Читать книгу: «Опоссум Шрёдингера. Смерть в мире животных», страница 3

Глава 2
Косатка, которая пронесла своего мертвого детеныша через полмира

Летом 2018 года СМИ всего мира облетела история косатки Талекуа, ставшей главной героиней настоящей трагедии. Талекуа потеряла детеныша – он умер вскоре после рождения – и, очевидно, не смогла с этим смириться. Весь мир следил за тем, как она передвигала труп, подталкивая его мордой, чтобы он не утонул. По всем признакам это можно было истолковать как проявление скорби. История продолжалась ни много ни мало семнадцать дней, и за это время Талекуа проплыла за своей семьей больше тысячи миль, унося с собой мертвое дитя. Ученые, наблюдавшие за ней, начали опасаться за ее здоровье, так как Талекуа, слишком занятая телом своего детеныша, мало ела: потребляемой пищи едва хватало, чтобы восстановиться после родов.

История Талекуа всех глубоко тронула. Ей посвящались стихи и эссе, ее сотни раз обсуждали в социальных сетях. Печальную одиссею Талекуа освещали такие СМИ, как The Washington Post, CNN и The Guardian¹⁸. На этом дело не кончилось, и через пару лет, когда Талекуа родила здорового детеныша, об этой прекрасной новости писали так, будто речь шла о рождении ребенка какой-нибудь знаменитости¹⁹.

Почему же этот случай так всех увлек? Если оставить в стороне очарование китообразных в целом, история Талекуа зацепила нас не просто потому, что она удивительна, но потому, что она нашла в нас отклик. Мы считали, что прекрасно понимаем чувства косатки, и видели в поведении матери отражение нашего собственного опыта переживания горя от утраты близкого человека. Эта возможность проявить эмпатию позволила нам на некоторое время почувствовать более тесную связь с миром животных.

Впрочем, некоторые обозреватели выражали обеспокоенность: возможно, мы лишь антропоморфизируем поведение Талекуа²⁰. Можем ли мы быть уверены, что косатка понимала: ее детеныш умер? Возможно, она несла его как раз потому, что считала его живым и просто помогала ему не отстать? Откуда нам знать, действительно ли чувства, переживаемые косаткой, были сродни тому, что мы называем скорбью? Вполне вероятно, что мы всего лишь проецировали на нее наш собственный опыт, наш человеческий способ видения мира. Описывая Талекуа человеческими категориями, мы, быть может, не уважаем ее «косатскость».

Соблазн антропоморфизации при толковании поведения животных является одним из серьезных факторов, вызывающих озабоченность специалистов по сравнительной психологии и этологии, которые, как правило, стараются не приписывать животным свойств сверх тех, что необходимы для объяснения их поведения. И ни в коем случае ничего не подкрепленного эмпирическими данными. Поэтому вместо нравственности животных говорят об их просоциальности, вместо языка – о коммуникации, а вместо дружбы – об аффилиативных взаимоотношениях. Таким образом ученые защищают свои дисциплины от нашей глубоко укоренившейся склонности толковать любое поведение животных в человеческих категориях.

Сравнительной танатологии как разделу этологии и сравнительной психологии также свойственны опасения по поводу антропоморфизма. Здесь эта опасность еще очевиднее по причинам, связанным с предметом изучения этой дисциплины. В других науках против антропоморфизма можно применить методологические меры ограничения, однако сравнительная танатология, поскольку в ней изучаются реакции животных на смерть, сталкивается с ограничениями этического характера, которые осложняют применение таких мер.

Чтобы лучше с этим разобраться, необходимо вновь сделать небольшое отступление и рассмотреть методы исследования поведения и разума животных. В самом общем смысле существует три метода, которые позволяют изучать, как себя ведут представители определенного вида и какие когнитивные и эмоциональные механизмы лежат в основе их поведения. Это экспериментальный метод, метод наблюдения и анекдотический метод.

В рамках экспериментального метода животное помещают в заданные условия, обычно лабораторные, в которых можно проверить его реакцию на различные ситуации. Преимущество этого метода состоит в том, что он обеспечивает нам достаточный контроль над различными факторами, способными повлиять на поведение животного, и потому позволяет проверить различные гипотезы о том, как функционирует его разум.

