Читать книгу: «9 месяцев», страница 3

11

Изумленная Инна молча смотрела на Черного Ворона. Тот важно прохаживался перед ней, заложив руки, то есть, крылья за спину.

– Теперь ты знаешь, КАК он умер. А ты знаешь, ПОЧЕМУ он умер?

– Нет.

– Знаешь. Вспомни последнюю свою ссору с ним. Что ты ему сказала, когда выходила из машины? Какие слова?

– Не будет меня в его жизни – не будет его вообще, – машинально произнесла Инна.

– Иными словами, ты не только мысленно, но и вслух пожелала ему смерти, так?

Инна обалдело уставилась на Черного Ворона:

– Какое это имеет отношение? На момент его смерти меня там не было! Мы уже месяц не виделись.

– Вот именно. Не виделись. А, иными словами, ты ушла из его жизни. А вторая часть мысли твоей, высказанной вслух, сбылась сама собой. Для этого тебе не надо было быть обязательно где-то рядом или даже исполнителем. Мудрость жизни заключается в том, что наши мысли формируют действительность. Люди любят повторять эту фразу, но почти всегда они наивно думают, что к ним это не относится. Так и ты. Сила мысли, высказанная вслух в момент эмоционального срыва, усиленная состоянием стресса, подобна выстрелу из пистолета и в ста случаях из ста бьет без промаха.

– Выходит, он никогда не любил меня?

– Любил.

– А Галину?

– Любил.

– ???

Черный Ворон по-прежнему важно прохаживался перед ней. Похоже, ему самому нравилось, что Инна с жадностью впитывает каждое его слово. Он откровенно любовался собой, своим голосом, своими умными мыслями и своим всеобъемлющим знанием жизни. Время от времени он останавливался, чтобы тщательно почистить свои заскорузлые когти. Затем энергично встряхивал всем телом, словно отряхивал от многовековой пыли свой черный сюртучок, и продолжал:

– Почему вы, женщины, признаете, что любовь бывает разная: к Родине, к матери, к детям, к работе. Но почему вы никогда не можете предположить, что мужчина может любить и нескольких женщин одновременно? Каждую по-своему? Тебя он любил как, скажем так, сексуально талантливую женщину, её – как жену, мать своих детей. Чего нет у нее, ей уже никто не добавит, но чего нет у тебя, тебе тоже никто не добавит. Ты никогда ни физиологически, ни генетически не смогла бы стать матерью его уже имеющихся детей, это неподвластно никому. Ты заняла свою нишу в его жизни, она – свою. Зачем ты пыталась забить все ниши ОДНОВРЕМЕННО? Ведь это физически невозможно. Нельзя ОДНОВРЕМЕННО находиться в нескольких местах.

– А в нескольких постелях – можно?

– Если ты имеешь в виду его, то он делал это в разное время. Поочередно, скажем так. Сегодня с тобой. Завтра с ней. Послезавтра с другими. Или в обратной последовательности. Если бы ты последовала его примеру, ты могла бы тоже бывать в разных нишах. Кому-то жена, кому-то любовница, а с кем-то просто случайная связь. Но – в разное время и с разными мужчинами. Это главное условие. Но ты хотела все сразу и одновременно. И с одним мужчиной. Вот в чем твоя проблема. Отсюда все твои беды. Ты сформулировала это в одну удобную для себя фразу: хочу быть женой, а ту непреложную истину жизни, что жена – понятие растяжимое и во времени и в пространстве, ты и сейчас не хочешь принять. Ты не учитываешь фактор времени. С Яном ты разминулась во времени уже в самом начале, то есть перед знакомством. Ты же хочешь заполнить собой ту часть его жизни, которую он прожил без тебя, до тебя. Это невозможно. Научись обходить проблемы, которые не в твоих силах решить. Как вода. Ты когда-нибудь обращала внимание, как вода обтекает каменные глыбы или просто валуны на своем пути, которые не может сдвинуть потоком? Когда ты сталкиваешься с ситуацией, с которой не можешь справиться, представь себе, что ты – вода. И обтекай. Не трать напрасно силы и энергию на то, что ты не можешь изменить. Только так ты сможешь двигаться дальше, не торчать на одном месте. Ибо даже та же самая вода, что не пытается обтекать препятствия, становится застойной, и вскоре на том месте образуется болото.

