Читать книгу: «Тринадцатый», страница 2

Энск

Энск был захудалым северным городишком с населением… тысяч жителей. Достопримечательностей в городке не было. Да и не могло быть, поскольку возраст городка исчислялся двумя цифрами. По статистическим данным в Энске было: 36 магазинов, включая лавки, один завод, одна фабрика. Пять школ, два запущенных кинотеатра, пять общежитий и два роддома. Никто не мог объяснить, зачем Энску два роддома, в наше нелёгкое время, когда женщины забыли о своём главном предназначение на этом свете, но никого и не тревожил этот факт. А именно этот факт и приводил Тринадцатого в отчаянье.

Стоило раздвоиться, чтобы быть в двух местах в назначенное время. С занятий в школе он помнил, что раздвоение души в последствие приводит к раздвоению личности, потери доверия Святейшего Душейства – наказание – отправка в Отстой. Страх перед наказанием подхлестнул Тринадцатого. Он со свистом влетел в открытую форточку родильного дома номер один. Из восьми палат – шесть пустых. В остальных двух, маялись три беременные с маленьким сроком, и две счастливые мамаши. Медицинский персонал отдыхал, на их лицах сквозило безразличие. Тринадцатый понял – вряд ли, в ближайшие двое суток им выпадет счастье поработать. Не теряя надежду и гонимый всё тем же страхом, он отправился в роддом номер два. Это заведение было ещё меньше и хуже, чем первое. Жители Энска давно забыли убогий роддом, но и там иногда рождались маленькие горожане. Во время прилета Тринадцатого там как раз мучалась бедующая мама.

Её не успели довезти до роддома с первым номером. Тринадцатый влетел в замочную скважину и нимб к нимбу столкнулся с неприятной душой.

– Ну, ты, можно поаккуратнее?

Неприятная душа ждала своего мига. Почуяв в Тринадцатом соперника Неприятный, не теряя из поля зрения роженицу, взмахнул мантией.

– Ты кто такой и зачем? Запомни это моё, я первый сюда прилетел. Маши мантией отсюда пока цел, а то я на тебя канцелярским крысам быстро настучу.

Тринадцатый отступил в сторону.

– Тише, дружище, не паникуй. Время пропустишь. У меня просто разведка. Мой час завтра, вот разнарядка.

Неприятный глянул на мантию Тринадцатого и порозовел.

– А у меня последние минуты и прощай свободная душа.

– Ты хоть знаешь, кем станешь?

– Не – а! Но это не проблема. Если, что не по мне, только меня и видели.

Неприятная душа радостно захихикала. Только сейчас Тринадцатый понял, почему дал этой душе такое прозвище.

– Бес бы тебя забрал!

Твёрдо высказал своё отношение Тринадцатый. И тут же Неприятного как ветром сдуло. Тринадцатый схватился мантией за нимб.

– Нет, я пошутил, я не хотел. Прости меня Всевышний, пусть он вернётся.

Что – то заурчало, забулькало и Неприятный появился вновь.

– Ты что, дурной? – Заикаясь от пережитого страха, прошипел Неприятный.

– Нет, – стал оправдываться Тринадцатый, – Я, отличник.

– А, ну выметайся или я за себя не ручаюсь. Мне наплевать, что ты, отличник. За такие дела быстро по статье в канцелярию отправлю.

Тринадцатый, не сказав в ответ ни слова, вылетел из роддома. Дела его были плохи. Зацепившись мантией за рядом растущее дерево, он решил отдохнуть. Немного помедитировав в висячей позе, он почувствовал прилив сил, и полетел выполнять заданную миссию.

Энск жил своими человеческими заботами, а Тринадцатый со скоростью звука облетал поочередно улицу за улицей, дом за домом, квартиру за квартирой. Его интересовали только женщины, и только те женщины, которые готовились стать матерью.