Например, в девяностых годах ученые Дэниел Повинелли и Тимоти Эдди провели серию экспериментов, чтобы проверить, обладают ли шимпанзе моделью психического состояния, то есть могут ли они понимать, что другие индивиды обладают разумом с убеждениями, желаниями, восприятием, ощущениями и т. д. Говоря конкретнее, Повинелли и Эдди изучали, могут ли эти приматы понять, когда на них смотрят, а когда нет. Проверялась, таким образом, их способность приписывать другим индивидам восприятие²¹. Для этого одного шимпанзе помещали перед двумя исследователями, чтобы выяснить, у кого из них обезьяна попросит еды соответствующим жестом, очень похожим на человеческий жест, который мы используем, когда чего-то «просим», – протянув руку ладонью вверх. Важной деталью эксперимента было то, что один человек стоял спиной к шимпанзе и только второй мог видеть обезьяну и, соответственно, распознать ее жест. Ученые обнаружили, что шимпанзе просят еду только у того субъекта, который их видит.

Однако результат мог быть связан не с тем, что шимпанзе понимал, что его видит только повернувшийся к нему человек, а с тем, что животное просто выучило правило: «мой жест лучше работает с тем, кто стоит ко мне лицом». Чтобы провести различие между первой гипотезой – гипотезой «разума» и второй – «поведенческой», перед шимпанзе разыграли ситуации, в которых оба человека стояли к ним лицом, но только один мог их видеть, а второй смотрел наверх, носил повязку на глазах или даже ведро на голове (см. илл. 3). В этом случае Повинелли и Эдди обнаружили, что шимпанзе, не разбирая, просят еду у обоих. Так, меняя условия эксперимента, ученые смогли отделить гипотезу «разума» от «поведенческой» гипотезы и пришли к выводу, что поведение шимпанзе подчиняется поведенческому правилу, а не пониманию, когда на них смотрят, а когда нет.

Хотя экспериментальный метод позволяет контролировать переменные и проверять гипотезы, у него есть ряд недостатков, связанных с экологической валидностью. Речь идет о том, что условия экспериментов обычно являются слишком искусственными и имеют мало общего с естественной средой обитания животного. Так, в описанном примере не учитывается, что шимпанзе эволюционировали и росли в среде, где не встречаются маски и пластиковые ведра. Вполне вероятно, что это влияет на их способность распознавать эффект, который эти предметы оказывают на зрение. Эксперимент Повинелли и Эдди также сильно критиковали, поскольку при естественном взаимодействии шимпанзе редко делятся едой друг с другом, а потому предложенные условия могут не соответствовать социальному интеллекту, характерному для этих приматов²².

Илл. 3. Некоторые из условий в рамках эксперимента Повинелли и Эдди

В последующих экспериментах вместо кооперативных моделей поведения были выбраны конкурентные, более соответствующие экологии и социальности шимпанзе. В одном из наиболее известных экспериментов²³ двух шимпанзе разного социального ранга с противоположных сторон запускали в комнату, в которой лежал банан. В одних случаях зрительный доступ к местоположению банана имели оба примата, в других место, где находится фрукт, видел только нижестоящий шимпанзе. Исследователи обнаружили, что шимпанзе более низкого ранга прекрасно использовал в свою пользу информацию о том, что видит или не видит конкурент, и направлялся к банану только в тех случаях, когда был вне поля зрения доминирующего шимпанзе (избегая тем самым хорошей взбучки).

Хотя психологи всегда стараются скорректировать условия экспериментов в соответствии с экологией и способностями рассматриваемого вида, какое-нибудь животное может не пройти тест по причинам, не связанным с тем, умное оно или глупое. Возможно, условия были неподходящими для того, чтобы животное проявило способность, которую ученые пытаются изучить (как в исследовании Повинелли и Эдди). Или субъект просто может не понять, что от него требуется в эксперименте. В конце концов, для прохождения тестов животным не дают руководства с инструкциями, и сообщить им, что от них в точности требуется, никак нельзя. Бывает и так, что условия эксперимента не вызывают у животного достаточного интереса. Ведь животное не догадывается, что делает вклад в развитие науки (а даже если бы и знало, то вряд ли заинтересовалось бы такой высокой целью).