– В любом случае теперь уже поздно что-либо менять.

– Никогда не говори «никогда». Пока человек живой, все можно изменить и начать сначала. Только смерть ставит точку на всем.

– Но ведь я уже по пояс… – тут Инна с ужасом обнаружила, что жижа поглотила ее уже выше уровня талии, и она стояла, инстинктивно приподняв руки над кругом.

– Мне уже не выбраться, – истерически завизжала она.

– Ты так ничего и не поняла. Еще раз повторяю. Мысль формирует действительность. Усвой это. Это очень просто. Только надо захотеть.

12

Инна уставилась в пространство невидящим взором. Она пыталась усвоить всю информацию, которую получила от Черного Ворона. Все это не было, конечно же, открытием для нее. Она знала все это давно. Или всегда? Но как-то не воспринимала все сказанное как что-то личное, или хотя бы имеющее отношение к себе, к своей жизни. Просто – как общие, банальные истины, которые ее не касаются. Мы ведь часто так думаем. И так живем. Да, так и живем. А когда все же находит озарение или просветление, считаем, что уже поздно что-либо менять. Или (такая спасительная мысль!) – это не для нас.

Инна сложила руки на груди, чтобы не касаться пальцами смердящей плоти земли, которая, разлагаясь на ее глазах, подобралась уже к груди. Отчаяния не было – лишь тошнотворное отвращение от запаха гнили, исходящей от круга. Боли уже практически тоже не было. Нигде. Черный Ворон по-прежнему испытывающе наблюдал за ней, но у Инны уже пропало желание выслушивать его умные мысли. Она чувствовала, что в его словах и реальной действительности идет какая-то нестыковка. В душе ее нарастал протест.

13

Она вспомнила свою первую командировку в Чечню в составе медицинской бригады. Тот пожилой полковник милиции, которого она сопровождала в психиатрическую лечебницу в Ставрополь… Он не хотел верить, что эта война надолго. Он вообще не хотел верить, что это – ВОЙНА. Привыкший разводить уличные беспорядки, он считал, что через неделю-другую власти наведут порядок в республике. Он был уверен в этом, но события разворачивались не по его сценарию. Почему? Ведь он ВЕРИЛ…

– Осетины вывозят свои семьи. Уезжай и ты. Через неделю будет поздно. – Шоген не поднимал глаз от дымящейся сигареты.

С Ефимом они дружили с детства. Сидели за одной партой в школе. Вместе решили поступать в Астраханскую школу милиции, а по окончании вернулись в Грозный и работали в одном отделе.

– Думай, что говоришь. Я здесь родился. Здесь родились мои родители. Здесь мой дом. Это моя Родина. Куда ты мне предлагаешь уехать?!

– У тебя еще есть возможность продать дом. Ты уедешь с деньгами. Россия большая. Купишь где-нибудь жилье, устроишься на работу; с твоей характеристикой, послужным списком тебя возьмут в любой отдел. Тем более, ты – русский… Человек ко всему привыкает. Уезжай. Через неделю будет поздно. Ты итак уже слишком затянул с отъездом. Ты это сам понимаешь.

– А ты?

Шоген наконец поднял глаза и посмотрел на Ефима:

– Что – я?! Я остаюсь. Ты видишь какой-то другой выход для меня? Кому нужен чеченский мент в России? После всего случившегося кто будет воспринимать меня нормально ТАМ? Ты?

– Ты прекрасно понимаешь, что в случившемся нет твоей вины. Мы все прекрасно понимаем, что всё это игры властей.

– Не говори: мы. Это ТЫ понимаешь. А для всех я – чеченец. И уже в этом моя вина. Вспомни последнюю мировую. Немец – значит, фашист, убийца. Сейчас происходит то же самое. Чеченец в сознании масс – террорист, убийца.

– Тебе просто так удобнее думать. Ты просто трусишь уехать и пытаешься в этом обвинить всех. Ты можешь уехать вместе со мной. Тебя возьмут на работу с еще большим удовольствием, чем меня. И именно потому, что ты – чеченец. Потому, что ОТТУДА ты сможешь с большей пользой для государства поработать.

