Читать книгу: «Рациональность. Что это, почему нам ее не хватает и чем она важна», страница 5
Конфликт целей
Люди хотят разных вещей, а не чего-то одного. Они жаждут комфорта и удовольствий, но при этом их заботит и здоровье, и благополучие детей, и признание коллег; они хотят осознавать, что прожили достойную жизнь. Так как эти цели порой противоречат друг другу: от чизкейков толстеют, оставленные без присмотра дети попадают в неприятности, а попытка идти по головам восстанавливает окружающих против вас, – невозможно всегда получать все, что хочется. Какие-то цели важнее прочих: более глубокое удовлетворение, дольше длящееся удовольствие, более убедительная интерпретация. Работая головой, мы выстраиваем цели по приоритетности: одни преследуем, другими жертвуем.
Кстати, не все наши цели на самом деле наши – это, метафорически говоря, цели наших генов. Эволюционный процесс отбирает гены, благодаря которым организмы оставляют как можно больше отпрысков, приспособленных к существованию в тех природных условиях, в которых жили их предки. Гены добиваются этого, наделяя нас мотивами вроде голода, любви, страха, комфорта, секса, жажды власти и признания. Эволюционные психологи называют такие мотивы непосредственными, имея в виду, что они являются частью нашего сознательного опыта и мы целенаправленно стремимся их реализовать. Непосредственным мотивам можно противопоставить «конечные» – выжить и дать потомство; фигурально их можно назвать целями наших генов – гены сообщили бы нам о них, умей они говорить84.
В реальной жизни конфликт непосредственных и конечных целей проявляется как конфликт отдельных непосредственных целей. Похотливое желание обладать привлекательным сексуальным партнером – непосредственный мотив, а лежащий в его основе конечный – зачать ребенка. Он унаследован нами, потому что наши более похотливые предки в среднем оставляли больше потомков. Тем не менее цель зачать ребенка может не входить в число наших непосредственных целей, и мы, пораскинув мозгами, предотвращаем ее достижение с помощью контрацепции. Иметь надежного романтического партнера, хранить ему верность и не лишиться уважения друзей – тоже непосредственные цели, которых наша рациональная часть добивается, приказывая нашей не-очень-рациональной части избегать опасных соблазнов. Таким же образом мы достигаем непосредственной цели поддерживать стройность и здоровье, отказываясь от другой непосредственной цели – съесть вкусный десерт, которая сама по себе является порождением конечной цели запасти побольше калорий в энергодефицитной среде.
Когда мы говорим, что некто поступает эмоционально или нерационально, мы часто имеем в виду, что в подобных ситуациях этот человек делает плохой выбор. В горячке момента так приятно бывает взорваться, если кто-то вас разозлил. Но наш более трезвый рассудок понимает: лучше остудить свой пыл, чтобы сохранить то, что на длительном промежутке времени поможет нам почувствовать себя еще лучше, например хорошую репутацию и основанные на доверии отношения.
Конфликт временных рамок
Так как не все в жизни случается одновременно, в конфликты часто вступают цели, актуальные на разных этапах. Такие противоречия часто ощущаются как конфликты между различными «я» – настоящим и будущим85.
В 1972 г. легендарный эксперимент психолога Уолтера Мишеля проиллюстрировал такой конфликт мучительным выбором четырехлетних детей: одна зефирка сейчас или две через 15 минут86. Жизнь – бесконечная череда зефирных тестов, дилемм, где мы вынуждены выбирать между небольшим, но немедленным вознаграждением и вознаграждением покрупнее, но спустя какое-то время. Посмотреть кино сейчас – или сдать зачет потом; купить какую-нибудь побрякушку сейчас – или заплатить за квартиру потом; насладиться пятиминутным оральным сексом сейчас или войти в учебники истории с незапятнанной репутацией потом.