Альтернативой здесь служит метод наблюдения. Это систематический и продолжительный мониторинг популяции животных, ведущих обычную жизнь в дикой природе. С помощью таких наблюдений можно собрать данные о том, присутствуют ли в данной популяции определенные формы поведения, а также о том, как часто и каким образом эти формы используются. Исследования методом наблюдения близки к описанию естественного поведения животных и часто приводят к неожиданным открытиям. Например, раньше считалось, что использование орудий в естественной среде свойственно только человеку, однако Джейн Гудолл, изучавшая шимпанзе национального парка Гомбе, обнаружила, что в своих сообществах эти животные тоже используют орудия²⁴. С тех пор благодаря наблюдениям эта способность была зафиксирована среди представителей огромного множества видов – от приматов до насекомых, включая дельфинов, рыб и осьминогов²⁵.

Исследования-наблюдения обычно имеют высокую экологическую валидность, поскольку в них за животными, как правило, следят в естественной среде или во время спонтанного взаимодействия с другими представителями своего вида. Такие исследования могут многое рассказать о поведении животных. Однако они плохо подходят для определения способностей, лежащих в основе поведения, поскольку при недостаточном контроле над средой повышается вероятность вмешательства неизвестных факторов.

Поэтому метод наблюдений часто дополняется экспериментами, проводимыми в дикой природе. Один из наиболее известных подобных экспериментов провели Роберт Сейфарт и Дороти Чейни. Они хотели изучить сигналы тревоги, которые ранее наблюдали у обезьян-верветок. Ученые подозревали, что эти сигналы различаются в зависимости от того, о каком хищнике они предупреждают – леопарде, орле или змее. Вместе с Питером Марлером они провели эксперимент, во время которого использовали громкоговоритель, спрятанный в месте обитания этих обезьян. Исследователи собирались систематически изучить реакции приматов на различные звуки, издаваемые хищниками, и для этого использовали аудиозаписи²⁶. В результате гипотеза ученых подтвердилась: каждый сигнал провоцировал разные формы поведения, соответствующие стратегиям защиты от того или иного хищника. Когда воспроизводились звуки, издаваемые леопардами, обезьяны забирались на ближайшие деревья; при воспроизведении криков орлов верветки смотрели вверх и искали кусты, в которых можно спрятаться; звуки змей заставляли приматов рассматривать землю в поисках источника опасности. Эксперимент подтвердил, что сигналы этих обезьян обладают конкретным семантическим содержанием: они соотнесены с отдельной частью внешнего мира и не служат лишь выражением эмоционального состояния животного.

Исследования-наблюдения тем полезнее и надежнее, чем шире объем выборки, то есть чем больше число изучаемых особей, разнообразие зафиксированных форм поведения и общая продолжительность изучения популяции. При этом этологи иногда могут стать свидетелями отдельных случаев особенно выделяющегося, странного или необычного поведения и решают задокументировать их и опубликовать об этом статью. Тогда мы говорим, что этолог использует третий метод исследования разума животных – анекдотический.

Анекдотический метод – это ситуативное описание спонтанно наблюдаемого поведения одного животного или группы. Этот метод схож с методом наблюдения, так как основан не на манипуляциях с внешней средой, а на простом мониторинге. Однако анекдотический подход не диктуется намерением изучить конкретное явление в некой популяции, а состоит в фиксации поведения, наблюдаемого случайно.

Как вы можете догадаться, при изучении разума животных этот метод менее надежен, поскольку не обеспечивает никакого контроля над факторами, способными повлиять на изучаемые повадки, а также допускает возможность серьезных ошибок в их интерпретации, особенно если они не наблюдались ранее. И все же это тоже важный метод, поскольку он может открыть новые направления исследования или поставить под сомнение то, что нам было известно о конкретном виде до сих пор.