Алёнушка и Иванушка

Молодожёны Ивановы, Алёнушка и Иванушка, как и все нормальные молодожены, тоже хотели иметь детей, но не так сразу, как получается у некоторых.

Сначала они решили завести приятный быт: высокооплачиваемую работу, престижную машину, породистую собаку, дачу. В общем, весь ассортимент благоустроенной жизни. А потом, наполнить всё это благополучие детским смехом. Когда, через пять месяцев безмятежного медового месяца, Алёнушка поняла, что ей грозит материнство, она очень испугалась. Её испуг походил на испуг незамужней женщины имеющей на своей шее пятерых детей. Посетив одного врача, который подтвердил её догадки, она пошла к другому. Следующий эскулап понял по лицу пациентки её испуг, и тут же предложил услуги релаксации за скромную сумму. Алёнушка ни когда за всю свою жизнь не посещала двух докторов этой пикантной области сразу. Её замутило, в глазах потемнело. А после минутной слабости, вдруг проснулся материнский инстинкт.

– Нет, никогда! Он или Она – будут жить! Пусть без высокооплачиваемой работы у матери, машины, дачи, собаки – но жить. Ивану я всё объясню. Он меня любит, значит, всё поймёт. Ведь это наш Ребёнок.

Больше Алёнушка не мучила не себя, не докторов. Она готовилась стать матерью. Все её мысли, поступки, слова были направлены только на одно – материнство. Она всё делала вовремя: ела, спала, гуляла, занималась любовью и выполняла каждый день гимнастику для беременных. Её любимый и любящий Ванюша стал будущим отцом. До этой торжественной минуты, по подсчетам Алёнушки, оставалось две недели. Аленушка поглаживала живот и постоянно разговаривала с дочкой Она на сто процентов верила сама и доказала мужу, что у них будет девочка – Дашенька. В необозримом будущем – Дарья Ивановна.

Уставший Тринадцатый застал Алёнушку за любимым занятием – общение с дочерью – перед зеркалом. Будущая мама мило ворковала с ещё не родившейся дочкой, стоя перед большим старинным трюмо. За её действиями наблюдал довольный муж Ваня. Семейная идиллия витала в атмосфере комнаты, заполнив все уголки.

Срок ещё не наступил, но Тринадцатому ждать было некогда. Кроме Алёны претенденток не было во всём Энске. Надо было действовать. В экстренных случаях правила разрешали идти на компромисс. Подумав, Тринадцатый вынул из мантии приготовленный Компромисс. Попросил у него прощения, и выпустил на волю.

Энск

– Всё – таки Энск жуткая провинция. – Сетовала на город, она душа старого пса, который околел прямо на помойке. – Есть нечего, спать негде, даже укусить некого. Вот и умер, чтоб себя больше не жалеть. Но я не жалуюсь, теперь в люди выйду, а там глядишь, и выше пойду.

– А я так до сих пор и не понял, что в людях хорошего?

– А ты, друг откуда? – Душа околевшего пса подозрительно покосилась на Тринадцатого. – Ты случайно не самозванец?

Тринадцатый понял испуг.

– Нет у меня всё нормально. Вот видишь жетон. Всё честно, всё по закону. И подготовку прошёл, а всё равно не пойму, что в людях хорошего. Носи это тело, носи, словно птица в клетке, а толку никакого.

– Ты не тужи, это бывало не только с тобой. Я, таких чудиков, как ты, уже встречал. Тоже очень обижались на свою судьбу. Был один тип «Обиженный», сколько он подурил, ужас. Ему семь раз плоть надевали, а он, то вор, то наркоман, то солдат для войны, то ещё что ни будь, выдумает. Измаялся весь от заданий, даже жить не хотел. А на восьмой раз его спившимся алкоголиком определили и не большой срок дали. Так он свою душу зельем травить не стал, сдержал себя, а вышел профессором и отработал на полную катушку два срока. Даже мусорщика, сНебесной Канцелярии присылали, что б его угомонить, но ничего не получилось. И ничего ему за такое поведение не было. Сейчас в Канцелярии на видном посту сидит. И почему сразу не догадался?