Эта зефирная дилемма известна под разными названиями: самоконтроль, отсрочка вознаграждения, временное предпочтение и дисконтирование будущего87. Без нее не обходится ни один анализ рациональности, поскольку она помогает развенчать ложное представление, будто избыточная рациональность превращает жизнь в скуку смертную. Экономисты изучали нормативные основания для самоконтроля (когда нам действительно стоит порадоваться жизни сейчас, а когда – отложить удовольствия на потом), потому что именно на нем основана концепция процентной ставки, которая является платой за отказ от денег сейчас в обмен на деньги спустя какое-то время. Они пришли к выводу, что зачастую рациональнее побаловать себя, не откладывая дело в долгий ящик, – все зависит от того, когда и в какой мере. На самом деле мы и так это знаем: эта народная мудрость запечатлена во многих поговорках и шутках.
Во-первых, синица в руках лучше, чем журавль в небе. Откуда вы знаете, что экспериментатор сдержит обещание и, когда придет время, вознаградит вас за терпение двумя зефирками? Вы уверены, что пенсионный фонд не лопнет к моменту вашего выхода на пенсию и вы сможете воспользоваться отложенными средствами, когда они вам понадобятся? Отсрочка вознаграждения может выйти боком не только по причине непорядочности распорядителей, но и потому, что эксперты тоже нередко ошибаются. «Все, что раньше считалось вредным, теперь полезно», – шутим мы, осознавая благодаря успехам современной диетологии, какого количества удовольствия от поедания яиц, креветок и орехов лишились в прошлом – как выяснилось, безо всяких на то оснований.
Во-вторых, в долгосрочной перспективе мы все мертвы. Завтра вас может убить молнией, и в этом случае все радости жизни, которые вы отложили на будущую неделю, год или десятилетие, пропадут втуне. Как напоминают наклейки на бампер, «жизнь коротка, начинай с десерта».
В-третьих, молодость одна, другой не будет. Взять ипотеку в 30 лет и всю жизнь платить проценты в итоге выйдет дороже, чем всю жизнь копить и купить дом в 80, но, взяв ипотеку, вы все эти годы проживете в собственном жилье. Причем этих лет будет не просто больше – это будут другие годы. Один доктор, проверив мой слух, сказал: «Одна из величайших жизненных трагедий состоит в том, что, когда ты можешь позволить себе купить по-настоящему классную аудиотехнику, никакой разницы в звучании уже не расслышать». Вот карикатура на ту же тему.
Все эти аргументы соединены в известной байке. Человек, приговоренный к повешению за оскорбление султана, предложил суду сделку: если ему дадут год, он научит султанова коня петь, и тогда его должны будут отпустить на свободу. Когда он вернулся на скамью подсудимых, сосед спросил его: «Ты сошел с ума? Ты только оттягиваешь неизбежное. Через год тебе придется дорого заплатить». Но тот ответил: «За год что угодно может случиться. Может, султан помрет, а новый меня помилует. Может, я помру – в этом случае я ничего не потеряю. Может, лошадь околеет – тогда я выкручусь. И кто знает, может, я и правда научу коня петь!»
Значит ли это, что разумнее все-таки съесть зефирку сразу? Не совсем – это зависит от того, сколько вам нужно подождать и сколько зефира вам дадут в награду за ожидание. Давайте пока забудем про старение и прочие жизненные перемены и для простоты предположим, что все возрасты равноценны. Допустим, шанс, что в вас ударит молния, равен 1 % в год. Следовательно, вероятность, что этот год вы благополучно переживете, составляет 0,99. Каковы шансы, что вы протянете два года? Для этого нужно, чтобы молния промахивалась два года подряд, вероятность чего равна 0,99 × 0, 99, то есть 0,992 или 0,98 (в этих вычислениях мы подробнее разберемся в главе 4). За три года она составит 0,99 × 0,99 × 0,99 или 0,993 (0,97); за 10 лет – 0,9910 (0,90); за 20 лет – 0,9920 (0,82) и так далее – это называется экспоненциальным затуханием. Итак, принимая во внимание вероятность, что вы так и не попробуете дополнительного зефира, зефирка в руке стоит девяти десятых зефирки в небе (через 10 лет). Дополнительные угрозы – вероломный экспериментатор, шанс, что вы разлюбите зефир, – могут изменить цифры, но не логику рассуждения. Будущее рационально дисконтировать экспоненциально. Вот почему экспериментатору приходится вознаграждать ваше терпение тем большим количеством зефира, чем дольше вам приходится ждать, то есть выплачивать вам процент. Процент нарастает экспоненциально, компенсируя экспоненциальное затухание ценности будущего для вас сегодняшнего.