Психологи Люси Бейтс и Ричард Бирн перечислили ряд критериев, которые обеспечили бы этому виду исследований бóльшую надежность. Во-первых, важно, чтобы наблюдение и описание поведения осуществлял специалист. Это как никогда очевидно в эпоху интернета, когда множество вирусных роликов с животными, делающими странные вещи, то и дело неверно трактуются широкой аудиторией.

Пример тому – видеоролик, записанный в океанариуме, где белуха взаимодействует с детьми, смотрящими на нее через стекло. Белуха то и дело подплывает к ним с открытой пастью, будто дразня их, а дети реагируют на каждое ее приближение, давясь от смеха²⁷. Большинство людей, посмотревших видео, поняли поведение белухи так же, как и дети, и решили, что белуха с ними играла. Однако, как отметила специалист по китообразным Лори Морино, белуха вела себя агрессивно, а то, что могло показаться игрой, на самом деле было формой угрозы, вероятно, вызванной желанием остановить нескончаемые детские крики и удары по стеклу²⁸. Поэтому очевидно, что гораздо лучше, если такие случаи будут интерпретировать эксперты, специализирующиеся на отдельных видах животных, а не одноклассники из общего чата в вотсапе.

Во-вторых, отмечают Бейтс и Бирн, важно, чтобы поведение животного было записано на видео или сфотографировано. Если это невозможно, сразу после столкновения с необычными повадками нужно сделать записи, стараясь придерживаться как можно более объективных формулировок и не добавляя ничего сверх того, что реально наблюдалось. В публикации же об увиденном случае нельзя добавлять ничего, что не было упомянуто в изначальных записях. Дело в том, что человеческая память небезупречна и склонна к фантазии (верите вы или нет, но бóльшая часть того, что вы помните, в реальности происходило не так, как вам кажется). Соблюдать это требование важно еще и потому, что истории о таких случаях обычно описывают совершенно неожиданные формы поведения, и поэтому исследователь должен быть осторожен и не полагаться на свою память.

Наконец, для оценки отслеживаемого поведения необходимо, чтобы его подтвердили разные исследователи в разных ситуациях. Наблюдение одного этолога ненадежно, и его трудно интерпретировать. То же самое наблюдение, сделанное несколькими людьми в разные моменты, гораздо более валидно, а также дает больше информации, которая поможет в интерпретации собранных данных. Поэтому анекдотические исследования часто публикуются в виде сборника наблюдений, сделанных несколькими людьми.

В числе наиболее известных – сборник, опубликованный Эндрю Уайтеном и Ричардом Бирном, в котором описаны случаи, собранные различными исследователями и указывающие на то, что приматы способны намеренно обманывать других²⁹. Среди прочих там изображен случай с шимпанзе, ухаживавшим за самкой, который при внезапном появлении доминантного самца скрыл руками свою эрекцию. Рассказывается о случае, когда горилла, увидев на дереве вкусный фрукт, остановилась и притворилась, что умывается, пока члены ее семейства не прошли мимо и она не осталась с фруктом наедине. Есть в сборнике и такой случай: бабуин, убегавший от других обезьян, которые хотели его поколотить, вдруг выпрямился и сделал вид, что с интересом смотрит вдаль, будто заметил какую-то опасность – хотя на самом деле ее там не было, – и таким образом отвлек своих преследователей.

Этот бабуин, безусловно, заслуживает громких аплодисментов.

В другом коллективном исследовании Люси Бейтс с коллегами провели анализ и категоризацию всех случаев, указывающих на способность африканских слонов сопереживать другим и проявлять альтруизм³⁰. Среди всех примеров, собранных в течение нескольких лет, они обнаружили 17, в которых две или более особи объединялись в коалиции против другой; также были зафиксированы 29 случаев защиты детенышей, в том числе когда слоны отпугивали хищника, вмешивались, чтобы остановить драку между детенышами, или не давали им оказаться в опасном месте; 129 случаев, когда слоны утешали расстроенную особь; 21 случай проявления заботы о слоненке, разлученном с матерью; 22 случая с детенышами, которых сопровождали до воссоединения с семьей; 28 случаев оказания помощи малышам, испытывающим трудности с передвижением. Еще в трех случаях особи помогали избавиться от посторонних предметов: в первом из них один самец вытащил из тела другого дротик с транквилизатором, во втором подросток рассматривал копье, воткнувшееся в поясницу другому слону, а в третьем слониха вытащила мусор изо рта своего слоненка. Последние наблюдения особенно удивительны, поскольку слоны часто переносят растительность, приставшую к их телу, и никогда не снимают ее друг с друга.