– Нет, я всё равно не смогу. Видно суждено мне в Отстой отправиться.

Душа старого пса от сочувствия к Тринадцатому покрылась зеленным цветом.

– Не отчаивайся, будь душкой. Ну, мне пора, держи нимб и пока. Может, ещё встретимся?

Он взмахнул мантией и исчез в синеве неба. Тринадцатый с завистью посмотрел в след улетающей душе.

– Сейчас в отпуск отправят, потом определят куда лучше, куда он захочет, и живи – радуйся. А мне здесь майся.

От воспоминаний, Тринадцатому стало себя опять жалко. Облетев несколько раз вокруг Алёнушки, он решил дать её несколько часов отдыха.

– Пусть поспит часов пять, а там начнём. – Задержал он, Компромисс на полпути.

Алёнушка

Ровно в намеченный срок, Алёнушка проснулась от сильной боли. Компромисс начал работу. Тринадцатый наблюдал за будущей мамой с люстры. Она замерла, полежав с открытыми глазами. Боль утихла так же внезапно, как и началась. Перевернувшись на другой бок, она закрыла глаза и снова постаралась уснуть. Тринадцатого возмутило её поведение.

– Хватит спать, пора рожать!

Сильная боль снова прорезала её. Алёнушка ойкнула и приподнялась на кровати. Муж мирно посапывал рядом. Его очень не хотелось будить среди ночи. Боль снова накатила раскалённым обручем. Алёнушка поняла – её час настал.

– Ванечка, что – то мне плохо.

– Спи, Лёлечка, спи, всё хорошо.

Сквозь сон успокоил Алёнушку муж.

– Да, нет же, мне больно, очень больно.

Алёнушка закусила губу, чтоб не расплакаться. Ваня потянулся, зевнул, открыл глаза и только тогда решил проснуться.

– Что с тобой?

– Да сама не знаю, ещё вечером началось. Схватит и отпустит. Только вечером не так сильно было, а сейчас терпеть не возможно, так больно.

– Тебе же ещё рано?

– Знаю, но схватки не остановишь. Надо одеваться и идти.

– Ну, идти, так идти.

Он взглянул на часы – три часа ночи. И почему это не случилось днём? Ужасно спать хочется. На улице холодно и темно. В мягкой постели – тепло и уютно. Алёнушка, кривя губы от боли, металась по квартире, собирая необходимые вещи. Ваня лениво одевался. Он был занят только собой. Тринадцатый висел на люстре и смотрел сверху на устроенный переполох. Больше всего он испытывал неприязнь к будущему папаше.

– Пошевеливайся, давай, сонная тетеря. Выспался, хватит. Скоро тебе вообще спать не придется.

Совершенно не обращая внимания на Аленушку, он витал над Иваном.

– Уж я тебе устрою. Не повезло мне с отцом! Маменька ещё ничего, а папенька – репейник. Ой, люди, люди, и за что вам ещё грехи отпускают?

Алёнушка ойкнула, на глазах появились слёзы.

– Вот пень! Хоть бы раз жену пожалел. Ну, помоги ей сапоги застегнуть. Вот так! Как надулся – то, будто подвиг совершил. Теперь ему часок другой отдохнуть надо, весь уработался. Репейник, помоги жене пальто одеть. Проверь, хорошо ли шарф замотан. У, раззява, тебя самого ещё надо воспитывать, а ты туда же – в отцы. Дурное дело не хитрое, на это вы все мастера. Сейчас отвезёшь, сдашь, и спать ляжешь, – большое дело сделал, жену в роддом отвёл. А к вечеру последние деньги пропивать побежишь, до икоты напьёшься. Сам я вас в таком виде не видел, но мне рассказывали. Вот налюбуюсь!