При этих словах Шоген вздрогнул. Он пристально посмотрел на друга:

– Ефим, ты меня знаешь. Против своего народа я не пойду. Я – чеченец. А это означает, что воля чеченского народа для меня – закон. Ты – русский. Работай на русских. Или, может, ты хочешь остаться здесь и с «большей пользой для государства поработать»? Не советую. Я тебя сдам. Самолично. Потому что государства у нас с тобой отныне разные. И Родина тоже. Чечня – это моя Родина. Запомни это.

Ефим обалдело уставился на Шогена:

– Ты что, сдвинулся?! Ты что мелешь?!

Шоген решительно встал:

– Я тебе все сказал. Уезжай. Отныне враг моего народа – мой враг.

Не взглянув на Ефима, Шоген вышел из его кабинета.

***

Спустя неделю во двор соседнего дома упал снаряд гранатомета. Взрывом снесло угол дома, где жил Ефим. Людмила прибежала на работу к Ефиму и решительно потребовала:

– Если не уедешь с нами, я уеду одна с детьми. Ты хочешь, чтобы нас всех здесь закопали живьем? Что тебя здесь держит? Это не люди! Это звери!

– Стреляли не чеченцы.

– А я плевать хотела, чеченцы или не чеченцы! Мне без разницы, кто убьет меня. Я хочу жить и хочу, чтобы дети мои жили. А если тебе наплевать на нас, то оставайся здесь. Кому ты хочешь что-то доказать? Для чего? Как ты не понимаешь, это уже не ТВОЯ Родина! От тебя уже ничего не зависит!

– Зависит. От каждого из нас зависит. От тебя, от меня, от Шогена… Это МОЯ Родина.

Людмила яростно взмахнула рукой:

– Оставайся со своей философией здесь, а я уезжаю. Прямо сейчас.

Она выбежала на улицу. Ефим не сдвинулся с места. Он даже не спросил жену, куда она собирается ехать. Придя вечером домой, Ефим принялся за тщательную уборку. Затем вышел во двор и в темноте начал расчищать двор от останков обвалившегося днем угла дома. Достал в подвале полиэтилен и затянул зияющую дыру в прихожей. Приготовив ужин, сосредоточенно поел, помыл посуду и в непривычной тишине лег спать.

***

Отдел милиции в Грозном не расформировывали, а потому Ефим методично продолжал ходить на работу. С Шогеном после той беседы они практически не общались. И вообще, кроме чисто служебных бесед, Ефим теперь почти не поддерживал никаких разговоров. Ни с кем. События, разворачивавшиеся в Грозном с быстротой падающей кометы, нагнетали на него состояние, близкое к прострации. Ефим часами бродил по знакомым с детства улицам, всматривался к призрачным остовам домов и зданий, от которых остались груды строительного мусора, и, испытывая чувство беспредельной безысходности, возвращался домой и принимался за ужин.

В один из серых дней осени его командировали в отдаленное селение, которое особенно часто подвергалось артналетам с обеих сторон ввиду того, что через него проходила трасса, ведущая в Россию и обратно. Руины домов, смердящие трупы собак, домашних животных и согбенные фигурки местных стариков, медленно стаскивавших из села на окраину полуразложившиеся трупы людей, потрясли Ефима до потери сознания. Он видел подобные сцены в фильмах о вьетнамской и афганской войнах, но с Россией, с Чечней это никак не увязывалось в его уже полубольном мозгу.