Такие сборники делают идею, что обман и альтруизм свойственны не только человеку, более правдоподобной. Они заставили ученых более серьезно отнестись к случаям, когда животные проявляют такое поведение, и послужили поводом для более систематических лабораторных исследований.

После этого краткого обзора методов изучения разума и повадок животных мы лучше понимаем, почему сравнительная танатология особенно уязвима для антропоморфизма.

Поскольку в центре внимания сравнительной танатологии находятся реакции животных на смерть, эта дисциплина по определению полагается на случайности. Дело в том, что смерть животных в природе, как правило, невозможно предсказать, и существуют очевидные этические и экологические основания, не позволяющие исследователям намеренно провоцировать такие случаи, чтобы посмотреть, как отреагируют другие особи в группе. Поэтому большинство опубликованных статей в этой области представляют собой хронику ситуаций, зафиксированных случайно: описаны, например, смерть животного после падения с дерева, мать, несущая на себе мертвого детеныша, случай инфантицида и т. д.

В этой сфере все-таки было проведено несколько экспериментальных исследований и предложено несколько других, но в целом они вызывают серьезные вопросы этического характера. Например, Колин Аллен и Марк Хаузер, отталкиваясь от знания о том, что самки приматов эмоционально связаны со своими детенышами, а также способны узнавать других особей по голосам, предложили использовать скрытые громкоговорители для воспроизведения криков умерших малышей обезьян, чтобы изучить реакцию матерей³¹. Достаточно вообразить подобный эксперимент с людьми, чтобы понять степень жестокости такого предложения. Андре Гонсалвес и Дора Биро также предлагали провести серию экспериментов, в рамках которых животным показывали бы чучела, подающие двусмысленные сигналы жизни и смерти. К примеру, предлагалось демонстрировать особей, которые двигаются, но при этом пахнут путресцином или обезглавлены. Помимо того что это просто жутко звучит, очень сложно предсказать, какое влияние такие эксперименты могут оказать на испытуемых животных³².

Трудно проводить и наблюдательные исследования реакций животных на смерть, поскольку, как уже сказано, сам феномен в природе происходит случайно, что осложняет систематическое отслеживание реакций на смерть в рамках конкретной популяции. И все же некоторые подобные исследования проводились в популяциях с высокой смертностью. К примеру, Юкимару Сугияма с коллегами в течение девяти лет систематически изучали реакции самок одного вида японских макак на смерть детенышей; в их популяции уровень младенческой смертности достигал 21,6 %³³. Однако исследования такого рода встречается редко, поскольку наблюдения, как правило, требуют огромного количества времени и ресурсов, и поэтому для изучения обычно выбирают явления, связанные с меньшей неопределенностью.

Можно утверждать, что бóльшая часть опубликованных статей в области сравнительной танатологии выполнена в рамках анекдотического метода. Анекдотический метод, в свою очередь, в наивысшей степени подвержен влиянию антропоморфизма: полагаясь на маленькую выборку и не имея экспериментального контроля, который помог бы правильно интерпретировать результаты, ученые больше склонны толковать наблюдаемое поведение через призму человеческого мировосприятия.

Дело усугубляется тем, что большинство статей в этой области публикуют авторы, не занимающиеся исключительно танатологией: обычно это биологи, изучающие конкретную популяцию в связи с вопросом, не касающимся смерти, и решившие рассказать о случае, который им довелось наблюдать. Так было, например, в истории Талекуа. В сравнительной танатологии работает очень мало специалистов – отчасти из-за того, что это молодая дисциплина, отчасти же из-за очевидных методологических сложностей. Это тоже усиливает опасность антропоморфизма: чем меньше специалистов среди авторов танатологических исследований, тем более они будут склонны к ошибочной интерпретации наблюдаемого поведения.