В дверь позвонили. «Скорая помощь» приехала оперативно. Через несколько минут Алёнушка, Иван и Тринадцатый были в роддоме номер два. Тринадцатый смотрел на бледное лицо Алёны и вспоминал задушевные беседы с Меченым.

Меченый

– Хочешь, не хочешь, а срок надо отрабатывать.

– Как, ты, сказал? Срок? Почему, срок?

– Нет, у тебя не срок будет, – рассмеялся Меченный. – Это я свою миссию на земле в теле сроком называю. А, ты, цикл проживёшь. Понял? Поэтому, получил распределение – залезай в тело и живи судьбу. Первые две недели трудно, а потом привыкаешь. А как две недели, по земному времени, пройдут – всё забудешь Только две недели душа себя осознает отдельно от тела, потом происходит слияние и это уже до конца срока. Так что бояться ничего не надо.

– А ты сам, какой раз в тело пойдёшь? Все горазды, советы давать.

– Не груби. Я – Меченый. Мне двенадцать самоубийц обслужить приказано. По верхнему рангу иду, специальное задание. Да, в этом деле я – гений. Гении они все чокнутые. У них, знаешь, как душа болит, потому, что их не понимают простые люди. Меня всего каждый раз так трясёт, что нет сил, держатся, но я держусь, до конца срока держусь. А как срок закончится – ухожу.

– А сильно болит?

Интерес захватил Тринадцатого подкравшись незаметно сзади.

– Поболеешь, узнаешь. А, у гения сильнее болит, чем у простого смертного, особенно когда его не понимают. Или он дошёл до точки – полностью исчерпал себя. Тело своё люди беречь перестают, не спят, не едят, только всякую ерунду в себя накачивать начинают. Начинают сутками напролёт думать, мечтать о несбыточных делах, подвигах, открытиях. Не могут понять, что для рождения новой идеи душе положен отдых. А они, наоборот, по мне ржавой пилой мыслями пилят, и, зельем душу травят, а я рвусь и устаю. Но в этом случае терпимо. От такой дряни я быстро тело сбрасываю. Ещё хуже бывает.

– Куда хуже?

– Ты когда котом был, он валерьянку пил?

– Было такое, в первый год. Сначала, всего обожгло. Потом, сам не знаю, почему всему радовался, как уснул, не помню. А утром плохо было, все тело болело.

– Вот люди тоже пьют, но не валерьянку – зелье похуже. Они зелье в тело вливают, а душа страдает. Сначала, весь свернёшься, потом развернёшься и всё, что угодно тебе по плечу. Настроение отличное, голова отключается, мыслей никаких. Герой, да и только. Такое начинаешь творить – самому страшно, но всё равно хулиганишь.

– А что делаешь, как хулиганишь?

– У кого, на что сил хватает. У многих обиды верх берут – разбираться со всеми начинают. У вторых, детские комплексы говорить начинают, не исполненные желания детства. Третьих на любовь тянет, со всеми подряд. Но бывает, очень много зелья вливают, так много, что душа умирает, а за ней и тело. Если средняя порция – душе и телу плохо, но человек живёт. Маята страшная.

– А если норма? – Поинтересовался Тринадцатый.

– Не знаю, у меня по долгу службы такого не было. Я начинаю рано, постоянно и много. Но, думаю, что всё равно плохо, потому что душа от этого гибнет. Хуже всего, когда сам привыкнешь и начинаешь просить. Трудно выносить муки.

– Муки? Что за муки?

– А, как, ты, думал? В любом организме до последних минут живёт то, что заложено на небесах. Ну, что такое совесть, ревность и все остальные сантименты, ты ещё узнаешь. Пока тебе это не объяснить.

– И, ничего тебя остановить не может?

– Судьба. Мозги зальешь, и спать – впечатление отдыха. Но это не правда. Самый нормальный для человека отдых – здоровый сон. Запомни это.