Он подошел к старикам, которые бережно уложили в бесконечно длинном ряду еще один труп. Когда старики разогнулись, Ефим обратил внимание на их руки, трясущиеся то ли от усталости, то ли от старости. Целую вечность смотрели они молча друг на друга: представитель власти, призванный охранять жизнь народа, и немощные представители народа, то ли не сумевшие уехать из этого ада, то ли решившие до конца дней своих разделить со своим селом его трагическую участь. Наконец старики молча побрели в село за очередным трупом, а Ефим побрел вдоль ряда, пристально всматриваясь в полуистлевшие лица, продолжавшие хранить на себе весь ужас предсмертного апокалипсиса. Он прошел почти половину пути, обозначенного на земле пунктиром мертвых тел, как в его сознании вдруг вспыхнуло непостижимое для его нынешнего сознания воспоминание: красное пальто его десятилетней дочери на черной земле среди ржавой травы и палой листвы. Где он это видел? Кадр из какого-то фильма… Ну, да, вспомнил. Они смотрели его всей семьей. Дочура была еще совсем маленькой и без конца капризничала; то тянула их на кухню, на улицу, а то и вовсе требовала почему-то выключить видеомагнитофон. Она не хотела смотреть сама и не хотела, чтобы они смотрели… это. Да, вспомнил. Ничего страшного. Это был просто фильм. Стивен Спилберг. «Список Шиндлера». «Кто спас одну жизнь, тот спас целый народ»… Ефим зажмурился, присел и свистящим шепотом отчеканил: «Я просто вспомнил кино. Ко мне это не имеет никакого отношения». Затем резко поднялся и быстрым шагом вернулся назад, к началу новоявленной аллеи смерти…

Пятая точка в пунктирной линии смерти… Четвертая… Третья… Дочь.

Ефим стоял не в силах наклониться. Единственная мысль завладела всем его сознанием: «Почему? Как случилось, что он не заметил ее сразу, прошел мимо нее почти до середины ряда?». Ему казалось, что, найдя ответ на этот вопрос, он сумеет что-то изменить в этой чудовищной даже для его уже больного мозга ситуации. Он рухнул к телу дочери и взял ее окаменевшую ручку в свою. Ни слез, ни паники, ни отчаяния. «Почему я прошел мимо тебя?». Ни печали. Ни боли. Он поднялся и вновь начал свой прерванный путь по аллее смерти: «Где остальные?».

***

Поздно вечером он привез тела жены, сына и дочери домой. Бережно перенес каждого на середину сада во дворе дома и, сходив за лопатой в сарай, начал копать могилу. Одну на всех. Затем, постелив на земле одеяло, он тщательно обмыл каждый труп из шланга, методично отмывая от волос, плоти и костей все кроваво-гнилостные наслоения, разворачивая тела к свету переносной лампы. А когда тугая струя выбила из орбит правый глаз сына, он бережно подобрал его, осторожно обмыл и аккуратно вставил на место. После омовения Ефим принес из дома чистую одежду, одел всех и, завернув каждого в сухие одеяла, опустил в могилу. Жену посередине, сына и дочь по бокам. Покончив с погребением, он тут же обмылся из того же шланга, не замечая холода, переоделся и отправился на кухню готовить ужин.

Утром Ефим пришел на работу в отдел. Посидев немного, он встал и вышел в коридор. Выкурив сигарету, он подошел к кабинету Шогена, открыл дверь и, пристально глядя в глаза Шогену, произнес:

– Знаешь, Шоген, ты был неправ. Это все-таки МОЯ Родина.

Шоген попытался что-то сказать, но в этот момент Ефим нажал на курок наставленного на него пистолета. Затем он вернулся в свой кабинет и, достав папку с бумагами, начал писать отчет о работе, проделанной накануне в командировке…

14

«Я хочу спать. Да, именно так: ни печали, ни боли. Только смертельная усталость. Я просто хочу спать. Заснуть и не просыпаться. Может быть, мне все это просто снится. Может быть, мне, вообще снится, что я есть. И если то, что я пережила, – это и есть жизнь, – я не хочу больше жить. Значит, в любом случае я приняла правильное решение оборвать этот страшный сон…».

Инна взглянула вниз и уперлась взглядом в серовато-вязкую жижу. Голова уже не поворачивалась. Инна непроизвольно вскрикнула. Но крик ужаса и безысходности потонул в грязи. Рот не повиновался ей: он был замурован оскверненной плотью земли.

«Господи! Кто-нибудь, позовите кого-нибудь!».