Вдобавок ко всему риск антропоморфизма усиливается тем, что смерть имеет для нас большое эмоциональное значение. Это явление, к которому нам трудно относиться отстраненно – и потому, что мы ассоциируем его с очень травмирующим жизненным опытом, и потому, что оно связано с нашими самыми глубокими экзистенциальными страхами. Поэтому всегда присутствует вероятность проецирования наших собственных чувств на животных: мы не можем не видеть человеческие эмоции в их поведении, как произошло в случае с Талекуа.

Из-за всех этих рисков о танатологическом поведении животных обычно сообщают как можно более сдержанно и избегают слов, имеющих сугубо человеческую семантику, как, например, горе или понятие смерти. Таким образом пытаются компенсировать любое антропоморфное искажение, которое может исказить интерпретацию повадок животных.

Воздерживаться от антропоморфизма разумно и важно для изучения разума животных, однако существует еще два опасных типа ментальных искажений, которым обычно уделяется гораздо меньше внимания. Это антропектомия и антропоцентризм. Давайте разберемся, что представляет собой антропоморфизм и чем он отличается от этих двух явлений.

Строго говоря, антропоморфизм – это приписывание чему-то или кому-то человеческих качеств. Так, мы можем сказать, что христианский Бог – бог антропоморфный, поскольку имеет облик человека (хотя христианские догматы постулируют ровно обратное и утверждают, что это мы созданы по образу и подобию Господа). Можно также сказать, например, что известные «бельмесские лица»³⁴ являются антропоморфными (или, по крайней мере, нас хотят в этом убедить). В самом буквальном этимологическом смысле антропоморфизм не является ни чем-то хорошим, ни чем-то плохим: это всего лишь склонность приписывать человеческие качества некой конкретной сущности.

Однако в сравнительной психологии и этологии этот термин обычно используется иначе. Когда ученый обвиняет нас в антропоморфизации поведения животного, он имеет в виду, что мы не только интерпретируем поведение этого животного с человеческой точки зрения, но и совершаем при этом ошибку. Антропоморфизация Талекуа – это не просто приписывание ей человеческих качеств: это приписывание ей свойств, которыми она не обладает.

Хотя термин широко используется в указанных дисциплинах, мы имеем дело с проблемным понятием, ведь оно как бы предполагает, что все человеческие качества свойственны исключительно человеку. Но это, конечно, не так, и не только потому, что у нас есть общие с другими животными морфологические и физиологические особенности (например позвоночник, такие органы, как сердце и легкие, гормоны и т. д.), но и потому, что многие психологические способности, которые издавна считались сугубо человеческими (например использование орудий, обман или альтруизм), часто обнаруживаются у представителей других видов.

В прошлом мы много раз ошибались, думая, что определенные способности свойственны только человеку. Поэтому философы Кристин Эндрюс и Брайан Хасс посчитали, что необходим термин для обозначения этой ошибки, который дополнил бы понятие антропоморфизма. Они предложили свой вариант – антропектомия³⁵. Это своего рода антропоморфизм наоборот. Если антропоморфизм – это приписывание животному черт, типичных для человека, то антропектомия – ошибочное отрицание наличия у животного таких черт.

Термин Эндрюс и Хасса важен потому, что предлагает считать антропектомию столь же серьезной ошибкой, что и антропоморфизм. Так, если бы мы приписывали Талекуа обладание понятием смерти или говорили, что она скорбит, и оказались бы неправы, это бы означало, что мы антропоморфизировали косатку. Но если бы мы сказали, что у Талекуа нет понятия смерти или что она не скорбит, потому что эти черты свойственны только человеку, и опять-таки оказались бы неправы, это значило бы, что мы совершили по отношению к Талекуа ошибку антропектомии. Обе ошибки одинаково серьезны, и нет причин бояться одной из них сильнее, чем другой. Они обе предлагают ложное описание реальности. Поэтому, хотя представители сравнительной танатологии резонно опасаются антропоморфизма, им также следует избегать антропектомии.