Рассказы Меченого приводили Тринадцатого в ужас. А, друг по общению, как назло выбирал самые жуткие примеры из своего пребывания в теле.

– Не хочу быть человеком. – Пугался Тринадцатый.

– Не пори горячку, в людской судьбе радостей тоже хватает.

– Радости? Что это такое?

– Сначала, надо себе родителей хороших выбрать. Не поленись, полетай, присмотрись. Найди с родительским стажем. Лучше быть в семье вторым или третьим ребёнком, всего удачнее вторым. Ещё хорошо, когда папенька постарше маменьки. Он уже пожил для себя, опыта набрался, ему семья нужна. Дом, где он будет полноправным хозяином. Он себя отцом семейства хочет чувствовать. Самолюбие – радость для души, о которой я тебе говорил. А если повезёт, то долгожданным сыном родишься. Желание иметь сына породило уйму дочерей. Запомни, каждый отец хочет иметь сына, хотя дочерей любят больше. А знаешь, почему? Потому что каждый подрастающий сын напоминает отцу о его старости. Отцы завидуют своим сыновьям, у сынов всё впереди.

– А матери дочерям?

– И этого хватает. Когда мать дочери начинает по каждому пустяку приставать к зятю. Зять – муж дочери. – Меченый взглянул на синюю мантию друга. Синий цвет обозначил не понимание и растерянность Тринадцатого. – Да, не пугайся, ты, так. Потом во всем разберешься. Но, запомни, чем дальше зять от тёщи или невестка от золовки, тем крепче семья. Человек создан для семьи. Закон природы, если его не выполнять, то жизнь превращается в Отстой уже на земле.

– А маменьку как выбирать?

– При хорошем отце проблем не будет. Маменьку жалеть надо. Она от своих отпрысков очень страдает.

Страдания, о которых рассказывал Меченый, сейчас переносила Алёнушка. Время текло удивительно медленно. Тринадцатый думал, что этот кошмар никогда не закончится. Алёнушку мучили боли, она кусала себе губы и тихо плакала. Ей было стыдно, за причиненные хлопоты медперсоналу в такой поздний час. Тринадцатый не отлучался от Алёнушки ни на секунду.

– Во, терпит! Не знаю пока, что такое боль, но вижу не очень приятная штука. Молодец маменька, я тебя уважаю. А может, пока не поздно отказаться от этой затеи и скрыться? Очень хочется, но от этой мысли так страшно, что мантия сворачивается. Всё равно найдут, и пощады не жди.

От тайной Небесной канцелярии ещё ни кому скрыться не удавалось. Круговая порука стукачества ценилась и поощрялась в Небесной Канцелярии. За выявленное отклонение от выполнения задания стукачу давали дополнительный отпуск.

– Что же делать? Сколько времени прошло, а я так ни на что и не решился. Смотрю на страдания маменьки и удивляюсь – зачем я ей? Со мной теперь на всю жизнь. Конечно, можно и улизнуть, время хватит – две недели. А если мне понравится? Останусь и начну из маменьки веревки крутить, да нервы ей портить. Жалким котом был и то хозяйку чуть ли не до инфаркта довёл. Тут ведь ни кот, тут ребёнок. Нет, маменька, скорее всего я у тебя долго не задержусь. Поплачешь, погорюешь, а потом нового сыночка родишь. Это дело для тебя скоро привычным станет.

Дверь распахнулась, в палату энергичным шагом вошла акушерка. Она окончательно прогнала от себя остатки сна и теперь была рада поработать. Тем более что роженица, на удивление, была спокойна.

– Ну, милая, ложись, я тебя посмотрю. Долго ли еще нам это терпеть.

Алёнушка покорно легла на кушетку. Её била дрожь.

– Замёрзла? – Участливо поинтересовалась акушерка, одетая в шерстяной костюм под белый медицинский халат.