Жижа теперь уже стремительно быстро надвигалась на глаза. Инна почувствовала резь в глазах; так бывало от дыма костра или… да, когда лак для волос при распылении попадал в глаза. Волосы. Они уже затягивались трясиной в бездну небытия. Инна судорожно вдохнула воздух. Но… воздуха не было. А точнее – доступа воздуха в легкие не было. Это было последнее, что осознала Инна…

…Сна нет. Усталости тоже нет. Безмятежное тепло и безграничный покой разливаются по всему телу, и Инна закрывает глаза. И почти в ту же минуту земная плоть накрывает собой все ее лицо.

***

…По лесной просеке вприпрыжку бежал мальчуган лет пяти-шести. Сбивая палкой макушки кустарников, он отступил от тропинки в сторону и остановился, озадаченно всматриваясь в дымящееся черное пятно земли под ногами.

– Па, иди сюда, па! – крикнул он, оборачиваясь назад.

Из чащи вышел мужчина.

– Смотри, па, земля кипит. Как каша.

Мужчина присел на корточки и веточкой потрогал центр круга. Булькающие звуки исчезли, но несколько пузырьков с шипящим звуком лопнули и миниатюрными воронками втянулись вовнутрь. Почти сразу же поверхность круга затянулась сухой коркой земли.

Сын с отцом изумленно переглянулись.

– А ну, пошли отсюда!

Отец резко встал и потянул сына за руку.

***

На рассвете следующего дня два лесника стояли над черным пятном земли и вели неспешный разговор.

– Может быть, все-таки сообщим? Что-то участились они, – молодой лесник кивнул на круг.

Пожилой молча покачал головой:

– Нет. Это бесполезно. И ты это знаешь. Пока будут женщины, которые проживают свою жизнь именно так, – будут круги. И им никто не поможет. И не помешает. Потому, что это их первый круг ада. А точнее – это первый круг ИХ ада.

– Но ведь ад находится внутри сознания человека?

– Да, ад находится внутри сознания каждого человека. Но начинается он на земле.

– Но если ад находится внутри сознания, – не унимался молодой, – значит, все можно изменить?

– Можно. Если захотеть. Беда этих женщин в том, что они не хотят ничего изменять.

Девять месяцев

Тетрадь №1

Единственная настоящая ошибка – не исправлять своих прошлых ошибок.

Конфуций

6 мая, 6 часов утра

Я выздоравливаю. Это однозначно. Медленно. Скачками. А точнее, взлетами и падениями. Мучительно. Но это – явно выздоровление. Не мрачная депрессия – однотонно-монотонная, разлагающая, размазывающая и тоже – мучительная. Это совсем другое. Я вижу свет в конце туннеля. Все, что от меня сейчас требуется – это доползти, добрести, добежать до этого конца. И вырваться на свет.

Удивительно, как незаметно это происходит: живет себе человек нормально, бредет по ярко-зеленому, солнечному полю жизни и в какой-то момент обнаруживает, что уже давно и далеко забрел в темный туннель. И уже осознавая это, все еще бредет по инерции в глубь, в темно-мрачный холод сырых заплесневевших сводов, уговаривая себя, что, нет, все нормально, это только кажется, что темно, сыро, холодно, на самом деле все прекрасно…

Я могла остаться там (или пока еще: тут?) навсегда. Такая бесславная кончина «такой перспективной, сильной личности, талантливой журналистки с большим будущим…» (так обо мне говорили всегда в глаза и за глаза.)

А я, такая умная, красивая, одаренная, медленно вползала в темный туннель с обвалившимся выходом на другом конце. И никто не замечал этого. И сама я не замечала. Вот он, тот самый Крауч-Энд Кинга. Пресмыкающийся конец. Люди не замечают этой незримой границы между параллельными мирами. А потому время от времени переходят эти границы, не задумываясь о последствиях, а точнее, не замечают, как переходят, переступают эту линию. Вроде и есть человек в этом мире, и его нет. Он уже там, не с нами. Мыслит вроде нашими категориями, но действует уже согласно другим временным, пространственным, психологическим параметрам, законам.

По-настоящему я уже не вела дневник лет десять. Урывками пыталась, но кроме наматывания соплей на кулак ничего не получалось, а потому утратила вкус к письму. А это, как я уже убедилась на собственной шкуре, чревато. Как минимум – паранойей.