Антропоморфизм следует отличать и от антропоцентризма, который в общих чертах представляет собой предубеждение, что наш вид – пуп земли. Антропоцентризм – это склонность считать, что поскольку для нас нет ничего важнее нас самих, то, следовательно, нет ничего важнее нас в принципе.

Антропоцентризм может по-разному проявляться в разных сферах. К примеру, большинство наших городов устроены с антропоцентрической точки зрения: мы систематически игнорируем множество животных, с которыми делим пространство. Это не только домашние питомцы (которые, как правило, тоже не особенно учитываются), но и тысячи видов диких животных, которые обитают в городской среде и приспособились к ней: крысы, тараканы, голуби, воробьи, белки, мыши и т. д.

В науке антропоцентризм тоже дает о себе знать разными способами. Распространено представление о том, что наука оперирует только объективными данными о мире, однако правда в том, что, как и всякая человеческая деятельность, она подвержена воздействию наших предрассудков и ценностей. Темы, которые выбираются для изучения, которые получают финансирование и которым с наибольшей вероятностью будут посвящены публикации, не случайны, а обусловлены человеческими интересами. Поэтому и необходимость изучения разума и поведения животных часто обосновывается какой-нибудь ценностью для людей. Например, говорят, что это приближает нас к выяснению эволюции наших психологических способностей или к пониманию того, что именно отличает наш разум от разума представителей других видов.

Сравнительная танатология тоже не защищена от влияния человеческих ценностей. В рамках этой дисциплины изучение поведения и реакций животных на смерть часто обосновывается стремлением открыть эволюционное происхождение наших собственных погребальных практик и взглядов на смерть. Это законный интерес, однако следует отметить, что вопрос необязательно становится более животрепещущим только тогда, когда его можно четко связать с нами и нашими ценностями. Может быть, вам, дорогой читатель, вопрос о том, как переживают и понимают смерть животные, интересен сам по себе, вне зависимости от того, чтó ответ на него может нам рассказать о нас самих? Если это так – добро пожаловать в клуб.

Также важно подчеркнуть, что изучение повадок других животных не обязано давать нам подсказки об эволюции наших собственных способностей, даже если речь идет о видах, очень близких к нашему, таких как большие человекообразные обезьяны. Шимпанзе, бонобо, орангутаны и гориллы не являются «менее эволюционно развитыми» людьми. У нас общий предок, но мы никогда в нашем эволюционном прошлом не были ни шимпанзе, ни бонобо, ни орангутанами, ни гориллами. А значит, исследование их разума, хотя оно и может рассказать нам что-то о нашей эволюции, не является окном в нашу эволюционную историю.

Антропоцентризм – это искажение, из-за которого мы считаем себя альфой и омегой вселенной, но он также может быть уподоблен очкам, через которые мы смотрим на мир и которые в значительной мере определяют нашу точку зрения. Такой антропоцентризм неявно присутствует в значительной части исследований по сравнительной психологии. Они не просто пытаются ответить на научные вопросы с учетом наших интересов, но сами их методологии демонстрируют, как нам трудно отказаться от нашего человеческого способа видения мира.

Давайте рассмотрим в качестве примера знаменитый тест с зеркалом. Этот эксперимент был разработан Гордоном Гэллапом и используется для определения способности животных узнавать самих себя, которая является признаком одной из форм самосознания³⁶. В оригинальном эксперименте в клетку с несколькими шимпанзе помещали зеркало. Сначала обезьяны реагировали на свое отражение как на другого шимпанзе, воспроизводя социальные формы взаимодействия, такие как вокализации или угрозы. Однако по прошествии нескольких дней эти реакции прекратились, и шимпанзе начали вести себя так, будто узнают в зеркале самих себя. Они стали пользоваться им, чтобы рассматривать или чистить части тела, к которым обычно не имеют зрительного доступа, например нос, полость рта или анус.