– Да, почему – то, очень ноги замёрзли. Пить очень хочется. Сестричка, ещё долго? – Через слёзы выдавила из себя Алёнушка.

– Нет, скоро уже начнём рожать. Кого хочешь: мальчика или помощницу?

– Муж мальчика хочет, а мне всё равно.

– Для матери лучше девочка. А мальчишек мамы больше пестуют. Отцы мальчишек хотят только для продолжения фамилии, но любят девочек.

Услышав такие слова, Тринадцатый скатился с покатого плафона.

– Что? Ну, ты даёшь. Не хватает мне ещё бабой стать. Я окрас менять не собираюсь. А не будет, по-моему – улечу. Если девчонку родишь – на меня не рассчитывай. Папеньку – репейника вини, мог бы и парня сделать.

Акушерка внимательно следила за временной продолжительностью схваток.

– Да, девочка для нас женщин лучше. Они к матери ближе, нам помощницы. От девчонок тоже хлопот полон рот, но не таких, как от пацанов. У меня самой трое детей: две дочери и сын. Так я от двух девчонок не так нервничала, как от одного парня.

Алёнушка ахнула от очередной схватки.

– Вот, это хорошо. Время есть, всё успеем сделать. Надевай халат и иди за мной. Не плач, потом на столе покричим. Это боль терпимая.

Успокоила Алёнушку акушерка, как будто тоже собиралась рожать вместе с ней. Тринадцатый медленно парил из кабинета в кабинет вслед за женщинами. Сначала Алёнушке прокололи вену и взяли кровь. От вида этой процедуры Тринадцатому стало плохо. Он закрылся мантией. Затем акушерка повела Аленушку на первый этаж. Кабинет, куда влетел Тринадцатый, вслед за женщинами, напоминал тюремный каземат. Кафельный пол, зелено-ядовитые стены и белый потолок действовали на рожениц тонизирующее.

Женщины переставали плакать, схватки учащались, а боль притуплялась.

– Давай, милая, вставай на весы. Посмотрим, сколько тут у нас лишнего веса.

Алёнушка встала босыми ногами на старые весы. Весы жалобно заскрипели.

– Совсем немного. Молодец, не раскормила себя. Слезай и забирайся на кушетку. Посмотрим все ли у тебя готово.

Забыв надеть тапочки, Аленушка пошла к кушетке. От смущения Тринадцатый повернул нимб к закрашенному окну.

– Ну, вот и все. И это сделали. Теперь всего ничего осталось, и пойдем рожать.

– Да, что ты её всё время понукаешь? Она тебе не лошадь, а моя будущая мама.

Возмутился Тринадцатый, но акушерка конечно же его не слышала. Она набрала в клизму воды. Аленушка не сводила глаз с огромной резиновой груши. Она слышала о такой процедуре, но никогда в жизни ее не делала. Страх перед действиями акушерки был настолько велик, что она даже перестала чувствовать боль.

– Я сейчас помогу тебе это сделать и уйду. Пойду врача позову. А ты тут сама. Вот тебе новое бельё, переоденешься. За собой все убери, не забудь. Убирать здесь некому. Все сделаешь, поднимешься наверх, я тебя там ждать буду. Ну, ложись.

Акушерка, сделав положенную медицинскую процедуру, ушла наверх. Через двадцать минут за ней поднялись Аленушка и Тринадцатый. В коридоре их поджидала акушерка.

– Ну, всё, милая, теперь пошли. Ещё один укольчик сделаю, и на стол рожать пойдём. Пройди, милая, в этот кабинет, а я пока свет в операционной включу.

В процедурном кабинете, куда вошла Алёнушка, как было, заведено во всех больницах верхнюю фрамугу окна, держали открытой. Ледяной ветер врывался в кабинет без остановки.

От пронизывающего ветра, Алёнушку стало трясти ещё больше. Тринадцатый услышал стук её зубов.