Изоляция мысли, эмоций внутри себя неминуемо ведет к душевной (или духовной) катастрофе. Кому не дано писать – тот часами висит на телефоне или просиживает на лавочках. А кому даровано свыше умение писать – должны писать. В противном случае мысли путаются, сбиваются и соответственно сбивается ритм жизни: и события, и ситуации.

Я писала с седьмого класса. И вся моя жизнь выстраивалась в стройную цепочку жизненных событий.

Теперь я точно могу сказать: те периоды, когда я не вела дневники, сопряжены почти с трагическими событиями в моей жизни. Не знаю, что тут первопричина: то ли жизнь шла под откос потому, что я не писала, или я не писала, потому что было хреново!.. Но факт есть факт.

Сейчас у меня не эйфория, типа: «Ах, какая я была дура, и как хорошо, что я очнулась!». Нет. Все гораздо спокойнее, основательнее. Я не проклинаю себя за то, что было, но и не оправдываю. Было так, как было. А раз я пришла к выводу, (а точнее – меня пинками загнали к этому выводу), что так больше быть не должно, то я просто продумываю: как должно быть, и что я должна для этого сделать.

Скажем так. Как журналист я все эти годы собирала материал, фактуру для статьи, а теперь села писать.

Целый пласт жизни толщиною в 12 лет.

Верстка и выход в печать – максимум через 3 года.

Раньше я на все глобальные этапы жизни давала себе 5 лет.

«Максимум через 5 лет…» – говорила я себе и окружающим. И так оно и происходило.

Но теперь мне уже почти 50. У меня нет такой роскоши (я не могу позволить себе такой роскоши), как растянуть план спасения себя на 5 лет. В три года я должна выйти на уровень, на котором застряла 10 лет назад. Выйти на тот уровень не означает вернуться назад. Нет. Я должна вернуть себе тот эмоциональный дух, самооценку, какая у меня была на момент встречи с Яном.

Я не хочу утверждать, что он погубил меня как женщину, как журналистку. Нет, это слишком банально и тривиально. Но то, что я 10 лет жила не своей жизнью, – это однозначно. Причина не в нем. Причина во мне. В моем отношении к нему. Я растворилась в небытии. Я зачеркнула себя как личность ради него. А это наказуемо. Раба любви. Это наказуемо. И наказание самое жестокое: я потеряла всё: дом, работу, карьеру, положение в обществе, друзей, знакомых, родственников, детей (они выросли и уехали) и, что на первый взгляд кажется нонсенс – Яна. Я отказалась ради него от всех и вся, а он сказал: такая мне не нужна. Нет, я не говорю, что это он меня всего лишил, нет. Я сама это сделала. Все уходило от меня, как вода в песок, а я видела только Яна, все мои органы чувств были настроены только на восприятие Яна: слух, зрение, обоняние, осязание, вкус. Да, даже вкус. Я хотела есть только, когда он звонил или приезжал. Это было уже на уровне рефлекса Павлова: вижу (слышу) Яна – началось слюноотделение.

Вот, как было!

На уровне физиологии, биологии, анатомии!

Смешно вспоминать, но года два назад Ян заметил с искренним удивлением:

– У тебя раньше груди были такие упругие… Почему?

Я сжалась внутренне от ужаса: да, сейчас они у меня свисают как сдутые воздушные шарики…

Через три-четыре месяца у меня груди округлились и выросли со 2 на 3 размер. Все стало как раньше, и даже лучше.

Ну, а как же?!! Ведь Яну не понравилось!!! Я же реки вспять поверну!

…Это самые незначительные иллюстрации десятилетней эпохи утраты моей личности.

Вчера Лукашевич сказала: «Утратить себя – это хуже, чем умереть».

Сильно. Мне понравилось.

Я не к тому, что, ах, лучше б я умерла. Нет, я почему-то, наоборот, чувствую себя какой-то сверхобогащенной. Да, ощущение именно такое, как я уже писала: словно перед написанием статьи я надыбала столько материала, что теперь осталось только сесть и написать. И я уже чувствую, и я уже предвкушаю: статья будет обалденная.

Я прошла через все стадии падения в эти 10 лет.

Я впадала в безвольное отчаяние,

Я впадала в ярость.

Я испытывала бессилие и осознавала собственную никчемность, несостоятельность.