Это, в свою очередь, означает, что жить настоящим может быть нерациональным по двум причинам. Во-первых, мы можем дисконтировать будущее слишком резко, то есть ценить его недостаточно при данной вероятности, что мы до него все-таки доживем, и том объеме удовольствия, которое оно нам принесет. Такую нетерпеливость можно выразить количественно. Шейн Фредерик, автор теста когнитивной рефлексии, с которым мы познакомились в предыдущей главе, предлагал своим респондентам гипотетический зефирный тест, используя подходящие для взрослых вознаграждения, и обнаружил, что большинство (особенно те испытуемые, что поддавались соблазну дать простой, но неверный ответ в тесте когнитивной рефлексии) предпочитали 3400 долларов немедленно 3800 долларам через месяц, то есть отказывались от инвестиции под 280 % годовых88. В реальном мире около половины американцев предпенсионного возраста не отложили на старость ни цента – они словно бы вообще не рассчитывали дожить до старости (собственно, большинство наших предков до нее и не доживали89). Когда Мардж Симпсон предупредила своего мужа Гомера, что он еще пожалеет о своем поведении, тот ответил: «Это проблема будущего Гомера. Ох, не завидую я этому парню».
Поиск оптимальной ставки дисконтирования будущего – проблема, с которой мы сталкиваемся не только как отдельные личности, но и как общество в целом, когда решаем, какую долю национального благосостояния потратить на благо будущих поколений и собственных состарившихся «я». Без дисконтирования тут не обойтись. И не только потому, что принесенные нами жертвы пропадут втуне, если астероид погубит нас, как динозавров. Помимо этого, мы не знаем, что готовит нам будущее, какие технологические прорывы нас ждут, и наша неосведомленность растет экспоненциально: тем быстрее, чем дальше в будущее простираются наши планы. (Кто знает? Может, мы и правда научим коня петь.) Было бы глупо, если бы столетие назад предки экономили бы на себе ради нашего блага – скажем, не строили бы школы и дороги, а забивали склады «железными легкими», чтобы подготовить нас к эпидемии полиомиелита, – учитывая, что мы сейчас в шесть раз богаче и давно решили кое-какие из проблем, которые их беспокоили, столкнувшись с новыми, о которых они и помыслить не могли. И в то же время мы проклинаем их недальновидные решения, жить с последствиями которых приходится нам: загрязнение окружающей среды, истребление биологических видов и городские планировки, приспособленные под нужды автомобиля, а не человека.
Общественные решения, которые нам приходится принимать сегодня, – например, каким должен быть налог на выбросы углекислого газа, чтобы замедлить климатические изменения, – зависят от ставки дисконтирования будущего, которую иногда еще называют социальной ставкой дисконтирования90. Ставка 0,1 %, которая учитывает только вероятность вымирания человечества, означает, что мы ценим будущие поколения практически так же высоко, как самих себя, и предполагает, что львиную долю нашего нынешнего дохода мы должны инвестировать в благополучие потомков. Ставка 3 % принимает во внимание развитие науки и рост благосостояния, предписывая переложить большую часть нагрузки на поколения, которые смогут ее себе позволить. Здесь нет «правильного» ответа, поскольку, кроме всего прочего, размер ставки зависит от нравственного выбора: какое значение мы придаем благополучию ныне живущих людей по сравнению с благополучием тех, кто еще не рожден91. Однако все мы знаем, что наших политиков больше заботят электоральные циклы, чем отдаленное будущее, и у нас имеется печальный опыт неготовности к предсказуемым катастрофам вроде ураганов и пандемий; из этого следует, что наша социальная ставка дисконтирования нерационально высока92. Мы перекладываем проблемы на плечи будущего Гомера и не завидуем этому парню.