– Не бойся, мамуля, сейчас разродимся. Родим богатыря, что надо. Вот только уколов, нам делать больше не нужно. Третий укол за час. Так ведь можно и СПИДу нас отдать. Кто их знает, как у них тут с Гигиеной? А маменька у меня молодец! Жалко с душой её пообщаться нельзя. Хорошая видно душа, как я.

От хвалебных речей о своей душе, Тринадцатого оторвала вошедшая акушерка. Она отлично знала своё дело, игла быстро и безболезненно вошла в вену. От укола Алёнушку бросило в жар.

– Боишься рожать? – Участливо поинтересовалась акушерка. – Не бойся, ни ты первая, ни ты последняя. У нас ещё летальных исходов не было, ни с какой стороны.

На самоуверенное заявление акушерки, Тринадцатый ехидно хмыкнул.

– Могу устроить.

Алёнушку снова скрутила боль. Акушерка погладила её по руке.

– Ну, пойдём, родная, пора. Ещё минут десять и всё закончиться. Даже доктор уже пришёл, в операционной руки моет. У нас доктор хороший, умный.

На встречу из родильного зала выкатился маленький, очкастый толстячок, широко улыбаясь вставными зубами.

– Милости прошу! Мы вас только и ждали.

Галантно взяв Алёнушку под локоток, он осторожно повёл её в зал. От возмущения Тринадцатый завис под потолком.

«Вот это да! Вот это прилетели! И здесь не везёт! Это что доктор? Это не доктор, а насмешка над роженицами. Ну, как этот огрызок меня примет? Да его с пола то не видно! Не врач, а издевательство.

Во всём не везёт. Если мне суждено родиться так именно такой доктор, такой роддом и папанька – репейник. Другим всё – мне ничего. А если девчонка родиться, то прошу меня извинить. Несчастная я душа, несчастная! Время поджимает, а с таким доктором разве во время уложишься»?

Так причитая над своей судьбой, Тринадцатый влетел в операционный зал и остолбенел. На форточке лениво покачивалась ещё одна душа, душа «Неприятный». Услышав шум мантии Тринадцатого, Неприятный соскользнул с форточки и полетел навстречу.

– А, старый знакомый, привет! Видишь, здесь тебе тоже ничего не светит. Отлетай отсюда и как можно скорее, процесс пошёл.

Тринадцатый от такого заявления покрылся бордовым цветом и наскочил на душу Неприятного.

– Это ты отсюда сейчас полетишь. Понял? Это моё! А если не улетишь, пеняй на себя.

Алёнушка негромко вскрикнула.

– Только не надо сцен! Мы с тобой ответственные работники и всегда сможем договориться. Тебе ведь проблем не надо? Не надо! И мне не надо.

– Только посмей! Тебе такое устрою, век из Отстоя не вылезешь.

– Что ты мне устроишь? Проснись, дорогой! Мы с тобой на грешной земле. Кто тут прав, кто виноват, решать нам. Понял?

– Ты вчера должен был взять судьбу?

– Мне там не понравилось. Не люблю быть в женском теле. Здесь мужик и он будет мой! Понял? Поэтому…

– Ну, ты и скотина!

– Это не тебе определять. Лучше убирайся по добру по здорову.

– Уберешься ты! Потому что здесь моя Судьба. Понял?

Алёнушка тихо заплакала. Акушерка наполнила шприц и подошла к роженице.

– Иван Иванович. – Обеспокоено нарушила она тишину. – Иван Иванович, схватки прекратились.

– Ничего страшного в этом не вижу. – Промурлыкал себе под нос Иван Иванович, надевая резиновые перчатки. – Это бывает. – Он быстро, как колобок подкатился на своих коротких ногах к столу. Глянул на Алёнушку, погладил живот, и всё так же улыбаясь, начал тихо, но чётко давать указание акушерке.

В это время, между двумя плафонами разгорался бой. Верх одерживал Неприятный.