Я «садилась» на «колеса». Я неделями пила водку (как-то за 7 дней выпила 10 бутылок водки, и это при моей-то алкогольной интоксикации!) – «скорая», реанимация; никто ничего не понимает.

Постепенно мое имя стало все меньше и меньше что-то значить в жизни города. Незаменимых нет. Мое место никто не занял. Но и общественно-политическая жизнь города и района от этого не замерла. Я медленно отходила. От работы, от себя, от детей. И от Яна – тоже.

Нет, однозначно, ничьей вины в том не было. И тем более – Яна. Только сама. Я пыталась совместить два параллельных мира. Гуляла произвольно в пространстве и во времени. И пыталась с собой протащить Яна. А он был (и есть) обычным человеком, простым землянином. Как и подобает нормальному человеку, обладал нормальным чувством страха (я называла это трусостью); менял свои обещания и клятвы соответственно ситуации (я называла это предательством); заботился о своей репутации, карьере, дорожил положением в обществе, социальным статусом (я называла это подлостью).

Да. Он был обычным, нормальным человеком.

И как любой обычный, нормальный человек почти сразу же после того, как открытым текстом (уже не изображая из себя романтического влюбленного – «я даю тебе слово офицера!») заявил мне, что не собирается жениться на мне, начал капля по капле терять то, ради чего отказался от меня: должность, положение в обществе, статус, круг общения в элитной среде. Те двери, куда его раньше чуть ли не насильно заманивали, теперь стремительно захлопываются при его приближении. Телефоны либо не отвечают, либо их владельцы технично сворачивают беседу на нейтральной фразе…

Он страдает. Переживает. Но он никогда не осознает, что это ему наказание свыше дано. Не из-за меня. А за то, что сам дал слово чести, и сам не сдержал.

Чем поклянешься, тем и поплатишься.

Очень сложно выработать новую линию поведения, отношения к нему. Воспринимать его не так, как все 12 лет.

«Сила привычки» – говорит Подольская. А я не хочу с этим согласиться. Любовь не может быть привычкой. А то, что любовь обросла шелухой, многолетней грязью, накипью… – так это уже другое.

Когда говорят: «Любовь проходит», это жалкая попытка самообмана. Просто, значит, ее никогда не было. Любовь – когда живешь этим человеком. Точнее – это как воздух: пока он есть, его не ценишь. А когда нет – тогда задыхаешься, и начинаешь осознавать его значимость. Это уже физиологическая зависимость. Потому любовь не проходит никогда. Любовь может только умереть. А вместе с ней и человек. А все остальное – привычка, увлечение, страсть, похоть, приспособленчество – как угодно.

Самое главное – суметь сохранить любовь. Не доводить ее до гибели.

В моем случае – я очнулась почти вовремя. Чуть-чуть с запозданием, но все еще поправимо. То главное, что нас связывает, еще не умерло, а грязь и шелуху мы отчистим.

Пока я не знаю, как. Но детали меня не интересуют. Я знаю одно: я встану с колен, да нет, даже с четверенек. Я вернусь к себе. А там видно будет. Сейчас главное встать, выпрямиться и устойчиво стоять на ногах. А потом можно делать и шаги. И идти. К Жизни. К свету, который я уже вижу в конце тоннеля.

Я не держу ни на кого зла. Не таю обиды. Все было так, как было. Я благодарю Всевышние Силы за то, что мне сохранено физическое и психическое здоровье. У меня впереди еще 30 лет активной жизни.

Я буду любить и трудиться. А это однозначно вознаградится свыше. «Любовь и труд – все перетрут». Только теперь любовь должна созидать, а не разрушать. Я всегда делала то, что основной массе было недоступно. Я сделаю это сейчас. С собой, с Яном. Все, кто в курсе, говорят: «Если за 12 лет не случилось, то уже ничего не получится». А я уверена: у всех – нет. А у меня получится. Потому что так, как я люблю Яна, никто не любит. Чудеса случаются с теми, кто в них верит.

Я освобождаюсь от самоизоляции. Это первое.