Вторая причина для нерационального обмана будущего «я» называется близоруким дисконтированием93. Обычно нам несложно отсрочить вознаграждение будущего «я» в пользу «я», еще более отдаленного во времени. Когда организатор конференции заранее высылает вам меню банкета, не составляет особого труда остановить свой выбор на тушеных овощах и фруктах на десерт, вычеркнув лазанью и чизкейк. Маленькая радость обильного ужина через 100 дней или большая радость стройного тела через 101 день? Никакого сравнения! Но, если официант соблазняет нас тем же выбором здесь и сейчас – маленькая радость обильного ужина через 15 минут или большая радость стройного тела завтра, – мы меняем предпочтения и не можем устоять перед лазаньей.
Такой пересмотр предпочтений называется близоруким, потому что искушение, которое располагается ближе к нам на временной шкале, мы видим ясно и отчетливо, а отдаленные альтернативы не вызывают таких ярких эмоций, и мы (немного не в лад с офтальмологической метафорой) судим о них объективнее. Рациональный процесс экспоненциального дисконтирования, пусть даже ставка дисконтирования чрезмерно высока, не объясняет этого сальто: если сиюминутное небольшое вознаграждение привлекательнее крупного спустя некоторое время, то оно должно манить нас сильнее и в том случае, если оба этих вознаграждения отодвинуть в будущее. (Если лазанья желаннее тушеных овощей сейчас, то и перспектива поесть лазаньи через пару месяцев должна быть желаннее перспективы пожевать вместо нее овощей.) Социологи говорят, что подобный пересмотр предпочтений показывает, что дисконтирование тут на самом деле гиперболическое – не в смысле преувеличенное, но в том смысле, что график его принимает вид похожей на букву L кривой, которую называют гиперболой, – она начинается понижением более резким, чем при экспоненциальном затухании, а затем выравнивается. Две экспоненциальные кривые, расположенные на разной высоте, никогда не пересекутся (что больше нравится сейчас, то и в отдаленном будущем будет манить сильнее), а вот две гиперболы пересечься могут. Графики на следующей странице демонстрируют эту разницу. (Обратите внимание, что на этих графиках отложено абсолютное время – как на часах или календаре, а не время относительно настоящего момента, так что оценивающее «я» движется вдоль горизонтальной оси; дисконтирование соответствует кривой, рисуемой справа налево.)
Надо признать, что объяснять ослабление силы воли по мере приближения момента вознаграждения гиперболическим дисконтированием – это как объяснять действие снотворного средства его усыпляющим эффектом. Но крутой изгиб гиперболы предполагает, что на самом деле перед нами сумма двух кривых: одна отражает непреодолимый соблазн, который вы не можете выкинуть из головы (запах свежей выпечки, призывный взгляд симпатичного незнакомца, блеск новенького авто в зале салона), другая – более хладнокровное взвешивание издержек и выгод в гипотетическом будущем. Исследования, в которых добровольцам, находящимся в томографе, давали взрослые версии зефирного теста, подтверждают, что мысли о непосредственных и отдаленных удовольствиях по-разному активируют мозг94.