– Куда тебе, соломе, в человека? Ты и трёх слов связать не можешь! – Тринадцатый привыкший слушать, а не говорить терпел поражение перед разговорчивой душой.

– А, вот это уже не твоя забота! Я тебе вчера отдал место. Туда и порхай!

– Дружок, объясняю тебе еще раз: туда уже ни кому порхать не надо.

– Вот гад ползучий! – Всё больше злился Тринадцатый. Гроздья ненависти начали влетать в открытую форточку вместе с холодным ветром. Тринадцатый понимал, что гнев сильно мог навредить роженице, но остановиться не мог.

Акушерка вводила очередную иглу в вену Алёнушки. В операционную сбежался весь медицинский персонал родильного дома, дежуривший этой ночью. Иван Иванович командовал. В его практике, а практика его была огромна, летальных исходов не было.

Под потолком, накал страстей дошёл до своей высочайшей отметки. Неприятный напирал, Тринадцатый не сдавался. Так, они несколько томительных минут для роженицы, старались отпихнуть друг друга к открытой форточке. Вдруг, суета внизу насторожила Тринадцатого. Он посмотрел на маменьку. Неприятный поймал его настороженность и захихикал.

– Видишь, это всё за тебя. Ты здесь мешаешь.

– Не я, а ты.

– Не мечтай, я не уступлю. Или ты отсюда улетаешь, или ни мне, ни тебе. Понял! Ты лишний! Она из-за тебя разродиться не может.

– Нет, это ты во всём виноват. Вон, отсюда. – Тринадцатый так громко кричал первый раз за всё время своего существования.

Иван Иванович судорожно нащупал пульс роженицы. Алёнушка была бледная, волосы разметались, глаза ввалились, пульс прощупывался с трудом. Доктор послушал сердцебиение ребенка – ритм в норме. Но что с матерью?

Неприятный позеленел от злости ядовито – зеленым цветом и взмахнул мантией.

– Слушай, ты недотёпа, предупреждаю в последний раз, если мне сейчас не уступишь место, я её отправлю в длительный отпуск.

Тринадцатый понял, что Неприятный не шутит. Для достижения цели ему все средства будут хороши. И эта красивая, молодая женщина, без пяти секунд его мама, – умрёт. Быстро перекрестившись, Тринадцатый закричал, что было сил.

– Да, провались ты в Отстой!

В операционной стал медленно гаснуть свет. Хлопнула форточка от порыва ледяного ветра. Все замерли. Непонятный страх возник ниоткуда и за долю секунды объял всех присутствующих. И только Алёнушка в эту жуткую секунду почувствовала огромное облегчение. Новый человечек, так долго бившийся у неё под сердцем, рвался на волю. Прилив сил и огромная радость густой пеленой окутала будущую мать. Она поднатужилась, и в тот же миг операционную тишину пронзил громкий крик новорождённого. Тринадцатый, не разбираясь, мальчик это или девочка, впорхнул в маленькое тельце.

– А теснота – то какая! Это тебе не райские качели. – Охнул Тринадцатый, и замер.

Сияющий Иван Иванович радостно подпрыгивал вокруг стола.

– Ну, молодец! Ну, красавица! Ну, героиня!

– Кто там у нас? – Еле слышно поинтересовалась Алёнушка.

– У нас сын! Богатырь! Мои поздравления! – Акушерка, быстро закончив все медицинские премудрости, аккуратно положила карапуза на весы. – Вес – три сто. – Отрапортовала она и переложила новорожденного на мерный столик. – Рос – пятьдесят один сантиметр.

– А, теперь, отдыхать. И, как можно больше, красавица. – Доктор довольно потёр руки и вышел из операционной.

Тринадцатый на время ослеп и оглох. Этот период нужно было переждать. Так как он очень устал, то был даже рад отдыху. И только некоторые ощущения мешали ему расслабиться полностью. Но это были уже ощущения тела, а не души.