7 мая, 8 ч. 20 мин

Все так кратковременно, единовременно. Пока пишу или говорю с кем-то, то такая неодолимая уверенность, что смогу, сумею вырваться из этого состояния. Но стоит остаться одной или без ручки в руках – и я опять слабое, безвольное униженное создание, цепляющееся за Яна: «А когда ты приедешь?», «А ты с кем?», «А ты где?», «А ты… а я… а-а-а…».

Что же все-таки происходит?

То, что он манипулирует моими чувствами – это однозначно. Он осознает безграничную власть надо мной. Если я хочу ада при жизни – он мне это предоставит. Он действует неосознанно, непреднамеренно, но он уверен, что я проглочу любой его пренебрежительный тон, слова, действия по отношению ко мне.

Задели его за живое, унизили где-то, – он самоутвердится со мной.

***

– Я соскучилась по тебе…

– Господи!.. (усмешка) Знаешь что, тебе надо заняться чем-нибудь серьезным…

***

– Ты сегодня приедешь?

– Ну, откуда я знаю?

– А кто знает?

– Никто.

– Ну, мы уже не виделись почти неделю…

– Ну, и ничего страшного не произошло.

– Ты так думаешь?

– Слушай! Хватит!..

***

– Привет!

– Привет (вяло)

– А почему ты мне не позвонил утром?

– (тишина, потом вздох, который в словесной оболочке звучал бы: «как ты мне надоела!») … Ну-у, не знаю. Не могу придумать. Придумай что-нибудь сама… (циничная усмешка)

Зачем я все это воспроизвожу? Чтобы со стороны посмотреть на себя. Самой себе показать себя. Не убегать от правды. Не закрывать глаза. Называть вещи своими именами, никого не обвиняя и не оправдывая при этом. Чтобы вылечить болезнь, нужно мужество признать ее, а потом проследить симптомы, проявления на всем временном отрезке заболевания. Я хочу излечиться, и я излечусь.

У Кинга читала:

– Какой степени болевой шок может вынести пациент?

Ответ звучит в форме вопроса:

– А в какой степени пациент хочет выжить?

Правда, у меня немного в другой плоскости. До какой степени мне нужно причинить боль, чтобы я, наконец, сказала: «Все! Больше не могу! Хватит! Хочу жить!»?

Почему я не терплю, нет, почему я сама провоцирую его на такое отношение ко мне? И почему он возвращается ко мне? Несмотря и вопреки.

Любит?

Возможность самоутвердиться?

Удобно? Больше некуда идти?

Нет! Нет! И нет! Он испытывает ко мне то же, что и я к нему. Только вот я неправильно веду себя. Мне нужно поменять самооценку. Я раньше только страдала и еще ниже опускалась, лелеяла только обиду, боль, и замирала на том уровне. Теперь же я способна не сидеть в обнимку с обидой, болью, а как бы тут же ее зафиксировать, отодвинуть от себя и посмотреть на все со стороны.

Естественно, за месяц (с 24 марта) не может быть кардинальных перемен. Резко можно только разрушить. А строить – нужно время. Или: убить, умереть можно в одночасье, а выздоравливать – с течением времени. И еще – в зависимости от желания выжить.

И даже за этот месяц я очень во многом продвинулась. Можно, конечно, изумиться: «Господи! Как же я раньше, целых 12 лет, этого не замечала?». Но это будет равносильно тому, что удивиться, почему же наелся только третьей лепешкой, ах, надо было сразу третью лепешку купить!

Мне нужны были, значит, эти 12 лет, чтобы все это осознать.

Ну, все, занудила. Хватит!

19 часов

Ну, вот, с утра наорал, а через три часа приехал, будто и не он это был вовсе.

У Карнеги есть такая мысль (не дословно, суть): если мужчина начинает кричать на вас, срываться, это первый признак, что он переводит вас из статуса любовницы в ранг жены. Так что выбирайте, кем вы хотите быть для него. Если же он на протяжении многих лет продолжает дарить вам цветы, подарки и называет вас ласковыми словами, значит, он не воспринимает вас как серьезную партию.

Вот, оказывается, в чем мудрость жизни. Веками формировался институт семьи, из поколения в поколение складывались формы общения внутри семьи, между мужем и женой. А я хотела придумать новое.