьшается и проецируется в затылочную область мозга, отвечающую за зрение. Мозг опознает получившееся изображение: форму, цвет, размер, – и сопоставляет его с «каталогом» образов, сформированном за жизнь, и даёт заключение о том, что только что было увидено.
Всё.
За 1\400 секунды самец понимает, красива самка перед ним или нет. Это – первый и самый важный аргумент, который он о ней получает.
Конечно, образ красоты индивидуален, обусловлен и генетически, и формируется в процессе жизни. У каждого мужчины свои представления об идеальной пропорции лица, тела, соотношении цветовой гаммы внешнего облика женщины в целом и так далее, которые он может и не осознавать.
Но это не отменяет происходящего за те первые 1\400 секунды: если ты не победила сразу, готовься брать крепость осадой, расчехляй имеющиеся таланты и изюминки.
Я свои 1\400 секунды проиграла.
А она, похоже, сорвала джек-пот.
Не верю, что его привлекли в ней харизма и обаяние: вряд ли можно счесть милашкой того, что при тебе пытался убить человека. Не верю я и в его совестливость, в то, что и в первый раз, и последующие разы он ходит только на чувстве вины. Не верю я и в то, что беседы с ней такие содержательные, что, едва вернувшись с задания, стоит очертя голову нестись в лазарет.
Поэтому приходится признать простой факт: мозгу человека, которого я люблю, нравится субтильная девушка с заурядной внешностью. Может быть, ему напоминают о матери её серые глаза, или грязного русого цвета волосы; может быть, его привлекают прямые брови или резкая граница перехода губ, от чего у нее вечно решительный и строгий вид. Может быть, ему нравится, что на него смотрят, как на ничтожество, или игнорируют, когда он пытается заговорить.