Хотя гиперболическое дисконтирование нерационально в той степени, в какой может быть рациональным точно отмеренное экспоненциальное дисконтирование (поскольку не отражает нарастающей неуверенности в будущем), оно обеспечивает рациональному «я» возможность перехитрить «я» импульсивное. Эту лазейку можно увидеть в левой части гипербол, где оба вознаграждения еще маячат в отдаленном будущем и крупное вознаграждение субъективно привлекательнее мелкого (как и должно быть при разумном подходе). Наше хладнокровное «я», прекрасно осведомленное о том, что случится с течением времени, может отсечь правую половину графика, загодя избавив себя от соблазна. Вот как Цирцея объясняла этот трюк Одиссею:
Прежде всего ты сирен повстречаешь, которые пеньем
Всех обольщают людей, какой бы ни встретился с ними.
Кто, по незнанью приблизившись к ним, их голос услышит,
Тот не вернется домой никогда. Ни супруга, ни дети
Не побегут никогда ему с радостным криком навстречу.
Звонкою песнью своею его очаруют сирены,
Сидя на мягком лугу. Вокруг же огромные тлеют
Груды костей человечьих, обтянутых сморщенной кожей.
Мимо корабль твой гони. Залепи товарищам уши,
Воск размягчив медосладкий, чтоб их ни один не услышал
Спутник. А если ты сам пожелаешь, то можешь послушать.
Пусть лишь товарищи, руки и ноги связав тебе крепко,
Стоя привяжут концами тебя к основанию мачты,
Этот метод называется Одиссеевым самоконтролем, и он эффективнее крайнего напряжения силы воли, которая легко отказывает в момент искушения97. В тот драгоценный момент, когда песня сирен еще не достигла наших ушей, рациональное «я», упреждая вероятность, что страсти увлекут нас к гибели, крепко привязывает свое тело к мачте, лишая шанса поддаться соблазну. Мы отправляемся в супермаркет сытыми – и проходим мимо чипсов и пирожных, перед которыми не устояли бы, будь мы голодны. Мы поручаем работодателю удерживать определенную сумму из заработной платы и перечислять ее в пенсионный фонд, чтобы в конце месяца не столкнуться с искушением потратить излишек на развлечения.
Более того, с помощью Одиссеева самоконтроля можно выйти на следующий уровень и отсечь саму возможность оказаться перед выбором или, по крайней мере, затруднить этот выбор. Предположим, мысль о получении зарплаты без удержаний настолько соблазнительна, что мы не можем заставить себя подписать заявление на ежемесячный вычет. Чтобы не столкнуться с этим соблазном, мы можем позволить работодателю сделать за нас этот выбор (как и другие выборы, которые пойдут нам на пользу на длительном промежутке времени), по умолчанию включив всех работников в обязательную программу пенсионных накоплений, – в таком случае не присоединение к программе, но отказ от нее потребует от нас совершения определенных действий. В этом заключается сама суть той философии управления, которую правовед Касс Санстейн и поведенческий экономист Ричард Талер причудливо окрестили в своей книге «Nudge. Архитектура выбора» (Nudge: Improving Decisions About Health, Wealth, and Happiness) либертарианским патернализмом. Они утверждают, что с нашей стороны было бы разумно наделить правительство и бизнес правом иногда привязывать нас к мачте – только не крепко, а так, чтобы мы могли при желании освободиться. Основываясь на исследованиях особенностей человеческого мышления, эксперты могли бы создать в нашей среде обитания такую «архитектуру выбора», чтобы людям стало сложнее поддаваться вредным искушениям вроде избыточного потребления, бесхозяйственности и воровства. Общественные институты могли бы патерналистски действовать так, как будто они знают, что для нас лучше, но при этом оставляли бы нам право развязать веревки, пожелай мы взять ответственность на себя (чего на самом деле хотят немногие).
Либертарианский патернализм, а заодно и другие «скрытые закономерности поведения», обнаруженные когнитивной наукой, все чаще привлекают внимание специалистов по государственному управлению, потому что сулят более эффективные результаты при минимальных издержках и без попрания принципов демократии. Быть может, на сегодня это самое важное практическое применение знаний о когнитивных искажениях и ошибках (хотя этот подход и критикуется другими когнитивистами, которые утверждают, что люди рациональнее, чем предполагают данные этих исследований98).
Рациональное неведение
Одиссей приказал привязать себя к мачте, рационально лишив себя возможности действовать, а вот его моряки залили себе уши расплавленным воском и тем самым рационально лишили себя возможности узнать. На первый взгляд это кажется странным. Считается, что знание – это сила и лишним не бывает. Богатым, например, быть лучше, чем бедным, потому что, если ты богат, ты в любой момент можешь раздать все деньги и превратиться в бедняка; по той же логике нам кажется, что знать – лучше, чем не знать, потому что всегда можно отказаться что-либо предпринимать по поводу этого знания. Но оказалось, что это не так – и это один из парадоксов рациональности. Иногда залепить уши воском – действительно рациональный шаг99. Неведение может быть благословением, и порою меньше знаешь – крепче спишь.
Очевидный пример – фраза «Осторожно, спойлеры!». Нам нравится наблюдать за развитием сюжета от завязки к кульминации и развязке, и мы не хотим испортить себе удовольствие, узнав концовку заранее. Если матч не получилось увидеть в прямой трансляции, болельщики, которые хотят посмотреть его в записи, изолируют себя от всех средств массовой информации и даже не общаются с приятелями, которые могут проболтаться, чем закончилась игра. Многие будущие родители не хотят узнавать пол ребенка до родов, желая преумножить радость момента. В подобных случаях мы рационально выбираем неведение, потому что знаем, как работают наши непроизвольные положительные эмоции, и организуем события таким образом, чтобы усилить удовольствие, которое они нам дарят.
Исходя из тех же соображений и понимая принцип действия отрицательных эмоций, мы иногда лишаем себя информации, способной причинить боль. Многие клиенты генетических лабораторий понимают, что им лучше не знать, приходится ли им кровным родственником человек, которого они считают отцом. Многие решают не узнавать, унаследовали ли они доминантный ген неизлечимой болезни, убившей кого-то из их родителей, как, например, музыкант Арло Гатри, чей отец Вуди умер от болезни Хантингтона. С этим все равно ничего не поделаешь, а знание о ранней и ужасной смерти только омрачит остаток отведенного им срока. Если уж на то пошло, большинство из нас заткнуло бы уши, если бы оракул пообещал сообщить дату нашей смерти.
Мы ограждаем себя и от знания, способного помешать мыслить здраво. Присяжным нельзя знакомиться с недопустимыми доказательствами вроде слухов, показаний, данных под принуждением, или результатов обыска без ордера: человеческий разум не способен проигнорировать эти «ядовитые плоды отравленного дерева». Добросовестные ученые невысоко ставят собственную объективность и проводят клинические исследования в условиях двойного ослепления, чтобы не знать, кто из пациентов принимает лекарство, а кто – плацебо. Они отдают свои статьи на рецензирование анонимным экспертам, лишая себя любой возможности отомстить, если рецензия окажется отрицательной; в некоторых журналах к тому же зашифровывают имена авторов статьи, чтобы не подвергать рецензентов соблазну отплатить за услугу или свести счеты.
Во всех этих ситуациях рациональные агенты выбирают неведение, стремясь обойти свои собственные не вполне рациональные предрассудки. Но иногда мы выбираем неведение, чтобы нашей же рациональностью не воспользовались наши рациональные противники – чтобы они никак не могли сделать нам предложение, от которого мы не сможем отказаться. Можно устроить так, чтобы в час, когда к вам заявится любезный мафиози с угрозами или помощник шерифа с повесткой в суд, вас не было дома. Водитель инкассаторского автомобиля рад объявить о своем неведении наклейкой «Водитель не знает кода от сейфа», потому что в таком случае грабителю незачем угрожать ему, заставляя выдать информацию. Заложнику лучше не видеть лиц похитителей: тогда есть шанс, что они его отпустят. Даже дети, которые плохо себя ведут, знают, что им лучше не встречаться глазами с родителями.
